72. Г-же Метильде Дембовскои, Пиза

Сударыня,

С тех пор, как я оставил вас вчера вечером, я чувствую непреодолимую потребность умолять вас о прощении за бестактность и неделикатность, до которых за последнюю неделю довела меня губительная страсть. Раскаяние мое искренне; раз уж я не угодил вам, то лучше бы мне совсем не приезжать в Вольтерру. Я выразил бы вам свое глубокое сожаление еще вчера, когда вы соблаговолили принять меня; но позвольте мне сказать это вам, вы не приучили меня к снисходительности, совсем напротив. И вот я боялся, чтобы вы не сочли, будто, прося у вас прощения за свои безумства, я говорю вам о любви и нарушаю данную вам клятву.

Но я изменил бы той совершенной правдивости, которая в бездне, куда я ввергнут, остается моим единственным правилом поведения, если бы сказал, что понимаю, в чем заключается моя неделикатность. Боюсь, что в этом признании вы усмотрите грубость неспособной понять вас души. Вы почувствовали эту неделикатность, значит, для вас она существовала.

Не думайте, сударыня, что я сразу решил приехать в Вольтерру. Право, с вами я не так смел; каждый раз, как, исполненный нежности, я лечу к вам, я уверен, что ваша обидная суровость вернет меня с небес на землю. Увидев на карте, что Ливорно совсем близко от Вольтерры, я навел справки, и мне сказали, что из Пизы можно видеть стены этого счастливого города, в котором находитесь вы. На пароходе я думал, что, переменив платье и надев зеленые очки, я смогу провести три дня в Вольтерре, выходя только ночью, так, чтобы вы меня не узнали. Я приехал 3-го, и первый человек, кого я увидел в Вольтерре, были вы, сударыня; был час пополудни; вы, наверное, вышли из коллежа и направлялись обедать; вы меня не узнали. Вечером, в четверть девятого, когда стало совсем темно, я снял очки, чтобы не показаться чудаком Шнейдеру. В тот момент, когда я снимал их, прошли вы, и мой план, так удачно осуществлявшийся до тех пор, провалился.

Я тут же подумал: если я подойду к г-же Дембовской, она скажет мне что-нибудь суровое, а в тот момент я слишком любил вас и суровые слова убили бы меня; если я подойду к ней, как миланский знакомый, все в этом маленьком городке скажут, что я ее любовник. Значит, я гораздо лучше докажу ей свое уважение, если останусь неузнанным. Все эти размышления промелькнули у меня в один миг; в пятницу, 4-го, я весь день действовал согласно им. Могу вам поклясться, я не знал, что сад Джорджи принадлежит вашему дому. Мне показалось, что вы зашли направо, если подыматься по улице, а не налево.

Ночью с 4-го на 5-е я думал о том, что я самый старинный из друзей г-жи Дембовской. Эта мысль переполнила меня гордостью. Может быть, она захочет сказать мне что-нибудь о своих детях, о своем путешествии, о множестве вещей, не имеющих отношения к моей любви. Я напишу ей два таких письма, что она, если захочет, сможет объяснить мой приезд своим здешним друзьям и принять меня. Если же она не захочет, она ответит мне "Нет", и на этом все будет кончено. Так как, запечатывая любое свое письмо, я всегда думаю о том, что оно может быть перехвачено, так как я знаю низкие души и зависть, владеющую ими, я отказался от мысли присоединить свою записку к двум официальным письмам, чтобы в случае, если ваш хозяин по ошибке распечатает их, он не увидел бы там ничего предосудительного.

Признаюсь, сударыня, быть может, рискуя не угодить вам своим признанием, до сих пор я не вижу, в чем проявилась моя неделикатность.

Вы написали мне очень сурово; а главное, вы подумали, что я хочу явиться к вам против вашей воли,- такие вещи совсем не в моем характере. Я пошел раздумывать обо всем этом за ворота Сельча; выходя из ворот, я случайно не пошел направо; я увидел, что нужно спуститься и снова подняться, я хотел быть совершенно спокойным и всецело отдаться своим мыслям. Так я дошел до Луга, куда потом пришли и вы. Я оперся на парапет и два часа смотрел на это море, принесшее меня к вам, в котором мне лучше было бы закончить свои дни.

Заметьте, сударыня, я и понятия не имел, что этот Луг - обычное место ваших прогулок. Кто мог сказать мне об этом? Вы ведь знаете, что со Шнейдером я совершенно сдержан. Я увидел, как вы подошли; тут же завязал разговор с одним находившимся там молодым человеком и отправился с ним посмотреть на море с другой стороны города, когда ко мне подошел г-н Джорджи.

Признаюсь, я подумал, что вы уже не считаете меня способным явиться к вам против вашей воли; я был очень счастлив, но в то же время очень робок. Помогло мне только то, что я мог разговаривать с детьми, иначе я выдал бы себя. Я попал в гораздо худшее положение, когда мы вошли в коллеж: я очутился против вас и видел вас. совершенно ясно; словом, наслаждался тем счастьем, мыслью о котором я жил уже две недели и на которое не смел даже надеяться. У дверей коллежа я чуть не отказался от этого счастья; я чувствовал, что не в силах перенести его. Поднимаясь по лестнице, я делал усилие, чтобы не упасть; конечно, если бы со мной были проницательные люди, им все стало бы ясно. Наконец я увидел вас; о том, что происходило с этой минуты до того, как я ушел, у меня сохранилось лишь неясное представление; знаю, что я много говорил, что я смотрел на вас, что я выдавал себя за любителя древностей. Вполне возможно, что я проявил бестактность именно тогда, но я совершенно не представляю себе, как это было, я только отдал бы все на свете, чтобы иметь возможность, не отрываясь, смотреть на зеленое сукно стола, Я могу сказать, что это было одно из самых счастливых мгновений в моей жизни, но оно целиком ускользнуло из моего сознания. Такова печальная судьба нежных душ: горести они помнят в мельчайших подробностях, а минуты счастья повергают их в такое смятение, что потом они не могут ничего припомнить.

На следующий день вечером, подойдя к вам, я ясно увидел, что вы мною недовольны. Возможно ли, подумал я, что она влюблена в г-на Джорджи? Вы дали мне письмо, начинавшееся со слова сударь; в коллеже я мог прочесть только это роковое слово и был до предела несчастлив в том самом месте, где накануне был без ума от радости. Вы писали мне, что я хотел обмануть вас, притворяясь больным, и что раз я могу гулять, значит, у меня нет никакой лихорадки. Однако же в пятницу, прежде чем написать вам, я имел честь два раза встретить вас на прогулке, и я не утверждал в своем письме, что лихорадка началась у меня вдруг, в ночь с пятницы на субботу. Меня мучили такие печальные мысли, что если бы я остался взаперти в своей комнате, я почувствовал бы себя еще хуже.

Назавтра после этого рокового дня я наказал себя тем, что не разрешил себе вас видеть; вечером заметил, что г-н Джорджи ревнует; а когда вы выходили из коллежа, я видел, что вы опирались на его руку. Полный удивления и отчаяния, я в своем горе решил, что мне не остается ничего больше, как уехать. Я собирался только нанести вам обычный в этих случаях прощальный визит накануне отъезда, визит, который вы не приняли бы, как вдруг горничная побежала за мной, когда я уже вышел в сад с г-ном Джорджи, и крикнула: "Мадам велела сказать, что увидит вас сегодня вечером в коллеже". Только поэтому я и пошел туда. Я говорил себе, что вы вольны любить того, кого хотите; я просил у вас свидания, чтобы выразить вам свое сожаление о том, что надоел вам, а может быть, и для того, чтобы вдоволь наглядеться на вас и слышать звук этого прелестного голоса, который всегда отдается в моем сердце, каков бы ни был смысл произносимых вами слов. Вы потребовали клятвенного обещания не говорить "и о чем, относящемся к моей любви; я сдержал ее, эту клятву, сколь велико ни было усилие, которое мне пришлось над собой сделать. Наконец я уехал, питая желание вас ненавидеть и не находя ненависти в своем сердце.

Неужели вы думаете, сударыня, что я стремлюсь вызвать ваше неудовольствие и лицемерю с вами? Нет, то невозможно. Вы скажете: "Какая грубая и недостойная меня душа!". Ну, что ж, прочитав это правдивое описание моих поступков и моих чувств, укажите мне, в какой момент я проявил неделикатность и как именно мне следовало себя вести. Какая-нибудь холодная душа тотчас же воскликнула бы: "Не надо было возвращаться в Вольтерру". Но с вашей стороны я не боюсь такого возражения.

Совершенно очевидно, что какой-нибудь прозаический человек не появился бы в Вольтерре: во-первых, потому, что денег он там не заработал бы; во-вторых, потому, что там плохие гостиницы. Но так как я имею несчастье любить по-настоящему и так как вы узнали меня в четверг 3 июня, что мне было делать? Незачем и говорить вам, сударыня, что я не имею дерзкого намерения затеять с вами полемику в письмах. Я отнюдь не претендую на то, чтобы получить от вас подробный ответ на этот мой дневник; но, быть может, ваша благородная и чистая душа будет хоть немного справедлива ко мне, и какими бы ни были те отношения, которые судьба сохранит между нами, вы не откажетесь признать, что уважение к тому, кого любишь с нежностью, - великое благо.