Глава XXXIX. Любовь, основанная на ссорах

Бывает два рода такой любви:

1. Когда тот, кто ссорится, любит,

2. Когда он не любит.

Если один из любовников имеет слишком сильное превосходство над другим в отношении качеств, которые они ценят оба, любовь этого другого неизбежно должна умереть, так как боязнь презрения рано или поздно совершенно остановит кристаллизацию.

Нет ничего страшнее для заурядных людей, чем умственное превосходство: вот источник ненависти нашего современного мира; и если мы не обязаны этому правилу ужасными случаями ненависти, то исключительно потому, что люди, которых оно разделяет, не вынуждены жить вместе. Но что получается из этого в любви, где все естественно, особенно со стороны того, кто выше, и где, следовательно, превосходство не замаскировано никакими общественными предосторожностями?

Чтобы страсть могла жить, низший должен помыкать высшим, иначе тот не сможет закрыть окно без того, чтобы низший не счел себя оскорбленным.

Что касается высшего, то он создает себе иллюзию, и любовь, которую он испытывает, не только не подвергается никакой опасности, но даже почти все слабости любимого существа делают его нам еще дороже.

Сразу же после взаимной любви-страсти между людьми одного духовного уровня - в смысле прочности следует поставить любовь, основанную на ссорах, когда ссорящийся не любит. Примеры ее можно найти в рассказах о герцогине Беррийской^* ("Мемуары" Дюкло).

^* (Герцогиня Беррийская (1695-1719) - дочь герцога Орлеанского, регента Франции, отличавшаяся крайней распущенностью нравов. В последние годы жизни она влюбилась в весьма уродливого человека, который сумел привязать ее к себе дурным обращением.)

Принадлежа по природе своей к холодным привычкам, основанным на прозаической и эгоистической стороне жизни и неразлучно сопутствующим человеку до могилы, такая любовь может длиться еще дольше, чем любовь-страсть. Но это уже не любовь, а привычка, созданная любовью и сохранившая от страсти лишь воспоминание и физическое удовольствие. Привычка эта свойственна, безусловно, менее благородным душам. Ежедневно возникает маленькая драма: "Будет ли он бранить меня?", - занимающая воображение, как при любви-страсти, при которой каждый день необходимо какое-нибудь новое доказательство нежности. Вспомним рассказы о госпоже д'Удето и Сен-Ламбере^*.

^* (Воспоминания г-жи д Эпир'е, если не ошибаюсь, или Мармонтеля.)

Возможно, что гордость откажется привыкнуть к заинтересованности такого рода; тогда, после нескольких бурных месяцев, гордость убьет любовь. Но мы видим, что эта благородная страсть долго сопротивляется, прежде чем умереть. Мелкие ссоры счастливой любви долго питают иллюзиями сердце, которое еще любит и чувствует, что с ним дурно обращаются. Несколько нежных примирений могут сделать переход сносным.

Под предлогом какого-нибудь тайного горя, какой-нибудь превратности судьбы мы извиняем человека, которого сильно любили прежде; привыкаешь, наконец, к тому, что с тобой ссорятся. В чем, в самом деле, кроме любви-страсти, кроме игры, кроме обладания властью^*, можно найти источник повседневных интересов, который мог бы сравниться по остроте с этим? Мы видим, что если затевающий ссоры умирает, пережившая его жертва навсегда остается безутешной. Это скрепляет узы многих буржуазных браков; с тем, кого бранят, целый день ведут разговоры на излюбленную им тему.

^* (Что бы ни говорили некоторые лицемерные министры, власть - величайшее из наслаждений. Мне кажется, только любовь может успешно соперничать с нею, но любовь - счастливая болезнь, которой нельзя добиться, как. министерского поста.)

Есть мнимый вид любви, основанной на ссорах. Я заимствовал идею главы XXXIII из письма одной женщины, обладающей необыкновенным умом:

"Постоянная потребность успокоить легкое сомнение - вот что является ежеминутной жаждой любви-страсти... Так как сильнейший страх никогда ее не покидает, наслаждения никогда не могут надоесть".

У сварливых или невоспитанных людей, или у людей, чрезвычайно резких от природы, эти легкие сомнения, которые нужно успокоить, эти маленькие страхи выражаются в ссорах.

Если любимое существо не обладает утонченной чувствительностью, являющейся плодом тщательного воспитания, оно находит больше остроты, а следовательно, и больше приятности, в любви такого рода; даже при какой угодно душевной тонкости трудно не полюбить еще сильнее бешеное существо, если видишь, что оно первое становится жертвой своих порывов. Тоскуя по своей любовнице, лорд Мортимер больше всего тоскует, может быть, о подсвечниках, которые она бросила ему в голову. Действительно, если гордость прощает и терпит такие вспышки, надо признать, что они ведут жестокую войну со скукой, этим великим врагом счастливых людей.

Сен-Симон, единственный историк, которого имела Франция, говорит (т. V, стр. 43):

"После многих увлечений герцогиня Беррийская влюбилась не более не менее, как в Риома, младшего сына из дома Эйди, сына одной из сестер г-жи ди Вирой. Он не отличался ни красотой, ни умом; это был тучный, коротконогий, одутловатый и бледный молодой человек, лицо которого, усеянное множеством прыщей, изрядно походило на нарыв; у него были прекрасные зубы, и ему в голову не приходило, что он способен внушить страсть, в самое короткое время дошедшую до неистовства и оказавшуюся очень прочною, хотя она и не мешала случайным увлечениям и капризам; у него не было ни гроша, зато было множество братьев и сестер, не более обеспеченных, чем он. Господин де Понс и его жена, статс-дама герцогини Беррийской, состояли с ним в родстве и были родом из той же провинции; они выписали молодого человека, который был драгунским лейтенантом, стараясь сделать что-нибудь для него. Влечение к нему обнаружилось сразу же, как только он приехал, и он стал хозяином в Люксембургском дворце.

Господин де Лозен, которому он приходился внучатным племянником, посмеивался втихомолку; он был в восторге и в лице Риома видел самого себя возродившимся в Люксембургском дворце времен Мадмуазель^*; он давал ему наставления, и Риом, мягкий, от природы вежливый и почтительный, добрый и честный молодой человек, выслушивал их. Вскоре, однако, он почувствовал власть своих чар, которые могли пленить только непостижимую фантазию принцессы. Не злоупотребляя этой властью по отношению к другим, он заслужил всеобщую любовь, но с герцогиней он обращался так же, как некогда г-н де Лозен с Мадмуазель. Вскоре его обрядили в самые пышные кружева, в самые пышные костюмы, снабдили деньгами, пряжками, драгоценностями; он заставлял себя ждать, ему нравилось возбуждать ревность в принцессе и, в свою очередь, изображать ревнивца; он часто доводил ее до слез; мало-помалу он приучил ее не делать ничего без его разрешения, даже самые безразличные вещи; иногда он удерживал ее дома, когда она была готова уже ехать в Оперу, а иногда принуждал ее ехать туда против ее вели; он заставлял ее осыпать благодеяниями дам, которых она не любила или к которым ревновала, и делать зло людям, которые ей нравились и к которым он будто бы ревновал ее. Даже в своих нарядах она не пользовалась ни малейшей свободой; он развлекался тем, что заставлял её причесываться заново или менять платье, когда она бывала совсем уже одета, и все это так часто и иногда так открыто, что под конец он приучил ее с вечера получать от него распоряжения относительно туалетов и распорядка следующего дня, а утром отменял все, и принцесса обливалась слезами; она дошла до того, что стала посылать ему записки с доверенными слугами, так как он поселился у нее почти сразу же по прибытии в Люксембургский дворец, и, пока она совершала свой туалет, записки эти посылались по нескольку раз, с указаниями, какие ленты она должна выбрать, а также какое надеть платье и украшения, и он почти всегда заставлял ее носить то, чего ей вовсе не хотелось надевать. Если иногда она осмеливалась предпринять что-либо без его разрешения, он обращался с ней, как со служанкой, и слезы лились часто по нескольку дней.

^* (Мадмуазель - титул, который носила старшая дочь старшего брата короля.)

Эта столь надменная принцесса, так любившая выказывать и проявлять на деле самую непомерную гордость, унижалась до тайных пирушек с ним и с какими-то сомнительными людьми, - она, не садившаяся за один стол ни с кем, кроме принцев крови. Иезуит Ригле, знавший ее с детства и воспитавший ее, допускался на ее интимные трапезы и не испытывал при этом стыда, как и она не испытывала никакого смущения; госпожа де Муши была поверенной всех этих странностей; она и Риом приглашали гостей и выбирали дни. Эта особа мирила любовников, и такая жизнь протекала совершенно открыто в Люксембургском дворце, где все обращались за приказаниями к Риому, старавшемуся, со своей стороны, жить в ладу со всеми и выказывать всем почтение, в котором он публично отказывал одной лишь герцогине. Он при всех позволял себе с нею такие грубые выходки, что присутствующие опускали глаза, а герцогиня, не скрывавшая пылкости своих чувств к нему, краснела".

Риом был для герцогини всемогущим лекарством от скуки.

Одна знаменитая женщина^* неожиданно сказала Бонапарту, который был тогда молодым генералом, увенчанным славой, и не совершил еще преступлений против свободы: "Генерал, женщина может быть только вашей супругой или сестрой". Герой не понял комплимента; она отомстила ему за это великолепными оскорблениями. Таким женщинам нравится, когда любовники презирают их; они нравятся им, только когда они жестоки.

^* (Одна знаменитая женщина - г-жа де Сталь.)