127. Г-ну де Бальзаку

(Письмо (127) Стендаля является ответом на статью Бальзака, озаглавленную "Этюды о г-не Бейле" и напечатанную в издаваемом Бальзаком журнале "Revue Parisienne" от 25 сентября 1840 года. Публикуемые три варианта письма представляют собою черновики Стендаля. Окончательная редакция письма неизвестна.)

I

Меня глубоко поразила, милостивый государь, статья, которую вы соблаговолили посвятить "Монастырю". За советы я благодарен вам еще больше, чем за похвалы. Должно быть, вы почувствовали чрезмерное сострадание к сироте, брошенному "а улице. Я лично полагал, что меня не станут читать ранее 1880 года.

Ведь для того, чтобы стать кем-либо, нужно по меньшей мере получить руку м-ль Бертен^* (она написала какую-то музыку на либретто г-на Виктора Гюго).

^* (М-ль Бертен, Луиза-Анжелика - французская поэтесса и композитор, автор оперы "Эсмеральда" (либретто В. Гюго на сюжет его романа "Собор Парижской богоматери").)

Журнал я получил вчера вечером, а уже сегодня утром сократил до четырех или пяти страниц первые пятьдесят четыре страницы^* первого тома "Монастыря".

^* (Я... сократил... первые... страницы... - Бальзак ставил Стендалю в упрек длинноты первых глав "Пармского монастыря")

Я испытывал живейшее удовольствие, когда писал эти пятьдесят четыре страницы, я говорил здесь о вещах, которые обожаю, но ни разу не подумал об искусстве сочинения романа. В молодости я составил несколько планов романа, но когда пишешь планы, то теряешь всякое вдохновение.

Обычно я сочиняю двадцать или тридцать страниц, а затем мне обязательно надо отвлечься - немножко любви, если это возможно, а то небольшой кутеж; на следующее утро я уже все позабыл, и, читая три или четыре последних страницы из написанной накануне главы, я придумываю следующую. Книгу, которой вы покровительствуете, я продиктовал за шестьдесят или семьдесят дней. Меня подгоняли мысли.

Я не думал о правилах. К Лагарпу у меня презрение, доходящее до ненависти. По мере продвижения работы над своей книгой я составлял себе суждения о ней, заимствуя их из истории живописи. Г-на де Лагарпа и ныне здравствующих членов его секты я сравниваю с холодными живописцами, появившимися после 1600 года.

Думаю, что к 1950 году ни одно из этих имен не останется в памяти за вычетом тех, кого вы любите, а из тех, кого мы видели, только Прюдон и "Госпиталь в Яффе" Гро имеют, по-моему, некоторые шансы не быть забытыми.

Я собираюсь вывести в фойе Оперы^* Расси, Барбоне и т. д. Эти господа посланы в Париж князем Пармским в качестве шпионов. Их крепкий миланский диалект привлекает внимание Фабрицио.

^* (...в фойе Оперы...- Стендаль предполагал ввести в начало романа главу, знакомящую читателя с основными действующими лицами романа.)

Разве это не способ представить всех персонажей?

В общем, относя многое из ваших любезных похвал на счет сострадания к неведомому произведению, я во всем с вами согласен, за исключением одного - стиля. Не думайте, что это от избытка гордости. Я признаю лишь одно правило: стиль никогда не может быть достаточно ясным, достаточно простым.

Мысли о ... не известны разбогатевшим выскочкам, фатам и т. д., о них надо писать как можно яснее.

Пышный слог г-на де Шатобриана казался мне смешным еще в 1802 году. Мне думается, что стиль этот является нагромождением всяческой мелкой лжи.

Вы, верно, сочтете, сударь, что я чудовищно возгордился, если осмеливаюсь толковать с вами о стиле. Вот, подумаете вы, какой-то малоизвестный автор, которого я вознес до небес, а он еще хочет, чтобы его хвалили и за стиль. Но, с другой стороны, не надо ничего скрывать от своего врача. Я исправлю слог и заодно признаюсь вам, что многие места повествования остались такими же, как я их продиктовал, без всякой обработки.

Чтобы не приводить вас в ужас направлением моего ума, я вынужден коснуться некоторых подробностей.

Читаю я очень мало, а когда читаю для собственного удовольствия, то беру "Мемуары" маршала Гувьона де Сен-Сира^*. Вот мой Гомер! Часто возвращаюсь к Ариосто. Только две книги дают мне ощущение чего-то действительно хорошо написанного: это "Диалоги мертвых" Фенелона, а также Монтескье.

^* (Гувьон де Сен-Сир (1764-1830) - маршал Франции, один из крупнейших военных деятелей своей эпохи. Оставил несколько сочинений мемуарного характера. Стендаль читает, по-видимому, его "Мемуары о военной истории эпохи Директории, Консульства и Империи" (1831).)

Меня, например, приводит в ужас стиль г-на Вильмена^*, пригодный, по-моему, лишь для учтивой ругани.

^* (Вильмен, Абель-Франсуа (1790-1870) - французский политический деятель и писатель.)

Основы моей болезни: по-моему, стиль Ж.-Ж. Руссо, г-на Вильмена или г-жи Санд говорит о множестве вещей, о которых излишне говорить, а зачастую содержит и много лжи. Вот я наконец и высказался весь.

Частенько я раздумываю по четверть часа, поставить ли прилагательное до или после существительного. Я стараюсь рассказывать: 1° правдиво; 2° ясно о том, что происходит в сердце человека.

За последний год мне кажется, что надо иногда давать отдых читателю, описывая пейзаж или одежду и т. п. Что же касается красоты фразы, ее закругленности, ее ритма (как в надгробном слове в "Жаке-Фаталисте"), в этом-то как раз я зачастую и усматриваю недостаток.

Подобно тому как в живописи картины 1840 года покажутся смешными в 1880-м, так, по-моему, гладкий, текучий и ничего не выражающий слог 1840 года окажется весьма устаревшим в 1880-м; тогда он будет выглядеть тем же, чем письма Вуатюра^* представляются нам.

^* (Вуатюр, Венсан (1598-1648) - французский писатель. Его "Письма", характерный образец тогдашней эпистолярной прозы, вызывали восторг современников, но впоследствии были забыты.)

Что касается успеха у современников, то после выхода "Истории живописи" я сказал себе, что, пожалуй, мог бы притязать на звание академика, если бы мог получить руку и сердце м-ль Бертен (автора музыки на слова г-на Виктора Гюго).

Думаю, что лет через пятьдесят какой-нибудь литературный старьевщик опубликует отрывки из моих книг, и в них, быть может, оценят отсутствие аффектации и правдивость.

Диктуя "Монастырь", я подумывал, что, печатая этот первый набросок, я более правдив, более естествен, более достоин понравиться в 1880 году, когда общество не будет состоять из разбогатевших грубиянов, ценящих превыше всего благородных дворянчиков как раз за отсутствие у них благородства.

Басня Боккалини^* "II Cuculo ha piu metodo"^**.

^* (Басня Боккалини.- Стендаль имеет в виду, по-видимому, итальянского политического писателя и сатирика Траяно Боккалини (1556-1613).)

^** ("У кукушки больше системы" (итал.).)

Повторяю, для меня совершеннейшие образцы французского языка - это "Диалоги мертвых" Фенелона, а также Монтескье. А совершенство в искусстве повествования - это Ариосто. Педанты предпочли ему Тассо, который забывается с каждым днем.

Скажу вам одну нелепость: многие места, относящиеся к герцогине Сансеверина, скопированы с Корреджо. А господин Вильмен кажется мне Пьетро да Кортона^*.

^* (Пьетро да Кортона (1596-1669) - итальянский художник и архитектор, знаменитый в свое время, но забытый впоследствии.)

Я никогда не встречал г-жу де Бельджойозо^*. Я часто видел Расси - он был немец.

^* (Г-жа Бельджойозо (1808-1871) - итальянская патриотка, публицист и общественный деятель; в 1830-х годах жила в Париже. Ее салон был центром, вокруг которого группировались итальянские политические эмигранты и борцы за освобождение Италии. Бальзак в своей статье высказал предположение, что княгиня Бельджойозо послужила Стендалю прототипом герцогини Сансеверина.)

Я написал князя по образцам двора Сен-Клу, где проживал в некотором роде в 1810 и 1811 годах.

Я беру одного из людей, которых знал, и говорю себе: этот человек приобрел определенные привычки, отправляясь каждое утро на охоту за счастьем; что бы он сделал, если бы у него было побольше ума? Я видел г-на Меттерниха в те годы в Сен-Клу - он носил браслет, сплетенный из волос Каролины Мюрат^*. Я секретарствовал у графа Дарю, который был вынужден рассказывать мне свои тайны для того, чтобы я мог облегчить ему бремя его исполинской работы.

^* (Каролина Мюрат (1782-1839) - третья сестра Наполеона, жена Иоахима Мюрата, с 1808 по 1814 год - королева неаполитанская.)

Однажды вечером Наполеон послал узнать, отчего так смеются в канцелярии:

Наполеон помещался, где буква N, а кабинет г-на Дарю был там, где буква С.

Я писал "Монастырь", имея в виду смерть Сандрино - событие, живо затронувшее меня в действительности. Г-н Дюпон^* не дал мне места, чтобы ее подробно описать.

^* (Дюпон, Амбруаз - издатель "Пармского монастыря".)

Я сказал себе: для того, чтобы быть в какой-то мере оригинальным в 1880 году после многих тысяч других романов, надо, чтобы мой герой не влюблялся в первом же томе и чтоб было две героини.

Я нисколько не думал о non exequatur^* ** г-на Меттерниха. Я никогда не жалею о том, чему не суждено совершиться. Признаюсь вам, моя гордость заключается в том, чтобы иметь некоторую известность в 1880 году; тогда редко будут говорить о г-не Меттернихе и еще меньше о князьке. Смерть заставляет нас меняться местами с этими людьми. При жизни они всевластны над нашим телом, но как только они умирают, их поглощает молчание. Кто говорит о г-не де Виллеле^***, о Людовике XVIII? О Карле X говорят чуть больше: он, как-никак, заставил себя прогнать.

^*(Не утверждается (лат.).)

^** (Exequatur - удостоверение, выдаваемое иностранному консулу правительством государства, в которое консул назначен, подтверждающее его признание в качестве консула. Стендаль был назначен консулом в Триест, но правительство Меттерниха отказалось выдать ему экзекватуру.)

^*** (Виллель (1773-1854) - французский премьер-министр с 1821 по 1827 год.)

Скажу вам, в чем моя беда, а вы найдите для меня лекарство. Чтобы работать с утра, надо рассеяться накануне вечером, иначе утром почувствуешь, что сюжет тебе надоел. Отсюда мое несчастье - ведь я одинок, я среди пяти тысяч толстых лавочников Чивита-Веккьи. Здесь только и есть поэтического, что двенадцать сотен каторжников, но я с ними не заговариваю. Женщины здесь мечтают о том, как бы заставить мужей дарить им французские шляпки.

Ваши замечания побудили меня с удовольствием перечесть некоторые пассажи "Монастыря".

Как бы слегка развлечь вас в благодарность за ту неожиданную радость, которую принес мне ваш журнал? Разве только послав вам искреннее, а не учтивое письмо вроде тех, которые можно показывать другим, куда я мог бы вставить свой восторг в отношении г-жи де Морсоф^* ("Лилия в долине") и "Отца Горио".

^* (Г-жа де Морсоф, Ванденесс - герои романа Бальзака "Лилия в долине".)

Обратите внимание на отзыв, который я слышал об очаровательном Ванденессе. Вспомните об этом, когда ваши исправления начнут ухудшать произведение.- Свежесть первых трех выпусков восхитительна.

А стиль Вальтера Скотта представлен и у вас в Париже - это буржуазный стиль г-на Делеклюза, автора "Мадмуазель де Лирон" - неплохой вещи^*.

^* (В уголке первого черновика Стендаль написал: "Я так плохо пишу, когда пишу человеку остроумному, мои мысли раскрываются с такой поспешностью, что я решил переписать свое письмо".)

II

(Сверху рукой Стендаля; "Ответ уйдет 30 октября 1840 г. Второй облегченный ответ.- Первое письмо переполнено эготизмом. Подробности о композиции "Монастыря". 29-го я выбросил эготизм, второе письмо делаю более легким.

Ужасающий эготизм: никогда не посылать столь обнаженную истину, она смешна. Никогда не торопиться с отсылкой, остерегаться правды".)

Вчера вечером, милостивый государь, я был глубоко поражен. Вы пожалели сироту, брошенного на улице. Я лично полагал, что меня не станут читать ранее 1880 года, когда какой-нибудь литературный старьевщик найдет эти столь простые страницы в какой-то старой книге.

Нет ничего проще, сударь, чем написать вам учтивое письмо, какие мы с вами умеем сочинять. Но так как ваш образ действия - единственный в своем роде, то я захотел последовать вашему примеру и отвечаю вам искренним письмом.

Я получил журнал вчера вечером, а сегодня утром сократил до четырех или пяти страниц первые пятьдесят четыре страницы "Монастыря". Я поддался удовольствию поговорить о счастливых временах моей юности; правда, потом я ощутил и некоторые угрызения, но утешал себя, вспоминая о первых - таких скучных! - полутомах отца нашего Вальтера Скотта или о длинном вступлении к божественной "Принцессе Клевской"^*.

^* ("Принцесса Клевская"- роман французской писательницы Мадлены де Лафайет (1634-1693).)

В свое время я составил несколько планов для своих романов, например, для "Ванины", но составление плана неизменно лишает меня всякого вдохновения. Обычно я диктую двадцать пять или тридцать страниц, а потом настает вечер, и мне хочется основательно отвлечься; я должен все позабыть к следующему утру; а тогда, перечитывая три или четыре последних страницы вчерашней главы, я придумываю следующую.

Признаюсь вам, что многие страницы "Монастыря" были напечатаны прямо с продиктованного мною текста. Таким способом я полагал сохранить простоту, избежать всяких выкрутасов (выкрутасы приводят меня в ужас).

Вы убедили меня, я раскаиваюсь и скажу, как дети: больше не буду.

Всего было у меня шестьдесят или семьдесят диктовок, кроме того, я потерял весь кусок о тюрьме и должен был начать его сначала. Выспросите, на что вам все эти подробности? Дело в том, что я вынашиваю коварный план - просить у вас советов, в первый же раз как мы встретимся на бульваре. Нужно ли сохранить Фаусту - эпизод, непомерно разросшийся? Фабрицио хочет показать герцогине, что он не способен любить.

К лагарпам у меня презрение, доходящее до ненависти.

По мере того как я продвигался с "Монастырем", я составлял об этой книге суждения, заимствованные из истории живописи, которую я знаю.

Так, например, литература во Франции находится на уровне учеников Пьетро да Кортона (в живописи крупными мазками экспрессия достигалась быстро, это испортило всех художников Италии на пятьдесят лет).

К примеру, вся личность герцогини Сансеверина скопирована у Корреджо (то есть производит на меня го же впечатление, что и Корреджо). Как видно, я очень рассчитываю на вашу доброту, если осмеливаюсь писать подобный вздор.

Мне кажется, что мы живем в век Клавдиана^*, и я мало читаю наши книги. За исключением мадам де Морсоф и других произведений ее автора, да нескольких романов Жорж Санд и повестей, написанных для газет г-ном Сулье^**, я ничего не читал из того, что печатается.

^* (Клавдиан - древнеримский поэт (род. ок. 365 года, ум. ок. 404 года н. э.).)

^** (Сулье, Фредерик (1800-1847) - французский писатель, романист и драматург.)

Сочиняя "Монастырь", я прочитывал время от времени, для того чтобы взять надлежащий тон, несколько страниц из Гражданского кодекса.

Мой Гомер, которого я часто перечитываю, - это "Мемуары" маршала де Сен-Сира; моя настольная книга - Ариосто.

Никогда я не мог, даже в 1802 году (тогда я был драгунским офицером в Пьемонте, в трех лье от Маренго),- никогда я не мог прочесть и двадцати страниц г-на де Шатобриана. У меня чуть не вышла дуэль из-за того, что я высмеивал "неопределенную вершину лесов".

Никогда я не читал "Индийской хижины"^*; г-на де Местра^** я не выношу.

^* ("Индийская хижина" - философская повесть Бернардена де Сен-Пьера (1790).)

^** (Де Местр, Ксавье (1764-1852) - автор довольно известных в свое время повестей; пользовался репутацией изысканного писателя. В своей статье Бальзак относит Ксавье де Местра к числу лучших французских стилистов.)

Вот отчего, должно быть, я пишу плохо. Все из-за преувеличенной любви к логике.

Единственные авторы, которые производят на меня впечатление хорошо пишущих,- это Фенелон ("Диалоги мертвых") и Монтескье. Только две недели тому назад я плакал, перечитывая "Аристоноя или невольника Альсины".

Я собираюсь вывести, в фойе Оперы, Расси и Рискару, посланных в качестве шпионов Рануцием-Эрнестом IV, после Ватерлоо. Фабрицио, возвращаясь ил Амьена, заметит их итальянскую манеру глядеть на людей и их крепкое миланское наречие, которое, как думают эти шпионы, никто не понимает. Мне говорят, что надо знакомить со своими персонажами и что "Монастырь" напоминает мемуары - персонажи появляются по мере надобности в них. Недостаток, в который я впал, кажется мне простительным: ведь описывается-то жизнь Фабрицио?

В общем, сударь, относя многие из ваших чрезмерных похвал на счет сострадания к заброшенному ребенку, я согласен с основными вашими положениями. Здесь мне следовало бы закончить мое письмо.

Должно быть, я покажусь вам чудовищем гордости. Как,- скажете вы в глубине души,- это животное, недовольное тем, что я сделал для него нечто беспримерное в нашем веке, еще хочет, чтобы хвалили и его стиль!

Я признаю лишь одно правило: быть ясным. Если я не ясен, значит, рушится весь созданный мною мир. Я хочу говорить о том, что происходит в глубине души у Моска, герцогини, Клелии. Это область, куда не проникает взгляд разбогатевших выскочек, вроде латиниста- директора Монетного двора графа Руа, г-на Лафита, и т. д., и т. д., взгляд бакалейщиков, честных отцов семейств, и т. п., и т. п.

Если в эту темную область я привнесу еще и темноту стиля г-на Вильмена, г-жи Санд и прочих (предположив, что я обладаю редкой привилегией писать, как эти корифеи высокого слога), если я прибавлю к сложности содержания темноту их прославленного стиля, никто не поймет борьбы герцогини против Эрнеста IV. Стиль г-на де Шатобриана и г-на Вильмена выражает, мне кажется: 1° множество приятных мелочей, о которых бесполезно говорить (как и стиль Авзония^*, Клавдиана и т. д.); 2° множество мелкой лжи, приятной на слух.

^* (Авзоний - римский поэт IV века н. э.)

III

Вчера вечером, милостивый государь, я был глубоко поражен. Думаю, что еще никогда и ни о ком так не писали в журнале, а пишет лучший судья в этом деле. Должно быть, вы пожалели сироту, брошенного посреди улицы. На вашу доброту я ответил достойно: я прочел журнал вчера вечером, а сегодня утром сократил до четырех или пяти страниц первые пятьдесят четыре страницы произведения, которое вы выводите в свет.

Литературная кухня способна была бы отбить у меня удовольствие писать; я отложил на двадцать или тридцать лет наслаждение от напечатанной книги. Какой-нибудь литературный старьевщик откроет тогда произведения, достоинства которых вы столь необычайно преувеличиваете.

Ваше заблуждение заходит очень далеко, например, сравнение с Федрой^*. Признаюсь, я был шокирован - даже я, довольно хорошо расположенный к автору.

^* (Федра.- В своей статье Бальзак проводит сравнение между Джиной Сансеверина и Федрой Расина в пользу героини Стендаля.)

Поскольку вы дали себе труд прочесть три раза этот роман, я задам вам множество вопросов при первой же нашей встрече на бульваре.

1° Уместно ли называть Фабрицио наш герой? Дело заключалось в том, чтобы не так часто повторять слово "Фабрицио".

2° Нужно ли упразднить эпизод с Фаустой, который очень разросся по мере того, как я его писал.

Фабрицио воспользовался представившимся случаем показать герцогине, что он нечувствителен к любви.

3° Первые пятьдесят четыре страницы казались мне изящным введением. Правда, я испытал некоторые угрызения, когда выправлял корректуру, но подумал о первых - таких скучных! - полутомах Вальтера Скотта и о предлинном вступлении к божественной "Принцессе Клевской".

Я ненавижу вычурный стиль и признаюсь вам, что многие страницы "Монастыря" набирались прямо с первоначально продиктованного текста. Скажу, как дети: больше не буду. Думаю все же, что после уничтожения королевского двора в 1792 году значение формы падает с каждым днем. Если бы г-н Вильмен, которого я называю как наиболее выдающегося из академиков, перевел "Монастырь" на французский язык, ему потребовалось бы три тома, чтобы выразить то, что дается в двух. Поскольку большинство жуликов высокопарны и красноречивы, декламаторский тон скоро станет ненавистным. В семнадцать лет я чуть было не дрался на дуэли из-за "неопределенной верхушки лесов" г-на де Шатобриана, который насчитывал много поклонников в 6-м драгунском полку. Я никогда не читал "Индийской хижины"; я не выношу г-на де Местра.

Мой Гомер - это "Мемуары" маршала Гувиона де Сен-Сира; Монтескье и "Диалоги" Фенелона кажутся мне хорошо написанными. За исключением г-жи де Морсоф и ее компании, я ничего не читал из напечатанного за последние тридцать лет. Читаю Ариосто, у которого люблю манеру рассказывать. Герцогиня списана с Корреджо. Я угадываю будущую историю французской литературы по истории живописи. Мы сейчас находимся где-то на уровне учеников Пьетро да Кортона, который работал быстро и утрировал всякую выразительность, подобно г-же Коттен^*, у которой строительные камни сами двигаются с Борромейских островов.

^* (Г-жа Коттен (1770-1807) - французская писательница, автор весьма популярных в свое время романов.)

После этого романа у меня...^*. Сочиняя "Монастырь", я прочитывал каждое утро, чтобы найти надлежащий тон, две или три страницы Гражданского кодекса.

^* (Предложение не окончено.)

Разрешите мне сильный образ: я не хочу грязными манипуляциями возбуждать душу читателя. Этот бедный читатель пропускает слова с претензией, например "ветер, вырывающий волны с корнем", но они коробят его, когда минута волнения прошла. Я же, напротив, хочу, чтобы читателю, если он вспомнит о графе Моске, ничего не пришлось бы потом отбрасывать.

Я собираюсь вывести, в фойе Оперы, Расси и Рискару, посланных в Париж после Ватерлоо князем Рануцием Эрнестом IV в качестве шпионов. Фабрицио, возвращаясь из Амьена, заметит их итальянскую манеру вглядываться в людей и их крепкое миланское наречие, которое, как думают эти наблюдатели, никто не понимает. Все говорят мне, что нужно как-то ввести своих персонажей. Я сильно сокращу доброго аббата Бланеса. Я полагал, что нужны персонажи, ничего не делающие, а только трогающие душу читателя и снимающие налет романичности.

Должно быть, я покажусь вам чудовищем гордости. Все эти знаменитые академики привели бы публику в безумный восторг своими писаниями, если бы родились в 1780 году, их шансы на величие зависели от старого режима.

По мере того как растет число полуглупцов, уменьшается значение формы. Если бы "Монастырь" был переведен на французский язык госпожой Санд, он бы имел успех, но для выражения того, что находится в нынешних двух томах, потребовалось бы три или четыре. Примите во внимание это обстоятельство.

Полуглупец больше всего стоит за стих Расина, ибо он понимает, что значит незавершенная строчка, но с каждым днем стихи составляют все меньшую часть заслуг Расина.

Публика делается более многочисленной, менее стадной, она хочет побольше маленьких правдивых фактов о страстях, о житейских ситуациях и т. д. Как часто Вольтер, Расин и другие - словом все, кроме Корнеля,- вынуждены были писать ради рифмы стихи-затычки! И вот эти стихи занимают место, которое законно принадлежало маленьким правдивым фактам.

Лет через пятьдесят г-н Биньян^* и все Биньяны прозы до того надоедят своими элегантными, но лишенными других достоинств произведениями, что полуглупцы окажутся в затруднении. Поскольку их тщеславие постоянно требует, чтобы они говорили о литературе и делали вид, будто мыслят, что же будет с ними, когда они не смогут больше придираться к форме? Кончится тем, что они сделают своим богом Вольтера. Остроумие живет не более двухсот лет: в 1978 году Вольтер станет Вуатюром; но "Отец Горио" всегда будет "Отец Горио". Быть может, полуглупцы, не имея для поклонения столь любезных им правил, до того огорчатся, что потеряют вкус к литературе и станут верующими. Всем политическим мошенникам всегда был присущ декламаторский и красноречивый тон, и в 1880 году они будут внушать отвращение. Тогда, быть может, станут читать "Монастырь".

^* (Биньян (1795-1861) - поэт классической школы, автор изящных, но неглубоких стихов.)

Роль формы уменьшается с каждым днем. Вспомните Юма; представьте себе историю Франции с 1780 до 1840 года, написанную со здравым смыслом Юма. Ее стали бы читать, будь она даже на диалекте; она была бы написана языком Гражданского кодекса.

Я исправлю слог в "Монастыре", поскольку он вас коробит, но мне это будет трудно. Я не восхищаюсь модным стилем, он меня выводит из терпения. Я вспоминаю Клавдиана, Сенеку, Авзония. Вот уже год мне говорят, что надо изредка дать отдохнуть читателю, описывая пейзаж, одежду. Какими скучными казались мне эти вещи у других! Но попытаюсь.

Что до успеха у современников, о котором я бы и не помышлял без "Revue Parisienne", то еще пятнадцать лет тому назад я сказал себе: да, я мог бы стать кандидатом в академики, если бы получил руку м-ль Бертен, которая заставила бы восхвалять меня три раза в неделю. Когда общество больше не будет осквернено разбогатевшими невеждами, превозносящими прежде всего благородное сословие в силу отсутствия собственного благородства, тогда оно не станет преклонять колени перед газетой аристократии. До 1793 года порядочное общество было истинным судьей книг; теперь ему мерещится возвращение 93-го года, оно трепещет; оно больше не судья. Посмотрите каталог, который раздает живущим поблизости дворянам маленький книготорговец вблизи церкви св. Фомы Аквинского (улица Бак, около № 110). Вот доказательство, которое решительно убедило меня в невозможности понравиться этим отупевшим от праздности трусам.

Я не списывал портрета с г-на де Меттерниха, которого не видел с 1810 года, когда он был в Сен-Клу и носил браслет, сплетенный из волос Каролины Мюрат, отличавшейся тогда удивительной красотой. Я нисколько не жалею о том, чему не суждено сбыться. Я фаталист и скрываю это. Мечтаю о том, что, может быть, в 1860-м или в 1880 году на мою долю достанется немного успеха. Тогда уже почти не будут говорить о г-не де Меттернихе и еще меньше о князьке. Кто был премьер-министром Англии во времена Малерба^*? Если по несчастной случайности я не попаду на Кромвеля, то уверен, что это был какой-нибудь неизвестный.

^* (Во времена Малерба.- Французский поэт Малерб умер в 1628 году. Кромвель стал играть видную историческую роль лишь в 1640-х годах.)

Смерть заставляет нас меняться местами с этими людьми. При жизни они всевластны над нашим телом, но с момента смерти они навеки тонут в забвении. Кто станет говорить через сто лет о г-не де Виллеле, о г-не де Мартиньяке^*? Сам г-н де Талейран^** спасется лишь благодаря своим мемуарам, если только он оставил хорошие, тогда как "Комический роман"^*** является сегодня тем, чем будет в 1980 году "Отец Горио". Именно Скаррон сделал известным имя Ротшильда того времени, г-на де Монторона, который, между прочим, стал ценою пятидесяти луидоров покровителем Корнеля.

^* (Мартиньяк, виконт де (1776-1832) - французский политический деятель. Был министром внутренних дел в 1828-1829 годах и фактическим руководителем министерства. В августе 1829 года ушел в отставку и более к государственной деятельности не возвращался.)

^** ("Мемуары" Талейрана были опубликованы лишь в 1896 году.)

^*** ("Комический роман" - роман известного французского писателя Поля Скаррона (1610-1660).)

С тактом, присущим человеку опыта, вы, должно быть, почувствовали, сударь, что "Монастырь" не мог нападать на большое государство, такое, как Франция, Испания, Вена, из-за различия в административной технике. Оставались князьки Германии и Италии.

Но немцы так раболепствуют перед орденской лентой, они так глупы! Я провел среди них несколько лет и позабыл их язык из презрения. Вы согласитесь с тем, что мои персонажи не могли быть немцами; следуя за моей мыслью, вы обнаружите, что я неотвратимо пришел к угаснувшей династии, к одному из Фарнезе, наименее безвестному из этих угасших, благодаря своим дедам-полководцам.

Я беру хорошо известное мне лицо, оставляю ему привычки, которые он приобрел, отправляясь каждое утро на охоту за счастьем, а затем придаю ему несколько больше ума. Я никогда не видел г-жи де Бельджойозо. Расси был немец, я разговаривал с ним раз двести. Я изучил князя, живя в Сен-Клу в 1810 и 1811 годах.

Уф! Надеюсь, что вы прочтете эту брошюру в три приема. Вы говорите, сударь, что не знаете английского; у вас в Париже буржуазный стиль Вальтера Скотта существует в виде тяжеловесной прозы г-на Делеклюза, сотрудника "Debats" и автора "Мадмуазель де Лирон", в которой кое-что есть. Проза Вальтера Скотта неизящна, а главное, претенциозна. Видишь карлика, который не хочет потерять ни одного дюйма своего роста.

Теперь осмеливаюсь признаться, что читал вашу удивительную статью,- подобной ни один писатель не получал от другого, - покатываясь от смеха каждый раз, как доходил до слишком сильной похвалы, а это встречалось на каждом шагу. Я представлял себе мину своих друзей при чтении этой статьи.

Так, например, министр д'Аргу, будучи аудитором при Государственном Совете, был мне ровней, а сверх того, что называется, другом.

Настает 1830-й, он министр; его чиновники, которых я не знаю, думают, что есть человек тридцать художников...