|
О новом заговоре против промышленников
()
Se altamente vuoi
Utile farti, vanita combatti,
Fatale in oggi di virtu nimica*.
Сильвио Пеллико.
* ()
Маленький диалог
Промышленник. Дорогой друг, я отлично пообедал.
Сосед. Тем лучше для вас, дорогой друг.
Промышленник. Не только для меня. Я требую, чтобы общественное мнение назначило мне высокую награду за то, что я доставил себе удовольствие хорошо пообедать.
Сосед. Черт возьми, это уж слишком!
Промышленник. Э! Да уж не аристократ ли вы случайно?
Вот ясное изложение "Катехизиса" г-на де Сен-Симона и шести или семи первых номеров журнала, написанного туманным языком и, по-видимому, защищающего промышленность.
Г-н де Сен-Симон говорит: "Промышленная деятельность должна стоять в первом ряду; она должна определять ценность всякой другой деятельности и направлять ее к наибольшей для себя выгоде".
Если мы не примем мер, над нами будут смеяться.
Я тоже промышленник, так как листок белой бумаги, стоившей мне два су, продается в сто раз дороже после того, как я исписал его. Назвать мой скудный, мелкий промысел - не значит ли это сказать, что я не богат и не знатен? Но тем лучше, благодаря этому я могу рассмотреть смешные стороны двух враждующих лагерей - промышленности и привилегий.
Охотно допускаю, что тысяча промышленников, зарабатывающих каждый по сто тысяч экю, не теряя при этом честности, увеличивает могущество Франции; но эти господа принесли пользу обществу в результате того, что получили личную выгоду. Это славные и честные люди, которых я очень уважаю и которых был бы рад видеть мэрами или депутатами, так как страх перед банкротством выработал у них привычку к недоверию, а кроме того, они умеют вести счеты. Но тщетно я пытаюсь найти в их деятельности что-нибудь достойное восхищения. Почему я должен восхищаться ими больше, чем врачом, адвокатом, архитектором?
Конечно, мы, маленькие люди, предпочитаем промышленность, которая предлагает нам обмен и хочет иметь дела с нами, привилегиям, пытающимся отнять у нас силой все наши права. Профессия промышленников очень почтенна; но мы не понимаем, почему она заслуживает большего почтения, чем всякая другая полезная для общества профессия. Что там ни говори, а класс, который во Франции, говоря промышленным языком, изготовляет общественное мнение, всегда будет состоять из людей с шестью тысячами ливров дохода. Только эти люди, имея досуг, могут выработать собственное мнение, вместо того чтобы брать его готовым из своей газеты. Мыслить - самое дешевое удовольствие. Богатым людям оно кажется несносным, и они садятся в экипаж, чтобы ехать в Оперу; они не дают себе времени мыслить. У бедняка же нет времени; он должен работать восемь часов в день, и его ум долен быть постоянно напряжен, чтобы как следует справиться со своей работой.
Мыслящий класс уважает только то, что полезно большинству. Он вознаграждает высоким почетом, а иногда и славой, Вильгельмов Теллей, Порлье*, Риэго, Кодров** - словом, тех, кто сильно рискует, чтобы добиться того, что они, с большей или меньшей справедливостью, считают полезным для общества.
* ()
** ()
В то время как Боливар* освобождал Америку, в го время как капитан Парри** добирался до полюса, мой сосед заработал десять миллионов изготовлением коленкора; тем лучше для него и для его детей. Но недавно он стал руководить газетой, которая каждую субботу убеждает меня, чтобы я восхищался им как благодетелем рода человеческого. Я пожимаю плечами.
* ()
** ()
Промышленники дают взаймы деньги правителям и часто принуждают их составлять благоразумный бюджет и не растрачивать без толку налоги. Этим, вероятно, и ограничивается польза промышленников для общества; ведь им нет дела до того, пойдет ли предоставленный ими заем на помощь туркам или на помощь грекам. В последнем произведении г-на Вильмена я нахожу следующий небольшой диалог между Ласкарисом*, бежавшим из захваченного турками Константинополя, и юным Медичи.
* ()
- Как! - сказал Медичи.- Ведь генуэзцы, жившие в ваших предместьях, были вашими союзниками, вашими купцами!
- Они предали нас,- ответил несчастный грек.- Да и зачем им было хранить нам верность? Они будут так же торговать с турками. Только бескорыстная храбрость могла бы спасти нас ("Ласкарис", стр. 7).
Для банкиров, торговцев деньгами, нужна некоторая свобода. Какой-нибудь барон Ротшильд не мог бы существовать при Бонапарте, который, может быть, отправил бы в Сент-Пелажи слишком строптивого заимодавца*. Значит, для торговцев деньгами нужна некоторая свобода, без которой был невозможен общественный кредит. Но едва лишь банкиру представляется возможность получить восемь процентов, как он тотчас забывает о свободе. Что же касается нас, то сердце наше не так скоро забудет, что двадцать банкирских домов, из числа наиболее промышленных и либеральных, устроили заем, при помощи которого подкупили изменников и повесили Риэго. Что я говорю? Разве в тот день, когда я пишу это, промышленность, считая египетского пашу** вполне кредитоспособным, не строит для него в Марселе кораблей? Промышленники пользуются своей свободой как французские граждане; они употребляют свои капиталы по собственному желанию. В добрый час! Но зачем требовать восхищения от меня и для пущего комизма требовать его во имя моей любви к свободе?
* ()
** ()
Индустриализм, немножко родственный шарлатанству, подкупает газеты и защищает, непрошенный, дело промышленности; кроме того, он позволяет себе одну логическую ошибку: он заявляет, что промышленность - единственная причина счастья, которым наслаждается молодая, прекрасная Америка. С его разрешения промышленность только воспользовалась хорошим законодательством и тем преимуществом, что Америка не имеет границ, доступных нападению. Промышленники, давая взаймы правительству под определенные гарантии, увеличивают этим силу данного правительства; но они мало беспокоятся о том, в каком направлении действует эта сила. Предположим, что какой-нибудь злой гений даст Американским Соединенным Штатам президента честолюбивого, как Наполеон или Кромвель; этот человек воспользуется кредитом, которым располагало государство в момент его избрания, сделает заем в четыреста миллионов и, подкупив этими миллионами общественное мнение, провозгласит себя пожизненным президентом. Так вот, если проценты будут аккуратно выплачиваться, то промышленники - современная история может нам подтвердить это - будут по-прежнему давать ему взаймы миллионы, то есть увеличивать его силу, не беспокоясь о направлении, в котором он ее применяет. Что мешает сегодня промышленникам устроить заем испанскому королю? Безнравственность этого государя или его некредитоспособность?
Эти соображения очень просты и ясны, что делает их еще более неопровержимыми. Вот чем объясняется неясность и напыщенность, к которым должны прибегать журналы промышленников*. Ведь назвали же они Александра Великого первым промышленником**. Заметьте, что я должен пропустить самые поразительные и самые свежие факты, подтверждающие мою теорию, потому что я не хочу попасть в Сент-Пелажи, так же как не хочу возбуждать в душе читателя бессильную ненависть. Промышленность, как все большие движущие силы цивилизации, несет с собою несколько добродетелей и множество пороков. Негоциант, предоставляющий свой корабль султану, чтобы тот устроил резню на Хиосе***, по всей вероятности, человек очень экономный и благоразумный. Он был бы отличным директором приюта, но министром очень безнравственным и, следовательно, очень опасным: значит, промышленники годятся не для всех должностей****.
* ()
** ()
*** ()
**** ()
Всякий труд, выполняемый честно, полезен, а следовательно, достоин уважения; это старая истина, провозглашаемая мыслящим классом, который стоит между аристократией, желающей овладеть всеми должностями, и индустриализмом, желающим овладеть всем почетом. Индустриализм объявляет себя единственно достойным уважения; однако Катина* при всей своей бедности все же выше Самюэля Бернара**. Почти все крупные промышленники века Людовика XV, на взгляд истории, кажутся смешными, а столь бедный Тюрго*** велик.
* ()
** ()
*** ()
Может быть, нам попытаются возразить, вложив в наши уста то, чего мы не говорили. Выскажемся яснее. Мыслящий класс, тщательно соразмеряя свое уважение с полезностью, часто предпочитает воина, искусного врача, ученого адвоката, который защищает невинность, не надеясь на вознаграждение*, богатейшему фабриканту, ввозящему машины и нанимающему десять тысяч рабочих. Почему? Чтобы заслужить большой почет, необходимо пожертвовать собственной выгодой ради какой-нибудь благородной цели. Какие жертвы принесли Заме**, Самюэль Бернар, Кроза, Буре и другие богатейшие промышленники, которых помнит история? Боже меня упаси делать из этого исторического наблюдения вывод, что промышленники недостойны уважения! Я хочу только сказать, что в них нет ничего героического. Каждый класс граждан имеет право на уважение, и в этом случае, как и всегда, чрезмерные претензии наказываются смехом. Мыслящий класс уважает всех граждан. Если его презирают, если его оскорбляют, он ограничивается тем, что воздает презрением за презрение - и благородному барону, предок которого в тридцатом колене участвовал в крестовом походе Людовика Младшего, и императорскому рубаке, и промышленнику, столь гордому своими десятью миллионами, на которые он покупает феодальный титул. Этот последний класс, приписывающий себе все счастье Америки и забывающий о Вашингтоне, Франклине и Лафайете***, кажется нам в настоящий момент самым смешным.
* ()
** ()
*** ()
**** ()
***** ()
****** ()
******* ()
Почтенный г-н де Сен-Симон писал, а подкупленные индустриализмом журналы повторяют претенциозным языком: "Промышленная деятельность должна стоять в первом ряду; она должна определять ценность всякой другой деятельности и направлять ее к наибольшей для себя выгоде"*.
*()
Но каретник, земледелец, плотник, слесарь, сапожник, шапочник, ткач, суконщик, фабрикант кашемира, возчик, моряк, банкир - промышленники. Это перечисление также принадлежит г-ну де Сен-Симону*.
* ()
Огромное большинство, состоящее из всех земледельцев, всех плотников, всех сапожников и т. д., не может находиться в первом ряду, иначе все будут в первом ряду; а это слегка напоминает философа из комедии, который в своем прошении говорит государю:
Все города в порты морские обратите.
Первый ряд общества, организованного по Сен-Симону, был бы слишком многочислен, так как там были бы все сапожники, все каменщики, все земледельцы и многие другие; членов этого класса, стоящего во главе всех остальных, нужно было бы, очевидно, расставить по их успехам в делах, то есть по их богатству. Но кто глава этого класса в Париже? Кто тот человек, который должен быть судьей всякой деятельности? Это, конечно, самый счастливый из промышленников, барон де Ротшильд, а в должности судьи ему могли бы помогать, если угодно, шесть самых богатых промышленников Парижа, господа..., которых я слишком уважаю, чтобы поместить их имена в этом комическом судилище. Итак, пусть наши великие поэты, Ламартин и Беранже, поторопятся писать стихи, пусть наши знаменитые ученые, Лаплас и Кювье, исследуют природу и совершают великие открытия,- их деятельность будут судить или всеобщее собрание каменщиков, сапожников, плотников и т. д., или первые люди этого привилегированного класса, а именно барон Ротшильд в компании с шестью банкирами, которые, как известно публике, участвуют во всех его займах. Я предвижу, что богатейшие парижские банкиры, узнав о почетной должности, которую им навязывают г-н де Сен-Симон и его школа, воскликнут хором:
Коль друг наш бестолков, нет ничего страшнее;
Разумный враг куда милее.*
* ()
Но оставим эти глупости: можно подумать, что их выдумал какой-нибудь аристократ, чтобы высмеять народ, то есть опору всех законных государей. Я также читал Милля, Мак-Келлока*, Мальтуса и Рикардо, которые открыли новые области в политической экономии. Чем больше Франция проникнется открытыми ими великими истинами, тем меньше промахов она допустит в своем бюджете, тем больше она проведет каналов и в особенности железных дорог.
* ()
Если бы новый журнал ограничился распространением этих истин, оставшихся ему, очевидно, неизвестными, мы пожелали бы ему успеха, рекомендовав, однако, поменьше напыщенности в стиле и побольше остроумия; но, повторяем, он настойчиво требует необычайной дозы почета и уважения к самым богатым банкирам, мануфактуристам и негоциантам*, ибо, повторяю еще раз, нельзя уважать всех земледельцев, всех каменщиков, всех плотников, даже искренне желая им счастья:
*()
Основой добрых чувств я мыслю предпочтенье;
Не стоит ничего к вселенной уваженье.*
* ()
Конечно, класс промышленников-миллионеров достоин всяческого уважения. Я почитаю его столь искренне, что хотел бы ежегодно видеть в Палате депутатов сто самых известных промышленников Франции. Но эти подлинные и честные промышленники опровергают индустриализм; тщетно твердят им неуклюжую лесть, тщетно говорят им, что, нажив капитал, они принесли больше пользы, чём хороший министр или великий полководец. Г-н де Лафайет, едва достигший двадцатилетнего возраста, презрев свои миллионы и высокие должности при французском дворе, которые ему могло бы доставить положение его семьи, едет в Америку и после поражения при Бренди-Уайне* не теряет надежды на спасение своего нового отечества. Какой промышленник, торговавший тогда в этой самой Америке, мог бы соперничать с молодым генералом в славе и полезности? Разве Вашингтон не мог бы продаться Георгу III, как генерал Монк** продался Карлу II, и стать через это герцогом и миллионером? Он презрел такую карьеру и стал героем цивилизации.
* ()
** ()
Но если промышленник не всегда бывает героем, то по крайней мере он "верховный судья всякой деятельности". Г-н де Сен-Симон заявляет это, и, признаюсь, я не нахожу эту претензию совершенно неуместной. Какой-нибудь Самюэль Бернар или г-н Куттс весь день напрягают свой ум, чтобы установить, в каком месте Европы и Америки недостает денег и куда было бы выгодно быстро их перебросить.
Если я не уверен в том, что какой-нибудь банкир, проводящий жизнь среди своих маклеров и папок с мягкими корешками*, лучше всех на свете способен ценить нежные и возвышенные картины, которые отрывает в глубинах человеческого сердца гений Байона или Ламартина, то я не буду столь же суров отношении комической музы. Я придаю большое значение комедиям, разыгрываемым промышленниками. Развязку их составляет не ребяческая любовь и не какой-нибудь ничтожный брачный контракт, а быстрая нажива в несколько миллионов. Знайте, что сложность интриги соответствует значительности цели. Именно здесь будущие Мольеры почерпнут сюжеты для своих комедий. Им не придется выдумывать движущие силы; весь их талант пойдет на то, чтобы приспособить для сцены те интриги, которые пускаются ход их знаменитыми моделями. Как же могут люди, с таким успехом играющие комедию на жизненной сцене, быть плохими ценителями маленькой комедии, допущенной в наши театры, этой весьма несовершенной копии их ежедневных деяний?
* ()
Не прошло еще и ста лет с тех пор, как в одном из самых людных кварталов Парижа была разыграна комедия интриги, и разыграна с чрезвычайным искусством, ибо тут действительно понадобилось большое искусство. Люди, которых нужно было обмануть, не похожи были на Бартоло*; они вполне доказали это, нажив колоссальные состояния и прославившись на самых высоких постах. И все же они были обмануты на глазах всей Европы и даже Америки. В этой истории было все - и хитрый Дав**, и Кассандр, даже несколько дополнительных Кассандров. Была даже двойная интрига, plot and under plot, как в старых английских комедиях. Успех придал уверенность, и, кроме почтенных Бартоло, обманутых Давом с несравненной ловкостью, попытались, кажется, одурачить и персонаж, который, по словам г-на де Талейрана***, умнее кого бы то ни было,- г-жу Публику.
* (
Стендаль имеет в виду знаменитое финансовое предприятие Джона Лоу (1671-1729), организовавшего во Франции в 1716 году государственный банк и выпустившего огромное количество акций. Акции покупались всеми классами общества, имевшими возможность их приобрести, кое-кто сумел на этом заработать, но большинство после банкротства Лоу разорилось (1720).)
** ()
*** ()
После этого недавнего примера кто посмел бы отказать первым промышленникам Парижа, жертвам или героям этой милой пьесы, в талантах, необходимых для того, чтобы оценить комедию?
Итак, я думаю, вместе с журналами, продавшимися индустриализму, что промышленная деятельность создает людей, самых замечательных по своей добродетели*; но, кроме того, некоторые из промышленников могут быть настоящими судьями если не всякой другой деятельности, то во всяком случае деятельности Фигаро, Скапенов и других персонажей, очень известных своим искусством интриги и высоким почетом, которым они пользуются у публики.
* ()
Что представляет собой в сравнении с такими талантами какой-нибудь беспристрастный судья вроде Дюпона (депутата от Эры), живущего в тридцатишестифранковой комнате и, тем не менее, отказывающегося прибавить одно только слово к своей речи, которую он должен произнести на следующий день? Одно только это слово, вполне достойное само по себе и в то время очень модное, доставило бы ему в тот же день пятнадцать тысяч ливров ренты и самую лучшую должность для человека его профессии.
Разве может сравниться с ними какой-нибудь одураченный генерал Карно*, который умирает в нищете в Магдебурге после того, как был военным министром, руководившим четырнадцатью армиями по сто тысяч человек? Что в сравнении с ними,- пример, пожалуй, менее возвышенный,- какой-нибудь героический служака вроде генерала Бертрана, считающий своей обязанностью сопровождать своего несчастного государя на край света на ужасный остров и, может быть, на целые двадцать лет? Как бледнеют все эти заслуги перед подвигом, заключающимся в том, чтобы поручить двумстам конторщикам написать приказ о продаже по шестьдесят четыре франка того, что было куплено по пятьдесят пять, и поселиться изгнанником в лучшем квартале Парижа в двухмиллионном особняке! С каким сожалением такие таланты смотрят на Дюпона (от Эры) и на Дону**, идущих пешком по грязному бульвару! А если говорить об умственном превосходстве, то произносил ли когда-нибудь Руайе-Коллар*** **** речь, равную по силе диалектики небольшому договору в четыре параграфа*****, особенно когда третий из них противоречит первому, а договаривающиеся по честности или глупости соглашаются на то, чтоб этот договор остался тайным?
* ()
** ()
*** ()
**** ()
***** ()
Разве когда-нибудь г-н Дюпон (от Эры) пожертвовал двадцать тысяч франков на благотворительность, позаботившись о том, чтобы это было отмечено всеми газетами по очереди?
Но оставим насмешливый тон, неуместный в столь серьезном вопросе.
Как решается индустриализм требовать наибольшего почета и ставить себя выше Дюпона (от Эры), Карно, Бертрана, если даже в бескорыстии, даже в этой самой доступной добродетели, он только что подал новой республике столь странный пример?
Я понимаю, что индустриализм, который чувствует, очевидно, небольшую неловкость после некоторых операций и не отказался бы сочетать репутацию добродетели с поживой от займа, хочет прикинуться подлинной и добросовестной промышленностью. Но промышленность отвергает как его самого, так и его коварную лесть и больше всего боится разделить с ним его ужасную репутацию.
Да, я знал сотни честных негоциантов Лиона, Бордо, Руана, которые не пожелали бы участвовать ни в некоторых недавних операциях, ни в принесенных ими барышах, как бы ни были велики эти барыши. Они никому не поручают восхвалять свои занятия как единственно полезные, единственно добродетельные; но они обладают добродетелью, и репутацию абсолютной порядочности даже по отношению к своим конкурентам они предпочитают разнице между 76 и 80, даже если эта разница высчитывается с десятка миллионов.
Промышленники через несколько лет будут приносить большую пользу; использовав ту степень свободы, которую мы имеем, они изменят и улучшат всю торговлю Франции. Тогда люди будут предпочитать заработать четыре тысячи франков, чем получить их из бюджета. Фабрикант-миллионер не станет хлопотать о должности супрефекта.
Франция, более счастливая, чем Англия, не знает субституций. Через двадцать лет аристократы перестанут чувствовать отвращение к промышленности, и она докажет им, что полезно и приятно воспользоваться предоставленной нам свободой для того, чтобы увеличить свое состояние. Самый благородный маркиз, обладающий недвижимостью в два миллиона, с доходом не больше двадцати тысяч экю, продаст половину своих земель и поместит один миллион в мануфактуры, изготовляющие коленкор; это одно уже даст ему шестьдесят тысяч франков дохода. А тогда и этот дворянин сделается сторонником той небольшой свободы, которая необходима как для общественного кредита, так и для того, чтобы процветали все мануфактуры, а особенно мануфактура коленкора; он не только не будет требовать государственных переворотов, но станет бояться их.
Вот чем будет, может быть, полезна промышленность; она прельстит исконных врагов свободы, и мы будем наслаждаться этим величайшим из благ.
Только двумя средствами можно завоевать его: силой оружия, как сделали Кромвель и Боливар, или усовершенствованием разума. Этим вторым способом промышленность, поборница мира, может когда-нибудь победить правую партию и духовенство и привести нас к осуществлению Хартии*.
* ()
Но не будем заблуждаться. Разум - суровое божество; едва начинают служить ему, проповедуя заблуждение, как всемогущий разум перестает оказывать свое благодетельное влияние, и развитие культуры останавливается. Поэтому указать нашим крупным промышленникам, как нелепо каждую субботу объявлять себя высшим классом общества,- значит ускорить наступление счастья во Франции. В жизни каждого народа все классы бывают полезны в свою очередь. Если Греции удастся освободиться, в ней поселятся тысячи негоциантов; они ввезут туда зеркала, мебель красного дерева, эстампы, сукна и т. д.; но их ли мудростью будут созданы законы, благодаря которым процветет торговля? Их ли мужество уничтожит турок и даст возможность осуществить эти законы?
Шесть месяцев тому назад Санта-Роза был убит при Наварине; года не прошло с тех пор, как умер лорд Байрон на службе Греции. Какой промышленник пожертвовал бы всем своим состоянием этому высокому делу?
Мыслящий класс в этом году вписал Санта-Розу* и лорда Байрона в таблицы, в которые он заносит имена тех, кому суждено стать бессмертными. Вот солдат, вот вельможа; что в это время делали промышленники?
* ()
Один почтенный гражданин выписал овец из Тибета*.
* ()
Может быть, меня упрекнут в том, что я недостаточно часто приводил подлинные выражения "Producteur", если прочесть нижеследующее, то причины будут понятны.
"Producteur" № 1
()
Введение
"Журнал, который мы предлагаем вниманию публики, ставит своей целью развивать и распространять принципы новой философии. Эта философия, основанная на новом учении о человеческой природе, признает, что назначение человека на земном шаре - использовать и видоизменять внешнюю природу ради наибольшей своей выгоды; что средства его к достижению этой цели соответствуют трем видам способностей- физических, умственных и нравственных, составляющих человека; что, наконец, труд его в этом направлении развивается в постоянно возрастающей прогрессии, так как каждое поколение прибавляет свои материальные богатства к богатству исчезнувших поколений, так как все более полное, несомненное и позитивное познание естественных законов позволяет ему постоянно расширять и улучшать свою деятельность, так как все более точное понимание своего предназначения и своих сил приводит его к непрестанным улучшениям ассоциации, одного из самых могущественных его средств.
Рассматриваемая с этой точки зрения жизнь каждого индивидуума состоит из двух видов деятельности: один вид имеет своей задачей существование только самого индивидуума, между тем как другой имеет своим результатом развитие прогрессирующей деятельности рода и, таким образом, приводит к осуществлению его предназначения; отсюда различие между общей выгодой и частной выгодой - основание всякой морали.
Развитие и процветание народов и индивидуумов зависит от счастливой гармонии между этими двумя рядами явлений. Такое общественное устройство, при котором все наслаждения, удовлетворение всех потребностей индивидуума были бы также средством осуществления закона рода, есть предел (употребляем это выражение в математическом смысле), к которому всегда устремлены, никогда не достигая его, все теоретические и практические труды, ставящие своей целью установление этой гармонии. Принимая эту исходную точку, труды этой философии в области изучения прошлого сводятся к попытке открыть, какие учреждения, занятия и деятельность людей в каждую данную эпоху способствовали развитию цивилизации или были для нее помехой, какие способствовали этому прямо, какие косвенно, а также определить природу, продолжительность и степень этой пользы. Что касается будущего и настоящего, то эта философия хочет определить точно и подробно, познав и возведя в закон общие выводы истории, цель современной деятельности общества, характер соответствующих взаимоотношений между нравственностью и политикой и труды, которые должны их подготовить.
Эта философия считает, что из учреждений, трудов и поступков человека способствовали развитию цивилизации постоянно, непосредственно и все больше и больше только те, которые относятся к наукам, изящным искусствам и промышленности; что, напротив, все те, которые прямо не относятся ни к одной из этих трех видов деятельности, способствовали этому лишь опосредованно, и т. д., и т. д.".
1825.
|