О сценах, изображающих нравы при помощи острых ситуаций, и о "Vis comica"

(Сила комизма (лат.).)

При дворе Людовика XIV проницательность придворного получала полное развитие. Каждое утро по взору властелина он должен был узнавать, не потерял ли он милость монарха, сохраняет ли он еще эту милость. Ему нужно было различать малейшие оттенки, так как малейший жест имел решающее значение.

Республика, наоборот, создает искусство спора, серьезные нападения и "осадное красноречие", способное повлиять на массы. Плутовство министра всегда легко заметить; трудность в том, чтобы народ заметил и возмутился этим. Чтобы различить двойную игру в ласковом тумане бюджета, требуются здравый смысл и терпение^*. Нужно было иметь изящные манеры, широкий ум, тонкий такт, улавливающий малейшие оттенки, постоянную проницательность, необходимую для того, чтобы приобрести или сохранить милость скучающего деспота с разборчивым вкусом^**: ведь в течение пятидесяти лет он слышал лесть самых любезных людей Европы. Придворный, который каждое утро читал свой приговор в глазах короля, в свою очередь, вершил судьбами людей своего двора и внушал им ту же привычку к проницательности. Эта привычка скоро стала общей для всех французов.

^* (Как г-ну Юму^*** в английской Палате депутатов, прежде чем г-н Каннинг^**** догадался прибегнуть к честности, чтобы удержать за собой место.)

^** (Письма г-жи де Ментенон^*****.)

^*** (Стендаль имеет в виду Джозефа Юма, современного политического деятеля (1777-1855), одного из главных представителей либерализма в Палате общин. Он выступал в Палате главным образом по финансовым вопросам, и в частности при обсуждении бюджета.)

^**** (Каннинг (1770-1827) был в то время английским министром иностранных дел.)

^***** (Письма г-жи де Ментенон, морганатической супруги Людовика XIV, были напечатаны в 1752 году и после того часто переиздавались.)

Гений Мольера тотчас же заметил эту глубокую прозорливость своих зрителей и воспользовался ею к их удовольствию и к собственной славе. Его пьесы полны убедительных, если можно так выразиться, сцен-сцен, которые доказывают характеры или страсти людей, в них участвующих. Нужно ли напоминать выражение "Бедняжка!", модное в наше время, или: "Господь, прости ему, как я ему прощаю"^*; слова Гарпагона: "Без приданого!"; из "Плутней Скапена": "Но зачем он пошел на эту галеру?"; "Вы ювелир, господин Жос", или: "Прочь, негодяй!" - слова Оргона своему сыну Дамису, который обвиняет славного г-на Тартюфа,- эти знаменитые, обогатившие язык выражения?

^* (Смерть бедного старика Льоренте^** в 1823 году.)

^** (Льоренте (1756-1823) - бывший секретарь испанской инквизиции, написавший "Критическую историю испанской инквизиции (1817), жил в то время в Париже и печатал свое сочинение "Политические портреты пап".Во время испанской кампании испанцы,жившие в Париже,находились под наблюдением полиции. Присутствие Льоренте в Париже обеспокоило министерство,которое потребовало,чтобы он выехал за пределы Франции в кратчайший срок. Либеральная пресса уделила этому делу много внимания. Приехав в Испанию, Льоренте вскоре умер.

Первые две фразы взяты из "Тюртюфа" Мольера, третья-из "Скупого", пятая-из "Любви лекаря".)

Все это многие литераторы-классики называют vis comica, не замечая, что нет ничего комического в том, что Оргон проклинает и выгоняет своего сына, обвиняющего Тартюфа в явном преступлении; и это потому, что Тартюф отвечает вам ничего не доказывающими фразами из катехизиса. Глаз внезапно проникает в недра человеческого сердца, но недра эти вызывают скорее любопытство, чем смех. Мы видим, как благоразумный Оргон дает себя убедить ничего не доказывающими фразами. Мы слишком внимательны и, смею сказать, слишком заинтересованы, чтобы смеяться; мы видим, что труднее всего доказать очевидное, так как люди, которым нужно показать его, обычно бывают слепы. Мы замечаем, что очевидность, наше постоянное средство воздействия на других людей (ибо приходится убеждать тех, кому нельзя приказать), и притом такое средство, благодаря которому мы часто достигаем счастья, вдруг может изменить нам, когда мы будем в нем больше всего нуждаться; такая истина предвещает некоторую опасность, а как только появляется опасность, меньше всего думаешь о легкомысленных сравнениях, вызывающих смех^*.

^* (Вот то чувство, отсутствие которого делает Kings (королей - англ.) глупцами. Им никогда или почти никогда не нужно бывает убеждать; вот почему так трудно бывает их самих в чем-нибудь убедить.)

В этом, конечно, есть сила, vis; но к чему добавлять comica (вызывающая смех), если никому не смешно? Vis comica - одно из выражений старой классической литературы.

Мизантроп Шекспира, названный "Тимоном Афинским", полон острых и прекрасных сцен. Но они не вызывают смеха, так как это лишь убедительные сцены, если мне позволят употреблять этот термин. Они определяют в глазах зрителя характер мизантропа с бесспорной ясностью - и не по слухам, не по рассказам лакеев, но на основании несомненных доказательств, на основании того, что происходит на глазах зрителя.

Всегда мрачный Менехм в комедии этого имени - мизантроп забавный, и Реньяр воспользовался им. Но у бедного Реньяра, всегда веселого, как нравы Регентства или Венеции, совсем нет убедительных сцен: они показались бы ему скучными или печальными.

Эти сцены, острые, но не смешные, доставляют очень большое философское удовольствие. Старики любят цитировать их и затем вспоминают целый ряд событий своей жизни, доказывающих, что Мольер верно разглядел глубины человеческого сердца. Мы часто вспоминаем эти бессмертные сцены, постоянно намекаем на них, то и дело в разговоре мы заканчиваем ими наши мысли, и они выступают как рассуждения, или как аксиомы, или как шутки, когда мы цитируем их кстати. Никакие другие сцены не проникнут так глубоко во французские головы. В этом отношении они похожи на религии: прошло время создавать их заново. Словом, создавать такие сцены, очевидно, труднее, чем забавные сцены Реньяра. Оргон, заключающий в объятия Тартюфа, когда тот, окинув взглядом комнату, хочет обнять Эльмиру, представляет собой гениальную сцену, но она не вызывает смеха. Эта сцена поражает зрителя, она поражает его изумлением, если угодно, она отмщает за него, но она не вызывает смеха.

Аппиани (1754-1817). Портрет поэта Винченцо Монти. 1805 г.

Выражайте свое восхищение Мольером какими-нибудь другими словами, например: "Это самый гениальный из французских поэтов",- я с радостью подпишусь под этим, так как я сам всегда так думал. Но не дадим великому человеку ослеплять нас; не будем наделять его качествами, которых у него нет. Можно ли восхищаться гнусным деспотизмом из-за того, что трон его украшал такой человек, как Наполеон?

Как бы Мольер ни был велик, Реньяр комичнее его, он заставляет меня смеяться чаще и охотнее, несмотря на то, что он бесконечно ниже его по таланту. Чего бы только достиг Мольер, если бы он писал в 1720 году для двора регента, а не при Людовике XIV! Пусть Буало говорит'

 Не узнаю в мешке, где скрыт Скапен лукавый, 
 Того, чей "Мизантроп" увенчан громкой славой.

Оставим бедняге Буало, поэту рассудка, его степенность буржуа, допущенного ко двору Людовика XIV, и его природную холодность.

Комедия "Мизантроп" подобна великолепному, сверкающему дворцу, сооруженному с огромными издержками, но мне скучно в нем, и время в нем тянется медленно. Комедия "Плутни" - хорошенький загородный дом, очаровательный коттедж, где сердце мое радуется, где я не думаю ни о чем серьезном.

Всякий раз, когда я смеюсь на представлении "Бывшего молодого человека" или "Ходатая" в "Варьете", я выхожу раздраженным на наших мелких риторов, не позволяющих г-дам Эмберу и Скрибу писать пятиактные комедии для Французского театра и подробно изображать все смешное и нелепое, которое теперь они могут только бегло зарисовывать.

Неужели никто не свергнет ига педантов? Неужели мы опять позволим портить вкус нашей славной молодежи, которая с таким благородным восторгом рукоплещет красноречивым лекциям Кузена и Дону? Ее не могут обмануть политические маски; неужели ее обманут маски литературные? Я хотел бы, прежде чем оставить этот мир, посмеяться хоть один раз на новой пьесе во Французском театре. Разве это чрезмерное требование? И неужели господа академики, являющиеся сословием, насмешки над которым запрещены под страхом тюрьмы, не позволят нам смеяться даже тогда, когда мы и не думаем об их замечательных достоинствах?