Вместо предисловия

Один из остроумнейших писателей XIX в., Стендаль оказался жертвой своего остроумия, неожиданного, парадоксального и иногда непонятного для тех, кто не привык мыслить вместе с ним и воспроизводить обстановку, подсказавшую эти находки ума и загадки выражения.

Признавая это тонкое остроумие, собеседники считали Стендаля оригиналом, злым насмешником, даже чудаком, впадавшим в противоречие с самим собой и прежде всего искавшим эффекта. Поэтому его шутки и афоризмы, глубоко продуманные и точно адресованные, казались просто упражнением ума и жонглированием понятиями, не имеющими сколько-нибудь серьезного смысла.

Немалую роль в этой посмертной, а может быть, и прижизненной славе сыграл Проспер Мериме, в знаменитой брошюре "Н. В." (Анри Бейль) набросавший образ, или, вернее, портрет-буфф великого писателя. "Логика" Стендаля, к которой он постоянно апеллировал, приводила, по словам Мериме, к пустоте и бессмыслице, или, выражаясь современным термином, к абсурду. Однако афоризмы и парадоксы Стендаля, неожиданные выводы из самых обыденных явлений были результатом долгой работы ума и непоколебимых убеждений, очень оригинальных и для того времени не совсем обычных. Его дневники и письма, бесчисленные записи на полях книг и в тетрадях, куда он заносил свои и чужие мнения, говорят о внимании, с каким он относился к окружающей действительности, воспринимал новые идеи и боролся с тем, что казалось ему ошибкой, опасной ложью и вредными для общества акциями. Критическое отношение к действительности можно было бы счесть великой заслугой ума и сердца, если бы эта критика не казалась слишком разрушительной и тотальной, похожей на желчь неудачника и мизантропа. Но дело было не в желчи, а в том, что в течение всей жизни, начиная с юного возраста, Стендаль находился в оппозиции к правительству, к господствующим классам - знати, банкирам и промышленникам, и из любви к человечеству ненавидел то, что наблюдал вокруг себя. Диалог, избранный эпиграфом к "Прогулкам по Риму", он словно вырвал из собственного сердца: "Друг мой, мне кажется, что вы человек немного мизантропический и завистливый".- "Я слишком рано увидел совершенную красоту". Совершенную красоту Стендаль находил не только в книгах, картинах и операх, но иногда и в жизни.

Много трудов стоили поиски его плагиатов, причем плагиатом часто называлось повторение каких-нибудь чужих мнений, широко распространенных идей или общих мест. После усилий, потраченных на эти поиски, у исследователей часто исчезало желание говорить о собственных сокровищах Стендаля, не найденных в чужих тайниках.

Проблемы политики, эстетики, истории занимали человечество с древних времен. То, что говорилось когда-то в Греции и Риме, и тем более в XVII и XVIII вв., сохраняло свое значение и в начале XIX. Сотни специалистов и профессионалов, просто светских людей спорили, высказывали мнения, как будто очень похожие одно на другое, но по существу очень различные, и среди толпы споривших трудно было бы найти единомышленников. Но все обсуждавшие эти вопросы мыслили в той или иной среде, испытывали влияние огромных человеческих коллективов, вырабатывавших свои взгляды и вкусы в зависимости от исторических обстоятельств и надобностей. Чтобы приблизительно понять роль Стендаля в этом творчестве масс, нужно было рассмотреть его в потоке современной мысли, среди различных импульсов, побуждавших принимать традиции, бороться с ними и искать новых путей. Тогда эти чудачества и парадоксы могли бы приобрести строго логичный вид, а его исключительность и оригинальность представились бы продуктом не только его собственной неповторимой личности, но и необходимым следствием широкого идеологического процесса, развивавшегося в условиях революционной эпохи.

Стендаль облегчил задачу своих исследователей теми самыми записями, заметками и дневниками, которые иногда приводят в смущение своим обилием и всякого рода трудностями. Они позволяют с приблизительной точностью представить его интересы каждого дня, его осведомленность в разных областях знания и причины, толкавшие его мысль в том или ином направлении. Однако ограничиться только данными этих записей нельзя - прежде всего потому, что в них отмечены не все прочитанные им книги. К тому же в творческом становлении сознания играют роль не только книги: идеи витают в воздухе, переходят из уст в уста, создают ту атмосферу, без которой нельзя себе представить жизнь общества.

Но все же главным источником остаются старые книги, отражавшие волнения мысли и совести целых поколений. Старые книги вместе с событиями действительности могут рассказать о том, как в контактах и борьбе с наследием прошлого Стендаль создавал нечто новое.

Как критик и писатель, он никогда не был одинок,- теперь уже, кажется, никто не принимает всерьез миф о его одиночестве. Предсказывая в 1835 г., что его 'будут читать в 1935 г., он имел в виду только свое художественное долголетие. Конечно, при жизни он не пользовался всеобщим признанием - это было дано немногим. Ему горько было выслушивать критические отзывы друзей, которые редко угадывают в своем привычном собеседнике великого человека. Однако у него были союзники не только в политических взглядах, но и в вопросах литературы и эстетики, были даже последователи и ученики. Правда, во время Реставрации очень немногие могли принять принципы "Идеологии" Дестюта де Траси, построенной на сенсуализме материалистического типа, о Гельвеции все говорили с усмешкой, кантовская этика вступала в борьбу с авторитарностью Империи, а в реакционной обстановке 20-х годов немецкая философия тождества была принята на вооружение самыми широкими кругами французского либерализма. Вот почему при очевидном согласии со Стендалем единомышленники и друзья не могли принять его общей философской платформы, и в положительных печатных и устных отзывах о его книгах звучали скептические нотки. Да и сам он не скрывал своего резкого несогласия с новой, "модной", какой говорил, философией ни в своих книгах, ни в английских и французских статьях, считая немецкую философию политически реакционной и своим идеализмом помогающей церковникам и "иезуитам".

Исторические и критические труды Стендаля в сравнении с его романами читаются мало, хотя они увлекательны, как художественные произведения. Причина не в том, что они требуют некоторой осведомленности в живописи и музыке,- о Фидии и Микеланджело, Моцарте и Россини нужно знать очень немногое, чтобы заинтересоваться книгами, которые посвятил им Стендаль. В каждой из них, так же как в "Расине и Шекспире", много глубоких размышлений, и вопросы, в них поднятые, не утратили интереса и в наше время. Но почувствовать этот интерес можно, только воссоздав в воображении смысл каждой фразы, чтобы за шуткой, полемическим выпадом, восторженным отзывом возник пейзаж эпохи, создававшей эти страницы, полные страсти, иронии и радости. Эпоха сама по себе увлекательна в ее противоречиях, в ее борьбе за "идеи 1789 г.", в выработке нового, современного сознания и новых людей. Эта эпоха и для Стендаля, так жестоко ее разоблачавшего, была захватывающе интересной, потому что он видел в ней будущее, и это, по его собственным словам, не раз удерживало его от самоубийства.

Изучая то, что создано им в этот период, приходилось обращаться к его юношеским годам и, чтобы избежать повторений, отсылать к книге, посвященной первым шагам его мысли.^* Нужно было еще раз констатировать удивительное единство этой мысли, прошедшей несколько стадий своего развития и бурно реагировавшей на жизнь его страны.

^* (Б. Г. Реизов. Стендаль. Годы ученья. Л., 1968.)