Глава сороковая

Подозрения г-жи де Шастеле послужили для нее основанием решительно отказаться от предложения г-жи де Константен поехать с нею в Париж, если муж ее будет избран депутатом.

- Разве это не будет похоже на то, что я гоняюсь за господином Левеном? - сказала г-жа де Шастеле,

В течение двух следующих недель это был единственный вопрос, обсуждавшийся обеими подругами в минуту наибольшей откровенности.

Через три дня после приезда г-жи де Константен мадмуазель Берар, щедро вознаградив ее, отказали от места. Со свойственной ей живостью г-жа де Константен расспросила обо всем славную мадмуазель Болье и уволила Анну-Мари.

Маркиз де Понлеве, с пристальным вниманием следивший за этими мелкими домашними событиями, понял, что в лице подруги своей дочери он имеет непобедимую соперницу. На это немного рассчитывала и г-жа де Константен; ее беспрерывные заботы вернули здоровье г-же де Шастеле. Ей захотелось показаться в обществе, и под этим предлогом она заставила свою подругу почти каждый вечер бывать у г-ж де Пюи-Лоранс, д'Окенкур, де Марсильи, де Серпьер, де Коммерси и т. д.

Госпожа де Константен всячески стремилась убедить окружающих, что отъезд г-на Левена отнюдь не поверг г-жу де Шастеле в отчаяние. "Сама того не подозревая,- думала она,- бедняжка Батильда, вероятно, допустила какую-нибудь неосторожность. Если же мы не уничтожим дурных слухов здесь, они могут преследовать нас и в Париже. Ее глаза так хороши, что против ее воли говорят слишком много; и

^* (Под прикрытием чистой совести (Данте, "Божественная комедия", "Ад", XXVIII, 117).)

она, должно быть, посмотрела на этого молодого офицера таким взглядом, которого не оправдаешь никакими объяснениями".

Вечером в карете, увозившей подруг к г-же де Пюи-Лоранс, г-жа де Константен спросила:

- Кто у вас здесь самый деятельный, самый дерзни, самый влиятельный человек среди местной молодежи?

- Несомненно, господин де Санреаль,- с улыбкой ответила г-жа де Шастеле.

- В таком случае я намерена атаковать это мужественное сердце в твоих интересах. В моих же интересах скажи мне, располагает ли он кое-какими голосами?

- У него есть нотариусы, агент, фермеры. Это человек, приятный многим, потому что у него по меньшей мере сорок тысяч ливров годового дохода.

- А что он делает с этими деньгами?

- Пьянствует с утра до вечера и держит конюшню.

- Иными словами, скучает? Я обольщу его. Соблазняла ли его когда-нибудь мало-мальски порядочная женщина?

- Сомневаюсь, надо было бы сперва найти секрет не умереть со скуки, слушая его.

В дни глубокой меланхолии, когда г-жа де Шастеле испытывала неодолимое отвращение ко всяким визитам, г-жа де Константен восклицала:

- Я должна отправиться на охоту за голосами для мужа! В обширном поле интриг нельзя пренебрегать ничем. Три-четыре голоса, полученные в N-ском округе, могут решить дело в нашу пользу. Подумай, я ведь умираю от желания послушать Рубини^*, а пока жив мой скряга-свекор, у меня есть лишь одно средство снова попасть в Париж - это если муж будет депутатом.

^* (Рубини (1795-1854) - знаменитый тенор, пел в то время с огромным успехом в Итальянской опере в Париже.)

В несколько дней г-жа де Константен разгадала под грубой, способной вывести собеседника из себя, но отнюдь не скучной оболочкой незаурядный ум доктора Дю Пуарье и заключила, с ним настоящий союз. Этот медведь еще никогда не видел, чтобы красивая женщина, не будучи больной, обращалась к нему два раза кряду. В провинции врачи еще не заняли места исповедников.

- Вы будете нашим коллегой, дорогой доктор,- говорила она.- Мы будем голосовать вместе, будем смещать и назначать министров. Наши обеды будут не хуже, чем у них, и вы мне отдадите свой голос, не правда ли? Двенадцать объединенных голосов - с этим приходится считаться... Впрочем, я забыла: вы яростный легитимист, а мы умеренные антиреспубликанцы, и т. п., и т. п.

По прошествии нескольких дней г-жа де Константен сделала весьма полезное открытие. Г-жа д'Окенкур была в отчаянии из-за отъезда Люсьена. Суровое молчание этой веселой, разговорчивой женщины, которая еще недавно была душою общества, спасало репутацию г-жи де Шастеле; почти никому не приходило в голову утверждать, что она тоже потеряла поклонника. Г-жа д'Окенкур если и раскрывала рот, то лишь для того, чтобы говорить о Париже и о своей предполагаемой поездке сейчас же вслед за выборами. Однажды г-жа де Серпьер ехидно сказала г-же д'Окенкур, заговорившей о Париже:

- Вы там встретите господина д'Антена. Госпожа д'Окенкур взглянула на нее с глубоким

удивлением, немало позабавившим г-жу де Константен: г-жа д'Окенкур забыла о самом существовании г-на д'Антена. Разговоры, по-настоящему опасные для г-жи де Шастеле, г-жа де Константен слышала лишь в салоне Серпьеров.

- Но,- говорила подруге г-жа де Константен,- как можно рассчитывать выдать такую на редкость некрасивую девушку замуж за молодого, богатого парижанина, особенно если этот молодой человек ни единым словом не заикнулся о браке? Какая нелепость! Нужны миллионы, чтобы парижанин осмелился войти в гостиную с таким уродом.

- Господин Левен не таков, ты его не знаешь. Если бы он полюбил, он с презрением отнесся бы к общественному осуждению; вернее, он просто не заметил бы его.

И она минут пять объясняла подруге, что за характер у Люсьена. Такое объяснение повергло г-жу де Константен в глубокое раздумье.

Но, повидав пять-шесть раз мадмуазель Теодолинду, г-жа де Константен была тронута нежной дружбой, с которою она относилась к Люсьену. Это была не любовь; на подобное чувство бедная девушка не отваживалась: она сознавала и, быть может, даже преувеличивала недостатки своей фигуры и лица. Не она, а ее мать была недовольна тем, что они, цвет лотарингской знати, оказывали слишком много чести недворянину.

- Но на что она годится в Париже, наша знатность?

Старый г-н де Серпьер также очень понравился г-же де Константен: у него было изумительно доброе сердце, хотя он все время высказывал свои жестокие взгляды.

- Это мне напоминает,- говорила г-жа де Константен подруге,- добрейшего герцога N., которым нас заставляли восхищаться в монастыре "Сердца Иисусова": в феврале он ежедневно в семь часов утра приказывал закладывать карету и ехал настаивать на "отрубленной кисти"^*. (В палате пэров в тю время шло обсуждение законопроекта о святотатстве и вырабатывались карательные меры против похитителей священных сосудов из церквей.)

^* (...ехал настаивать на "отрубленной кисти".- 20 апреля 1825 года в палате депутатов после длительных дебатов был принят большинством голосов "Закон о святотатстве": публичное осквернение священных сосудов каралось смертной казнью с предварительным покаянием; казнь предварялась отрубанием правой руки. Этот закон, однако, ни разу не был приведен в исполнение и отменен после Июльской революции.)

Госпожа де Константен со своим хотя и заурядным, но хорошеньким и привлекательным личиком, со своей изысканной вежливостью, со своей искусной вкрадчивостью вскоре примирила бы подругу с домом Серпьеров. В последний раз, когда обсуждался этот щекотливый вопрос, г-жа де Серпьер заявила с упрямым видом:

- Я остаюсь при своем мнении.

- В добрый час, моя дорогая,- возразил королевский наместник в Кольмаре,- но не будем больше говорить об этом, иначе злые языки могут сказать, что мы охотимся за мужьями.

Уже шесть лет как добрейший г-н де Серпьер не произносил столь резких слов; эта фраза явилась эпохой в его семье, и Люсьен, за которым установилась репутация соблазнителя мадмуазель Теодолинды, с этого момента был реабилитирован.

Ежедневно, чтобы избежать неприятных встреч с избирателями, с которыми пришлось бы тратить время на любезные разговоры, обе подруги совершали далекие прогулки к "Зеленому охотнику". Г-же де Шастеле доставляло удовольствие лишний раз поглядеть на прелестный Cafe-Haus. В нем-то и был выработан и принят ультиматум по вопросу о поездке в Париж.

- Ну, хорошо! - сказала г-жа де Шастеле, ухватившись за эту мысль.- На таких условиях я согласна, мои колебания отпадают. Если я встречу его в Булонском лесу, если он подойдет ко мне и заговорит, я не отвечу ему ни единым словом, не повидав еще раз "Зеленого охотника".

Госпожа де Константен с удивлением взглянула на нее.

- Если мне захочется побеседовать с ним,- продолжала г-жа де Шастеле,- я уеду в Нанси, и, лишь очутившись здесь, я позволю себе ответить ему.

Наступила пауза.

- Это зарок,- продолжала г-жа де Шастеле с серьезностью, которая сначала вызвала у г-жи де Константен улыбку, а затем повергла ее в мрачное настроение.

На другой день, когда она ехала к "Зеленому охотнику", г-жа де Константен заметила в карете рамку: это было прекрасное изображение святой Цецилии, гравированное Перфетти и некогда подаренное г-же де Шастеле Люсьеном. Г-жа де Шастеле обратилась к владельцу кафе с просьбой повесить эту гравюру над его конторкой.

- Может быть, я когда-нибудь попрошу ее у вас обратно. Но никогда,- сказала она шепотом, удаляясь с г-жой де Константен,- я не допущу такой слабости, чтобы хоть с одним словом обратиться к господину Ле-вену, пока эта гравюра будет здесь. Ведь именно здесь началось это роковое увлечение.

- Постой! Ты сказала роковое! Благодарение богу, любовь не долг, а наслаждение; не будем же относиться к ней трагически. Когда нам обеим будет по пятидесяти лет, мы будем рассуждать, как мой свекор: "Идет дождь - тем хуже. На дворе ясная погода - еще хуже!" Ты умирала от скуки, притворялась возмущенной Парижем, которым ты вовсе не была возмущена; приезжает молодой красавец...

- Да он совсем не красавец!

- Приезжает просто молодой человек, без эпитета, ты начинаешь интересоваться им, скуки нет и в помине, а ты называешь такую любовь роковой!

После того как вопрос об отъезде был решен, г-н де Понлеве устроил дочери несколько бурных сцен. К счастью, г-жа де Константен приняла живейшее участие в диалоге, маркизу же ее иногда ироническая веселость внушала смертельный страх.

- Эта женщина договаривает все до конца; трудно быть любезным, не отказывая себе ни в чем,- повторял он как-то вечером, сильно задетый, г-же де Пюи-Лоранс,- но нетрудно быть остроумным, когда разрешаешь себе все.

- Ну, что же, дорогой маркиз, предложите госпоже де Серпьер, которая стоит здесь рядом, не отказывать себе ни в чем; посмотрим, покажется ли нам это занятным.

- Вечная ирония,- с досадой продолжал маркиз.- Для этой женщины нет ничего священного на свете!

- Никто на свете не сравнится остроумием с госпожой де Константен,- вмешался с важным видом г-н де Санреаль,- а если она издевается над смешными претензиями, кто же тут виноват?

- Виноваты претензии,- сказала г-жа де Пюи-Лоранс, которой было интересно взглянуть на схватку между двумя этими людьми.

- Да,- с вескостью подтвердил Санреаль,- виноваты претензии, виновата тирания.

Счастливый тем, что он может высказать какую-то мысль, и еще более счастливый одобрением г-жи де Пюи-Лоранс, г-н де Санреаль принялся разглагольствовать добрых четверть часа, пережевывая и так и этак свою убогую идейку.

- Есть ли что-нибудь забавнее, сударыня,- шепотом обратилась г-жа де Константен к г-же де Пюи-Лоранс,- чем зрелище неумного человека, случайно натолкнувшегося на умную мысль? Это чудовищно.

И веселый смех обеих дам был принят Санреалем за знак одобрения: "Это прелестное существо, должно быть, восхищается мною". Г-жа де Константен оказалась права.

Она приняла приглашение на два-три обеда, на которых присутствовала вся нансийская знать. Когда г-н де Санреаль, ухаживавший за г-жой де Константен, уже не находил, что сказать, г-жа де Константен в сотый раз обращалась к нему с просьбой отдать ей голос на выборах. Она была уверена, что он ей это обещает в смешной форме. И он клялся, что предан ей - он лично, его управляющий, его нотариус и фермеры.

- Мало того, сударыня, я буду навещать вас в Париже.

- В Париже я могу принимать вас у себя только раз в неделю,- отвечала она, глядя на г-жу де Пюи-Лоранс.- Здесь мы все знаем друг друга, там же вы могли бы скомпрометировать меня. Молодой человек с таким состоянием, с такой конюшней, с таким положением в свете, как у вас! Раз в неделю - даже слишком часто: самое большее - два раза в месяц.

Никогда еще Санреалю не выпадало на долю такое торжество. Он охотно закрепил бы нотариальным порядком все любезности, которые говорила ему эта умная г-жа де Константен.

Он по меньшей мере двадцать раз на дню прилагал к ней это определение, причем делал это оглушительным голосом, производившим большое впечатление и внушавшим доверие к его словам. Из-за ее прекрасных глаз у него вышла ссора с г-ном де Понлеве, которому он объявил напрямик, что намерен принять участие в выборах, но только не принесет присяги Людовику-Филиппу.

- Кто нынче во Франции верит присяге? Верит ли сам Людовик-Филипп своим клятвам? В лесу меня останавливают грабители - их трое против одного - и требуют от меня клятвы. Неужели я им откажу? В данном случае грабителем является правительство, желающее лишить меня права, принадлежащего всякому французу, права избрать депутата. У правительства есть префекты, жандармы,- неужели я вступлю с ним в открытую борьбу? Как бы не так! Нет, я расплачусь с ним так же остроумно, как оно расплатилось с участниками Славных дней.

В каком памфлете г-н де Санреаль вычитал эти три фразы? Ибо никому не приходило в голову, что он сам мог до этого додуматься. Г-жа де Константен, каждый вечер подсказывавшая ему какую-нибудь мысль, ни за что не стала бы распространять суждения, которые могли бы привести в негодование префекта департамента. Виновником был пресловутый г-н Дюмораль, известный ренегат, некогда, до 1830 года, либеральный болтун, но посидевший достаточно в тюрьмах. Он без конца рассказывал о восьми месяцах своего пребывания в Сент-Пелажи^*, в царствование Карла X. Факт тот, что он значительно поумнел и даже приобрел некоторую тонкость с тех пор, как переменил убеждения, а г-жа де Константен ни за что на свете не позволила бы себе действительно неосторожных речей. Г-н Дюмораль мечтал о директорском местечке с окладом в сорок тысяч франков и о Париже; чтобы добиться этого, он был вынужден два-три раза в неделю молча сносить презрительные выходки окружающих; г-жа де Константен понимала, что мужчина, ведущий подобный образ жизни, мало чувствителен к чарам молодой женщины. В данный момент г-н Дюмораль хотел блестящим образом выйти из положения, в котором он очутился благодаря выборам, и получить другую префектуру, так как едкие насмешки в "Aurore" (либеральной газете г-на Готье), цитирование в ней прошлых либеральных суждений г-на Дюмораля совершенно подорвали его репутацию в департаменте (деморализовали его, как принято выражаться в Наиси).

_* (Сент-Пелажи - тюрьма в Париже, в которую в 1820-е годы заключали также и политических преступников.)

Мы опускаем здесь десяток страниц с описанием проделок г-на Дюмораля, занятого предвыборными махинациями; все это верно, но верно, как протокол, и является той разновидностью истины, которую мы оставляем романистам, пишущим романы для горничных. Вернемся в Париж, к министру г-на Дюмораля. В Париже проделки людей, стоящих у власти, не столь отвратительны.