71. Г-же Метильде Дембовской

^* (Варезе.- В действительности письмо написано в Вольтерре.)

Сударыня,

Вы приводите меня в отчаяние. Вы несколько раз упрекнули меня в непорядочности, как будто такое обвинение в ваших устах для меня пустяк. Кто бы мог предсказать, когда я расставался с вами в Милане, что первое ваше письмо будет начинаться словом сударь и что вы будете упрекать меня в непорядочности.

Ах, сударыня, как легко человеку, не обуреваемому страстью, вести себя всегда сдержанно и осторожно! Я тоже, когда владею собой, как будто не лишен скромности, но я охвачен пагубной страстью и уже не могу отвечать за свои поступки. Я поклялся отправиться куда-нибудь в морское путешествие или по крайней мере не видеть вас и не писать вам до вашего возвращения; сила, более могущественная, чем все принятые мною решения, увлекла меня туда, где находитесь вы. Я чувствую: отныне эта страсть стала важнее всего в моей жизни. Все другие интересы, все соображения бледнеют перед нею. Эта роковая потребность видеть вас владеет мною, увлекает и вдохновляет меня. Бывают мгновения в долгие одинокие вечера, когда я мог бы стать убийцей, если бы нужно было совершить убийство для того, чтобы увидеть вас. У меня было только три страсти в жизни: честолюбие с 1800 по 1811 год, любовь к женщине, изменившей мне^*, с 1811 по 1818 год, и вот уже год эта страсть, которая владеет мною и непрерывно растет. Всегда в моей жизни все, что отвлекало меня, что не имело отношения к моей страсти, для меня не существовало; счастливая или несчастная это страсть, она заполняет каждое мое мгновение. Вы думаете, это мало, что ради ваших приличий я приношу себя в жертву и соглашаюсь не видеть вас сегодня вечером? Конечно, я не хочу вменять это себе в заслугу; я хотел бы, чтобы это лишь послужило искуплением тех проступков, которые я, быть может, совершил третьего дня. Это искупление для вас ничто, сударыня, но для меня, который провел столько ужасных вечеров, лишенный вас, не видя вас, эту жертву перенести труднее, чем самые страшные муки; и величайшая боль, причиняемая этой жертвой,- залог того, что она достойна восхитительной женщины, ради которой она принесена.

^* (...любовь к женщине, изменившей мне...- Стендаль говорит об Анджеле Пьетрагруа.)

В полном смятении, в которое повергает меня непреодолимая потребность видеть вас, я все же сохранил пока одно качество и молю судьбу не лишать меня его, если она не хочет унизить меня в моих собственных глазах и погрузить в бездну гнусности; это качество - совершенная правдивость. Вы пишете мне, сударыня, будто я так скомпрометировал наши отношения в субботу утром, что вечером вы не могли поступить иначе. Это слово скомпрометировал оскорбляет меня до глубины души, и если бы я был так счастлив, что мог бы вырвать из своего сердца ранящую его роковую стрелу, то именно слово скомпрометировал дало бы мне на это силы.

Но нет, сударыня, в вашей душе так много благородства, что она не могла не понять моей. Вы были оскорблены и употребили в своем письме первое попавшееся слово. Я призову в судьи между вами и мной ту, чье свидетельство вы не сможете опровергнуть. Если г-жа Дембовская, если благородная и возвышенная Метильда действительно считает, что мое поведение в субботу утром было хоть сколько-нибудь рассчитано на то, чтобы принудить ее к каким-то дальнейшим мерам, обусловленным ее естественной заботой о своей репутации в этих местах, тогда я признаюсь, что вел себя низко и на свете есть человек, который может сказать, что у меня нет чести. Более того. Я всегда умел обольщать только тех женщин, которые мне совсем не нравились. Едва лишь я полюблю, как становлюсь робким, и вы можете судить об этом по растерянности, которую я проявляю всякий раз, как нахожусь подле вас. Если бы я не начал болтать в субботу вечером, то все, даже добрый padre Rettore^*, заметили бы, что я влюблен. Но если бы даже я владел этим искусством обольщения, я не стал бы применять его к вам. Если бы все зависело только от моего желания, я хотел бы завоевать вас для себя самого, а не для какого-то другого человека, которого я разыгрывал бы. Я краснел бы; даже любимый вами, я, кажется, не был бы счастлив, если бы мог заподозрить, что во мне вы любите не меня самого, а кого-то другого. Если бы у вас были недостатки, я не мог бы сказать, что не замечаю их; я говорил бы, что обожаю ваши недостатки, и говорил бы правду; и в самом деле я могу сказать, что обожаю вашу чрезмерную щепетильность, из-за которой мне приходится проводить такие мучительные ночи. Вот как я хотел бы быть любимым, вот какова настоящая любовь; она с негодованием отвергает обольщение как средство, недостойное ее, а вместе с обольщением всякий расчет, всякие уловки и даже всякую мысль о том, чтобы скомпрометировать предмет своей любви и добиться того, чтобы любимой пришлось затем прибегнуть к дальнейшим мерам, которые были бы на руку любящему.

^* (Отец ректор (итал.).)

Будь у меня способность обольстить вас - а я не думаю, чтобы это было возможно,- я все равно не использовал бы ее. Рано или поздно вы заметили бы, что вас обманули, и для меня, я думаю, было бы еще ужаснее лишиться вас после того, как я обладал вами, чем если бы небо судило мне умереть, так и не изведав вашей любви.

Когда человеком владеет всепоглощающая страсть, все, что он говорит, и все, что он делает в каких-либо обстоятельствах, еще не позволяет судить о нем самом; только вся его жизнь в целом может свидетельствовать в его пользу. Поэтому, сударыня, если бы даже я целый день клялся у ваших ног в том, что люблю или ненавижу вас, это не должно было бы иметь никакого влияния на ту степень доверия, которую вы считаете возможным оказывать мне. За меня должна говорить вся моя жизнь. И вот, хотя я и очень мало известен и еще менее интересен для тех, кто меня знает, все же, если у вас не будет другой темы разговора, вы можете спросить, слыву ли я человеком, лишенным гордости и непостоянным.

Вот уже пять лет, как я в Милане. Будем считать неверным все, что говорят о моей прежней жизни. Пять лет, от тридцати одного года до тридцати шести лет,- это значительный отрезок в жизни человека, особенно если эти пять лет ему пришлось провести в трудных обстоятельствах. Если когда-нибудь вы соизволите, за неимением более интересной темы, подумать о моих нравственных свойствах, соблаговолите, сударыня, сравнить эти пять лет моей жизни с пятью годами, взятыми из жизни любого другого человека. Вы найдете жизни, отмеченные несравненно более ярким блеском таланта, и жизни, гораздо более счастливые; но не думаю, чтобы в какой-либо другой жизни вы нашли больше чести и постоянства, чем в моей. Много ли возлюбленных было у меня за эти пять лет в Милане? Разве я когда-нибудь поступился честью? Но я недостойно забыл бы честь, если бы попытался хоть в самой малейшей степени скомпрометировать своим поведением существо, которое не может потребовать, чтобы я обнажил шпагу.

Любите меня, если хотите, божественная Метильда, но, ради бога, не презирайте меня. Такая пытка выше моих сил. При вашем столь справедливом образе мыслей ваше презрение навсегда лишило бы меня возможности быть любимым.

Зная вашу возвышенную душу, мог ли я избрать более верный способ отвратить вас от себя, чем тот, в котором вы меня обвиняете? Я так боюсь вызвать ваше неудовольствие, что тот миг, когда я вечером 3-го увидел вас впервые, тот миг, который должен был бы стать блаженнейшим в моей жизни, стал, напротив, одним из самых тревожных из-за боязни не угодить вам.