98. Г-ну ди Фьоре, Париж

Дорогой друг, я вам пишу из Сперанцеллы. Вы понимаете? Сперанцелла, позади Толедо, к которой подымаются через Тринита дельи Спаньуоли. С тех пор как я здесь, я все время вас вспоминаю, и в результате я вам пишу, сам не зная, что сказать.

Прилагаемый рисунок объяснит вам, почему я сюда приехал. Представьте себе струю лавы в восемь или десять футов ширины, буквально переливающуюся через край бывшего кратера (который полон, что означает, по словам везувистов, вторжение туда значительного количества лавы). Эта лава протекает два туаза в минуту; протяженность всего потока равна шести или семи сотням туазов. Если бы она продолжала течь с той же быстротой, она угрожала бы Резине, но с каждым днем она течет все медленнее. Итак, вчера, в два часа дня, я пришел к источнику лавы и оставался там, совершенно ошалевший от восхищения, до двух часов ночи. Там был, чтобы начать по порядку с полезного, мальчишка, продававший вино и яблоки, которые он ухитрялся печь на краю лавы. Этот мальчишка меня осчастливил. Там был принц Карл^*, о котором говорят, что он сын англичанина, потому что он не такой невозможно круглый, как король и остальные братья. По его приказанию печатали куски лавы, как делают вафли, деревянными формами, и эти формы поминутно загорались. Можно было бы отлить из этой лавы прекрасные бюсты огромных размеров. Это обошлось бы в стоимость формы, деревянной или гипсовой, а бюсты были бы вечными. Камергеры принца не разрешали любопытным оставаться в тех местах, куда его королевское высочество направляло свои властные стопы. Ничего нет комичнее камергера на такой высоте. Принц ходил все время с места на место; я, сам того не замечая, нарушил предписания камергера и приблизился к принцу, который обошелся очень любезно с французами. Я был там с г-ном Жюссьё, членом Академии наук, моим другом; это очень тонкий ум, разочарованный во всем, как Фонтенель; меня он считает сумасшедшим.

^* (Принц Карл - Карл-Альберт (1798-1849), сардинский король с 1831 года.)

На кратере есть что-то вроде небольшой сахарной головы, выбрасывающей через каждые пять минут раскаленные докрасна камни. Г-н Жюссьё захотел туда пойти и жестоко расцарапал себе руки и лодыжки, бродя по местности, покрытой тонкими иглами лавы, дробящейся под ногами. Подъем отвратителен; это тысяча футов пепла, с откосом ровно в сорок пять градусов. Как только выставляешь ногу вперед и пытаешься на нее опереться, сползаешь назад. Обозлившись, я придумал пять или шесть проектов, как за тысячу экю сделать эту дорогу удобной. Например, сложить еловые стволы торцами, поставить скользящее по этой наклонной плоскости кресло и подтягивать его, как на американских горах, небольшой паровой машиной. Неаполитанский король благодаря этому остроумному изобретению создал бы себе европейскую репутацию.

У меня было два намерения: быть осторожным к писать разборчиво. По правде сказать, говоря с вами, не могу. Это письмо будет ждать парохода. Я провел шесть часов на прелестном балу у г-на Латур-Мобура^*, где был король, и я вас уверяю, из всех носителей мундира, которые там присутствовали, он был наиболее естественным и меньше всего напоминал фата. Он меня покорил; он не ходит, а катится, как, говорят, ходил Людовик XVI. При этом у него огромные шпоры, и он хочет танцевать. Но у кого нет своих претензий? Претензии короля не простираются дальше танца, как вы сейчас увидите. Он пригласил мадмуазель де Ла-Ферроне-младшую, которая краснела до плеч от смущения, что ей предстоит танцевать с королем. Ее плечи были в двух футах от моих глаз, Король сказал: "Ах, боже мой, мадмуазель, я вас пригласил, думая, что это кадриль, а это галоп, я не знаю этого танца..." "Я очень редко танцевала галоп", - пролепетала девица, еле выговаривая слова. У них был очень сконфуженный вид. Наконец король сказал: "Вот первая пара начала, и они не очень-то блестяще выходят из положения, будем надеяться, что мы выпутаемся не хуже их". И его величество простодушно принялся скакать; он очень полный, очень высокий, очень застенчивый; судите сами, как он выпутался. Его ужасно стесняли шпоры.

^* (Латур-Мобур был в то время французским послом в Неаполе.)

Это верно во всех отношениях; он разоряется на свою армию. У него восемь тысяч швейцарцев, которые наводят страх на армию, а армия наводит страх на население... Представьте себе, что швейцарский полковник (зачастую торговец сукнами или разорившийся лавочник из Фрейбурга) получает в Неаполе шесть тысяч дукатов да еще взятки от поставщиков обмундирования и провианта. Я написал четыре страницы о современном политическом положении; они бы вам наскучили. Что невероятно, непостижимо противоречит всем нравам XIX века, так это утверждение, что сей высокий молодой человек, у которого такой толстый зад, обладает твердым характером. Я не хочу сказать храбростью - вещью для короля совершенно бесполезной,- но у него хватает мужества иметь волю и дорожить ею. Если это подтвердится, он мой герой.

Если он начал таким образом в двадцать два года, к пятидесяти он станет королем Европы. Говорят, особым темпераментом он не отличается, что не мешает ему постоянно беседовать с одной англичанкой, у которой капризное выражение лица; муж, подлинный аристократ, в восторге. Чтобы довершить его блаженство, принц Карл ухаживает за сестрой его жены. Этот принц Карл - безличный фат, тогда как наследный принц Баварский, который приезжает в Италию, чтобы образовать свои ум и сердце, фат, имеющий свое лицо. Г-н де Латур-Мобур меня покорил: он разумный человек - качество, клянусь вам, редко встречающееся в этой профессии. Читали ли вы заметку г-на Шатобриана в его "Речах на исторические темы"? Поставьте четыре диеза к его разоблачениям, и вы будете еще далеки от истины. Встречаешься лишь с крайне правыми, которые, желая вам быть приятными, скрывают от вас или воздерживаются говорить при вас о всем том, что может вас шокировать. Доминик узнаёт больше через два дня, разговаривая со своими негоциантами, чем эти элегантные господа, живущие здесь два года. Их невежество таково, что они не различают мундиров; они принимают камергера за бригадного генерала.

Княгиня или герцогиня Трикази считается в Неаполе самой хорошенькой. Здесь все дамы - герцогини.

У г-жи Трикази обиженный вид французской красавицы, не удовлетворенной своим успехом в обществе (этим она, пожалуй, напоминает г-жу Марселюс-Форбен). Я предпочитаю герцогиню Фонди. Княгиня Скателла, или Кателла, замужем пять лет, но не обзавелась еще любовником; это редкая красавица, похожая на восковую фигуру. Что же касается меня, я предпочитаю всем одну сицилианскую маркизу, белокурую, подлинный нормандский тип, имя которой никто мне не мог назвать. Все это я перевидал на двух балах в дворянском Казино на улице Толедо, против дворца князя Денгиче. Герцогиня Корси ловкая, живая, проворная, как француженка, величественная, имеет вид м-ль Марс тридцать лет тому назад, в Араминте^*. М-ль де Ла-Ферроне-старшая похожа на Шатобриана; ей приписывают тонкий ум, силу мысли. Может быть, это всего-навсего воплощение светских приличий. Танцуя - а она много танцует,- она имеет такой вид, словно выполняет дипломатическое поручение.

^* (Араминта - героиня комедии Реньяра "Менехмы".)

Неаполитанцы в здешнем обществе играют основную роль. Это не то, что в Риме, где вышивка как бы затмевает ткань и где кажется, будто именно иностранцы составляют общество, в которое там и сям вкраплено несколько римлян. Здесь восемьдесят женщин. Их имена я могу списать для вас из моей газеты, их встречаешь повсюду. Зачастую их любовники не разговаривают с ними в обществе. Наполеон преобразовал нравы и здесь, как в Милане. Называя дам, имеющих несколько любовников одновременно, указывают лишь на тех, которые провели свою молодость в Сицилии в то время, когда Наполеон цивилизовал Италию. Протестантское уныние, которое отравляет Париж, ощутимо здесь лишь в обществе, бывающем у Эктонов^*, - салона этого я не видал. Неаполь еще более подвижной и крикливый, чем когда-либо. Контраст между улицей Толедо, гораздо более оживленной, чем улица Вивьенн (так как здесь по улице не проходят, а на ней живут), и мрачным Римом ужасен.

^* (Эктоны - неаполитанские родственники бывшего министра королевы Каролины, Джона Эктона (1736-1811).)

Мозаика, открытая два месяца тому назад в Помпее, действительно самое прекрасное в античной живописи из всего, что было найдено до сих пор. Это - произведение искусства, почти равное Аполлону, если не по красоте, то по любопытности. Это битва: какой-то царь варваров должен быть взят в плен воинами в шлемах и с копьями. Один из варваров идет на смерть, спасая царя; царь на своей колеснице имеет вид- как нельзя более растерянный. Фигуры приблизительно в натуральную величину. Это произведение искусства запрещают срисовывать, не дают даже писать заметки. Болонья^* была влюблена уже двадцать лет в любовника, который оказался бессильным. С досады она хочет отдаться другому человеку, глуповатому, но которого, как ей кажется, она искренне любит. Отсюда ее безумства. Она сможет провести семь или восемь лет в благоденствии с этим двухголовым животным. Что вы скажете о выражении лица бессильного любовника, который и сам не действует и другим не дает?

^* (Болонья...- Стендаль описывает политическую ситуацию в Болонье. "Бессильный любовник"-папское правительство. "Двухголовое животное" - Австрия, гербом которой было изображение двуглавого орла.)

Один крестьянин копал яму в Мизене; третьего дня он нашел две мраморные головы, которые я купил; я выиграл в эту лотерею. Я сразу узнал прекрасные глаза Тиберия. Поверите ли вы, что этот негодяй очень редок? А между тем он царствовал, кажется, двадцать два года и над ста двадцатью миллионами подданных. Словом, мой бюст по качеству идет сразу же за первоклассными произведениями искусства; он мне стоил четыре пиастра, а его оценивают в сто, по меньшей мере. Один из лучших скульпторов Рима, мой близкий друг (он любит прекрасное, как я, страстно, безумно, глупо) г-н Фогельберг, приделывает нос моему бюсту. Если я сдохну,- только такой единственный в своем роде случай, как смерть, даст мне надлежащую смелость - вы получите этот бюст без всяких расходов и переправите его г-ну Моле.

Получили ли вы свободу 1 января? Это - большое испытание; мы все его пережили в 1814 году. Как выходите вы из этого положения? Не диктуете ли вы молодой горничной чистосердечную повесть вашей жизни в бытность paglietta^* в Неаполе? И еще ваш заговор о сдаче Неаполитанского порта англичанам в сообществе с г-жой Бельмонте; и еще продажу пуговиц с отпечатком святого Петра; и еще приезд в Жан-лис с восемнадцатью су, и, наконец, очаровательную историю о том, как вам дарили варенье.

^* (Присяжным поверенным (итал.).)

Я забавляюсь тем, что описываю радостные мгновения моей жизни, впоследствии я поступлю, вероятно, как с блюдом вишен, я опишу и плохие минуты, ошибки, которые я делал, и несчастье, которое меня неизменно преследовало; я всегда не нравился тем людям, которым больше всего хотел понравиться, как только что случилось со мной в Неаполе с г-жой де Жобертс (родом из Брюсселя). Разумеется, я не думал о любви; у нее было мягкое выражение глаз, и оно мне нравилось, а по очертанию ее лица в профиль она напоминала г-жу де Кастеллан^*. Увы! Как в случае с Джудиттой, я увидал, что новый президент Пелло меня затмил.

^* (Г-жа де Кастеллан (1796-1847) - жена маршала Кастеллана; ее салон пользовался большим влиянием в 1820- 1830-х годах.)

Знаете ли вы, в чем моя истинная забота? Как прочтете вы это письмо? Сколько понадобится очков? Все же читайте понемногу каждое воскресенье, когда вам будет нечего делать. Верьте, что я к вам нежно привязан.

А. Л. Фебюрье.