Глава Х

О conoscenza! non e senza il suo perche che il fedel prete ti chiamo: il piu gran dei mali. Egli era tutto disturbato, e pero non dubitava ancora, al piu al piu, dubitava di esser presto sul punto di dubitare. O conoscenza! tu sei fatale a quelli, nei quali l'oprar segne da vici-no il credo.

Il cardinal Gerdil^*.

^* (О познание! Не без причины благочестивый пастырь назвал тебя величайшим из зол! Душа его утратила покой, хотя он еще не сомневался, а только с трепетом думал о том, что может впасть в сомнение. О познание! Ты губительно для тех, у кого убеждение тотчас порождает действие.

Кардинал Джердиле^**.)

^** (Кардинал Джердиле - итальянский богослов конца XVIII века. Однако следует думать, что слова, подписанные именем Джердиле, сочинены самим Стендалем.)

Нужно ли говорить, что Октав сдержал слово? Он отказался от развлечений, осужденных Арманс.

Жажда деятельности и желание увидеть новые стороны жизни толкнули его на посещения домов малопочтенных, но нередко менее скучных, чем благопристойные гостиные. С той минуты, как он почувствовал себя счастливым, какой-то инстинкт заставлял его искать общения с людьми: он хотел властвовать над ними.

Октав впервые начал понимать, до чего скучны слишком хорошие манеры и чрезмерно холодная учтивость: дурной тон хотя бы позволяет кстати и некстати говорить о себе, и человек перестает чувствовать себя таким одиноким. Когда появляется пунш на столе одного из тех шумных салонов в конце улицы Ришелье, которые иностранцу кажутся великосветскими гостиными, у гостя сразу же исчезает ощущение: "Я здесь один в людской пустыне". Напротив, ему кажется, что он окружен двумя десятками близких друзей, хотя имена их ему и неизвестны. Рискуя скомпрометировать и нас самих и нашего героя, мы все же осмелимся сказать: Октав сожалел, что больше не может встречаться с некоторыми из своих ночных собутыльников.

Жизнь, которую он вел до сближения с обитателями особняка Бонниве, казалась ему теперь плоской и полной заблуждений, "Шел дождь,- думал он в своей обычной оригинальной и образной манере,- а я вместо того, чтобы взять зонтик, глупо злился на небо или в порыве страстного восхищения красотой и справедливостью, похожем на приступ безумия, воображал, будто дождь идет нарочно для того, чтобы досадить мне".

Радуясь возможности делиться с м-ль Зоиловой наблюдениями, сделанными им, подобно Филиберу, на сомнительных, хотя и весьма изысканных балах, он говорил ей:

- Я открыл там нечто непредвиденное. Я уже не в восторге от архисветского общества, которое прежде так любил. Мне кажется, что искусными словами оно прикрывает осуждение всякой кипучей деятельности, всякого своеобразия. Если вы не копия, вас обвинят в невоспитанности. К тому же светское общество превышает свои права. Когда-то его привилегией было решать, что хорошо и что плохо, но в наши дни, когда ему всюду мерещатся враги, оно осуждает не только то, что действительно пошло, но и то, что, по его мнению, вредит его интересам.

Холодно выслушав кузена, Арманс ответила:

- От ваших теперешних утверждений до якобинства один шаг.

- Я был бы в отчаянии от этого,- живо возразил Октав.

- В отчаянии от чего? От того, что вы узнаёте правду? - спросила Арманс.- Потому что, судя по всему, вы не можете поддаться доводам ложной философии.

Весь вечер Октав был погружен в глубокую задумчивость.

С тех пор, как он увидел общество в истинном свете, ему начало казаться, что г-жа де Бонниве, постоянно твердящая о своем полном равнодушии к свету и презрении к успеху, в действительности лишь раба безграничного честолюбия.

Злобные нападки врагов маркизы, случайно ставшие известными Октаву и несколько месяцев назад представлявшиеся ему чудовищной клеветой, теперь оценивались им просто как недобросовестные и безвкусные преувеличения. "Мою прекрасную кузину,- размышлял он,- не могут удовлетворить ни знатное происхождение, ни огромное богатство. Быть может, незапятнанная репутация, которую она завоевала безупречным поведением, расчетливым умом и обдуманной благотворительностью, для нее не цель, а только средство.

Госпожа де Бонниве жаждет власти, но ей по душе не всякая власть. Почет, приносимый положением в свете, благосклонностью двора, всеми преимуществами, которыми можно обладать в монархическом государстве, ничего для нее не значит, она слишком привыкла к нему, он ей приелся. Чего может хотеть король? Стать богом.

Она пресыщена лестью, которой ее окружает корыстолюбие, ей нужно уважение, идущее от сердца. Она мечтает испытать то, что испытывает Магомет^*, говоря с Сеидом, и, мне кажется, я был очень близок к чести уподобиться Сеиду.

^* (Магомет и верный исполнитель его воли и наперсник Сеид - герои трагедии Вольтера "Магомет".)

Моя прекрасная кузина не способна жить чувствами: у нее их слишком мало. Ей нужны не иллюзии, трогательные или возвышенные, не страсть и преданность одного единственного человека; она жаждет стать пророчицей, окруженной толпой учеников и, главное, обладающей властью немедленно уничтожать всякого, кто посмеет взбунтоваться против нее. В основе ее характера слишком много обыденного, чтобы она могла довольствоваться иллюзиями. Ей нужно реальное могущество, и если я буду по-прежнему откровенен с ней в разговорах, может статься, что в один прекрасный день ей придет в голову испытать эту абсолютную власть на мне.

В скором времени ее, безусловно, начнут осыпать анонимными письмами, ей поставят в вину мои слишком частые визиты. Возможно даже, что герцогиня д'Анкр, уязвленная моим пренебрежением к ее салону, позволит себе прямую клевету. Благосклонность ко мне госпожи де Бонниве не выдержит такой двойной атаки. Тщательно сохраняя- видимость самой пылкой дружбы, без конца повторяя свои жалобы на то, что я редко у нее бываю, она вскоре вынудит меня стать у нее совсем редким гостем.

Ей кажется, например, что я почти уже совсем обращен в немецкий мистицизм, и она может пожелать, чтобы я проявил это каким-нибудь нелепым образом. Если, во имя моего дружеского расположения к Арманс, я соглашусь на это, от меня в ближайшем будущем потребуют чего-нибудь совсем уже невозможного".