Глава первая. Проблема истории

От истории повествовательной к истории философской

Работа Стендаля над философскими проблемами, обсуждавшимися в начале века, в основном была закончена ко времени его вторичного поступления в армию. Историей как наукой философской он заинтересовался несколько позже. Она никогда не покидала его мысли и воображения и всегда участвовала в его эстетическом и художественном труде.

История как литературный жанр была близка художественной литературе, хотя и противопоставлялась художественному вымыслу - жанру более свободному, а потому более поучительному и оптимистическому. Но самое понятие истории, как и всякое понятие, было историческим. Оно эволюционировало вместе с политическим движением времени, и Стендаль, всегда, даже в юношеские годы, державший руку на пульсе эпохи, менял свое понимание истории, как то подсказывали события.

Сначала Стендаль подошел к истории как писатель, или, точнее, комедиограф. История была для него тем же, чем она была для просветителей: повествовательным жанром морального и психологического плана, полезным для того, чтобы познать страсти и характеры, тщеславие великих мира сего, безумие людей, преданных своим интересам. "Из всего, что я прочел и что видел до сегодняшнего дня, я запомнил только то, что мне казалось полезным для таланта, который я хочу развить в себе,- великого живописца характеров. Какую пользу может извлечь из истории тот, кто хочет стать величайшим поэтом?".^*

^* (6 августа 1804 г.: Pensees, t. II, p. 336. Дата этой записи указана В. дель Литто: V. del L i 11 o. La vie intellectuelle de Stendhal. Genese et evolution de ses idees (1802-1821). Paris, 1959, p. 188, n. 263.)

В исторических сочинениях его особенно интересуют анекдоты, повествующие о мелких событиях придворной жизни, скандальная хроника двора, романические, сугубо ничтожные причины больших политических событий. Это был "особый историографический жанр, называемый анекдотическим, который имеет своей задачей заполнить пробелы большой истории", как характеризовал его в 1781 г. Шамфор.^* Так понимал этот жанр и Стендаль. Он читает "Мемуары Фелиции Л." мадам де Жандис, заинтересовавшие его как сборник анекдотов о XVIII в., но поучения, которыми автор сопроводил свои воспоминания, показались ему скучными и вызвали резкие возражения.^** Он с удовольствием прочел воспоминания маркизы де Келюс, непринужденно изображавшей двор Людовика XIV.^*** Затем пришла очередь "Мемуаров Шевалье де Граммона", которые радуют Стендаля своим остроумием и веселыми приключениями, и ему кажется, что это и есть стиль придворной жизни Людовика XIV.^****

^* (Choix de discours de reception a l'Academie Francaise, t. II. Paris, 1808, p. 219.)

^** (10 и 18 апреля 1804 г.: Journal, t. I, p. 97, 104; Pensees, t. I, p. 210-211; ibid., t. II, p. 295. См. также: V. del Litto. La vie intellectuelle, p. 191.)

^*** (Эти воспоминания были опубликованы в 1770 г. с примечаниями и предисловием Вольтера.)

^**** (И июня 1804 г.: Согг., t. I, р. 104. Впрочем, галантные манеры и длинные комплименты, бывшие в XVII в. верхом изящества, кажутся Стендалю чрезвычайно скучными: теперь мы говорим лучше и изящнее, утверждает он.)

Мемуары Стендаль рассматривает как подлинные исторические документы, не учитывая намеренного - в политических и художественных целях - искажения фактов. Исторические материалы его интересуют только как средство изучения людей и характеров, а в этом смысле мемуары и собственно исторические сочинения, мало чем от них отличающиеся, представляют для него одинаковую ценность. Наставляя свою сестру, он советует ей, чтобы спастись от скуки и "познать себя", читать Тацита, Сен-Реаля, Верто и Тита Ливия^* - такие книги позволяют увидеть лица, не скрытые маской.^** Тот же смысл имели для него "Lettres de cachet" Мирабо (1782), сыгравшие свою роль в революционных событиях XVIII в., его же "Тайная история берлинского двора" ("Histoire secrete de la cour de Berlin"), сожженная рукою палача, и "Esprit de Mirabeau", откуда Стендаль мог почерпнуть много интересных для него сентенций.

^* (4 марта 1806 г.: Corr., t. I, p. 292. См.: Josue Montello. Un maitre oublie de Stendhal. Paris, 1970. Значение Сен-Реаля для Стендаля в этой книге сильно преувеличено. Ср.: V[ictor] d[el] L[itto]. Josue Montello. Un maitre oublie de Stendhal.- Stendhal Club, 15 avril 1971, p. 255-256.)

^** (См.: V. del Litto. La vie intellectuelle, p. 203.)

В записях Стендаля сохранились отклики на эти сочинения. Еще Альфьери убедил его в том, что Монтескье вступал в компромисс с монархическим принципом. Глава IX "Lettres, de cachet" называется: "Опровержение правила Монтескье, считающего, что в некоторых случаях следует подавлять свободу". Стендаль видит в этом правиле компромисс: Монтескье часто "отказывался от права ради факта", и потому Мирабо справедливо упрекал Монтескье в том, что, вступая в компромисс со священниками и королями, он жертвует естественным правом ради права исторического.^* Сочинения Мирабо привлекают Стендаля в этот "якобинский" его период страстной критикой монархии, в частности двора и политики Людовика XIV, описанием двора Фридриха II, психологическими портретами и анекдотами. Из "Истории Берлинского двора" он делает выписки и радуется разоблачению этих придворных "тайн".^** Стендаля могла поразить мысль Мирабо о том, что история не нужна, потому что она прославляет царей и героев и учит лицемерию.^*** Это был выпад против "королевской" историографии, вызывавшей негодование Альфьери и многих других публицистов и историков.

^* (11 июля 1804 г.: Pensees, t. II, p. 166-167; Mirabeau. Des lettres de cachet et des prisons d'Etat, chap. III, IX. Дата записи указана в кн.: V. del Litto. La vie intellects elle, p. 196.)

^** (Выписки Стендаля из книги Мирабо "Histoire secrete de la cour de Berlin on correspondance d'un voyageur francais dermis le mois de juillet 1786 juscru'aii Janvier 1787" (2 vis. Paris, 1789). См.: Pensees, t. II, p. 330-337. Дата 28 июля 1804 г. указана в кн.: V. del Litto. La vie intellectuelle, p. 200, n. 332.)

^*** (Esprit de Mirabeau, t. II. Paris, 1804, p. 392-393.)

В том же году Стендаль с увлечением читает "Мемуары" аббата Шуази, "Мемуары" герцога Шуазёля, посвященные тому же периоду, исторические сочинения Дюкло и Мармонтеля, "Анекдоты о русской революции 1762 года" Рюльера и в следующем году - "Мемуары" Безанваля. Особенно интересует его Сен-Симон, "французский Тацит".^* Это было все то же беспощадное, местами остроумное разоблачение старого режима в лице монарха и его придворных.

^* (Август 1804 г.: Pensees, t. II, p. 273.)

В этом 1804 г. страсть Стендаля к истории особенно велика. Она настолько поглощает его, что он забрасывает декламацию, так его интересовавшую, и даже "оставляет любовь". Но вместе с тем несколько меняется характер его исторических чтений. Так же как прежде, он увлекается мемуарами, хотя больше внимания уделяет работам с теоретическим уклоном,- скорее философии истории, чем живописным деталям. В 1804 г. он рекомендует сестре "Анекдоты о русской революции 1762 г." Рюльера, рассказывавшего о скандальном восшествии на престол Екатерины II, Саллюстия - историка-биографа и моралиста. Но в это же время сам он читает "божественную" и "чудесно написанную" книгу Туре, задача которой была совсем иная. Книга эта - извлечение из сочинений Дюбоса и Мабли, посвященных французской истории от древнейших времен до правления Людовика XIV включительно.^*

^* (Abrege des revolutions de l'ancien gouvernement francais. Ouvrage elemen-taire, extrait de l'abbe Dubos et de Tabbe Mably, par Touret, membre de I'Assemblee Constituante, pour l'instruction de son fils. Paris, an IX (1800). Это стереотипное издание в дальнейшем перепечатывалось несколько раз. Книга Ж.-Б. Дюбоса (Histoire critique de retablissement de la monarchie francaise dans les Gaules. Paris, 1734) имеет своей задачей доказать мирное внедрение франков в Галлию и, следовательно, опровергнуть теорию завоевания, на которой идеологи феодализма утверждали законность дворянских привилегий. Книга Мабли (Observations sur l'histoire de France. Paris, 1765), подвергавшего резкой критике современный политический строй Франции и рекомендовавшего реформы коммунистического характера, заключала в себе мощный революционный заряд, хотя Мабли считал, что реформа может быть совершена без гражданской войны. См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIV, 1959, стр. 18, а также: В. П. Волгин. Социальное учение Мабли.- В кн.: Г. Мабли, Избранные произведения, М., Изд. АН СССР, 1950. Книга Туре имела долгую жизнь. В 1819 г. Стендаль говорил о том, что она быстро раскупается (Corr., t. I, p. 990), а в следующем году дал ей прекрасную характеристику: "Сокращение Мабли... гораздо лучше, чем сам Мабли, оно озарило светом истины первые времена истории Франции. Туре был одним из рассудительных и самых спокойных философов, которых создала школа Вольтера" (20 февраля 1820 г.: Courrier, t. I, p. 140).)

Любопытно уже само название книги: это не "история" в обычном смысле слова, а рассказ об изменениях системы правления во Франции, хотя книга Дюбоса называется "Критическая история установления французской монархии в Галлии", а Книга Мабли - "Рассуждения о французской истории". Жак-Гильом Туре, гильотинированный в 1794 г., был заметным политическим деятелем революционной эпохи и напечатал посколько бропттор о проблемах конституции.^* В составленной им книге история стала историей конституций. Сын Туре, давший книге это название в своем предисловии ("Discours prelimi-naire"), определил и ее характер: это "история нашего общественного права; все рассматривается здесь с этой точки зрения, и говорится в ней только о тех событиях, которые имеют отношение к этому важному вопросу... Изучение этого томика будет для молодых людей полезнее, чем компиляции Мезере, Даниэля, Велли и их продолжателей... Правда, эта книга будет для них не так интересна, как греческая и римская история: они не найдут здесь свободный, энергичный, просвещенный народ, каким были древние республиканские народы... но именно эта разница в правлении, нравах и характерах должна вызвать любопытство; к тому же они пе смогут понять нашу революцию и почувствовать преимуществ, ею вызванных, если не узнают происхождения множества нелепых учреждений и варварских обычаев, которые она уничтожила. История монархии вызывает любовь к республике".

^* ("Projet de declaration des droits de l'homme en Societe" (1789), "Analyse des idees principales sur la reconnaissance des droits de l'homme en societe et sur les bases de la societe" (1789), "Projet de l'organisation du pouvoir judiciaire" (1790) и др.)

Автор предисловия противопоставляет "историю конституций" "королевской истории", рассказывавшей об осадах и сражениях, деяниях королей, хартиях и церковных легендах. Молодые люди узнают здесь "об основных принципах монархии и характере ее законов".^*

^* (Abrege, p. VII-VIII.)

"Ни один историк прошлого времени,- обращается Туре - отец к сыну,- не говорил о многочисленных изменениях, происходивших в управлении нашей страной начиная с Хлодвига, ни о политических причинах этих изменений, ни о возникновении варварских установлений, подавлявших народ в продолжение 1200 лет. Ни у кого ты не узнаешь, как захватывали власть короли, знать и священники, всегда объединявшиеся, чтобы лишить народ его прав, и враждовавшие из-за дележа добычи".^* Тексты Дюбоса Type-отец сопроводил комментариями, в которых прославлял революцию, уничтожившую феодальную систему и старый порядок.

^* (Abrege, p. 57.)

Прочтя эту книгу или во всяком случае отдельные ее главы, Стендаль был восхищен прежде всего ее политическим направлением. Затем он нашел в ней то, что совпадало с его тогдашними интересами,- способ преуспеть и найти в обществе счастье. Он записывает мысль, идущую в том же плане практического гедонизма: "Политика - искусство побуждать людей делать то, чего мы хотим", и приводит в пример политику Филиппа Красивого.^*

^* (Август 1804 г.: Corr., t. I, p. 145. О борьбе Филиппа Красивого с папами рассказывается в "Observations" Мабли (Abrege, p. 162-163). Через год Стендаль, вдохновившись мемуарами кардинала де Ретца, формулирует ту же мысль более точно: "Побуждать других людей, другого человека делать то, что кажется нам полезным для нас" (22 августа 1805 г.: Corr., t. I, p. 216). Очевидно, в компиляции Туре его поразило то, чего не было ни в одной прочитанной им книге: сочетание конструктивных политических выводов и глубокого анализа исторического материала, иначе говоря, научное доказательство необходимости конституции и свободного республиканского строя. Здесь он впервые почувствовал дыхание нового времени, и потому книга показалась ему "божественной".)

Вопрос о конституции так часто дебатировался в исторических сочинениях этого времени и такое внимание привлек к себе после коронования императора, что Стендаль вместе с Луи Крозе "приняли решение составить конституции для собственного образования".^*

^* (1 января 1806 г.: Journal, t. II, p. 310.)

Большое впечатление произвела на него книга, самое название которой должно было его соблазнить: "О влиянии страстей на счастье человека и народов". Но творчество Жермены де Сталь всегда и привлекало, и раздражало его. Он внимательно читал "Дельфину" и часто вспоминал о ней, "О влиянии страстей" стал читать в августе 1805 г. и решил в ближайшее время вернуться к книге, чтобы записать поразившие его мысли. Мадам де Сталь, пишет Стендаль сестре, хотела быть очень чувствительной. Она видела в этом свою славу и честь. Отсюда и пошла ее страсть к преувеличениям. Она предалась страстям и была удивлена тем, что не нашла в них счастья, которое могут испытать только страстные души. Она не знала, что моменты, когда испытываешь необычайное, целиком захватывающее тебя счастье, бывают редки, они приходят только раз или два в год. Если ожидаешь большего, то чувствуешь себя несчастным: "Вот, дорогой мой друг,- продолжает он,- то состояние, в каком я находился года два тому назад... я излечился от этой болезни, а она из-за той же болезни возненавидела страсти". Через полгода он снова возвращается к этой мысли: "До сих пор я ненавидел самое слово "осторожность". Я любил только энтузиазм".^*

^* (20 августа 1805 г.: Corr., t. I, p. 213-214; И марта 1806 г.: Journal, t. II, p. 356.)

По отношению к Сталь он был неправ: все свои надежды на совершенствование человеческого рода и общества Сталь возлагала на чувствительность и энтузиазм. Это позиция французских революционеров XVIII в., даже в большей степени якобинцев, чем жирондистов. У Стендаля энтузиазм связывался с его "якобинизмом" и пафосом тираноборчества в период коронования Наполеона.

Он хотел вылечить от чувствительности, "разруссоизировать" и сестру,^* но и сам не мог "разруссоизироваться". Не помогли ни мемуары Дж. А. Беллами, увлекающейся и чувствительной актрисы Ковент-Гарденского театра, ни "Теория нравственных чувств" Адама Смита, показавшаяся ему удивительно скучной и банальной. Рассуждение Смита об "осторожности", где рекомендуется во всех случаях сохранять спокойствие и никогда не рисковать ни деньгами, ни здоровьем, ни репутацией, показалось ему с его новой точки зрения полезным, но никак не привлекательным.^** Говоря сестре о дружбе и наслаждениях искусством, которые они будут когда-нибудь вкушать вместе, он приходит в крайнее возбуждение, мешающее ему писать, и понимает, что, несмотря на свои старания, он все же слишком чувствителен.^***

^* (14 марта 1806 г.: Journal, t. II, p. 360.)

^** (14-15 марта 1806 г.: Journal, t. II, p. 252, n. 360.)

^*** (1 апреля 1806 г.: Journal, t. III, p. 43.)

В это время Стендаль опять возвращается к книге Сталь "О влиянии страстей", чтобы сделать из нее выписки, как и предполагал при первом чтении. Но теперь его привлекает социологическая проблема книги. "Я пытаюсь перевести мысли мадам де Сталь на французский язык, чтобы они могли принести мне пользу",- записывает он, раздраженный напыщенным стилем. В десяти пунктах он изложил содержание "Введения", занимающего около 60 страниц, но, начав первую часть, остановился: мысли этого произведения правильны, но все вместе они производят плохое впечатление. Может быть, и в этом случае он оказался жертвой напыщенного стиля?^*

^* (10 марта 1806 г.: Journal, t. III, p. 16-19.)

Основная идея "Введения", как и всей книги, в том, что личное счастье невозможно, потому что оно всегда зависит от общества, в котором человек живет. Сталь продолжает древнюю мысль стоиков, упорно развивавшуюся и Мабли: "Чем меньше потребностей, тем больше счастья".^* С такой точки рения счастливым может быть только тот, кто освободится от страстей и будет жить в полной изоляции от всего окружающего, пишет Сталь, но она принимает эту позицию стоиков только для того, чтобы ее отвергнуть. Ведь жить без желаний и страстей невозможно, а наши желания встречают препятствие общественной среде. Поэтому счастье, какого мы желаем, есть сочетание всех противоречий: надежда без опасений, деятельность без тревог, слава без клеветы, любовь без измен и т. д. Если личное счастье предполагает отказ от всех страстей, то счастье народа, которое заключается в политической свободе, предполагает существование некоторого количества страстных людей, составляющих часть народа. Счастье народа, его судьба - это его конституция. Изобрести совершенную конституцию, которая принесет людям счастье без противоречий, без подавления страстей, является задачей всех мыслящих людей. Основываясь на историческом опыте, опыте веков, нужно определить следствия, какие приносит та или иная конституция: "Народы воспитываются правительством, как дети воспитываются родительской властью". Эту фразу Стендаль записал в своем конспекте с буквальной точностью.^**

^* (См.: В. П. Волгин. Социальное учение Мабли, стр. 8.)

^** (Journal, t. III, p. 17.)

В совершенной конституции не может быть случайностей и неточностей, статистика и теория вероятностей убеждают нас в том, что случай возможен лишь в жизни одного человека, но в большом собрании людей при той или иной конституции результаты ее всегда одни и те же. Поэтому если отец, воспитывая ребенка, может ошибиться в своих расчетах, то правительство ошибиться не может: жизнь общества определена более строгими закономерностями. Эту мысль Стендаль также занес в свой конспект, найдя то, что искал: закономерности общественного развития и политические условия счастья народа, а следовательно, и личности. История явно превращается в историю конституций и в эксперимент, который должен привести к счастью в государственном и в мировом масштабе.

Перелистывая произведения Шамфора, моралиста, публициста и острослова, Стендаль нашел статьи о "Мемуарах маршала Ришелье" (1790) и о "Частной жизни маршала Ришелье" (1791). "Частную жизнь" этого величайшего распутника XVIII в. он читал за несколько лет до того: тогда она научила его только одному - как обманывать женщин. Теперь он интересуется Политической наукой, а потому, прочтя "Мемуары", прежде всего обращает внимание на предисловие к ней, написанное аббатом Сулави: "Об исторических сочинениях и исторических мемуарах" ("De la composition de l'histoire et des memoires historiques"). Задача истории, пишет Сулави, защищать свободу. "Просвещение нашего века вызвало всеобщее внимание к внутреннему управлению государством, заставило народы думать о своих интересах, о конституции государства, об обязанностях королей, о правах граждан, о достоинстве человеческой природы; история, следуя за движением национального духа, должна исследовать события, имеющие отношение к этим важным вопросам и близко касающиеся интересов граждан". А потому не нужно загромождать изложение подробностями, не относящимися к вопросам управления и государственной системы, так же как не нужно делить историю государства по династиям и королям.^*

^* (Memoires du Marechal due de Richelieu, t. I. London, 1790, p. 146.)

Предисловие очень понравилось Стендалю, и он посоветовал сестре прочесть его пять или шесть раз. Теперь он представляет себе задачи истории иначе, чем прежде. Конечно, история - "основа изучения человека",^* но это изучение заключается не в бесконечных "портретах" и "характерах", написанных с остроумием, блеском и иронией, и даже не в разоблачении королей, иезуитов, придворных и фавориток. Стендаль отказывается от своих прежних оценок и вкусов. В 1804 г. он с увлечением читал "Тайную историю Берлинского двора" Мирабо, делал из нее выписки и искал другие сочинения того же рода, в изобилии печатавшиеся в первые годы Революции. Такова и "превосходная" "Картина Великобритании и Ирландии" Бейрта; читая ее в конце 1805 г., он приходил в ужас от страданий Ирландии, продолжавшихся двести лет.^** Через два года, перечитав "Тайную историю...", он замечает, что она ничуть не интересна и прежде нравилась ему только из ненависти к глупцам.

^* (5 и 22 марта 1806 г.: Corr., t. I, p. 296, 312.)

^** (1 октября 1805 г.: Corr., t. I, p. 231. Книга Бейрта была переведена на французский язык в 1800 г. и пользовалась успехом, так как колониальная политика Англии изображена в книге в крайне отрицательном виде.)

Тут он увлекся историческим сочинением совсем другого рода, которое укрепило его в принятой им позиции. Это была книга известного в то время политического деятеля и историка Фредерика Ансильона о развитии политической системы Европы в новое время.^* Получив эту книгу, Стендаль в тот же день прочел "Введение" и общий обзор событий средних веков. Он не заметил реакционных взглядов Ансильона, проявившихся через несколько лет достаточно ясно, и с одобрением отозвался о первых параграфах: "Падение римской империи" и "Магомет и арабы".^** Эта книга "излечила меня от долгого отвращения к истории. Может быть, я тогда еще не созрел для этой трудной работы, а то, что меня заставляли читать Роллена, Велли и других глупцов, помешало мне заинтересоваться ею".^***

^*** (22 марта 1806 г.: Com, t, I, p, 312.)

^** (16 марта 1806 г.: Journal, t. III, p. 12-13.)

^* (F. Ancillon. Tableau des revolutions du systeme politique de l'Europe depuis la fin du XV siecle, 7 vis. Berlin, 1810 (Стендаль читал эту книгу в четырехтомном берлинском издании 1803 г.). См. письма от 17 и 22 марта 1806 г.: Corr., t. I, p. 308, 310. Через несколько месяцев, в начале ноября 1806 г., Стендаль познакомился с Ансильоном в Берлине и жалел, что это мимолетное знакомство не имело продолжения (8 ноября 1806 г.: Corr., t. I, p. 331).)

Представители старой историографии, Роллен и Велли - историки XVII в., хотя по своим взглядам и методам далеко не однозначные. Ансильон показался Стендалю новатором в этой науке. Задача его заключалась в том, чтобы объяснить политическую жизнь Европы последних трех столетий. Он открывает закон европейского равновесия, действующий с XV в. и определяющий ход мировых событий.

В сочинениях XVIII в. исторические события объяснялись, придворными интригами, властолюбием, любовью, умственной ограниченностью королей, влиянием духовников и фавориток. История смыкалась с мемуарами и романом и иногда напоминала сплетни, рассказанные с веселым смехом или негодованием. Нравственный смысл событий заключался только в личных добродетелях или пороках тех, кто их совершал. Говорить о нравственном смысле исторического процесса в целом, об исторических "необходимостях" общего плана было невозможно, так как для этого не было найдено никаких оснований. Благость провидения никого не удовлетворяла, а закон просветительского совершенствования, с такой энергией выраженный Кондорсе и Сталь, покоился на шатких понятиях разумности и нравственных, качеств правителей.

Поэтому история часто рассматривалась как занятие вредное и опасное для нравственности, и ей противопоставлялся вымысел - романы и повести, где вопреки историческим данным порок наказывался, а добродетель вознаграждалась. Теоретики классицизма, обсуждая литературные "жанры", испытывали то же чувство и потому безобразной истине истории предпочитали оптимистическую и сугубо нравственную ложь романа.

Тьмы низких истин мне дороже 
Нас возвышающий обман,-

формулировал эту мысль А. Пушкин. Такой пессимистический взгляд Стендаль мог найти у Мирабо, который со своей обычной резкостью клеймил историю как повествование о предательствах, тирании власть имущих, о низости подчиненных и подлости историков, сделавших своей специальностью гнусную торговлю восхвалениями и ложью. "История - это длинное и однообразное нагромождение несчастий и слишком часто панегирик общественным злодеям,- потому что именно так можно было бы назвать героев... О, мои соотечественники! Будем людьми, вернемся к нашим очагам... О если бы нам никогда больше не увидеть героев!".^* Мирабо понимал историю как прославление старого режима и борьбу с историей считал делом революции.

^* (Esprit de Mirabeau, t. II, p. 392-393, 395.)

Стендаль, внимательно читавший эту книгу в 1804 г., должен был разочароваться в истории вообще и впасть в пессимизм, что действительно с ним и случилось. Книга Ансильона оказалась для него спасительной.