Глава десятая

Читая себе нравоучение, Фабрицио выпрыгнул на большую дорогу, которая ведет из Ломбардии в Швейцарию; в этом месте она тянулась под откосом, ниже леса на четыре - пять футов.

"Если этот человек с перепугу пустит лошадь вскачь,- думал Фабрицио,- я останусь торчать, как столб. Дурацкое положение". В эту минуту он был в десяти шагах от лакея; тот перестал петь. Фабрицио заметил в его глазах страх. Казалось, он собирался повернуть лошадей. Не приняв еще никакого решения, Фабрицио подскочил и схватил поджарую лошадь под уздцы.

- Друг мой,- сказал он лакею,- я не какой-нибудь грабитель. Вы получите от меня двадцать франков, но за это я позаимствую у вас лошадь. Меня убьют, если я не убегу. За мной гонятся четыре брата Рива, знаменитые контрабандисты,- вы их, конечно, знаете. Они застали меня в спальне своей сестры; я выпрыгнул в окно и прибежал сюда. Они ищут меня в лесу с ружьями и собаками. Я спрятался в дупле вон того толстого каштана, увидев, что один из братьев перешел через дорогу; собаки нападут на мой след. Я сяду на вашу лошадь, проскачу галопом одно лье в сторону от берега Комо, поеду в Милан и брошусь к ногам вице-короля. Если вы добровольно одолжите мне лошадь, я оставлю ее на почтовой станции вместе с двумя золотыми для вас. Но если вы окажете хоть малейшее сопротивление, я пристрелю вас вот из этого пистолета. А если вы пошлете мне вдогонку жандармов, мой двоюродный брат граф Алари, шталмейстер императора, прикажет переломать вам кости.

Импровизируя свою речь, Фабрицио произносил ее самым миролюбивым тоном.

- А впрочем,- добавил он, смеясь,- мое имя не секрет. Я маркезино Асканьо дель Донго; наше поместье Грианта находится неподалеку отсюда. Ну, черт подери,- сказал он, повышая голос,- отдадите вы лошадь?

Ошеломленный лакей не произнес ни слова. Фабрицио переложил пистолет в левую руку, подхватил узду, которую лакей выпустил из рук, и, вскочив на лошадь, пустил ее галопом. Отъехав шагов триста, он вспомнил, что позабыл дать обещанные двадцать франков, и остановился. На дороге по-прежнему никого не было, кроме лакея, скакавшего за ним. Фабрицио замахал платком, подзывая его, и, когда тот подъехал на пятьдесят шагов, бросил на дорогу горсть монет и двинулся дальше. Издали он увидел, что лакей подбирает деньги. "Вот поистине благоразумный человек! - весело подумал Фабрицио.- Ни одного лишнего слова!"

Он поскакал по направлению к югу, сделал привал в уединенном домике и через несколько часов снова пустился в путь. В два часа ночи он был на берегу Лаго-Маджоре; вскоре он увидел свою лодку, сновавшую по озеру, подал условленный сигнал, и она подплыла к нему. Не видя вокруг ни одного крестьянина, чтобы передать ему лошадь, он отпустил благородного скакуна на волю. Через три часа Фабрицио уже прибыл в Бельджирате. В этом дружественном уголке он остановился, отдохнуть; расположение духа у него было веселое: все удалось как нельзя лучше. Осмелимся ли мы открыть истинную причину этой веселости? Его дерево росло превосходно, а душу ему освежило глубокое умиление от встречи с аббатом Бланесом. "Неужели он верит всему, что предсказал мне, или же мой брат изобразил меня якобинцем, человеком, не верящим ни в бога, ни в черта, способным на все, и он только хотел предостеречь меня от соблазна размозжить голову какому-нибудь скоту, который вздумает сыграть со мной скверную шутку?" Через день Фабрицио вернулся в Парму и очень позабавил герцогиню и графа, описав им, по своей привычке с величайшей точностью, все путешествие.

По приезде Фабрицио заметил, что привратник и все слуги во дворце Сансеверина в глубоком трауре.

- Какую мы понесли утрату? - спросил он у герцогини.

- Милейший человек, который назывался моим мужем, только что скончался в Бадене. Он оставил мне этот дворец, как было условлено, но в знак искренней дружбы добавил к нему, по завещанию, триста тысяч франков, и эти деньги очень меня смущают. Я не хочу от них отказываться в пользу его племянницы, маркизы Раверси, потому что она каждый день строит мне гнуснейшие козни. Ты знаток искусства, найди мне хорошего скульптора, я на эти триста тысяч воздвигну герцогу гробницу.

Граф принялся рассказывать смешные истории о Раверси.

- Я всяческими благодеяниями старалась смягчить эту особу,- сказала герцогиня.- Но это напрасный труд. А всех племянников покойного герцога я сделала полковниками и генералами. В благодарность они каждый месяц пишут мне какие-нибудь мерзости в анонимном письме. Мне пришлось нанять секретаря, чтобы он читал такого рода письма.

- Эти анонимные послания еще не самый большой их грех,- сказал граф Моска.- Они целыми пачками изготовляют подлые доносы. Раз двадцать я мог бы привлечь к суду всю эту шайку, и вы, конечно, понимаете, ваше сиятельство,- добавил он, обращаясь к Фабрицио,- что мои судьи услужливо осудили бы их.

- Вот это все и портит,- возразил Фабрицио с наивностью, весьма забавной для придворного.- Лучше было бы, если б они судили по совести.

- Прекрасно! Поскольку вы совершаете путешествия с целью пополнить свое образование, будьте любезны, сообщите мне адрес таких судей. Я сегодня же перед сном напишу им.

- Будь я министром, подобное отсутствие честных людей среди судей просто оскорбляло бы мое самолюбие.

- Ваше сиятельство, вы так любите французов и даже когда-то оказали им помощь своей непобедимой рукой; однако вы позабыли одно из их мудрых изречений: "Убей дьявола, а не то он тебя убьет". Хотел бы я видеть, как бы вы сумели управлять пылкими людьми, которые по целым дням читают "Историю Французской революции"^*, если бы судьи выносили оправдательные приговоры тем, кому я предъявляю обвинение. Такие судьи дошли бы до того, что оправдывали бы отъявленных преступников и считали бы себя Брутами. Но я хочу придраться к вам,- скажите, ваша деликатная душа ни в чем не может упрекнуть вас в этой истории с поджарой лошадью, которую вы бросили на берегу Лаго-Маджоре?

^* (".История французской революции" - очевидно, сочинение Адольфа Тьера (1797-1877), в котором события революции излагаются сочувственно, а политика якобинцев получает оправдание как политика, необходимая для спасения государства. Однако Стендаль спутал даты: первый том этой книги появился только в 1823 г., между тем как действие этой главы происходит в 1821 г.)

- Я твердо решил,- очень серьезно сказал Фабрицио,- возместить хозяину лошади все расходы по объявлениям в газете и прочие издержки по ее розыску; крестьяне, наверное, нашли ее и вернут. Я буду внимательно читать миланскую газету и, конечно, натолкнусь там на объявление о пропаже этой лошади,- я хорошо знаю ее приметы.

- Какое простодушие! - сказал граф Моска герцогине.- Ваше сиятельство, а что сталось бы с вами,- продолжал он, смеясь,- если б, в то время как вы мчались во весь дух, позаимствовав лошадь, она споткнулась и упала?.. Вы очутились бы в Шпильберге, дорогой мой племянник, и всего моего влияния едва хватило бы на то, чтоб уменьшить на шестьдесят фунтов вес кандалов, в которые вас бы там заковали. Вы провели бы в этом приятном месте лет двенадцать, ваши ноги, пожалуй, распухли бы, омертвели, и пришлось бы их аккуратненько отрезать...

- Ах, ради бога, прекратите этот страшный роман! - воскликнула герцогиня, и глаза ее наполнились слезами.- Ведь он вернулся...

- И я радуюсь этому более, чем вы полагаете! - ответил министр очень серьезным тоном.- Но почему же этот жестокий ребенок не попросил у меня паспорта с каким-нибудь безопасным именем, раз уж ему так захотелось проникнуть в Ломбардию? При первом же известии об его аресте я примчался бы в Милан, и друзья, которые у меня есть там, снисходительно закрыли бы на все глаза и предположили бы, что миланская жандармерия арестовала заурядного подданного принца Пармского. Рассказ о вашей скачке очень мил, очень занимателен. Охотно признаю это,- добавил граф уже менее мрачным тоном.- Ваша вылазка из леса на большую дорогу мне нравится. Но, говоря между нами, раз ваша жизнь была в руках этого лакея, вы имели право не щадить его жизни. Не забывайте, ваше сиятельство, что мы готовим для вас блестящую карьеру,- по крайней мере, такова воля герцогини, а даже злейшие мои враги вряд ли решатся сказать, что я хоть раз ослушался ее повелений. И какой смертельный удар нанесли бы вы нам, если б в этой скачке с препятствиями ваша поджарая лошадь споткнулась! Тогда уж, пожалуй, лучше было бы для вас сломать себе шею!

- Вы нынче все видите в трагическом свете, друг мой! - взволнованно сказала герцогиня.

- Но ведь вокруг нас столько трагических событий! - тоже с волнением ответил граф.- Мы не во Франции, где все кончается сатирическими песенками или заключением в тюрьму на год, на два. И, право же, я напрасно говорю о таких делах с усмешкой. Так вот, милый племянник, предположим, что мне удастся в один прекрасный день сделать вас где-нибудь епископом, - ибо я, конечно, не могу сразу же сделать вас архиепископом Пармским, как того желает, и весьма разумно, присутствующая здесь дама, - так вот, скажите: когда вы будете проживать в своей епископской резиденции, вдали от наших мудрых советов, какова будет ваша политика?

- Убью дьявола, не дожидаясь, пока он меня убьет,- как прекрасно говорят мои друзья французы,- ответил Фабрицио, сверкая глазами.- Сохраню всеми возможными средствами, даже пуская в ход пистолеты, положение, которое вы мне создадите. В родословной дель Донго я прочел историю одного из наших предков, того, что построил гриантский замок. Под конец жизни он был послан герцогом Миланским Галеаццо^*, своим другом, осмотреть крепость на нашем озере,- в ту пору швейцарцы грозили новым нашествием. "Надо все таки из учтивости написать несколько слов коменданту" - сказал герцог, отпуская моего предка. Он написал две строчки и вручил письмо своему посланцу, затем попросил письмо обратно, чтобы запечатать его. "Так будет вежливее",- сказал он. Веспасиано дель Донго пускается в путь, но, переправляясь через озеро, вдруг вспоминает старую греческую легенду,- он был человек ученый. Он распечатывает письмо своего доброго повелителя и находит в нем приказ коменданту крепости умертвить посланца немедленно по его прибытии. Сфорца, увлекшись комедией, которую он разыграл с нашим предком, по рассеянности оставил пробел между последней строчкой записки и своей подписью. Веспасиано дель Донго вписывает на пустом месте приказ о назначении его главным губернатором всех крепостей по берегу озера, а начало письма уничтожает. Прибыв в крепость и утвердившись там в своих правах, он бросил коменданта в подземную темницу, объявил войну герцогу и через несколько лет обменял свою крепость на огромные земельные владения, которые принесли богатство всем ветвям нашего рода, а мне дадут когда-нибудь ренту в четыре тысячи франков.

_* (Герцог Миланский Галеаццо.- Имеется в виду Галеаццо-Мария Сфорца (1444-1476), с 1466 г. герцог Миланский; известен в истории своими преступлениями и жестокостью.)

- Вы говорите, как академик! - воскликнул граф смеясь.- Вы привели нам пример замечательной находчивости, однако приятная возможность проявить подобную изобретательность представляется раз в десять лет. Весьма часто существу ограниченному, но всегда и неизменно осторожному удается восторжествовать над людьми, наделенными воображением. Безрассудное воображение как раз и толкнуло Наполеона отдать себя в руки осторожного Джона Буля^*, вместо того чтобы попытаться достичь берегов Америки! Джон Буль в своей конторе, вероятно, немало смеялся над письмом Наполеона, в котором тот упоминает о Фемистокле. Во все времена низменные Санчо-Пансы в конце концов будут брать верх над возвышенными Дон Кихотами. Согласитесь не делать ничего необычайного, и я не сомневаюсь, что вы станете епископом - если и не весьма почтенным, то весьма почитаемым. Но все же я настаиваю на своем замечании: в истории с лошадью вы, ваше сиятельство, вели себя легкомысленно и были поэтому на волосок от пожизненного тюремного заключения.

^* (Безрассудное воображение ...толкнуло Наполеона отдать себя в руки осторожного Джона Буля...- 29 июня 1815 г., потеряв надежду на возможность сопротивления союзным войскам, Наполеон направился в порт Рошфор, чтобы оттуда бежать в Америку, но затем изменил свое решение и сдался англичанам; в письме, в котором он просил приюта у Англии, он писал, что хочет "как Фемистокл искать гостеприимства у очага английского народа". Джон Буль - традиционное название англичан. Фемистокл (около 525 - около 459 до н. э.) - афинский полководец, изгнанный из родного города; он нашел пристанище у персидского царя Артаксеркса, злейшего врага афинян.)

От этих слов Фабрицио вздрогнул и погрузился в тревожные размышления. "Не к этому ли случаю относилась угроза тюрьмы? - спрашивал он себя.- Возможно, как раз от этого преступления мне и нужно было воздержаться?" Пророчества аббата Бланеса, над которыми он смеялся, приняли в его глазах значение достоверных предсказаний.

- Что с тобой? - удивленно спросила герцогиня.- Граф навел тебя на мрачные мысли?

- Меня озарила новая истина, и вместо того, чтобы против нее восстать, мой разум принял ее. Вы правы, я был весьма близок к пожизненной тюрьме. Но тот молодой лакей в английском фраке уж очень был хорош! Просто жалко убивать такого человека.

Министра восхитило его благонравие.

- Он удивительно мил во всех отношениях! - воскликнул граф, взглянув на герцогиню.- Должен вам сказать, друг мой, что вы одержали победу, и, пожалуй, самую ценную.

"Ах! Сейчас он заговорит о Мариетте!" - подумал Фабрицио.

Он ошибся, граф добавил:

- Своей евангельской простотой вы покорили сердце нашего почтенного архиепископа отца Ландриани. На днях мы сделаем вас главным викарием, и особая пикантность этой комедии заключается в том, что три старших викария, люди весьма достойные, трудолюбивые, из которых двое, думается мне, состояли старшими викариями еще до вашего рождения, сами в убедительном послании будут просить архиепископа, чтобы вы были первым среди них. Эти господа сошлются, во-первых, на ваши добродетели, а во-вторых, на то, что вы праправнук знаменитого архиепископа Асканьо дель Донго. Когда я узнал о таком уважении к вашим добродетелям со стороны самого маститого из трех старших викариев, я тотчас произвел в капитаны его племянника, который застрял в лейтенантах со времени осады Таррагоны маршалом Сюше^*.

^* (Сюше, Луи-Габриель (1770-1826) - французский маршал, принимавший участие в войне с Испанией. Крепость Таррагона была взята им приступом 29 июня 1811 г.)

- Ступай сейчас же к архиепископу, засвидетельствуй ему свои нежные чувства! - воскликнула герцогиня.- Иди как ты есть, в дорожном костюме. Расскажи ему о замужестве сестры, и когда отец Ландриани узнает, что она скоро станет герцогиней, он найдет в тебе еще больше апостольских черт. Не забывай, что ты ровно ничего не знаешь о предстоящем твоем назначении.

Фабрицио поспешил во дворец архиепископа и держал себя там просто и скромно,- этот тон он принимал даже слишком легко, меж тем как разыгрывать вельможу ему стоило больших трудов. Слушая несколько пространные рассказы монсиньора Ландриани, он думал: "Должен я был или не должен выстрелить в того лакея; который вел в поводу поджарую лошадь?" Рассудок говорил ему "да", но сердце не могло примириться с образом молодого красавца, окровавленного, обезображенного и падающего с лошади.

"А тюрьма, грозившая мне в том случае, если б моя лошадь споткнулась? Та ли это тюрьма, которую мне предвещает столько примет?"

Вопросы эти имели для него важнейшее значение, и архиепископ был доволен сосредоточенным и внимательным видом своего слушателя.