Глава пятьдесят четвертая

Из Авейрона, где его выбрали депутатом, г-н Левей возвратился в самом радужном настроении.

- Воздух там теплый, куропатки великолепные, чудесные на вкус, а люди презабавные. Один из моих почтенных доверителей поручил мне прислать ему четыре пары хорошо сшитых сапог. Я должен начать с изучения достоинств парижских сапожников: ему требуется обувь изящной работы, но вместе с тем не лишенная солидности. Когда я наконец найду этого безукоризненного сапожника, я вручу ему старый сапог, который соблаговолил мне доверить господин де Мальгра. Мне надо также добиться ответвления шоссейной дороги на одно с четвертью лье в сторону дачного дома господина Кастане, разрешение на которое я поклялся получить у господина министра внутренних дел. Всего у меня пятьдесят три поручения, не считая тех, которые мне обещали еще прислать по почте.

Господин Левен рассказывал г-же Левей и сыну о ловких приемах, при помощи которых он добился большинства в семь голосов, доставившего ему победу.

- Словом, я ни минуты не скучал в этом департаменте и чувствовал бы себя совершенно счастливым, если -бы со мною там была моя жена. Уже сколько лет я не говорил так много и перед таким множеством скучных людей! Зато я пресытился официальной скукой и теми пошлостями по адресу правительства, которые приходилось там высказывать. Ни один из этих дураков-умеренных, повторяющих, не понимая, фразы того-то или того-то, никакими деньгами не может возместить мне смертельную скуку, которую внушает мне его присутствие. Расставаясь с этими людьми, я чувствую себя одуревшим еще час или два. Я скучен самому себе.

- Будь они более хитры или менее фанатичны,- заметила г-жа Левен,- они не были бы так скучны.

- А теперь расскажи мне о своих похождениях в Шампанье и в Кане,- обратился г-н Левен к сыну.

- Рассказать вам подробно или вкратце?

- Подробно,- сказала г-жа Левен.- Твоя история очень позабавила меня. Я с удовольствием выслушаю ее вторично. Мне интересно знать,- обратилась она к мужу,- как вы к ней отнесетесь.

- Ну что ж,- с видом шутливой покорности согласился г-н Левен,- сейчас без четверти одиннадцать; пусть приготовят пунш, а ты рассказывай.

Госпожа Левен знаком приказала лакею закрыть дверь.

В пять минут Люсьен рассказал об оскорблении, которому он подвергся в Блуа, и о выборах в Шампанье.

- В ваших советах я особенно нуждался в Кане. И он обстоятельно рассказал обо всем, о чем мы

не менее обстоятельно поведали нашим читателям.

В середине рассказа г-н Левен начал задавать вопросы.

- Побольше подробностей, побольше подробностей,- говорил он сыну.- Все своеобразие и вся правда только в подробностях.

- Так вот как обошелся с тобою министр после твоего возвращения сюда! - воскликнул г-н Левен в половине первого ночи.

Он, по-видимому, был сильно задет.

- Хорошо я действовал или плохо? - спросил Люсьен.- Говоря по правде, я и сам не знаю. Но после сражения, в пылу действий, мне казалось, что я тысячу раз прав, здесь же сомнения одолевают меня.

- А у меня на этот счет нет никаких сомнений, - заметила г-жа Левен.- Ты вел себя так, как мог бы вести себя самый отважный человек. Будь тебе сорок лет, ты был бы сдержаннее с этим писакой-префектом, ибо ненависть писателя так же опасна, как ненависть священника, но зато в сорок лет ты был бы менее деятелен и менее смел в отношении господ Дисжонваля, Леканю, и т. д., и т. д.

Госпожа Левен, казалось, выпрашивала одобрение у г-на Левена, который хранил молчание, и защищала сына.

- Мне придется выступить против моего адвоката,- сказал Люсьен.- Что сделано, то сделано, и я от всей души смеюсь над простаком с улицы Гренель. Но моя гордость не на шутку встревожена: какого мнения я должен быть о самом себе? Стою ли я чего-нибудь? Вот что я хочу у вас узнать,- обратился он к отцу.- Я не спрашиваю у вас, любите ли вы меня и как вы будете отзываться обо мне в обществе. Но я мог, передавая факты, исказить их в свою пользу и тем самым бессознательно оправдать принятые мною меры. Уверяю вас, что господин Кофф совсем не скучен.

- Он производит на меня впечатление злого человека.

- Вы ошибаетесь, мама: он всего-навсего отчаявшийся человек. Будь у него четыреста франков годового дохода, он поселился бы где-нибудь среди скал Сент-Бома, в нескольких лье от Марселя.

- Почему он не идет в монахи?

- Он полагает, что бога нет или, если бог существует, он зол.

- Это не так глупо,- заметил г-н Левен.

- Но это очень дурно,- возразила г-жа Левен,- и только укрепляет меня в моем отвращении к нему.

- Это крайне неловкий шаг с моей стороны,- сказал Люсьен,- ибо я хотел, чтобы отец согласился выслушать рассказ о проведенной мной кампании из уст этого верного адъютанта, который часто придерживался другого мнения, чем я.

- Но я никогда не добьюсь от отца согласия на это, если вы вместе со мною не попросите его,- добавил Люсьен, обращаясь к матери.

- Напротив, меня это интересует, это напоминает мне мои лавры в Авейроне, где я заполучил пять голосов легитимистов, из которых по крайней мере двое считают, что, принеся присягу, они обрекли себя на вечные муки; но я поклялся им, что выступлю против этой присяги, и я так и сделаю, ибо это воровство.

- Ах, мой друг, вот этого-то я больше всего боюсь,- сказала г-жа Левен.- А как же ваша грудь?

- Я готов пойти на заклание ради отечества и ради моих двух ультрароялистов, которых я заставил при содействии их духовника принести присягу и подать за меня голос. Не согласится ли ваш Кофф пообедать с нами завтра? Будем ли мы одни? - спросил он жену.

- Нас как будто приглашала к себе госпожа де Темин.

- Мы будем обедать дома, втроем с господином Коффом. Если он, как я опасаюсь, из породы скучных людей, то за столом он все же будет менее скучен. Мы прикажем никого не принимать, а подавать будет Ансельм.

Люсьен не без труда привел Коффа.

- Нас ждет обед, который обошелся бы по сорок фунтов с персоны у Балена, в "Роше де Канкаль", но даже за эти деньги Бален не мог бы нас так накормить.

- Ну что ж, отведаем сорокафранкового обеда; сорок франков - это приблизительно столько, сколько я проедаю в месяц.

Бесстрастием и безыскусственностью своего рассказа Кофф покорил сердце г-на Левена.

- Ах, как я благодарен вам, милостивый государь, за то, что вы не фанфарон! - воскликнул авейронский депутат.- Я не перевариваю людей, которые всегда уверены в своем завтрашнем успехе и отвечают вам пошлостью, когда на другой день вы упрекаете их за поражение.

Господин Левен засыпал Коффа вопросами. Г-жа Левен с восторгом выслушала в третьей редакции историю отважных подвигов сына. А когда в девять часов Кофф собрался уходить, г-н Левен настоял на том, чтобы он поехал с ним в Оперу.

В конце вечера г-н Левен сказал ему:

- Мне очень досадно, что вы служите в министерстве. Я охотно предложил бы вам место у себя с окладом в четыре тысячи франков. После смерти бедного Ван-Петерса я работаю слишком мало. А с тех пор, как граф де Вез стал так глупо вести себя по отношению к нашему герою, я чувствую легкое желание недель шесть поиграть в оппозицию. Я далеко не уверен в том, что мне это удастся; моя репутация остроумца ошеломит моих коллег, и я могу добиться успеха, лишь сколотив вокруг себя группу в два десятка депутатов... С другой стороны, надо сознаться, что мои взгляды нисколько не стеснят их убеждений... Каких бы глупостей им ни захотелось, я соглашусь с ними и выскажу это открыто... Черт возьми, господин де Вез, вы мне заплатите за ваше дурацкое обхождение с этим юным героем! Но мстить вам в качестве вашего банкира было бы недостойно меня... Мститель всегда расплачивается за свое мщение,- прибавил г-н Левен, громко разговаривая с самим собою,- но, как банкир, я не могу пожертвовать ни на йоту своей честностью. Итак, если случится хорошее дельце, мы его обделаем как близкие друзья...

И он погрузился в задумчивость. Люсьен, которому эти политические рассуждения показались слишком долгими, заметив в одной из лож пятого яруса мадмуазель Раймонду, исчез.

- К оружию! - внезапно обратился к Коффу г-н Левен, выйдя из задумчивости.- Надо действовать!

- У меня нет часов,- холодно ответил Кофф.- Ваш сын вытащил меня из Сент-Пелажи.

Он не мог удержаться от тщеславного желания прибавить:

- При банкротстве я включил свои карманные часы в общий баланс.

- Замечательно честно, замечательно честно, дорогой Кофф,- с рассеянным видом откликнулся г-н Левен и прибавил более серьезно: - Могу ли я рассчитывать на ваше абсолютное молчание? Я попрошу вас никогда не произносить пи моего имени, ни имени моего сына.

- Это вполне в моих привычках; обещаю вам.

- Сделайте мне честь отобедать у меня завтра. Если у нас будут гости, я прикажу подать в мой кабинет, нас будет только трое: вы, милостивый государь, мой сын и я. Ваш положительный и твердый ум мне очень нравится, и я горячо желаю, чтобы меня пощадила ваша мизантропия, если только вы мизантроп.

- Да, милостивый государь, я мизантроп, так как я слишком люблю людей.

Две недели спустя перемена, происшедшая с г-ном Левеном, удивила его друзей. Теперь он постоянно вращался в обществе тридцати - сорока вновь избранных депутатов, сплошь отъявленных глупцов.

Невероятным казалось то, что он никогда над ними не издевался. Один из дипломатов, приятель Левена, не на шутку встревожился: "Он уж не глумится над дураками? Он серьезно с ними разговаривает, у него изменился характер; он будет потерян для нас".

Господин Левен усердно посещал г-на де Веза в те дни, когда министр принимал у себя депутатов. В эту пору подвернулись две - три сделки, заключенные в результате телеграфных известий и давшие г-ну Левену случай блестяще послужить интересам министра.

- Наконец-то я сломил этот железный характер; я укротил его,- говорил г-н де Вез, потирая руки.- Надо было только посметь: я не произвел его сына в лейтенанты - и он у моих ног.

Последствием этого глубокомысленного заключения явился легкий оттенок превосходства в обращении министра с г-ном Левеном, отнюдь не ускользнувший от последнего и доставивший ему истинное удовольствие. Господин де Вез не любил окружать себя умными людьми, и не без оснований, и потому ему ничего не было известно о том, какое удивление вызывала перемена, происшедшая с г-ном Левеном, у тонких дельцов, строящих свое благополучие при посредстве правительства.

Господин Левей больше не приглашал к себе этих умных людей, обычно обедавших у него, но раз или два устроил для них обед в ресторане, на котором не было ни одной дамы. Между тем у него ежедневно обедало пять - шесть депутатов. Госпожа Левен не могла прийти в себя от изумления, слушая странные речи, с какими он к ним обращался:

- Обед, который я просил бы вас почтить своим присутствием всякий раз, когда вы не будете приглашены к министрам или к королю, стоил бы больше двадцати франков с персоны у лучшего ресторатора. Взять, к примеру, этот палтус...

Тут следовала история палтуса, объявлялась его цена (все это было им тут же придумано, так как он совсем не разбирался в подобных вещах).

- А между тем в прошлый понедельник этот самый палтус,- прибавлял г-н Левен,- впрочем, говоря "этот самый", я выражаюсь неверно, потому что тот, что лежит на блюде, еще плавал тогда в водах Ла-Манша,- словом, палтус такого же веса и такой же свежести стоил бы по меньшей мере на десять франков меньше...

Разглагольствуя об этом, он избегал смотреть в глаза жене.

Господин Левен с большим искусством подогревал внимание своих депутатов. Почти всегда он делился с ними своими размышлениями вроде размышлений о палтусе, а если рассказывал анекдоты, то на темы об извозчиках, увозящих в полночь за город неосторожных седоков, которые, не зная улиц Парижа, рискуют возвращаться домой в столь поздний час.

Удивлению г-жи Левен не было пределов, но она не осмеливалась расспрашивать мужа. В ответ он только отшутился бы.

Господин Левен приберегал всю силу ума своих депутатов, чтобы они могли усвоить трудную для них мысль, на которую он наталкивал их самыми разнообразными способами или иногда преподносил им прямо:

- В единении сила. Если этот принцип правилен везде, то особенно в парламентской жизни. Исключением является только какой-нибудь Мирабо. Но кто у нас Мирабо? Не я, поскольку я в единственном числе. Мы будем представлять собою известную силу, если никто из нас не будет упорно цепляться за свою личную точку зрения. Нас двадцать человек друзей. Так вот! Каждый из нас должен придерживаться мнения большинства, то есть мнения одиннадцати.

Завтра внесут на обсуждение палаты одну статью закона; ну что ж, обсудим здесь, после обеда, эту статью. Что касается меня, мое единственное преимущество перед вами заключается лишь в том, что я уже сорок пять лет изучаю всякие парижские аферы. Я всегда готов поступиться своим мнением в пользу мнения большинства моих друзей, ибо в конце концов один ум хорошо, а два лучше.

Мы обсудим, какого мнения нам следует завтра придерживаться. Если нас будет, как я надеюсь, двадцать человек и если одиннадцать выскажутся "за", то абсолютно необходимо, чтобы девять остальных тоже высказались "за", хотя бы они были решительно "против". В этом весь секрет нашей силы. Если когда-нибудь нам удастся сплотить твердое большинство в тридцать голосов по всем вопросам, то министрам уже не удастся отказать нам ни в чем. Мы составим маленькую памятку, куда внесем все, что каждому из нас наиболее желательно получить для своей семьи; я говорю о пожеланиях осуществимых. Когда каждый из нас, пользуясь страхом, который мы внушаем министру, добьется от него одолжения, имеющего приблизительно одну и ту же цену, мы перейдем ко второму списку. Что скажете вы, милостивые государи, о таком плане законодательной кампании?

Господин Левей выбрал своих двадцать депутатов из числа тех, которые почти не имели друзей и связей, из числа людей, наиболее ошеломленных пребыванием в Париже, наиболее неповоротливых умом, и, чтобы разъяснить им эту теорию, приглашал их к себе обедать. Почти все они были южане: овернцы или уроженцы местностей, расположенных между Перпиньяном и Бордо. Единственным исключением был г-н *** из Нанси, с которым познакомил г-на Левена его сын.

Самой большой трудностью для г-на Левена было не задеть их самолюбия; хотя он уступал им везде и во всем, ему это не всегда удавалось. В углах его губ таилась насмешливая улыбка, отпугивавшая этих людей: двое - трое из них решили, что он издевается над ними, и перестали посещать его обеды. Он не без успеха заменил их другими депутатами, имевшими трех сыновей и четырех дочерей и стремившимися получше пристроить своих сыновей и зятьев.

Приблизительно месяц спустя после открытия сессии и после двадцати обедов он решил, что его отряд уже достаточно вымуштрован и что можно повести его в бой.

Однажды после великолепного обеда он пригласил их в отдельную комнату и заставил по всем правилам проголосовать по маловажному вопросу, который должен был обсуждаться на другой день. Несмотря на все усилия, которые он приложил, правда, действуя обиняками и чрезвычайно осторожно, чтобы растолковать своим депутатам в числе девятнадцати человек, о чем идет речь, двенадцать из них подали свой голос за самое нелепое разрешение вопроса. Господин Левей заранее обещал им, что выскажется в пользу большинства. При виде этой нелепости он отдал невольную дань человеческой слабости, попытавшись просветить это большинство объяснениями, которые заняли добрых полтора часа. Ему пришлось отступить с уроном для себя, и его депутаты указали ему на необходимость быть добросовестным. На следующий день, хотя это было его первое выступление в палате, он неустрашимо выступил на защиту явной глупости. Его пробрали почти во всех газетах, по его маленькая рать была ему бесконечно признательна.

Мы опускаем бесчисленные подробности, мы умалчиваем обо всех заботах, которых ему стоило сплотить эту паству верных родом из Периге, Оверни и т. п. Он не хотел, чтобы их у него отбили, и иногда даже отправлялся кое с кем из них на поиски меблированной комнаты или шел торговаться с портными, которые продают в пассаже готовые брюки. Если бы у него хватило смелости, он поселил бы их у себя, как он уже взял на себя почти целиком их питание.

В результате ежедневных хлопот, занимавших, однако, его своей новизной, г-н Левен скоро собрал двадцать девять голосов. После этого он принял решение не приглашать к обеду никого из депутатов, не входивших в число этих двадцати девяти, и почти каждый раз после заседания привозил из палаты берлину, переполненную своими друзьями. Один журналист, его приятель, притворившись, будто нападает на него, объявил в газете о существовании "Южного Легиона" в составе двадцати девяти голосов. "Но содержит ли министр на свой счет эту новую клику Пие?" - задавал себе вопрос журналист.

Накануне того дня, когда "Южный Легион" вторично получил возможность проявить себя - заявить о своем существовании, как говорил г-н Левен,- после обеда г-н Левен заставил своих депутатов обсудить завтрашний вопрос. Верные своему инстинкту, девятнадцать человек из двадцати девяти присутствовавших голосовали за явную нелепость. На следующий день г-н Левен взошел на трибуну, и палата большинством восьми голосов высказалась за нелепое разрешение вопроса. На другой день - новые выпады против "Южного Легиона".

Тщетно уже месяц заклинал г-н Левен своих соратников взять слово; никто из них не решался, да и, по правде говоря, не был в состоянии. У г-на Левена были друзья в министерстве финансов; при их содействии он распределил среди своих двадцати девяти приверженцев одно место начальника почты в лангедокской деревне и два места сидельцев табачных лавок.

Три дня спустя он попробовал, по-видимому, из-за недостатка времени, не поставить на обсуждение вопрос, в котором один из министров был лично заинтересован. Министр приезжает в палату в парадном мундире, сияющий, уверенный в победе, идет пожать руки наиболее видным друзьям, принимает других на своей скамье и, обернувшись к скамьям своих сторонников, скользит по ним ласковым взглядом. Появляется докладчик и высказывается в пользу министра.

Докладчика сменяет и поддерживает неистовый представитель умеренных; палате скучно, и она готова утвердить доклад подавляющим большинством. Депутаты, друзья г-на Левена, поглядывают на своего предводителя, сидящего рядом с министром, не зная, что думать.

Господин Левен поднимается на трибуну, не связанный в своем мнении ничем; несмотря на его слабый голос, его слушают с благоговейным вниманием. Правда, уже в самом начале своей речи ему удалось три - четыре раза тонко и зло сострить. Первая острота вызвала улыбку на лицах пятнадцати депутатов, сидевших поближе к трибуне; вторая вызвала уже громкий смех и одобрительный шепот; палата явно оживилась. В ответ на третью, действительно очень колкую, раздались взрывы хохота.

Заинтересованный министр взял слово и выступил, но без успеха.

Граф де Вез, избалованный вниманием палаты, пришел на помощь своему коллеге. Именно этого г-н Левей страстно желал в течение двух месяцев; он упросил своего товарища уступить ему очередь. После того, как министр граф де Вез довольно удачно отпарировал одну из острот г-на Левена, тот попросил слова по личному вопросу. Председатель отказал ему. Г-н Левен запротестовал, и палата предоставила ему слово вместо другого депутата, уступившего свою очередь.

Вторичное выступление г-на Левена было настоящим триумфом; он дал волю своей злости и обрушил на г-на де Веза град острот, которые казались еще более жестокими, потому что были безупречны по форме. Раз десять вся палата покатывалась с хохоту, три - четыре раза его речь прерывалась возгласами "браво". Так как голос у г-на Левена был очень слабый, то в зале царила такая тишина, что можно было слышать полет мухи. Это был успех вроде того, который некогда выпадал на долю милейшему Андриё^* на публичных заседаниях академии. Г-н де Вез ерзал на своей скамье, подавая по очереди знаки богатым банкирам - членам палаты и друзьям г-на Левена. Он был в ярости и даже говорил своим коллегам, что вызовет его на дуэль.

^* (Андриё (1759-1833) - второстепенный поэт и комедиограф-классик, член Французской академии.)

- Такого комара? - ответил ему военный министр.- Если вы убьете этого старикашку, это будет такая гнусность, что позор падет на все министерство.

Успех г-на Левена превзошел все его ожидания. В своей речи он излил всю горечь, за два месяца скопившуюся в его наболевшем сердце, которое, стремясь к мщению, обрекло себя на самую пошлую скуку. Его речь, если можно только назвать этим словом злобный, колкий, очаровательный выпад, резко отличный от обычных выступлений в палате, сделала это заседание самым интересным за всю сессию.

После того, как он сошел с трибуны, никто уже не мог заставить слушать себя.

Было всего только половина пятого. После минутного обмена мнений все депутаты покинули зал, оставив председателя одного с тяжелодумным представителем умеренных, пытавшимся логическими доводами уничтожить эффект блестящей импровизации г-на Левена, между тем как он сам, чудовищно утомленный, по приезде домой сразу лег в постель.

Часам к девяти вечера, когда у него начался прием, он немного оживился. Его осыпали похвалами; депутаты, до того никогда не разговаривавшие с ним, приезжали поздравить его и пожать ему руку.

- Завтра, если вы мне дадите слово, я окончательно утоплю его.

- Но, мой друг, вы хотите себя убить! - в сильной тревоге твердила г-жа Левей.

В тот же вечер большинство журналистов явилось к нему, прося у него текст его речи; он показал им игральную карту и на ней пять мыслей, набросанных им, которые он потом развил. Когда журналисты увидели, что речь действительно была импровизирована, их восхищению не было предела. Его уже без всякой иронии называли Мирабо.

В ответ на эти восторги, которые он считал для себя оскорбительными, г-н Левей разразился очаровательно остроумной тирадой.

- Вы все еще говорите в палате! - воскликнул один из журналистов, присяжный остряк.-И, черт возьми, это не впустую, у меня хорошая память.

Тут же, на столе, он стал записывать все только что сказанное г-ном Левеном. Убедившись, что каждое слово попадет в печать, г-н Левен продиктовал ему три - четыре саркастических замечания насчет графа де Веза, пришедшие ему в голову уже после заседания.

В десять часов стенограф "Moniteur" принес г-ну Левену его речь для корректуры.

- Мы делали это лишь для генерала Фуа^*.

^* (Генерал Фуа (1775-1825) - политический деятель и оратор-либерал, член палаты депутатов, пользовавшийся во время Реставрации огромной популярностью.)

Эта фраза привела в восхищение г-на Левена.

"Это избавит меня от необходимости завтра выступить снова",- подумал он и дополнил свою речь пятью - шестью фразами, исполненными глубокого смысла и ясно выражавшими мнение, которое он защищал.

Курьезнее всего было восхищение депутатов, его соратников, бывших весь вечер свидетелями его триумфа; им казалось, что говорили они все; они подсказывали ему доводы, которыми он мог воспользоваться, а он серьезно восторгался их аргументами.

- Через месяц ваш сын будет разъездным контролером,- шепнул он на ухо одному из них.- А ваш - начальником канцелярии в супрефектуре,- сказал он другому.

На следующее утро Люсьен оказался в довольно забавном положении у себя на службе, в двадцати шагах от стола, за которым писал, без сомнения, разъяренный граф де Вез. Его сиятельство мог слышать шум, который производили, входя в коридор, двадцать - тридцать чиновников, явившихся поздравить Люсьена и твердивших ему о таланте его отца.

Граф де Вез был вне себя. Несмотря на то, что этого требовали интересы дела, он не мог пересилить себя и повидать Люсьена. В два часа он отправился во дворец.

Едва он уехал, как молодая графиня прислала за Люсьеном.

- Ах, милостивый государь, вы, значит, хотите нас погубить? Министр вне себя. Он не мог сомкнуть глаз. Вы будете лейтенантом, вы получите крест, но дайте нам время.

Графиня де Вез сама тоже была очень бледна. Люсьен был с нею очень мил, почти нежен; он утешал ее, как мог, и уверял, что не имел ни малейшего представления об атаке, предпринятой отцом; это была правда.

- Могу вам поклясться, сударыня, что за последние шесть недель отец ни разу не говорил со мной серьезно. С тех пор, как я подробно рассказал ему о моих приключениях в Кане, мы не беседовали с ним ни о чем.

- Ах, Кан! Роковой город! Граф де Вез отлично сознает свои ошибки. Ему следовало бы иначе вознаградить вас, но в настоящий момент, после столь яростной атаки, он говорит, что это невозможно.

- Графиня,- ласково ответил Люсьен,- быть может, вашему супругу неприятно видеть у себя на службе сына депутата оппозиции. Если бы моя отставка могла доставить удовольствие министру...

- Ах, сударь,- воскликнула графиня, прерывая его,- не думайте этого! Мой муж никогда бы не простил мне, если бы узнал, что я с вами разговаривала так неумело и заставила вас произнести эти слова, столь огорчительные для него и для меня. Ах, речь ведь идет о примирении!

Ах, что бы ни наговорил ваш отец, не уходите от нас никогда!

И хорошенькая женщина расплакалась навзрыд.

"Нет такой победы, даже парламентской,- думал Люсьен,- которая не заставляла бы людей проливать слезы".

Люсьен сделал все возможное, чтобы утешить молодую графиню, но вместе с тем старательно отделял все, что он должен был сказать хорошенькой женщине, от того, что должно было быть передано человеку, который дурно обошелся с ним по возвращении его из Кана. Ибо было очевидно, что молодая женщина разговаривала с ним, исполняя волю мужа. Он еще раз постарался внушить ей уже ранее высказанную мысль:

- Мой отец увлечен политикой и все свое время проводит в обществе скучнейших депутатов, а со мной он не говорил уже полтора месяца.

После своей парламентской победы г-н Левен провел неделю в постели. Ему хватило бы и одного дня отдыха, но он знал свой город, где шарлатанство рядом с личными заслугами играет такую же роль, как ноль, поставленный справа от цифры, и удесятеряет их значение. В постели г-н Левен принял поздравления более сотни членов палаты. Он отказал восьми или десяти депутатам, отнюдь не лишенным таланта, желавшим вступить в "Южный Легион".

- Мы представляем собою скорее кружок друзей, нежели политическое общество... Голосуйте заодно с нами, помогайте нам в течение сессии, и если эта фантазия, весьма для нас лестная, продержится у вас и в будущем году, то мои единомышленники, привыкнув к тому, что вы разделяете наши взгляды, основанные на взаимном доверии, сами пригласят вас присутствовать на наших дружеских обедах...

"И без того нужна бездна самоотверженности и ловкости, чтобы руководить двадцатью восемью такими простофилями,- думал г-н Левен.- Что же было бы, если бы их набралось человек сорок - пятьдесят, да еще таких умников, из которых каждый хотел бы стать моим помощником, а вскоре затем и устранить своего главаря?"

Новинкою, способствовавшей успеху г-на Левена, было то, что он кормил обедами своих коллег за свой собственный счет - вещь небывалая за все время существования палаты. Некогда у г-на Пие бывали знаменитые обеды, но их оплачивала казна.

На третий день после успешного выступления г-на Левена телеграф принес из Испании известие, которое, по всем вероятиям, должно было вызвать падение биржевых ценностей. Министр долго колебался, прежде чем сообщить об этом, как делал раньше, своему банкиру.

"Это было бы для него новым торжеством,- подумал г-н де Вез,- если бы он увидел меня уязвленным до такой степени, что я пренебрегаю собственными интересами... Но довольно! Неужели он способен меня предать? Судя по всему, навряд ли".

Он послал за Люсьеном и, почти не смея смотреть ему в глаза, вручил уведомление для передачи отцу. Сделка совершилась, как обычно, и г-н Левен воспользовался ею, чтобы отослать г-ну де Везу через день после выкупа бумаг всю прибыль от последней операции и остаток барыша от трех - четырех предшествующих. Таким образом, если не считать нескольких сотен франков, фирма Левена уже ничего не была должна графу де Везу.

Речи г-на Левена в палате отнюдь не заслуживали этого громкого имени: они не были красноречивы, не отличались особенной серьезностью, но носили скорее характер крылатой и едкой болтовни, и г-н Левен никогда не прибегал к парламентской перифразе.

- Высокопарный стиль был бы для меня смертью,- признался он как-то сыну.- Начать с того, что я уже не мог бы импровизировать и должен был бы засесть за стол, а я неспособен заняться литературным трудом ни за какие блага на свете... Я не предполагал, что так легко добиться успеха.

Кофф пользовался большим расположением знаменитого депутата, расположением, основанным на том крупном достоинстве, что он не был фанфароном. Г-н Левен стал пользоваться им для получения разных справок. Тогда граф де Вез лишил Коффа должности, на которой тот получал жалких сто луидоров.

- Вот это уж поступок крайне дурного тона! - воскликнул г-н Левен.

И он послал Коффу четыре тысячи франков.

Выйдя во второй раз после своей болезни из дому, он отправился к министру финансов, с которым был знаком уже давно.

- Ну как? Вы выступите и против меня? - смеясь, спросил его министр.

- Конечно, если только вы не исправите глупость, совершенную вашим коллегой, графом де Везом.- И он рассказал министру финансов историю этого достойного человека.

Министр, человек умный и очень положительный, не задал ему ни одного вопроса относительно г-на Коффа.

- Говорят, что граф де Вез прибег к помощи вашего сына во время последних выборов и что на господина Левена-сына было совершено нападение во время бунта в Блуа!

- Да, ему выпала эта честь.

- Я что-то не видел его имени в списке наград, представленном на утверждение совета.

- Мой сын вычеркнул свою фамилию и поставил вместо нее фамилию Коффа, чтобы ему дали награду, кажется, в сто луидоров. Но бедному господину Коффу не везет в министерстве внутренних дел.

- Бедняга де Вез - человек талантливый и хорошо говорит в палате, но он совершенно лишен такта. Нечего сказать, недурную экономию он получил за счет господина Коффа.

Неделю спустя г-н Кофф был назначен помощником начальника одного из отделений в министерстве финансов с окладом в шесть тысяч франков и под непременным условием никогда не появляться в министерстве.

- Вы довольны? - спросил министр г-на Левена, встретившись с ним в палате.

- Вами? Да.

Недели через две при обсуждении вопроса, доставившего министру внутренних дел большой успех, перед тем, как приступить к голосованию, во всей палате шли разговоры между депутатами, и до слуха г-на Левена отовсюду доносилось:

- Большинство в восемьдесят, если не в сто голосов!

Он поднялся на трибуну и начал с того, что сослался на свой преклонный возраст и слабый голос. Сразу воцарилось гробовое молчание.

Господин Левен произнес десятиминутную речь, сжатую, обоснованную, после чего в течение пяти минут издевался над доводами графа де Веза. По палате, слушавшей, затаив дыхание, пять - шесть раз пробежал шепот одобрения.

- Голосовать! Голосовать! - закричали, прерывая г-на Левена, трое - четверо тупоголовых умеренных, напыщенных, как (слово неразборчиво).

- Ну что же, господа прерывающие, давайте голосовать. Померяемся оружием. И, чтобы вы успели проголосовать, я схожу с трибуны. Голосуйте, господа! - крикнул г-н Левей своим тонким голоском, проходя мимо министров.

Вся палата и трибуны разразились смехом. Напрасно председатель указал на то, что уже слишком поздно приступать к голосованию.

- Еще нет пяти часов! - крикнул с места г-н Левей.- Если же вы не хотите допустить голосование, я завтра снова поднимусь на трибуну. Голосовать!

Председатель был вынужден поставить вопрос на голосование, и министерство получило большинство в один голос.

Вечером министры собрались за обедом и решили намылить голову г-ну де Везу. Эту задачу взял на себя министр финансов. Он рассказал своим коллегам про историю с Коффом, про бунт в Блуа, и т. д., и т. д. Г-н Левен и его сын были единственной темой застольной беседы этих важных особ. Министр иностранных дел и г-н де Вез решительно восстали против мысли о примирении. Их подняли на смех, заставили во всем признаться, рассказать о деле Кортиса, о г-не де Босеане, о выборах в Кане, за которые г-н де Вез так скудно вознаградил своих подчиненных, и, несмотря на гнев обоих министров, к их massimo dispetto^* военный министр в тот же вечер поехал к королю и дал ему на подпись два приказа: первый - о производстве Люсьена Левена в лейтенанты генерального штаба; второй - о награждении его крестом за рану, полученную Блуа при исполнении возложенного на него поручения.

^* (Величайшему позору (итал.).)

В одиннадцать часов оба приказа были подписаны и еще до полуночи были присланы г-ну Левену с любезной запиской министра финансов. В час ночи этот министр получил записку от г-на Левена, который просил предоставить восемь местечек его сторонникам и очень холодно благодарил за чрезмерные милости по отношению к его сыну.

На другой день в палате министр финансов сказал ему:

- Дорогой друг, не надо быть ненасытным.

- В таком случае, дорогой друг, надо быть терпеливым.

И г-н Левен записался назавтра в очередь ораторов. В тот же вечер он пригласил к обеду всех своих друзей.

- Милостивые государи,- сказал он, усаживаясь за стол,- вот маленький перечень местечек, которые я просил у господина министра финансов; он думал заткнуть мне рот, наградив моего сына крестом; если завтра, до четырех часов, мы не получим по крайней мере пяти из этих мест, которые нам должны дать по справедливости, мы соединим наши двадцать девять черных шаров с одиннадцатью другими, уже обещанными мне в палате, что составит сорок голосов. Кроме того, я как следует поиздеваюсь над нашим добрейшим министром внутренних дел, который вместе с господином де Босеаном один лишь противится нашим требованиям. Что вы думаете на этот счет, господа?

И под предлогом, что он хочет узнать их мнение о вопросе, подлежавшем завтра обсуждению, он изложил им сущность дела.

В десять часов вечера он поехал в Оперу. Он предложил сыну надеть орден на мундир, которого тот никогда не носил. В Опере, словно он тут ни при чем, через третьих лиц он дал знать министру о своем намерении выступить завтра и о сорока голосах, которые были ему обеспечены.

В палате в четыре часа дня, за четверть часа до начала голосования по вопросу, стоявшему в порядке дня, министр финансов объявил ему, что пять мест из восьми будут даны.

- Слово вашего сиятельства для меня - чистое золото, но пять депутатов, чьи интересы я защищаю, знают, что они имеют своими противниками господина де Босеана и господина де Веза, и потому хотели бы официального уведомления, а до тех пор они не поверят.

- Это уже слишком, Левен! - воскликнул министр и покраснел до корней волос.- Де Вез прав! Вы способны вывести из себя даже...

- Значит, война? - ответил Левен, и через четверть часа он был на трибуне.

Приступили к подсчету голосов; министерство получило большинство в тридцать семь голосов, что было сочтено весьма тревожным симптомом, и г-н Левен наконец дождался чести, что совет министров под председательством короля долго обсуждал вопрос о нем.

Граф де Босеан предложил припугнуть его.

- Это человек крайне неуравновешенный,- сказал министр финансов.- Его компаньон Ван-Петере часто говорил мне это. Иногда он обнаруживает самый ясный взгляд на вещи, а в иных случаях готов пожертвовать всем своим состоянием и самим собою, лишь бы удовлетворить свою прихоть. Если мы рассердим его, это придаст новую силу его неисчерпаемому злоязычию, и, высказав сотню дурных мыслей, он натолкнется на одну действительно хорошую или, во всяком случае, на такую, которая будет сочтена хорошей врагами короля.

- Ему можно нанести удар в лице его сына,- заметил граф де Босеан,- в лице этого дурачка, которого только что произвели в лейтенанты.

- Не "произвели", граф,- возразил военный министр,- произвел его в лейтенанты я, который по роду службы должен разбираться в вопросах доблести. В бытность его уланским корнетом он, быть может, однажды вечером оказался недостаточно вежлив, когда, разыскивая графа де Веза, чтобы дать ему отчет о деле Кортиса, отлично доведенном им до конца, явился к вам на дом...

- Как это недостаточно вежлив? - перебил граф.- Этот негодяй...

- Говорят - недостаточно вежлив,- повторил министр, напирая на слово "говорят".- Прибавляют даже подробности: говорят, что он предлагал подать в отставку; обо всей этой сцене рассказали людям, у которых есть еще память.

И старый вояка повысил голос.

- Мне кажется,- заметил король,- что в некоторых случаях в известной обстановке лучше было бы спокойно обсуждать вопрос, не допуская личных намеков и в особенности не повышая голоса.

- Государь,- сказал граф де Босеан,- уважение к вашему величеству замыкает мне уста. Но во всяком ином месте...

- Ваше сиятельство найдет мой адрес в королевском альманахе,- сказал военный министр.

Подобные сцены ежемесячно повторялись в совете министров. Сочетание шести букв король утратило в Париже все свое магическое действие.

Кучка недоумков, именовавшаяся тогда династической оппозицией и позволявшая руководить собою нескольким честолюбивым, но нерешительным людям, которые могли, но не захотели стать министрами Людовика-Филиппа, открыла свои счета у г-на Левена. Он был глубоко удивлен.

"Значит, есть люди, принимающие всерьез мою парламентскую болтовню? Значит, я пользуюсь влиянием и весом? Видно, так, если большая партия, или, говоря точнее, крупная фракция палаты, предлагает мне союз".

Впервые за всю жизнь в г-не Левене пробудилось честолюбие парламентского деятеля. Но это показалось ему до такой степени смешным, что он не посмел заикнуться об этом даже своей жене, с которой он до сих пор делился малейшими своими мыслями.