Глава XXIII. Внезапные вспышки

Следовало бы заменить чем-нибудь это нелепое выражение; однако самый факт существует. На моих глазах очаровательная и благородная Вильгельмина, приводившая в отчаяние всех красавцев Берлина, презирала любовь и насмехалась над ее безумствами. Блистая молодостью, красотой, всякого рода счастьем, она имела необъятное состояние, которое, давая ей возможность развивать все свои способности, как будто соединилось с природой, чтобы явить миру столь редкий пример полного счастья, доставшегося существу, вполне его достойному. Ей было двадцать три года; уже давно допущенная ко двору, она отвергла там ухаживания высокопоставленных лиц; ее скромную, но непоколебимую добродетель ставили в пример, и люди, наиболее достойные любви, отчаявшись понравиться ей, искали только ее дружбы. Однажды вечером она едет на бал к принцу Фердинанду и танцует там десять минут с одним молодым капитаном.

"С этой минуты,- писала она впоследствии своей подруге^*,- он стал владыкой моего сердца и меня самой, и притом до такой степени, что это привело бы меня в ужас, если бы счастье видеть Германа оставило мне время для размышлений обо всем остальном в жизни. Моей единственной мыслью было: обращает ли он на меня хоть немного внимания?

^* (Переведено дословно из Мемуаров Ботмера.)

Единственное утешение в моих ошибках для меня сейчас - поддерживать в себе иллюзию, будто высшая сила отняла меня у себя самой, похитив мой разум. Никакими словами, сколько-нибудь передающими действительность, я не в состоянии описать, каких пределов достигало при одном виде его расстройство и смятение всего моего существа. Я краснею, думая о том, с какой быстротой и стремительностью меня потянуло к нему. Если бы первым его словом, когда он, наконец, заговорил со мной, было: "Вы меня обожаете?", у меня, поистине, не хватило бы сил не ответить: "Да". Я была далека от мысли, что действие чувства может быть одновременно столь стремительным и неожиданным. Одно мгновение мне казалось даже, что меня отравили.

К несчастью, вам и свету, мой друг, известно, что я страстно полюбила Германа; да, в какие-нибудь четверть часа он стал мне так дорог, что потом уже не мог стать дороже. Я видела все его недостатки и все прощала ему, лишь бы только он любил меня.

Вскоре после того, как я танцевала с ним, король уехал. Герман, состоявший в дежурном отряде, принужден был следовать за ним. Вместе с Германом все в мире исчезло для меня. Тщетно пыталась бы я описать вам ту невыносимую тоску, которая овладела мной, как только я перестала его видеть. Равным ей по силе было только горячее желание остаться наедине с собой.

Наконец, я смогла уехать. Едва запершись на ключ в своей комнате, я попыталась оказать сопротивление своей страсти. Мне показалось, что это удалось. Ах, мой дорогой друг, как дорого заплатила я в тот вечер и в последующие дни за приятную возможность верить в свою добродетель!"

То, что вы прочли сейчас, представляет собой точный рассказ о событии, сделавшемся злобой дня, потому что через месяц или два, на беду бедной Вильгельмины, окружающие заметили ее чувство. Таково было начало длинного ряда несчастий, из-за которых она погибла в столь юном возрасте и столь трагическим образом, отравившись сама или отравленная своим возлюбленным. Все, что мы могли разглядеть в этом молодом капитане, сводилось к тому, что он прекрасно танцевал, отличался большой веселостью, еще большей самоуверенностью, казался очень добрым и жил с распутными женщинами; он был к тому же неважного происхождения, весьма беден и при дворе не появлялся.

Нужно не отсутствие недоверия, а, наоборот, усталость от недоверия и, так сказать, нетерпеливое мужество против случайностей жизни. Сама того не зная, душа, затосковав от жизни без любви, помимо своей воли убежденная примером других женщин, поборовшая всякий страх перед жизнью, недовольная печальным счастьем гордости, незаметно для себя создает образец совершенства. В один прекрасный день она встречает существо, похожее на этот образец, кристаллизация узнает свой предмет по смятению, которое он вызывает в ней, и душа навсегда отдает владыке своей судьбы то, о чем она давно мечтала^*.

^* (Несколько фраз, взятых у Кребильона, т. III.)

Женщины, подверженные такому несчастью, слишком горды душой, чтобы любить иначе, чем страстно. Для них было бы спасением, если бы они могли унизиться до легкого романа.

Так как внезапная вспышка является следствием тайной усталости от того, что катехизис зовет добродетелью, и от скуки, навеваемой однообразием совершенства, я склоняюсь к мысли, что его должны чаще всего вызывать те, кого в обществе называют шалопаями. Весьма сомневаюсь, чтобы человек в стиле Катона мог вызвать когда-либо внезапную вспышку.

Эти порывы так редки оттого, что, когда сердце, полюбившее заранее, хоть немного отдает себе отчет в своем состоянии, вспышка становится уже невозможной.

Женщина, которую несчастья сделали недоверчивой, не подвержена таким душевным потрясениям.

Ничто так не способствует внезапной вспышке, как похвалы, расточаемые заранее, и притом женщинами, человеку, которому предстоит вызвать ее.

Одним из самых забавных источников любовных приключений являются мнимые вспышки. Скучающая, но неспособная к чувству женщина целый вечер считает себя влюбленной на всю жизнь. Она гордится, что обрела наконец одну из тех душевных бурь, к которым стремилось ее воображение. На следующий день она не знает, куда спрятаться и в особенности как избежать несчастного, которого она обожала накануне.

Умные люди умеют подмечать такие вспышки и извлекают из них пользу.

Внезапные вспышки бывают и в чувственной любви. Вчера мы видели, как самая хорошенькая и самая доступная женщина Берлина вдруг покраснела, сидя в коляске, в которой мы с ней ехали. Мимо нас проскакал красавец лейтенант Финдорф. Она погрузилась в глубокую задумчивость, ею овладело беспокойство. Вечером, как она призналась мне в театре, она потеряла голову, испытывала безумный восторг, думая о Финдорфе, с которым ни разу в жизни не разговаривала. Она сказала мне, что послала бы за ним, если бы у нее хватило смелости; ее красивое лицо выражало все признаки сильнейшей страсти. Это продолжалось и на следующий день. Но Финдорф свалял дурака, и через три дня она перестала о нем думать. Через месяц она вспоминала о нем с ненавистью.