Путешествие из Парижа в Рим

Спутники, с которыми я направляюсь в Рим, говорят, что в Санкт-Петербург надо ехать в январе, а в Италию - летом. Зима всюду подобна старости. Сколько бы ни было предосторожностей и средств против зла, оно все же остается злом, и тот, кто видел страну наслаждений только зимой, получит о ней далеко не полное представление.

Миновав отвратительнейшую страну на свете, которую глупцы называют прекрасной Францией, мы прибыли из Парижа в Базель, а из Базеля - в Симплон. Сотни раз мы испытывали желание, чтобы жители Швейцарии говорили по-арабски. Их страстная любовь к новеньким экю и к французской почте, где им щедро страну в наших глазах. Что сказать о Лаго-Маджоре, о Борромейских островах, об озере Комо? Нужно только пожалеть людей, которые не восхищаются ими безмерно.

Мы быстро проехали Милан, Парму, Болонью; достопримечательности этих городов можно осмотреть за шесть часов. Здесь начались мои обязанности чичероне. Два утра хватило на Флоренцию, три часа - на Тразименское озеро, по которому мы покатались на лодке, и вот, наконец, мы в восьми милях от Рима, через двадцать два дня после того, как выехали из Парижа. Мы могли бы совершить этот переезд в двенадцать или пятнадцать дней. Итальянская почта оказалась для нас очень удобной; мы, семеро господ и один слуга, приятно путешествовали, заняв одно легкое ландо и коляску. Двое других слуг едут дилижансом из Милана в Рим.

Дамы, с которыми я путешествую, предполагают целый год провести в Риме; он будет чем-то вроде нашей главной квартиры. Оттуда мы будем совершать экскурсии в Неаполь и по всей Италии, вплоть до Флоренции и Апеннин. Нас достаточно, чтобы составить маленькое общество по вечерам, а именно эти часы в путешествии довольно тяжелы. К тому же мы постараемся проникнуть в римские салоны.

Мы надеемся найти там итальянские нравы, которые в Милане и даже во Флоренции несколько испорчены подражанием Парижу. Мы хотим знать, каковы обычаи, с помощью которых жители Рима и Неаполя ищут свое каждодневное счастье. Конечно, наше парижское общество стоит выше, однако мы путешествуем, чтобы видеть что-то новое,- но не дикие племена, как любознательный смельчак, пробирающийся в горы Тибета или высаживающийся на островах Тихого океана. Мы ищем более тонких оттенков, мы хотим наблюдать обычаи, более близкие к нашей высокой цивилизации. Например, как живет в Риме или в Неаполе хорошо воспитанный человек с доходом в сто тысяч франков? Как проводят свои вечера молодожены, которые могут тратить только четверть этой суммы?

Чтобы выполнять хоть сколько-нибудь достойно свои обязанности чичероне, я указываю на вещи, заслуживающие внимания, но я самым настойчивым образом сохраняю за собою право не выражать своего мнения. Только к концу нашего пребывания в Риме я попрошу моих друзей более внимательно взглянуть на некоторые произведения искусства, достоинства которых трудно заметить, проведя всю свою жизнь среди красивых домов на улице Матюрен и цветных литографий. Не без трепета я произношу первую свою хулу; больше всего мешают восхищаться римскими фресками те картины, которые видишь в Париже. Я записываю здесь только собственные свои мысли и ни в коем случае не впечатления тех милых людей, с которыми я имею счастье путешествовать.

Все же я буду придерживаться принятого нами порядка, так как при некоторой систематичности можно довольно скоро разобраться в бесконечном множестве любопытных вещей, находящихся в Вечном городе. Каждый из нас надписал следующие заглавия на каждой из шести страниц своей записной книжки путешественника:

1. Античные развалины: Колизей, Пантеон, триумфальные арки и т. д.

2. Лучшие произведения живописи: фрески Рафаэля, Микеланджело и Аннибале Карраччи (в Риме мало произведений двух других великих живописцев - Корреджо и Тициана).

3. Лучшие произведения новой архитектуры: собор св. Петра, палаццо Фарнезе и т. д.

4. Античные статуи: "Аполлон", "Лаокоон",- которые мы видели в Париже.

5. Лучшие произведения двух скульпторов нового времени - Микеланджело и Кановы, "Моисей" в Сан-Пьетро-ин-Винколи и гробница папы Редзонико в соборе св. Петра^*.

^* (Гробница папы Редзонико в соборе св. Петра - работа Антонио Кановы.)

6. Государственный строй и нравы, которые являются его следствием.

Государь этой страны обладает самой неограниченной властью и в то же время руководит своими подданными в самом важном деле их жизни - в деле загробного спасения.

Этот государь в юности не бывает принцем. В течение первых пятидесяти лет своей жизни он ухаживает за людьми, более могущественными, чем он. Обычно он приходит к власти, когда другие оставляют ее, в семидесятилетнем возрасте.

Придворный папы всегда надеется занять место своего господина - обстоятельство, которого не существует при другом дворе. В Риме придворный стремится не только понравиться папе, как немецкий камергер хочет понравиться своему князю,- он хочет также получить его благословение. Индульгенцией in articulo mortis^* владыка Рима может даровать своему камергеру вечное спасение. Это не шутка. Римляне XIX столетия совсем не такие неверующие, как мы; в юности они могут питать некоторые сомнения относительно религии, но в Риме очень мало деистов. Их встречалось там много до Лютера, бывали даже атеисты. Папы после этого великого человека, испугавшись, стали серьезно следить за воспитанием. Крестьяне так проникнуты католицизмом, что в их глазах ничто в природе не совершается без чуда.

^* (Перед лицом смерти (лат.).)

Град всегда идет для того, чтобы наказать соседа, который поленился украсить цветами крест, стоящий на краю его поля. Наводнение есть предуведомление свыше, которое должно обратить на путь истинный целую округу. Если молодая девушка умирает в августе от лихорадки,- это наказание за ее любовные похождения. Священник старается внушить это каждому своему прихожанину.

Эта великая суеверность деревенских людей передается высшим классам через нянек, горничных, прислугу всякого рода. Молодой шестнадцатилетний римский маркезино - самый робкий из людей^*; он отваживается разговаривать только со своей прислугой; он гораздо глупее своего соседа, сына сапожника или торговца эстампами.

^* (См. "Гувернер в затруднительном положении"^**, очень веселую комедию графа Жиро. Те, кто переделывал ее для парижской публики, испугались наших ханжеских нравов и заменили веселость остроумием.)

^** ("Гувернер в затруднительном положении". - Комедия графа Джованни Жиро в 1823 году была переведена на французский язык.)

Жители Рима, на глазах у которых совершаются все нелепые поступки кардиналов и других знатных лиц папского двора, отличаются значительно более просвещенным благочестием: всякого рода аффектация тотчас же карается сатирическим сонетом^*.

^* (Ср. сонет о кардиналах последнего назначения; десять лиц охарактеризованы в шестнадцати стихах.)

Итак, у папы две совершенно различные власти: как священник, он может даровать вечное блаженство человеку, которого он может умертвить своей властью государя^*. Страх, который Лютер внушил папам в XVI веке, был так велик, что, будь Папская область удаленным от континента островом, народ там был бы доведен до того состояния нравственного рабства, которое имело место в древнем Египте и в Этрурии, а в наше время наблюдается в Австрии. Войны XVIII века не позволили превратить итальянского крестьянина в скота.

^* (История бедного молодого человека, который был mazzo-lato (четвертован - тал.) у Порта-дель-Пополо в 1825 году. Он был невиновен. Подробности казни Беатриче Ченчи в 1599 году; доброта Климента VIII, который в то время занимал престол; старания этого папы о том, чтобы дать ей отпущение как раз в нужный момент.)

Благодаря счастливой случайности папы, правившие после 1700 года, были людьми достойными. Ни одно европейское государство не может представить подобного списка за эти сто двадцать девять лет. Благие намерения, умеренность, здравомыслие и даже таланты людей, занимавших престол в течение этого периода, выше всяких похвал.

У папы только один министр - il segretario di stato^*, который почти всегда располагает властью первого министра. За истекшие сто двадцать девять лет только один segretario di stato был, несомненно, плох - это кардинал Кошия при Бенедикте XIII, и недаром он девять лет провел в крепости св. Ангела.

^* (Государственный секретарь (итал.).)

Никогда не следует требовать от правительства героизма; Рим больше всего боится духа исследования, который может привести к протестантизму; поэтому искусство мыслить никогда здесь не поощрялось, а при случае даже преследовалось. После 1700 года Рим дал много хороших знатоков древности. Последний по времени, Квирино Висконти^*, известен всей Европе и заслуживает своей славы. По моему мнению, это человек единственный в своем роде. В этой стране появились два великих поэта: Метастазио^**, которому мы во Франции не отдаем должного, и в наши дни Винченцо Монти (автор "Басвилианы"), умерший в Милане в 1828 году. Их произведения отлично изображают эпоху. Оба они были очень благочестивы.

^* (Квирино Висконти (1751-1818) - один из крупнейших итальянских ученых, долгое время живший во Франции и там же умерший.)

^** (Метастазио - поэт и драматург, многие драмы которого послужили либретто для опер.)

Для мирян поприще честолюбия здесь закрыто. В Риме есть свои князья, но их имен не найти в местном королевском альманахе ("Notizie" Кракаса), а если они и встречаются, то только как отправляющие какую-нибудь благотворительную неоплачиваемую должность, не связанную с какой бы то ни было государственной властью, вроде тех должностей, которых министр Корбьер^* лишил герцога де Лианкура.

^* (Корбьер (1767-1853) - министр внутренних дел в кабинете Виллеля, один из самых крайних реакционеров. Герцог де Ларошфуко-Лианкур - французский политический деятель, во время министерства Виллеля примкнувший к оппозиции. Он был крупным филантропом и занимал 17 неоплачиваемых должностей филантропического характера. Корбьер лишил его всех этих должностей, считая его деятельность слишком либеральной и опасной для монархии.)

Если бы система народного представительства не влекла за собою духа исследования и свободы печати, то какой-нибудь честный папа, вроде Ганганелли или Ламбертини, даровал бы своим народам одну палату для утверждения бюджета.

Тогда нужно было бы иметь способности, чтобы стать tesoriere - так называется министр финансов. В эту палату могли бы войти десять депутатов от городов, двадцать римских князей и все кардиналы. Когда-то эти господа были папскими советниками.

Есть опасность, что здесь вспыхнет жестокая гражданская война, как только девятнадцать миллионов итальянцев увидят, что Австрия, которая представляется им чем-то вроде людоеда, втянута в какую-либо длительную войну; тогда обе партии обратят свои взоры к королю Франции.

Рим - государство деспотическое, но должности здесь пожизненные, и никого никогда с них не смещают. При Льве XII все переменилось благодаря карбонаризму и господину Меттерниху. В Равенне и в Форли царствует террор. Самые выдающиеся люди - в тюрьме или в изгнании. Флоренция - это оазис, где все бедные преследуемые итальянцы ищут убежища. Те, у кого совсем нет средств, едут на Корсику.

Рим можно осматривать двумя способами: 1) можно изучать все, что есть интересного в одном квартале, и затем переходить к другому; 2) или же каждое утро искать тот род красоты, к которому чувствуешь влечение, вставая поутру. Мы изберем второй способ. Как истинные философы, мы ежедневно будем делать то, что нам покажется наиболее приятным в этот день,- quam minimum credula postero^*.

^* (Как можно меньше доверяясь следующему^** (лат.).)

^** ("Как можно менее доверяясь следующему". - Последний полустих из оды Горация "К Левконое" (книга I, ода XI).)

В шестой раз въезжаю я в Вечный город, и все же душа моя глубоко взволнована. У людей претенциозных с незапамятных времен установился обычай волноваться при въезде в Рим, и мне почти стыдно за то, что я только что написал.

Предполагая провести здесь не один месяц, мы потратили несколько дней, как дети, осматривая все то, что нам казалось любопытным. Приехав, я прежде всего посетил Колизей, мои друзья отправились в собор св. Петра, на следующий день мы бегло осмотрели музей и stanze (или комнаты) Рафаэля в Ватикане. Проходя мимо произведений, подписанных знаменитыми именами, мы испугались их количества и бежали из Ватикана: удовольствие, которое он предлагал нам, было слишком серьезным. Сегодня, чтобы взглянуть на город Рим и гробницу Тассо, мы поднялись на Сант-Онофрио. Великолепное зрелище! Оттуда мы заметили палаццо Монте-Кавалло на другой стороне Рима и отправились туда. Потом нас привлекли великие названия: Санта-Мария-Маджоре и Сан-Джованни-ди-Латерано. Вчера, в дождливый день, мы осмотрели галереи Боргезе и Дориа и статуи на Капитолии. Несмотря на необычайную жару, мы беспрерывно в движении; мы словно алчем все повидать и каждый вечер возвращаемся домой страшно утомленные.

Сегодня утром, выйдя из дому, чтобы осмотреть какой-то знаменитый памятник, мы остановились на дороге перед великолепными развалинами, а затем перед красивым палаццо, в который и вошли. В конце концов мы направились куда глаза глядят. Мы наслаждались тем, что, находясь в Риме, располагаем полнейшей свободой, не думая о том, что нам нужно что-то осматривать.

Жара необычайная. С раннего утра мы усаживаемся в экипаж, к десяти часам укрываемся в какой-нибудь церкви, где находим прохладу и мрак. Сидим в молчании на деревянной скамье, с запрокинутой на спинку головой, и нам кажется, что наша душа порывает со всем земным словно для того, чтобы с глазу на глаз созерцать прекрасное. Сегодня мы укрылись в Сант-Андреа-делла-Валле, у фресок Доменикино, вчера - в Санта-Прасседе.

Безумие первых дней немного улеглось. Мы хотим осматривать памятники во всех подробностях. Так они доставят нам теперь больше удовольствия. Завтра утром мы отправимся в Колизей и не уйдем оттуда, пока не осмотрим всего, что полагается в нем видеть.

3 августа мы проехали по заброшенным полям и огромной пустыне, простирающейся на много миль вокруг Рима. Вид местности великолепен; это не голая равнина, здесь всюду растительность. На каждом шагу привлекают внимание какой-нибудь остаток акведука или развалины гробницы, сообщающие Римской Кампанье характер несравненного величия. Красоты искусства усиливают впечатление от красот природы и не дают вам пресытиться, а ведь пресыщение особенно портит удовольствие от пейзажей. Часто в Швейцарии через мгновение после самого острого восхищения неожиданно вами овладевает скука, здесь же мысль, занята воспоминанием о великом народе, которого уже не существует. То вы словно испуганы его могуществом и видите, как он опустошает землю; то вы сострадаете его бедствиям и длительному упадку. Пока вы грезите об этом, лошади сделали четверть мили; вы обогнули холм, вид местности изменился, и душа вновь восхищена чудеснейшими пейзажами. Salve magna parens rerum^*.

^* (Привет тебе, великая родительница всего сущего! (лат.))

3 августа у нас не было времени отдаваться этим чувствам. Мы были взволнованы куполом св. Петра, вздымавшимся на горизонте; мы боялись, что приедем в Рим только к ночи. Я поговорил с почтальонами, желтыми и полумертвыми беднягами, страдающими лихорадкой; вид экю вывел их из оцепенения. Наконец, когда солнце уже заходило за собором св. Петра, они задержали лошадей на Виа Кондотти и предложили нам остановиться у Франца, поблизости от Пьяцца ди Спанья. Мои друзья наняли квартиру на этой площади: здесь ютятся все иностранцы.

Вид такого количества скучающих фатов испортил бы мне впечатление от Рима. Я стал искать глазами какое-нибудь окно, из которого можно было бы обозреть весь город. Я был у подножия Пинчо; я поднялся по огромной лестнице Тринита-де'Монти, которую недавно Людовик XVIII роскошно реставрировал, и нанял квартиру в доме, в котором когда-то жил Сальватор Роза, на Виа Грегориана. Сидя за столом, на котором я пишу, я вижу три четверти Рима, а прямо передо мной, на другой стороне города, величественно возвышается купол св. Петра. Вечером, на закате, я вижу солнце сквозь окна купола св. Петра, а полчаса спустя этот изумительный купол вырисовывается на чистом фоне оранжевых сумерек, и над ним в вышине неба загорается звезда.

Ничто на земле не может сравниться с этим зрелищем. Душа растрогана и восхищена, тихое блаженство переполняет ее. Но мне кажется, для того чтобы быть на высоте этих переживаний, нужно в течение долгого времени любить и знать Рим. Их не поймет молодой человек, которого никогда еще не постигало несчастье.

Вечером 3 августа я был так взволнован, что не мог торговаться, и уплатил за свои две комнаты на Виа Грегориана гораздо больше их стоимости. Но в такой момент можно ли думать о подобных мелочах? Солнце садилось, в моем распоряжении было всего несколько минут; я поспешил заключить сделку, и открытая коляска (таковы местные фиакры) быстро помчала меня к Колизею. Это прекраснейшие из развалин; здесь все полно величия древнего Рима. Воспоминания из Тита Ливия нахлынули на меня; предо мною предстали Фа-бий Максим, Публикола, Менений Агриппа. Есть на свете храмы и кроме собора св. Петра; я видел собор св. Павла в Лондоне, Страсбургский, Миланский собора Санта-Джустина в Падуе, но никогда я не видел ничего равного Колизею.

Мой хозяин украсил цветами маленький бюст Наполеона, стоящий в моей комнате. Мои друзья решили остаться в своих квартирах на Пьяцца ди Спанья, у лестницы, ведущей к Тринита-де'Монти.

Предположите, что два хорошо воспитанных человека путешествуют вместе по свету; каждый из них охотно жертвует ради другого своими планами дня, и к концу путешествия оказывается, что они постоянно стесняли друг друга.

Если несколько человек желают осматривать город, они могут условиться встречаться по утрам в известный час, чтобы выйти вместе. Никто никого не ожидает; предполагается, что отсутствующие имеют основания для того, чтобы провести утро в одиночестве.

В дороге уславливаются, что тот, кто втыкает булавку в воротник своего костюма, становится невидимым; с ним не заговаривают. Словом, каждый из нас может, не нарушая правил вежливости, совершать, по своему усмотрению, прогулки по Италии и даже вернуться во Францию - такова наша хартия, написанная и подписанная сегодня утром в Колизее, в третьем ярусе портиков, на деревянном кресле, поставленном там каким-то англичанином. При помощи этой хартии мы надеемся остаться такими же друзьями по возвращении из Италии, какими были, отправляясь туда.

Один из моих спутников - человек очень благоразумный, добрый, покладистый и веселый; это немецкий характер. К тому же у него твердый и тонкий ум, которого ничем не ослепишь; но иногда он в течение целого месяца забывает пользоваться своим замечательным умом. В обыденной жизни он мог бы показаться ребенком. Мы зовем его Фредериком, ему сорок шесть лет.

Полю нет и тридцати. Это очень красивый человек, чрезвычайно остроумный, любящий остроты, антитезы, быстрый звон скрещивающегося в разговоре оружия. Думаю, что в его глазах лучшая книга на свете - "Мемуары" Бомарше. Невозможно быть остроумнее и приятнее. Величайшие бедствия скользнут по нему, а он и бровью не поведет. Он думает о наступающем годе не больше, чем о прошедшем пять лет тому назад. Он хочет познакомиться с изящными искусствами, о которых ему столько говорили. Но мне кажется, что он их понимает не лучше Вольтера.

Не знаю, упомяну ли я снова в своих записках о Поле и Фредерике. Записки эти были у них в руках больше месяца. Не знаю, прочли ли они их до конца, но в обоих портретах они нашли сходство. С нами есть еще два путешественника с довольно серьезным складом ума и три женщины, одна из которых понимает музыку Моцарта. Я уверен, что ей понравится Корреджо. Рафаэль и Моцарт имеют общее в том, что каждая из фигур Рафаэля, как и каждая мелодия Моцарта, в одно и то же время драматична и приятна. В фигурах Рафаэля столько грации и красоты, что чувствуешь большое удовольствие, рассматривая каждую из них отдельно, а в то же время она тесно связана с сюжетом. Это камень в своде, который вы не можете удалить, не нарушив прочности свода.

Я сказал бы путешественникам: приехав в Рим, не позволяйте отравлять себя никакими чужими мнениями, не покупайте никаких книг: возраст любознательности и учености и без того слишком скоро сменит возраст чувств; поселитесь на Виа Грегориана или хотя бы на четвертом этаже какого-нибудь дома на Пьяцца ди Венеция в конце Корсо; избегайте встреч и тем более общения с любопытными. Если вы будете каждое утро осматривать памятники столь отважно, что наконец соскучитесь по обществу, то вы в конце концов начнете понимать искусство, даже если душу вашу опустошило мелкое тщеславие салонов.

Как только вы приехали в Рим, садитесь в коляску и в зависимости от того, хотите ли вы наслаждаться красотой дикой и грозной или изящной и отделанной, прикажите везти себя в Колизей или к собору св. Петра. Если вы отправитесь туда пешком, вы никогда не доберетесь до цели из-за любопытных вещей, которые встретите на пути. Вам не нужен никакой путеводитель, никакой чичероне. За пять или шесть дней ваш кучер доставит вас в двенадцать мест, которые я вам сейчас укажу:

1. Колизей или собор св. Петра.

2. Лоджии и залы Рафаэля в Ватикане.

3. Пантеон и затем одиннадцать колонн, остатки базилики Антонина Пия, из которых в 1695 году Фонтана соорудил дом сухопутной таможни. Сюда-то вас и привозят при въезде в Рим, если ваш консул не выслал вам во Флоренцию соответствующий пропуск. Тут вы скучаете и раздражаетесь в течение трех часов.

Однажды я оставил веттурино, передав ему мои ключи, и, словно гуляя, вошел в Рим через Порта-Пиа.

Нужно идти по дороге за стенами, в левую сторону от Порта-дель-Пополо, вдоль Муро-Торто.

4. Мастерская Кановы и главные статуи этого великого человека, рассеянные в церквах и палаццо: "Геракл, бросающий Лихаса в море" в красивом палаццо банкира Торлонии, герцога Браччано на Пьяцца ди Венеция, в конце Корсо; гробница Ганганелли в Санти-Апостоли; гробницы папы Редзонико и Стюартов в соборе св. Петра; статуя Пия VI перед главным алтарем. Нужно приучиться осматривать в церкви только то, ради чего вы в нее пришли.

5. "Моисей" Микеланджело в Сан-Пьетро-ин-Винколи, "Христос" в Минерве, "Пьета" в соборе св. Петра, в первой капелле направо от входа. Все это покажется вам весьма некрасивым, и вы будете удивлены похвалой, с которой я о них здесь говорю.

6. Базилика Сан-Паоло в двух милях от Рима, в направлении к Остии. Обратите внимание на пирамиду Цестия при выходе из городских ворот. Этот Цестий был финансистом, вроде президента Эно^*. Он жил во времена Августа.

^* (Президент Эно (1685-1770) - французский историк, поэт и драматург, президент провинциального парламента. Он был очень богат, так как получил о г своего отца-откупщика огромное состояние.)

7. Развалины терм Каракаллы, а на обратном пути, на Пьяцца Навичелла, церковь Сан-Стёфано-Ротондо; колонна Траяна и остатки базилики, открытой у ее подножия в 1811 году.

8. Фарнезина, поблизости от Тибра, на правом его берегу, на этрусской стороне. Там находятся фрески "История Психеи", написанные Рафаэлем. Пойдите посмотреть галерею Аннибале Карраччи в палаццо Фар-незе и "Аврору" Гвидо в палаццо Роспильози на Пьяцца Монте-Кавалло.

9. Очень близко оттуда церковь Санта-Мария-дельи-Анджели, построенная Микеланджело, великолепная архитектура. Статуя св. Терезы в Санта-Мария-делла-Виттория и на обратном пути красивая церковка, называющаяся Новициато-деи-Джезуити.

10. Вилла Мадама на склоне Монте-Марио. Это - прекраснейшее, что создал Рафаэль в архитектуре. На обратном пути осмотрите виллу папы Юлия, в полумиле от Рима, около Порта-дель-Пополо. Сходите рядом взглянуть на пейзаж у Аква Ачетоза. Король баварский поставил здесь скамью.

11. Галереи Боргезе, Дориа, Шарра и папская галерея в третьем этаже Ватикана.

12. Если вы чувствуете себя расположенным осматривать статуи, посетите музей Пио-Клементино (в Ватикане) или залы Капитолия. Умники, стоящие здесь у власти, позволяют открывать эти залы только раз в неделю, а между тем если жители Рима в состоянии выплачивать налоги и если к ним иногда попадают какие-нибудь экю, то только из рук иностранцев.

Хоть что-нибудь из перечисленного непременно должно вам чрезвычайно понравиться.

Посмотрите еще раз, что вас взволновало, ищите подобные же произведения. Это дверь, которую отворила вам природа для того, чтобы ввести вас в храм искусств. В этом весь секрет таланта чичероне.

Колизей можно обозревать с трех или четырех совершенно различных пунктов. Самое, пожалуй, прекрасное зрелище открывается любителю с арены, где сражались гладиаторы: гигантские руины обступают его со всех сторон. Что меня волнует больше всего - это чистейшее голубое небо, которое видишь сквозь окна верхней части здания на северной стороне.

В Колизее нужно быть одному: часто вам мешает молитвенный шепот благочестивых паломников, которые группами в пятнадцать - двадцать человек совершают остановки посреди своего "крестного пути", или капуцин, который со времен Бенедикта XIV, реставрировавшего это здание, проповедует здесь каждую пятницу. Целый день, кроме часа сьесты или воскресений, здесь работают каменщики, которым помогают каторжники,- постоянно приходится восстанавливать какую-нибудь часть обрушивающихся развалин. Но в конце концов к этой странной картине привыкаешь, и она уже не мешает вам предаваться мечтаниям.

В кулуары верхних этажей поднимаешься по довольно хорошо реставрированным лестницам. Но если идти без гида (а в Риме все чичероне портят удовольствие), то рискуешь ступить ночью на своды, которые сильно размыты дождем и могут обвалиться. Достигнув верхнего яруса развалин все с той же северной стороны, видишь прямо перед собой, за большими деревьями почти на такой же высоте, Сан-Пьетро-ин-Винколи - церковь, знаменитую гробницей Юлия II и "Моисеем" Микеланджело.

Если смотреть на юг, то можно различить поверх развалин амфитеатра, с этой стороны гораздо более низких, вдалеке на равнине великолепную базилику Сан-Паоло, пострадавшую от пожара в ночь с 15 на 16 июля 1823 года. Она наполовину скрыта длинными рядами кипарисов. Церковь эта была построена на том самом месте, где после мученической смерти был похоронен человек, чье слово породило тот огромный поток, который до сих пор под именем христианской религии примешивается ко всем нашим переживаниям. Сан святого, который когда-то был чрезвычайно почетным, теперь вредит св. Павлу. Этот человек оказал на человечество влияние куда большее, чем Цезарь или Наполеон. Подобно им, он рисковал своей жизнью ради наслаждения властвовать. Но опасность, которой он подвергался, не была так великолепна, как опасность, которой подвергается воин.

На вершине развалин Колизея живешь одновременно с Веспасианом, который выстроил его, со св. Павлом и с Микеланджело. Веспасиан, торжествуя победу над иудеями, прошел по Виа Сакра поблизости от триумфальной арки своего сына Тита, которую евреи обходят еще до сих пор. Здесь же, совсем близко, находится арка Константина; она была выстроена уже архитекторами-варварами: в Риме и на Западе тогда начался упадок.

Я отлично знаю, что на такие чувства можно только намекнуть, но сообщить их нельзя. Где-нибудь в другом месте подобные воспоминания могли бы показаться пошлыми, но для путешественника, находящегося на этих развалинах, воспоминания эти необъятно широки и глубоко волнуют. Почерневшие от времени стены производят на душу такое же впечатление, как музыка Чимарозы, которая делает возвышенными и трогательными пошлые слова какого-нибудь либретто. Человек, созданный для искусства, вроде Ж.-Ж. Руссо, читая в Париже самое правдивое описание Колизея, непременно подумал бы, что автор его впадает в крайности и потому смешон; а между тем автор только и думал о том, как бы преуменьшить свои переживания, и боялся своего читателя.

Я не говорю о людях пошлых, созданных для того" чтобы восхищаться пафосом "Коринны"^*; но люди сколько-нибудь тонкие испытывают это основное несчастье XIX века: чуть только они заметят преувеличение, как тотчас же настраиваются на иронический тон.

^* ("Коринна" - роман г-жи де Сталь, посвященный описанию Италии, ее искусства и нравов.)

Чтобы дать хоть какое-нибудь представление об остатках этого огромного сооружения, более прекрасного, может быть, теперь, когда оно разваливается, чем прежде во всем его великолепии (в те времена это был только театр, а теперь это прекраснейший памятник римского народа), нужно было бы знать подробности жизни читателя. Описывать Колизей можно только устно, после полуночи, у какой-нибудь приятной дамы, в хорошем обществе, если она и окружающие ее женщины слушают вас с явным расположением. Сперва рассказчик принуждает себя к утомительному вниманию, потом он осмеливается проявить волнение; образы приходят толпой, и зрители духовным взором видят этот последний, еще живой памятник величайшего в мире народа. Римлян можно упрекнуть в том же, в чем упрекали Наполеона: они иногда совершали преступления, но никогда еще человек не достигал такого величия.

Какая глупость - говорить о том, что любишь! Чего можно достичь этим? Удовольствия от своего собственного волнения, возникшего на один момент, как отражение чужого волнения. Но какой-нибудь глупец, раздраженный тем, что говорите только вы один, произнесет насмешливое словцо, которое осквернит ваши воспоминания. Отсюда, может быть, происходит стыдливость настоящей страсти; люди пошлые не учитывают этой стыдливости, когда они разыгрывают страсть.

Читателю, который находится не в Риме, следовало бы взглянуть на литографию Колизея (г-на Лесюера) или по крайней мере на изображение его, помещенное в "Энциклопедии".

Там вы увидите овальный театр огромной высоты, совсем еще целый снаружи с северной стороны, но развалившийся с юга; он вмещал сто семь тысяч зрителей.

Внешний фасад описывает колоссальный эллипс; он украшен четырьмя архитектурными ордерами: два верхних этажа состоят из коринфских полуколонн и пилястров; ордер первого этажа - дорический, второго - ионический. Первые три ордера представлены колоннами, наполовину уходящими в стену, как в новом театре на улице Вантадур.

Мир не видел ничего столь же величественного; общая высота здания - 157 футов, а окружность снаружи - 1641 фут. Арена, на которой сражались гладиаторы, имеет 285 футов в длину и 182 фута в ширину. При дедикации Колизея Титом римский народ с удовольствием смотрел, как умирали там пять тысяч львов, тигров и других хищных животных и около трех тысяч гладиаторов. Игры длились сто дней.

Император Веспасиан начал постройку этого театра по возвращении своем из Иудеи; он заставил работать двенадцать тысяч пленных иудеев, но ему не удалось закончить здание; эта слава досталась в удел его сыну Титу, который посвятил его в 80 году н. э.^*.

^* (Посмотрите в парижском музее (№ 1047) картину Джулио Романо. На первом плане четко изображены церемония триумфа Веспасиана и Тита и триумфальная арка, под которой заставляли проходить пленных иудеев. Эта церемония для древних народов означала то же, что в наше время дать пощечину целой армии или подписать капитуляцию под Байленом^**.)

^** (Капитуляция под Байленом была подписана 22 июля 1808 года генералом Дюпоном. Армия генерала Дюпона была окружена отрядами испанских повстанцев и вынуждена была капитулировать Капитуляция эта считалась величайшим позором для французского оружия.)

Через четыреста сорок шесть лет после этого, то есть в год 526-й нашей эры, варвары Тотилы разрушили некоторые части здания, чтобы захватить бронзовые скрепы, державшие камни. Все каменные глыбы Колизея имеют широкие отверстия. Признаюсь, мне кажутся необъяснимыми многие произведенные варварами работы, целью которых, как говорят, были поиски сокровищ в громадах Колизея. После Тотилы это сооружение стало чем-то вроде общественных каменоломен, где в течение десяти веков богатые римляне добывали камни для постройки своих домов, бывших в средние века крепостями. Еще в 1623 году Барберини, племянники Урбана VIII, извлекли оттуда весь материал для своего огромного дворца. Отсюда и пословица: Quod поп fecerunt barbari fecere Barberini^*.

^* (То, чего не доделали варвары, сделали Барберини. Павел II приказал снести южную часть.)

На исходе средних веков был момент (1377 год), когда население Рима имело до тридцати тысяч человек; кардинал Спина вчера говорил даже, что до двенадцати тысяч; теперь в Риме сто сорок тысяч жителей. Если бы папы не вернулись из Авиньона, если бы Рим попов не был построен за счет древнего Рима, у нас было бы значительно больше памятников от времен-римлян; но христианская религия не вступила бы в такую тесную связь с красотой; мы не имели бы теперь ни собора св. Петра, ни стольких великолепных храмов, рассеянных по всей земле: собора св. Павла в Лондоне, св. Женевьевы и т. д. И сами мы, дети христиан, были бы менее восприимчивы к красоте. Может быть, еще в шестилетнем возрасте вы слыхали, как при вас с восхищением говорили о храме св. Петра в Риме.

Папы страстно полюбили архитектуру^*, это вечное искусство, которое так хорошо сочетается с религией страха; но благодаря римским памятникам они не увлекались готикой. Это была измена аду. Папы в молодости, прежде чем взойти на престол, восхищались остатками античности. Браманте создал христианскую архитектуру; Николай V, Юлий II, Лев X были людьми, достойными того, чтобы испытывать волнение перед развалинами Колизея и куполом св. Петра.

^* (Сейчас, когда чистейшая добродетель занимает престол св. Петра и лица, призванные к управлению народами, выделяются сочетанием благочестия и талантов, писателю-философу нет надобности уверять в своем почтении к существующей власти. Несмотря на свои ошибки, эта власть поддерживает законный порядок, а такой порядок в настоящее время является первой необходимостью общества. Может быть, большинству европейских народов понадобятся века, чтобы достигнуть той степени счастья, которою Франция наслаждается в царствование Карла X.- Р^**.)

^** (Французская буква "Р", стоящая в конце примечания, означает "Prudence" ("Осторожность"). Это примечание было явно написано Стендалем для цензуры, чтобы обеспечить себя от возможных преследований.)

В то время, когда Микеланджело, уже очень старый, работал над этой церковью, однажды зимой, после большого снегопада, его увидели разгуливающим среди развалин Колизея. Он пришел сюда настроить свою душу так, чтобы почувствовать красоты и недостатки своего собственного проекта купола св. Петра. Такова сила великой красоты: театр порождает замысел церкви.

Удовольствие путешественника почти совершенно пропадает, когда в Колизей приходят другие любопытные. Вместо того чтобы погрузиться в возвышающие и отрадные мечты, он, помимо собственной своей воли, наблюдает смешные особенности новоприбывших, и ему всегда кажется, что таких особенностей у них немало. Жизнь вновь становится тем, чем она бывает в салоне: невольно слушаешь всякий вздор, который они говорят. Если бы у меня была власть, я стал бы тираном: закрыл бы Колизей на время моего пребывания в Риме.

Согласно общему мнению, Веспасиан выстроил Колизей на том месте, где до этого были пруды и сады Нерона. Во время Цезаря и Цицерона это был почти что центр Рима. Колоссальная мраморная статуя Нерона в сто десять футов высотой была водружена перед этим театром; отсюда и название Colosseo. Другие утверждают, что это наименование происходит от поразительных размеров и колоссальной высоты этого сооружения.

У римлян, как и у нас, был обычай торжественно праздновать открытие какого-нибудь нового здания; дедикация театра ознаменовывалась необычайно торжественным драматическим представлением, дедикация навмахии сопровождалась битвою кораблей. Ристания колесниц, а чаще бой гладиаторов отмечали открытие цирка; охота на хищных зверей составляла дедикацию амфитеатра. Тит, как мы видели, выпустил на арену в день открытия Колизея огромное количество хищных животных, которые были здесь перебиты^*. Какое чудесное удовольствие для римлян! Если мы уже не способны к таким удовольствиям, нужно благодарить за это религию Христа.

^* (

 Ut fera quae nuper montes amisit avitos 
 Altorumque exul nemorum, damnatur arenae 
 Muneribus, commota ruit; vir murmure contra 
 Hortatur, nixusque genu venabula tendit; 
 Ilia pavet strepitus, cuneosque erecta theatri 
 Despicit, et tanti miratur sibila vulgi. 

)

^** (Как дикий зверь, недавно покинувший родные горы, и изгнанник дремучих лесов, приговоренный к играм арены, взволнованный, падает; между тем как человек поднимает его голосом и, опустившись на колено, протягивает к нему дротик; он же, устрашенный шумом, поднявшись, смотрит на ярусы амфитеатра и удивляется свисту столь великой толпы (лат.).)

Колизей почти целиком построен из глыб травертина - довольно скверного камня, пористого, как туф, желтовато-белого цвета. Его доставляют из Тиволи. Все римские памятники были бы гораздо приятнее с первого взгляда, если бы архитекторы имели в своем распоряжении прекрасный тесаный камень, употребляемый в Лионе или в Эдинбурге, или же мрамор, из которого построен цирк Полы (в Далмации).

В Колизее над арками дорического ордера видны древние номера; каждая из этих аркад служила дверью. Множество лестниц вело в верхние портики и к скамьям амфитеатра. Благодаря этому сто тысяч зрителей могли в несколько мгновений войти в Колизей и выйти из него.

Говорят, что Тит построил галерею, начинавшуюся от его дворца на Эсквилинском холме и позволявшую ему пройти в Колизей, не показываясь на улицах Рима. Она, вероятно, кончалась между двумя арками под номерами 38 и 39. Здесь можно заметить одну арку без номера (см. Фонтану, Нералько и Марангониуса).

Архитектор, строивший Колизей, дерзнул быть простым. Он не позволил себе загрузить его мелкими элегантными и пошлыми украшениями вроде тех, которые портят внутренний двор Лувра. Вкус римского общества не был испорчен празднествами и церемониями двора, подобного двору Людовика XIV (см. мемуары Данжо)^*. Король, который должен опираться на тщеславие, вынужден придумывать отличия и часто менять их. Сравните фраки Марли, придуманные Людовиком XIV (Сен-Симон)^**.

^* (...см мемуары Данжо...- Маркиз де Данжо (1638-1720) - придворный Людовика XIV, оставивший мемуары, заполненные мелкими происшествиями придворной жизни, подробностями этикета и т. п.)

^** (Сен-Симон, герцог (1675-1755) - автор замечательных мемуаров, в которых описаны двор Людовика XIV и последовавшего после смерти короля регентства.)

Римским императорам пришла в голову очень простая мысль - объединить в своем лине все административные должности, учреждавшиеся республикой по мере надобности. Они были консулами, трибунами и т. д. Здесь все просто и основательно; потому-то постоянно встречающиеся скрепления огромных блоков травертина производят изумительно грандиозное впечатление. Это впечатление, которое еще более усиливается воспоминаниями, возникает благодаря тому, что здесь нет никаких мелких украшений и внимание целиком поглощается величием этого великолепнейшего здания.

Место, на котором устраивались игры и зрелища, называлось ареной (arena), потому что в те дни, когда должны были происходить игры, земля здесь посыпалась песком. Говорят, что арена была прежде на десять футов ниже, чем теперь. Она была окружена стеной, достаточно высокой для того, чтобы львы и тигры не могли броситься на зрителей. То же самое можно видеть еще и теперь в деревянных театрах Испании, предназначенных для боя быков. В этой стене были сделаны отверстия, закрывавшиеся железными решетками. Через них выходили гладиаторы и хищные звери и выносились трупы.

Почетные места у римлян находились над стеной, окружавшей арену, и назывались podium^*; отсюда можно было наслаждаться выражением лиц умирающих гладиаторов и наблюдать малейшие подробности боя. Здесь были места весталок, императора и членов его семьи, сенаторов и крупнейших должностных лиц.

^* (Выступ, возвышенность (лат.).)

Позади подиума начинались скамьи, предназначенные для народа; эти скамьи делились на три категории, называвшиеся meniana. Первая состояла из двенадцати рядов, вторая - из пятнадцати; скамьи тут были мраморные. Скамьи третьей категории были, как полагают, деревянные. Здесь произошел пожар, и эта часть театра была реставрирована Гелиогабалом и Александром. Все ряды могли вместить восемьдесят семь тысяч зрителей; предполагают, что двадцать тысяч размещалось стоя, под портиками верхней, деревянной части.

Над окнами самого верхнего этажа можно различить отверстия, в которые, как предполагают, вставлялись балки от "велариума". На них были блоки и канаты, при помощи которых приводилось в движение множество огромных полотнищ, прикрывавших амфитеатр для защиты зрителей от солнечного жара. Что касается дождя, то я не понимаю, каким образом этот велариум мог защитить от тех ливней, какие бывают в Риме.

- Сооружения, которые можно было бы сравнить по величине с Колизеем, нужно искать на Востоке, среди развалин Пальмиры, Бальбека или Петры; но храмы эти поражают, не доставляя наслаждения. Хотя они и больше Колизея, они никогда не произведут такого же впечатления. Они сооружены согласно иным законам красоты, к которым мы не привыкли. Цивилизации, создавшие эту красоту, исчезли.

Эти огромные храмы, построенные или высеченные в Индии или Египте, напоминают лишь о гнусном деспотизме; они не были предназначены для того, чтобы доставлять наслаждение благородным душам. Десятки или сотни тысяч рабов погибли от усталости, возводя эти изумительные сооружения.

Знакомясь подробнее с древней историей, мы найдем много царей, более могущественных, чем Агамемнон, много воинов, столь же доблестных, как Ахилл. Но эти новые имена не вызовут в нас никакого волнения. Вы читаете любопытные мемуары Бобера, восточного императора 1340 года. После минуты раздумья мысль ваша переходит к чему-то другому.

Колизей кажется нам величественным потому, что это - живое воспоминание о тех римлянах, история которых занимала нас в течение всего детства. Сердце улавливает связь между величием их деяний и величием этого сооружения. Какое другое место видело столь огромное сборище людей и такие торжества? Повелителя мира (а этим человеком был Тит) тут встречали радостными возгласами сто тысяч зрителей, а теперь - какая тишина!

Императоры предали мученической смерти в Колизее множество христиан, вступив в борьбу с проповедуемой св. Павлом новой религией, возвещавшей рабам и беднякам всеобщее равенство перед богом. Вот почему к этому зданию в средние века относились с большим благоговением; только благодаря этому оно не было окончательно разрушено. Чтобы помешать знатным вельможам добывать оттуда, как из каменоломни, камни - что они делали уже целые столетия,- Бенедикт XIV воздвиг вокруг арены четырнадцать маленьких ораторий, в каждой из которых была фреска, изображающая эпизод из "страстей господних". В восточной части развалин построили капеллу, в которой служат мессу; рядом с нею запертая на ключ дверь указывает выход на деревянную лестницу, ведущую в верхние этажи.

Выйдя из Колизея через восточную дверь по направлению к Сан-Джованни-ди-Латерано, вы находите маленькую кордегардию с четырьмя солдатами и огромный кирпичный аркбутан, сооруженный Пием VII для поддержания этой части внешнего фасада, грозившей обрушиться.

Впоследствии, когда у читателя пробудится вкус к таким вещам, я расскажу о гипотезах, предложенных учеными по поводу сооружений, найденных ниже нынешнего уровня арены Колизея при раскопках, произведенных по приказу Наполеона (с 1810 по 1814 год).

Я заранее прошу читателя верить в этих вопросах только тому, что ему покажется доказанным; иначе не получишь никакого наслаждения; трудно себе представить, до чего доходит самоуверенность римских чичероне.

Сколько счастливых утренних часов я провел в Колизее, укрывшись в каком-нибудь уголке этих огромных развалин! С верхних этажей видишь, как внизу, на арене, работают и поют папские каторжники. Звон их цепей сливается с пением птиц, мирных обитателей Колизея. Они взлетают сотнями, когда подходишь к густой растительности, покрывающей самые верхние кресла, где сидел когда-то народ - властелин мира. Мирное щебетание птиц, слабо звучащее в огромном здании, и глубокая тишина, от времени до времени его сменяющая, бесспорно, помогают воображению уноситься в древние времена... Испытываешь величайшее наслаждение, какое только может доставить память.

Мечтательность, которую я расхваливаю читателю и которая, может быть, покажется ему смешной,-

 Для сердца грустного то мрачная отрада.

Лафонтен.

Сказать по правде, это - единственное глубокое наслаждение, которое можно получить в Риме. Оно невозможно в ранней юности с ее сумасбродными надеждами. Если читатель, более счастливый, чем школьники конца прошлого века, не изучал в тяжких муках латыни в свои детские годы, мысль его, может быть, будет менее занята римлянами и деяниями их на земле; для нас же, в течение многих лет переводивших отрывки из Тита Ливия и Флора, воспоминания о них предшествуют всякому опыту. Флор и Тит Ливии рассказывали нам о знаменитых сражениях, а в восьмилетнем возрасте чего только не рисуешь себе, думая о сражении! Вот когда воображение действительно необузданно и когда образы, им создаваемые, грандиозны! Холодный опыт еще не обкромсал их очертаний.

После грез раннего детства такое впечатление, столь же грандиозное, устойчивое и торжествующее над всеми другими воспоминаниями, вызвали во мне только поэмы лорда Байрона. Как-то в Венеции я сказал ему об этом по поводу "Гяура"; он ответил мне: "Потому-то вы и видите в нем только едва уловимые очертания; как только житейское благоразумие коснется одного из моих образов, я оставляю его; я не хочу, чтобы читатель нашел у меня те же переживания, что и на бирже. Но вы, французы, существа легкомысленные, именно благодаря этой особенности, порождающей ваши недостатки и ваши добродетели, можете иногда вновь обрести наивное счастье детских лет. В Англии горькая необходимость трудиться постоянно напоминает о себе. Едва вступив в жизнь, молодой человек, вместо того чтобы читать поэтов или наслаждаться музыкой Моцарта, слышит голос унылой действительности, повелительно говорящий ему: "Работай по восемнадцать часов в день, иначе ты завтра же умрешь с голоду на улице!" 'Значит, образы "Гяура" должны противостоять опыту и воспоминаниям о реальной жизни. Покуда человек читает, он живет в другом мире; таково счастье несчастных народов... Но я удивляюсь тому, что вы, французы, веселые, как дети, можете оценить достоинства такого рода. Вы признаете прекрасным только то, что модно. Мои стихи у вас в моде, а через двадцать лет они покажутся вам смешными. Я разделю участь аббата Делиля"^*.

^* (Я разделю участь аббата Делиля.)

Не стану утверждать, что это точные слова великого поэта, беседовавшего со мной, пока гондола везла нас от Пьяццеты к Лидо.

Фраза, которую вы только что прочли,- последняя предосторожность, которую я принимаю для защиты себя от мелочной и придирчивой критики.

Помню, я имел смелость прочесть ему нотацию: "Как можно покупать любовь, будучи таким привлекательным, как вы?"

Эти римские мечтания, которые нам кажутся столь сладостными и заставляют нас забывать обо всех интересах практической жизни, можно обрести одинаково в Колизее или в соборе св. Петра, в зависимости от расположения нашего духа. Что касается меня, то если бы в минуты, когда я бываю погружен в эти мечты, мне сказали, что я - повелитель мира, я не соблаговолил бы встать, чтобы воссесть на престол,- я отложил бы это до другого времени.

Поль, самый приятный из наших спутников, недоволен Колизеем. Он говорит, что эти развалины наводят на него тоску или делают его больным.

Вот как надлежит пользоваться этим путеводителем: можно совершать те же прогулки, что и мы, и в таком случае читать книгу подряд, но можно также по колонтитулам отыскивать описание того памятника, который хочется видеть сегодня. Все искусство чичероне заключается в том, чтобы вести своих путешественников к памятникам, которые в данную минуту могут доставить им наибольшее наслаждение. Если, например, он начнет с фресок Микеланджело в Сикстинской капелле, то этого будет достаточно для того, чтобы навсегда внушить путешественникам отвращение к живописи,- конечно, если они французы.

Я не буду утомлять читателя, который и без того должен осмотреть столько вещей, именами множества посредственных художников. Я буду называть только тех, кто возвысился над званием ремесленника. Если любопытные пожелают узнать имена авторов стольких манерных статуй и нелепых картин, украшающих римские церкви, они найдут их в путеводителях Феа или Вази. Цель у этих господ была не та, что у меня; к тому же они боялись навлечь на себя неудовольствие.

Не буду называть также слишком незначительные произведения искусства: их с удовольствием можно было бы осматривать в Турине, Неаполе, Венеции, Милане; но в городе, где сосредоточены все остатки античности и столько памятников, воздвигнутых папами, названия их - лишний балласт для внимания, которое может быть употреблено с большей пользой.

Банделло, которого Генрих II сделал епископом Аженским (1550),- прекрасный новеллист, но, не знаю почему, он не пользуется заслуженной им славой. Он оставил девять томов чудесных новелл, может быть, слишком вольных; в них можно, как в зеркале, наблюдать нравы XVI века. В 1504 году Банделло находился в Риме^*. Он ничего не выдумывает, его новеллы основаны на истинных происшествиях. По ним можно видеть, что представлял собой Рим во времена Рафаэля и Микеланджело. При папском дворе было гораздо больше роскоши, остроумия и веселья, чем при дворе любого из европейских государей. Наименее варварским был двор короля Франциска I, и все же там можно было встретить много следов грубости. Сабля убивает ум.

^* (См. графа Мадзукелли Этот ученый из Брешии был человек рассудительный, с несколько тяжеловатым умом, к тому же он не хотел ссориться с правосудием. Граф Мадзукелли оставил превосходные статьи о большинстве знаменитых итальянцев средневековья Пиньотти, Муратори, Мадзукелли и Верри следует верить больше, чем всем другим новейшим историкам. Если, после того как вы прочли "Историю Тосканы" Пиньотти и "Историю Милана" Верри, всего 12 томов in-8°, любопытство ваше окажется возбужденным, а не утомленным, вы можете приняться за собрание подлинников, добросовестные выдержки из которых даны у Верри и Пиньотти.)

В те времена в Риме приветствовали всякого рода способности, даже ту, которая заключается в искусстве мыслить и правильно разрешать трудные вопросы. Здесь сочетались все удовольствия. Вежливость, считавшаяся безукоризненной, нисколько не мешала оригинальности ума. Советую путешественнику прочесть те несколько новелл Банделло, действие которых происходит в Риме; это избавит его от предрассудков, которые он мог почерпнуть у Роско, Сисмонди, Ботты и других новейших историков^*.

^* (Любители этих наивных, энергичных и правдивых изображений могут приобрести Novelliere, опубликованный Сильвестри в Милане в 1815 году, в 22 томах.)

Что касается меня, то я пытался сообщить как можно больше фактов. По-моему, пусть лучше читатель наткнется на не очень изящную фразу, но зато узнает о памятнике одной подробностью больше. Часто вместо более общего и потому менее опасного для автора выражения я пользовался точным словом. Это больше всего противоречит обычной практике XIX века. Но я придерживаюсь точного выражения, так как оно отчетливо сохраняется в памяти.

Если иностранец, придя в собор св. Петра, вздумает осматривать все, у >него начнется сильнейшая головная боль, и вскоре пресыщение и страдание сделают удовольствие невозможным. Отдайтесь только на несколько минут восхищению, которое внушает вам это великое, прекрасное, хорошо содержащееся сооружение, прекраснейший храм прекраснейшей религии на свете. Взгляните на два изумительных фонтана на площади - может ли самое веселое воображение представить себе что-нибудь более красивое? Разыщите в храме гробницу Климента XIII (Редзонико) работы Кановы. Благочестие папы, скорбь львов, красота колоссальной фигуры Гения, простота статуи Религии заслуживают всего вашего внимания. Может быть, у Кановы душа была недостаточно мрачной и сильной для того, чтобы создать голову католической Религии; может быть, также изящные формы, а главное, поза колоссального Гения немного отдают современным фатовством. Я предпочитаю ангелов в полурельефе на гробнице трех последних Стюартов; вот это, действительно, добрые гении, благодетельные посредники между неумолимой и вместе с тем беспредельной властью и существом столь слабым, как человек.

У гробницы Стюартов находится дверь на лестницу, ведущую под купол собора. Поднимитесь по ней, и вы окажетесь на площади маленького городка. К кресту взбираешься по лестнице, идущей между двумя сегментами купола. Зрелище, которое открывается на внутренность церкви под вами, приводит вас в трепет.

Возвращаясь к фасаду, позади колоссальных статуй, вы замечаете вдалеке Монте Альбано. После этого прекрасного зрелища спуститесь в подземные гроты, и вы найдете там статую гнусного Александра VI, единственного человека, которого можно было бы счесть за воплощение дьявола.

Выходя из собора, взгляните на архитектуру наружной стены, к западу, позади ризницы. После этого перейдите к чему-нибудь совершенно другому, отправляйтесь в сады Боргезе или на виллу Ланте. Если вы не станете придерживаться этого метода, вы сильно утомитесь и гораздо скорее почувствуете отвращение к восхищению. Это - единственное чувство, которого путешественник здесь может опасаться.

Если любопытный не боится этого, он подобен людям, утверждающим, что они никогда не скучают. Они не получили от неба, ценою нескольких неприятных минут, той страстной чувствительности, не обладая которой человек недостоин путешествовать по Италии.

Общество, а тем более общество, живущее мелкими дрязгами и пустой болтовней, вполне может предохранить вас от этого отвращения к восхищению. Сегодня утром, устав от возвышенного после осмотра собора св. Петра, Фредерик и я пребывали в каком-то летаргическом сне, пока наша коляска с Монте-Читорио (это римские фиакры) везла нас к палаццо Барбериии. Мы хотели посмотреть там портрет юной Беатриче Ченчи^*, шедевр Гвидо (он находится в кабинете князя Барберини).

^* (Портрет юной Беатриче Ченчи, которой Стендаль посвятил одну из своих "хроник", находящийся а палаццо Барберини, в течение всего XIX века приписывали Гвидо Рени. В последнее время это авторство оспаривается.)

Мы испытали истинное удовольствие, увидев снова на лестнице прекрасного античного льва в полурельефе. Можно ли сравнить этого льва с львами Кановы на гробнице Климента XIII? Такой трудный вопрос мог бы довести нас до головной боли. Мы ограничились легким удовольствием, которое доставляют картины. Я обратил внимание на портрет герцога Урбино работы Бароччи, манера которого напоминает пастель; в юности художник был отравлен и дожил затем до преклонных лет, все время хворая. Доставила нам удовольствие также женская голова работы Леонардо да Винчи. Рассудок принудил меня восхищаться знаменитой картиной Пуссена "Смерть Германика": умирающий герой просит друзей отомстить за его смерть и охранить его детей. Два портрета Форнарины работы Рафаэля и Джулио Романо являются поразительным примером того, как меняется стиль в зависимости от характера художника^*.

^*(Форнарина, портреты которой имеются в палаццо Барберини и Боргезе,- не та, которая послужила моделью для одного из самых прекрасных портретом в Трибуне Флорентийской галереи. Я искал точных сведений об этом в "Жизни Рафаэля"^**. Флорентийский портрет долгое время приписывали Джорджоне, но на нем стоит дата: 1512 г.,- а в это время великий венецианский художник уже умер. Портрет той же женщины, написанный Джорджоне, можно видеть в Моденской галерее.)

^** ("Жизнь Рафаэля", в которой Стендаль наводит справки,- по всей вероятности, работа Катремера де Кенси "Жизнь Рафаэля" (1824), которую Стендаль использовал, работая над своей незаконченной "Жизнью Рафаэля", или же анонимная "Жизнь Рафаэля", на которую Стендаль ссылается ниже.)

Огромный плафон Пьетро да Кортона в палаццо Барберини перенес нас в другой век, который был для изящных искусств тем же, чем век Делилей и Мармонтелей был для французской литературы.

Оттуда мы отправились в мастерскую г-на Тенерани. Он обладает талантом и даже некоторой оригинальностью. Utinam fuisset vis!^* Мы пообедали вместе с молодыми художниками, остроумными и живыми, у Лепри (шестьдесят два байокко, или три франка пять су за двоих), но салфетки были не очень чистые. Вечером великосветское общество у посла ***- восемь или десять кардиналов, столько же женщин, достойных внимания, на мой взгляд, по крайней мере. Остроумны и тонки замечания кардинала Спины. Если вдуматься, то можно найти в метких репликах этого porporato^** глубокомыслие Мирабо. У кардинала Грегорио больше одушевления, чем у самых милых наших соотечественников-французов, и не меньше ума; он сын Карла III, Carlos Tercero, этого необыкновенного человека, который столько дел совершил в Испании.

^* (О, если бы была сила! (лат.))

^** (Облаченного в пурпур (итал.).)

У остроумных людей в Риме есть brio^*, а у людей, родившихся в Париже, я встретил это свойство только один раз. Очевидно, лучшие люди этой страны презирают аффектацию; они охотно сказали бы: "Я остаюсь самим собой, тем лучше для вас". Славный кардинал Хефелин, несмотря на свои девяносто два года, постоянно бывает в свете и, как Фонтенель, занят тем, что говорит тонкие комплименты молодым женщинам. Я люблю твердый и живой характер кардинала Кавалькини, бывшего правителя Рима.

^* (Блеск (итал.).)

Разговор этих энергичных людей всегда оригинален, если только они достаточно образованны для того, чтобы ясно изложить свои мысли. У кардиналов одежда почти такая же, как у Бартоло в "Цирюльнике" Россини: черное платье с красными оторочками и красные чулки. Они много говорят о Россини и всегда обращаются к самым хорошеньким женщинам: г-жам Додуэл, Сорлофра, Мартинетти, Бонакорси. Г-жа До-дуэл - молодая римлянка из французской семьи Giraud (здесь произносят Жирао); ее очаровательная головка - воплощение итальянской миловидности. Джакомо делла Порта писал красивые головы женщин, подобных княгине Бонакорси, из-за которой люди кончали жизнь самоубийством. Княгиня Ланте, которая была красивейшей женщиной своего времени, теперь изяществом своего ума напоминает знаменитых женщин XVIII века, у которых любили встречаться Монтескье, Вольтер и Фонтенель.

Г-н де Лаваль - человек особенно любезный: он весел, обладает хорошим тоном и является отличным представителем своей нации - такой, какою она была когда-то. Г-н Италийский, русский посол,- философ школы великого Фридриха: большой ум и образование в сочетании с еще большей простотой; это мудрец вроде милорда Марешаля^* у Жан-Жака Руссо. Ему дали секретарей посольства, которые знают все, что происходит в Италии, и напоминают своим блестящим умом самых любезных людей века Людовика XV (история конклава Льва XII, на которого указал кардинал Североли).

^* (Милорд Марешаль.- Этим именем Жан-Жак Руссо называет Джорджа Кейта, губернатора Невшателя. Руссо говорит о нем в "Исповеди" Многие письма Руссо адресованы "милорду Марешалю".)

Никогда в жизни не забуду счастливых мгновений, которыми я обязан живому и причудливому уму графа К., но, увы, я боюсь повредить людям, упоминая их имена в недостаточно серьезной книге, которая идет своей прямой дорогой, не склоняясь ни перед какими предрассудками, независимо от того, исходят ли они слева или справа.

Невозможно встретить человека более приятного, чем г-н Фунчаль, португальский посол. Это оригинальный ум, изгоняющий скуку даже из дипломатического салона (в котором нельзя говорить о том, что в другом месте составляет обычную тему беседы). Впрочем, нет ничего менее дипломатического, чем вечера у римских послов: гости, кроме той группы, в которой находится посол, обсуждают все новости так же, как у Кракаса.

Где в Европе можно найти общество, подобное тому, участников которого я только что назвал? Каждый вечер встречаешь одних и тех же людей в разных салонах.

Прохладительные напитки превосходны, стены украшены десятком картин великих мастеров. Brio разговора располагает к тому, чтобы чувствовать их достоинство. Из вежливости к государю говорят при случае несколько слов в похвалу богу.

Притеснения, которые мы испытывали из-за наших паспортов в Модене и в других местах, внушили нам самые несправедливые предубеждения. Путешественники встречают со стороны г-на Аппони^* чистосердечие и весьма вежливое обхождение; можно было бы подумать, что говоришь с молодым венгерским офицером. После того как началась борьба между аристократией крови и аристократией денег, я не знаю ни одного салона в Европе, который можно было бы предпочесть римским салонам; сто безразличных друг другу людей, собравшись вместе, не могут доставить большего удовольствия друг другу. Это ли не совершенство светской жизни!

^* (Аппони - австрийский дипломат, венгр по происхождению, был послом в Риме с 1819 но 1826 год В феврале этого года он уже находился в Париже в качестве австрийского посла при дворе Карла X. Следовательно, в 1827 году (дата этой записи Стендаля) его в Риме уже не было. Стендаль здесь говорит, очевидно, по воспоминаниям 1823-1824 годов.)

Мы во Франции идем к свободе, но, право же, очень уж скучной дорогой. Наши салоны жеманнее и серьезнее, чем салоны Германии и Италии. Я отлично понимаю, что у нас салоны посещают для того, чтобы получить повышение по службе или улучшить положение в своей партии. В Риме - ничего подобного; здесь каждый хочет развлекаться, но лишь при двух условиях: не портя отношений со своим двором и не вызывая неудовольствия папы. Милейший граф Демидов^*, поссорившись с Львом XII, переехал во Флоренцию.

^* (Демидов, Николай Никитич (1773-1828) - известный русский богач и благотворитель.)

Я имел счастье получить пять или шесть приглашений полюбоваться драгоценными картинами, которых обычно не показывают. Я предполагаю, что эти шедевры были когда-то приобретены не очень законным путем или - что вероятнее всего - собственник их не хочет принимать в своей спальне каждую неделю по двадцать посетителей. Итальянец, любящий какую-нибудь картину, вешает ее перед своей кроватью, чтобы видеть ее при пробуждении, и его салон остается без украшений. Здесь ищут действительных удовольствий, а видимость никому не нужна^*.

^* (См. "Барон де Фенест", любопытный роман Агриппы А Обинье.)

Я забыл сказать, что сегодня вечером я должен был покинуть общество молодых женщин, чтобы отправиться слушать серьезного человека, рассказавшего мне всю историю Молиноса^*, который, перед тем как попасть в тюрьму, едва не был сделан кардиналом. История Молиноса до сих пор вызывает в Риме интерес так же, как в Париже министерство г-на де Серра^**. Вы, конечно, знаете, что Молинос был испанец и предлагал дамам любить бога, их покладистого любовника. Это учение было перенесено во Францию почтенной г-жой Гюийон, подругой Фенелона. Если бы Магдалина и Марфа, подруги Иисуса Христа, жили во времена Людовика XIV, их заключили бы в Бастилию. Бейль написал превосходную статью о мадмуазель Буриньон. Благодаря стараниям Молиноса многие римские дамы любили бога, как мадмуазель Буриньон. Эта любовь изумительно изображена в письмах св. Терезы; здесь есть страстная чувствительность, и никакой аффектации. Это полная противоположность современной поэме.

^* (Молинос (1640-1696) - испанский мистик и богослов, положивший начало квиетизму. Папа Иннокентий XI относился к нему весьма благосклонно, и только после настояний Людовика XIV книги Молиноса были осуждены церковью, а сам он заключен в тюрьму, где и умер.)

^** (Де Серр (1776-1824) - французский политический деятель, был министром с 1819 по 1821 год. Вначале придерживался либеральной политики, но затем решительно перешел на сторону реакции и утратил свою популярность среди либеральной части французского общества.)

Вчера вечером нас напугали лихорадкой. В августе, сказали нам, нужно переселяться на прелестные склоны Альбано, поднимающиеся, как вулканический остров, в южной части римской Кампаньи. Днем можно приезжать в Рим и осматривать памятники; можно даже по вечерам посещать салоны, но не следует бывать на открытом воздухе за час до захода и через час после восхода солнца. Все это, может быть, только предрассудок: многие больны лихорадкой, и она, конечно, ужасна, но избежишь ли ее, покинув Рим? Кавалер Италийский, русский посол, утверждает, что нет; ему восемьдесят лет, и он живет здесь лет двенадцать или пятнадцать. Большинство милых людей, которых мы видели вчера вечером, живет на холмах, к которым прилепились Фраскати, Кастель-Гандольфо, Гротта-Феррата и Альбано (там, например, обитает хорошенькая г-жа Додуэл). Один весьма любезный француз, поселившийся в Риме, помог нам снять красивую виллу поблизости от озера Альбано. Мы сняли ее на два месяца за очень умеренную цену. Едва заключив сделку, сегодня рано утром мы выехали туда под невероятным солнцем. Это настоящие тропики; кучер чуть было не отказался ехать. Ни единой зеленой травки в поле, все пожелтело и выгорело.

Мы испытали больше страха, чем неприятностей: наша коляска двигалась так быстро, что поднимала ветер. Едва достигнув подъема, мы почувствовали чудесный venticello^*, дувший с моря. В тот же момент мы увидели море не очень далеко от нас, с правой стороны; оно ярко-синего цвета; мы ясно различаем белые паруса судов, бороздящих его лазурь.

^* (Ветерок (итал.).)

Все мы в восторге от нашего нового помещения. У нас большие, великолепной архитектуры комнаты, которые ежегодно белят известью. Прежде чем лечь спать, я целый час при свете медной лампы на длинной ножке осматривал античные статуи, находившиеся в моей комнате. Если бы не огромный вес, я купил бы их и увез во Францию. Среди них есть великолепный Цезарь.

Из моего окна я мог бы бросить камень в озеро у Кастель-Гандольфо, а с другой стороны сквозь деревья мы различаем море. Лес, простирающийся отсюда до Фраскати, служит для нас живописным местом прогулок; весь день там держится очаровательная прохлада. Через каждые сто шагов нас поражает вид, напоминающий пейзажи на картинах Гаспры. Одним словом, все это можно сравнить с берегами озера Комо, только красота гораздо более мрачная и величественная.

Некоторые осторожные люди хотели напугать нас разбойниками, но один умный человек (кардинал Бенвенути) уничтожил их. Главный штаб этих господ находился в Фрозиноне, неподалеку отсюда; туда можно пройти по лесу, не выходя на равнину. Стать разбойником в этой стране называется "уйти в лес" ("prendere la macchia"), быть разбойником - "esser alia macchia". Правительство довольно часто заключает соглашения с этими людьми и потом не держит своего слова. Какой-нибудь французский или английский генерал мог бы за полтора года цивилизовать эту страну, а затем она стала бы столь же почтенной, сколь неинтересной, чем-нибудь вроде Нью-Йорка.

Как всякий порядочный человек, я желаю (особенно когда становлюсь жертвой притеснений итальянской полиции), чтобы на всем земном шаре было законное нью-йоркское правительство; но в столь благонравной стране скука через несколько месяцев положила бы конец моему существованию.

В 1823 году в Неаполе я встретился с одним благоразумным человеком, который все время трепетал, как бы у него не украли восемнадцать сорочек, находившихся в чемодане. Мы гарантировали себя от подобных неприятных чувств: у нас очень мало денег и часы стоимостью в тридцать шесть франков; мы ничего не запираем на ключ. К этим предосторожностям всегда следует прибегать в диких странах. В Англии нас чтили за красоту наших часов и золотых безделушек, положенных на somno^*. Соверены, поблескивавшие в наших кошельках, явно увеличивали уважение к нам: в странах аристократических нужно выставлять богатство напоказ, здесь нужно его скрывать. Большинство англичан не принимает этих мер предосторожности, и в Италии их обкрадывают. Иногда они, как тот красивый молодой человек, который был убит вместе со своей женой неподалеку от Неаполя, считают делом своей чести сопротивляться разбойникам и стреляют из карманных пистолетов в четырех или пятерых хорошо вооруженных мошенников.

^* (Ночной столик (итал.).)

Особенность англичан - бороться с препятствиями. Мы, французы, у которых нет этого качества, решили смеяться над мелкими кражами, вместо того чтобы устраивать сцены в трактирах. В Италию приезжаешь только один раз; нужно пожертвовать двадцатью пятью луидорами, быть готовым к двадцати пяти мелким кражам и ни в коем случае не сердиться. Ride si sapis^*. Эта превосходная мысль принадлежит Фредерику.

^* (Смейся, если можешь (лат.).)

Мы прошли чудесными тропинками по лесу от Кастель-Гандольфо до Фраскати и принялись осматривать виллы Браччано, Конти, Мондрагоне, превращающиеся в развалины, Таверна, Руфинелла и, наконец, виллу Альдобрандини, самую очаровательную из всех. Мы сотню раз впадали в грех зависти. Вельможи, построившие эти великолепные дома и разбившие сады, достигли прекраснейшего сочетания архитектурной красоты с красотой деревьев.

Римская Кампанья пожелтела, зелень совершенно исчезла^*. Зелены только пихты и дубы. У этих деревьев весьма серьезный вид. Наши взоры с сожалением вспоминают о Ричмонде в парке Хегли. Ах, если бы у англичан был какой-нибудь Палладио, какой высоты достиг бы жанр виллы у этой богатой и аристократической нации! Я в моем возрасте все еще не могу удержаться от невольного чувства уважения к старику, который живет в красивом дворце.

^* ("Вино. Виноградарство теперь уже не приносит дохода. Вино, продававшееся по сорок пять скудо, сейчас продается только по двадцать семь Нужно уничтожать лозы. Люди прозорливые, как г-н Колонна, уже начали это делать. Невозможна ни одна из культур, требующих рабочих рук. Рабочий день среди народа лентяев бесценен. Значит, приходится прибегать к искусственно орошаемым полям, а если можно ждать, то к лесам. Вино, которое доставляется из ...... восьми или десяти милях от Рима, делает невозможным здесь виноделие. Вот уже два года, как г-н Колонна не получает никакого дохода со своих виноградников, расположенных, кажется, где-то около Габий. Четыре или пять лет тому назад они приносили от семи до восьми процентов". (Запись на экземпляре Бом.))

Представьте себе виллу Альдобрандини вместо квадратного Хегли (неподалеку от Бирмингема).

Сегодня утром мы оказались более расположены воспринимать идеи, выраженные хорошо написанными человеческими фигурами, чем словами, выстроенными в одну линию. Мы отправились в Рим, в палаццо Бэргезе. Мы начали поистине благородно, дав сторожу целый скудо (пять франков тридцать восемь сантимов): нас было шесть человек^*. Мы попросили его провести нас к "Снятию с креста", знаменитой картине второй манеры Рафаэля, до того как он повидал Рим и Микеланджело. Мы осмотрели "Охоту Дианы" работы Доменикино, "Кумскую Сибиллу" его же, портреты Цезаря Борджа и какого-то кардинала, приписываемые Рафаэлю, "Божественную любовь" и "Мирскую любовь" Тициана, портрет Рафаэля, писанный Тимотео д'Урбино, портрет Форнарины работы Джулио Романо. Давид оставил двадцать картин, а Рафаэль, умерший в тридцатисемилетнем возрасте,- триста. Причина та, что рисунок - это просто точная наука, вполне доступная при терпении. Создать персонажей "Снятия с креста" было немножко труднее, чем персонажей "Леонида". У них благородные, нежные души. А что вы думаете о душе отца Горациев? Стиль "Снятия с креста" Рафаэля жесток и сух, есть некоторая мелочность в манере- это противоположность Корреджо,- находят даже одну грубую ошибку в рисунке. Страж палаццо Боргезе, тронутый нашей щедростью, хотел во что бы то ни стало показать нам остальную часть своего собрания - мы бежали. Через пять минут мы были в палаццо Дориа, на Корсо, где видели самого лучшего Клода Лоррена, какой есть на континенте ("Мельница"), картину Гарофало, Гаспара Дюге-Пуссена, прозванного Гаспрой, портрет Макьявелли работы Андреа дель Сарто, шесть полукруглых пейзажей Аннибале Карраччи, который изобразил на них самые замечательные моменты жизни мадонны: "Бегство в Египет", "Посещение", "Рождение Иисуса", "Успение" и т. п., портрет Иннокентия X работы Веласкеса, который среди этих прекрасных картин производит странное впечатление, и одну большую мадонну Сассо-Феррато. Мы устали восхищаться. Вечером мы пошли на приятный вечер к г-же М. и вернулись к себе в Гротта-Феррату, когда пробило час. Разбойников не существует уже в течение двух лет, тем не менее кучер явно умирал от страха, а это совсем не успокаивало наших спутниц.

^* (С человека берут два франка, а если он имеет титул, то десять франков. Вот что значит титул для римлянина. Он нисколько не считает для себя почетным присутствие титулованного лица, и в этом отношении он совсем не похож на французского "калико", который презирает вас, если вы оплачиваете вашу покупку наличными.)

За исключением тех дней, когда чувства особенно возбуждены, когда воображение может творить и начинает работать даже при виде посредственного произведения, мои друзья рассматривают картину только в том случае, если она принадлежит одному из двадцати девяти художников, имена которых здесь приведены:

Флорентийская школа

Микеланджело.

Леонардо да Винчи.

Фрате.

Андреа дель Сарто.

Римская школа

Рафаэль.

Джулио Романо.

Пуссен.

Лоррен.

Перуджино.

Микеланджело и Полидоро да Караваджо.

Гарофало.

Ломбардская школа

Луини.

Корреджо.

Пармиджанино.

Венецианская школа

Джорджоне.

Тициан.

Паоло Веронезе.

Тинторетто.

Оба Пальмы.

Себастьяно дель Пьомбо.

Болонская школа

Три Карраччи.

Гвидо Рени.

Доменикино.

Гверчино.

Кантарини или пезарезе.

Франча.

Большая часть картин галереи Боргезе была куплена непосредственно у художников или у лиц, которые от художников их получили. Здесь с большей, чем где бы то ни было, уверенностью можно изучать стиль мастера^*.

^* ("Четыре величайших художника: Рафаэль и Корреджо ex aequo (равные между собой), Тициан и Доменикино. После них Лоррен, замечательный в своем роде. Рим не создал ни одного великого художника, кроме Метастазио, но и тот - в другом жанре. Джулио Романо - просто первый адъютант Рафаэля". (Запись на экземпляре Бом.))

Микеланджело. Моисей. (Сан-Пьетро ин Винколи. Рим.)

Мы возвратились в Рим и начали с Академии св. Луки, где отдали дань благоговения подлинному черепу божественного Рафаэля. Он доказывает, что Рафаэль был очень маленького роста. Я покажусь смешным, если скажу, как глубоко я был тронут. Я повторил вполголоса:

 Ille hie est Raphael, timuit quo sospite vinci 
 Rerum magna parens, et rnoriente mori*.

^* (Здесь покоится тот Рафаэль, при жизни которого великая прародительница всего сущего боялась быть побежденной; а после его смерти она боялась умереть (лат.).)

Строгий вкус может порицать вычурность этой мысли; но я так давно уже люблю эти стихи, что, когда повторяю их, мое волнение возрастает. Здесь находятся три портрета Рафаэля, писанные им самим; он не позаботился о том, чтобы придать себе жеманное выражение юного скромного герцога; с таким выражением он известен у нас в Париже^* благодаря г-ну Катремеру.

^* (С таким выражением он известен у нас в Париже...- Катремер де Кенси напечатал в 1824 году свою книгу "История жизни и произведений Рафаэля" с портретом Рафаэля. Очевидно, говоря о скромном виде герцога, Стендаль имеет в виду этот портрет.)

Выйдя из Академии св. Луки, мы направились в Сан-Грегорио ради двух "Мученичеств св. Андрея", изумительных фресок Гвидо и Доменикино^*. Спокойное и удобное местоположение этой маленькой церкви. Она напоминает Фредерику "Спокойную жизнь" - роман Августа Лафонтена^**.

^* ("6 ноября 1831. "Юдифь" Доменикино на вилле Альдобрандини принадлежит к лучшим из великих произведений. Один из шедевров Доменикино и живописи. Здесь есть сила и решительность, очень редкие у бедного Доменикино... (приниженного) бедностью, отсутствием успеха и, пожалуй, даже презрением публики". (Запись на экземпляре Бом.))

^** (Август Лафонтен (1758-1831) - немецкий романист, произведения которого отличаются пошло-сентиментальным характером.)

Я гораздо больше люблю фрески, чем картины, писанные маслом; но глаза приезжающих из Парижа в течение первых двух месяцев не могут ничего разобрать во фресках. Наши спутницы скучают по масляным краскам. Превосходные лошадки, ужасно злые и худые, прошли галопом все пространство, отделявшее нас от Ватикана. Там, под третьим портиком двора св. Дамазии, в большой зале, голые стены которой покрыты нежно-зеленой краской, мы нашли "Преображение" и "Причастие св. Иеронима"^*; нужно признаться, что они во сто раз лучше размещены здесь, чем были во Франции.

^* ("Преображение" и "Причастие св. Иеронима" - картины Рафаэля, вывезенные во Францию Наполеоном в качестве военных трофеев и вновь возвращенные Италии после реставрации Бурбонов в 1815 году.)

Пользуясь тем, что папу отлучить от церкви нельзя, Пий VII и не подумал возвратить монастырям их имущество и картины. В этом маленьком музее он собрал около пятидесяти превосходных полотен: "Распятие св. Петра" работы Гвидо, много картин Рафаэля и Перуджино. Из работ последнего мастера я обратил внимание на "Св. Людовика", французского короля, у которого выражение молодого огорченного дьякона; не такое было лицо у этого благородного человека, который мог бы быть лучшим учеником Сократа. Но все же в этой картине очень заметен золотистый свет (словно он проходит сквозь облако на закате солнца), который освещает все произведения этого художника и составляет их общий колорит.

Общий колорит Гвидо - серебристый, Симоне да Пеааро - пепельный, и т. д., и т. д. В "Деве с дарителем" Рафаэля можно заметить грубую ошибку в рисунке: рука св. Иоанна ужасающе худая. Если бы я не побоялся оскорбить людей нравственных, я высказал бы твердое мое убеждение, о котором никогда не говорил: женщина по праву принадлежит тому, кто больше всех любит ее. Я готов распространить это богохульство на картины. В Париже мы так мало любили их, что говорили о нашей любви почти официальным тоном, как мужья.

Пробило пять часов, и мои друзья уехали на обед к какому-то послу; я отправился в одиночестве к собору св. Петра. Как раз против гробницы Стюартов (работы Кановы) с двумя такими красивыми ангелами есть большая скамья со спинкой. Отсюда я наблюдал, как вползла ночь в этот величественный храм. При наступлении сумерек вид его меняется через каждые четверть часа. Постепенно все молящиеся разошлись; когда шум затих, я услышал звонкие шаги привратников, запиравших одну за другой все двери с грохотом, от которого я вздрагивал. Наконец, один из них предупредил меня, что в церкви остался только я один. Я едва не поддался искушению спрятаться и провести там ночь; если бы у меня был кусок хлеба и плащ, я непременно сделал бы это. Я дал привратнику два паоли: это обеспечит мне величайшее уважение в будущем.

Вот день, какой нельзя провести ни в одной другой стране на свете. Я великолепно пообедал в Армеллино, на Корсо, и это мне обошлось в три франка (пятьдесят шесть байокко). Г-н Меркаданте^* сидел напротив меня; все с изумлением говорили об одном торговом курьере, который, проезжая вчера по Витербскому лесу, убил двух разбойников и задержал третьего. Этот курьер оказался французом, что мне было очень приятно. После этого - недурной концерт у г-жи Л.; музыка была посредственная, но слушали ее со страстью. Что за божественные глаза были у госпожи С, когда она слушала одну арию-буфф Паэзиелло (арию Педанта из "Scuffiara"), которую с одушевлением пел какой-то любитель! Мы возвращаемся в Гротта-Феррату в два часа; мы уже больше не боимся.

* (Меркаданте (1797-1870) - итальянский композитор, оперы которого в то время пользовались большим успехом.)

^* ("Я целый час читаю Нардини; это, может быть, единственный здравомыслящий человек из всех писавших о римских развалинах. Он не продавался никому, что весьма отличает его от современного ученого". (Запись на экземпляре Сержа Андре).)

Прекраснейшее, что есть в музыке,- это, конечно, речитатив, произносимый по методу г-жи Грассини^* с душой г-жи Паста. Фиоритуры и другие украшения, которые добавляет взволнованная душа певца, чудесно изображают (или, точнее говоря, воспроизводят в вашей душе) краткие мгновения сладостного покоя, бывающие при настоящей страсти. В эти краткие мгновения душа охваченного страстью человека вникает в наслаждения и страдания, которые только что открылись его подвинувшемуся на шаг вперед уму. Все это, изящно изложенное на десяти страницах, стало бы понятным для всех и увеличило бы сумму знаний, благодаря которым глупцы могут быть педантами. Если бы даже у меня были к этому способности, я не сделал бы этого. Я хочу, чтобы меня понимали только люди, созданные для музыки; я хотел бы писать на священном языке.

^* (Г-жа Грассини (1773-1850) - знаменитая в свое время итальянская певица, в начале Реставрации поселившаяся в Милане и вскоре затем покинувшая сцену; г-жа Паста (1798-1865)-итальянская певица, певшая в период Реставрации в Париже. В 1828 году она с большим успехом выступала в Милане.)

Искусство - это привилегия, и притом дорого стоящая. Скольких несчастий, скольких глупостей, скольких дней глубокой меланхолии она стоит! Вчера вечером на концерте я заметил несколько красивейших женщин Рима. Римская красота, полная души и огня, напоминает мне Болонью; здесь дольше длятся минуты безразличия или печали.

Заметно влияние большого света. В этих дамах есть что-то, напоминающее безучастный вид какой-нибудь герцогини старого режима^*, но они отличаются необыкновенной живостью; они часто переходят с места на место, много двигаются в салоне, но от этого только становятся краше. В Париже такая подвижность испортила бы красивое платье из ателье Викторины^**.

^* (См. "Галерею французских дам", Лондон (Париж), 1790, in - 8°, 207 страниц, где даны пятьдесят восемь портретов той эпохи. Художник плохой, но некоторое сходство есть. Доктор Виллерме^*** дает очень оригинальное объяснение плохого состояния здоровья знатных дам 1789 года.)

^** (Викторина - знаменитая в то время содержательница мастерской женского платья.)

^*** (Виллерме (1782-1863) - французский врач и статистик, автор нескольких трудов по социальной гигиене.)

Прекраснейший лес в мире - это лес Ричча. Высокие обнаженные скалы цвета голландской сажи выступают среди прекраснейшей зелени и живописнейшей листвы. По изумительной силе растительности можно заметить, что Монте Альбано - бывший вулкан. Несмотря на жару, которая была бы изнурительной во всяком другом месте, и страх перед змеями, мы целый день бродили в районе Риччи на расстоянии двух миль в окружности. Мы начали наши блуждания, осмотрев в пятый раз фрески Доменикино в монастыре Сан-Базилио в Гротта-Феррате. Св. Нил, греческий монах, изображенный на этих фресках, был в свое время человеком необычайно мужественным и в высшей степени замечательным. Он нашел достойного себе художника. То, что я рассказал о нем нашим спутникам, удвоило впечатление от фрески Доменикино. Этим наши дамы весьма меня огорчили. Они еще далеко недостаточно любят и понимают живопись. Сюжет никак не связан с достоинствами художника; это почти то же, что слова либретто по отношению к музыке. Все стали смеяться над этой мыслью, даже здравомыслящий Фредерик.

Вчера вечером у герцогини де Д. много говорили о живописи. На фортепьяно стоял великолепный портрет Цезаря Борджа работы Джорджоне^*, который герцогиня хотела купить. Один из посетителей, человек с удивительно пылким умом, стал импровизировать без определенного плана; он говорил об искусстве и, заметив по глазам своих слушателей, что имеет успех, действительно сумел растрогать. Сегодня утром часть нашего каравана, именно та, которой принадлежит исполнительная власть, решила, что, вместо того чтобы искать прохлады в пещере Нептуна, в Тиволи, как предполагалось раньше, мы пойдем смотреть картины. На этот раз нам захотелось посмотреть фрески.

^* (Граф Борджа, из Милана, служивший в войсках во времена Наполеона и проявивший храбрость, достойную его предков, покровительствует искусствам во время мира; по его заказу Паладжи написал отличную копию с этого портрета. Оригинал принадлежит знаменитому граверу Лонги, учителю Андерлони и Каравальи, гравюры которого советую вам приобрести.)

Мы начали с "Авроры"^* Гвидо в палаццо Роспильози; это, мне кажется, самая понятная из фресок. Эта очаровательная живопись кажется современной, ибо Гвидо хотя и подражал греческой красоте, но, имея душу великого художника, он не впал в холодный жанр, худший из всех. Кроме того, он рискнул написать один или два портрета, исправив недостатки моделей, как это делал Рафаэль, например, две головы на левом краю картины.

^* (Мы начали с "Авроры"...- Все рассуждения об "Авроре" Гвидо, о фресках Доменикино, о сравнительных достоинствах этих двух художников и об отношении французов к искусству представляют собою дополнение к первоначальному тексту, фигурирующее в издании 1853 года. В первом издании стояли следующие строки, уничтоженные в издании 1853 года: "Мы находились поблизости от "Св. Себастиана", фрески Доменикино, в церкви Санта-Мария-дельи-Анджели; мы вошли туда. Архитектура Микеланджело так прекрасна, что у нас не осталось внимания для бедного св. Себастиана с его тусклым колоритом, своими формами напоминающего носильщика".)

Живопись sotto in su - нелепость, которая, однако, доставляет удовольствие.

Не следует придираться к Гвидо за то, что свет падает из двух разных точек, это вы заметите тотчас же, обратив внимание на тень, легшую на бедро гения, держащего факел. Восхищаясь этим шедевром, вы тысячу раз проклинаете гравера Рафаэля Моргена, напечатавшего такую недостойную карикатуру на него. Этот Рафаэль, как всем известно, не умеет рисовать, а здесь он не сумел даже выгравировать голову.

В зале направо от салона, в котором находится "Аврора", на картине "Самсон" работы Лодовико Карраччи есть гениальная голова: можно было бы сказать, что эта голова написана Гверчино. Зал налево знаменит плохой картиной Доменикино: Давид торжествует с головой Голиафа в руке; Саул из зависти раздирает свои одежды. Все в этой картине дано в темных тонах, за исключением тела и особенно ног.

Мы были недалеко от церкви Санта-Мария-дельи-Анджели, а потому заглянули в нее.

Рим насчитывает двадцать шесть церквей, посвященных возвышенному существу, являющемуся прекраснейшим вымыслом христианской цивилизации. В Лоретто мадонна - больше божество, чем сам бог. Слабость человеческая испытывает потребность в любви, а какое божество более достойно любви? Санта-Мария-дельи-Анджели была выстроена по повелению Пия IV; для этого использовали два зала терм Диоклетиана; архитектором был Микеланджело. Это греческий крест в триста тридцать шесть римских футов длиной и триста восемь шириной. Большой неф имеет восемьдесят четыре фута высоты и семьдесят четыре ширины. Ванвителли испортил эту церковь в 1749 году. Обратите внимание на восемь огромных колонн, каждая из которых сделана из цельной глыбы сиенита.

Изумительна свежесть фрески Доменикино. Небо как будто хотело вознаградить^* великого человека за все интриги этого шарлатана Ланфранко, жертвой которого он оказался. Какое унылое забвение постигло Ланфранко, казавшегося таким великим художником королям и вельможам 1640 года! Очаровательна свежесть правой ноги св. Себастиана. Скачущая лошадь слишком длинна, некоторая путаница в группе женщин, которых солдат верхом на лошади отгоняет от орудия пытки. Бедному Доменикино, удрученному нуждой и преследованиями, не хватало фантазии. Зато ум, лишенный таланта, владеет композицией, пример - г-н Жерар.

^* (Небо как будто хотело вознаградить...- Доменикино почти всю вторую половину жизни подвергался преследованиям со стороны завидовавших ему неаполитанских художников, в частности со стороны Ланфранко, и умер, как говорят некоторые его биографы, от яда (в 1641 году).)

Бедный слепой чичероне, показывавший мне "Св. Себастиана", рассказал ходячий анекдот. Дзабалья выпилил стену, на которой написана была эта фреска в соборе св. Петра, и перенес ее сюда. Все эти старания объясняются тем, что, согласно всеобщему мнению, вслед за Рафаэлем идет Доменикино. Я держусь того же взгляда; после трех великих художников: Рафаэля, Корреджо и Тициана - я не знаю такого, кто мог бы поспорить с Доменикино. У Аннибале Карраччи не хватает души. Гвидо был человеком легкомысленным. Остается Гверчино. Спор должен был бы происходить между "Св. Петрониллой" и "Св. Иеронимом", между фресками в Сант-Андреа-делла-Валле и фреской "Аврора" на вилле Лудовизи, между "Агарью" Миланского музея и "Сивиллой" Капитолия в палаццо Консерватори. Что можно противопоставить "Играм (охоте) Дианы" в палаццо Боргезе? Доменикино был великим пейзажистом. Фреска Гвидо в Сан-Грегорио-Маньо побивает его фреску, написанную на противоположной стене.

Двор дворца Фарнезе построен в подражание Колизею. Души черствые, лучше понимающие архитектуру, которая допускает три процента страха смерти, немного боятся двора Фарнезе. Их уязвленное тщеславие мстит за себя шутками, когда им показывают изящный стиль великих художников; французы ненавидят Корреджо.

Мы быстро проехали (не останавливая коляски и не поддаваясь никаким искушениям) в Сант-Андреа-делла-Валле; "Св. Иоанн" Доменикино оказался для нас понятен, как и три других евангелиста. Благородное, смягченное очаровательной застенчивостью выражение женских лиц, которые он написал над главным алтарем, произвело на нас сильнейшее впечатление, такое, что мы тотчас же отправились в галерею Боргезе, где посмотрели только "Охоту Дианы" и Доменикино. Юная нимфа, купающаяся на первом плане и, может быть, слегка косящая, покорила все сердца. Мы гордо, с опущенными глазами прошли мимо других картин. Наконец мы добрались до Фарнезины.

Здесь находятся, может быть, прекраснейшие фрески Рафаэля, во всяком случае, самые понятные: сюжеты заимствованы из истории Психеи и Амура^*, когда-то переложенной на французский язык Лафонтеном. После получаса, проведенного в безмолвном созерцании, мы вспомнили, что вчера вечером часто упоминалось о некоторых событиях из жизни Рафаэля. Для Рима Рафаэль - то же, чем некогда был Геракл для героической Греции: все, что было совершено в живописи великого и благородного, приписывается этому герою. Даже жизнь его, события которой столь просты, стала темной и легендарной,- до такой степени восхищение потомства наполнило ее чудесами. Мы медленно прогуливались по красивому саду Фарнезины на берегу Тибра; апельсинные деревья сада отягощены плодами. Кто-то из нас рассказал биографию Рафаэля, и это еще усилило впечатление от его произведений.

^* (...сюжеты заимствованы из истории Психеи и Амура...- "История любви Психеи и Амура". Повесть в стихах Лафонтена, напечатанная в 1669 году.)

Он родился в страстную пятницу 1483 года и умер в такой же день 1520 года, тридцати семи лет.

Случай, на этот раз справедливый, словно соединил в этой столь короткой жизни все дары счастья. Рафаэль обладал изяществом и приятною сдержанностью придворного, однако без фальши и даже осторожности. Он был по-настоящему прост, как Моцарт, и, покидая общество могущественного лица, тотчас же переставал думать о нем. Он думал о красоте и о своих любовных делах. Его дядя Браманте, знаменитый архитектор, всегда брал на себя труд интриговать за него. Смерть Рафаэля в тридцатисемилетнем возрасте - величайшее несчастье, которое когда-либо постигало бедный человеческий род.

Он родился в Урбино, маленьком живописном городке, расположенном в горах между Пезаро и Перуджией. Стоит только взглянуть на эту местность - и станет понятным, что жители ее должны отличаться умом и живостью. Около 1480 года изящные искусства были там в моде. Первым учителем Рафаэля был его отец, художник, правда, посредственный, но без аффектации (см. картину Джованни Санцио в музее Брера в Милане). Художник, свободный от аффектации, изучает природу и передает ее, как умеет. Художник манерный обучает своего несчастного ученика тем или иным приемам писать руку, ногу и т. д. (см. картины великих художников, превознесенных Дидро,- Ванлоо, Фрагонаров и т. д.). Рафаэль, еще будучи ребенком, усвоил кое-что новое, увидев произведения Карневале. Это был художник не такой посредственный, как отец Рафаэля^*. Рафаэль отправился в Перуджию, чтобы работать там в мастерской Пьеро Ваннуччи, которого мы называем Перуджино. Вскоре он стал писать картины совершенно такие же, как картины его учителя; разница была только в том, что лица его были не столь мещанские. Его женские лица были уже более красивы; выражение их обличает благородство, но без черствости. В Милане, в музее Брера, находится один из юношеских шедевров Рафаэля - "Обручение св. девы", гравированное знаменитым Лонги. Нежная, благородная, изящная душа юного художника начинает проступать из-под глубокой почтительности, которую он еще чувствует к советам своего учителя. До революции у герцога Орлеанского можно было видеть картину, изображающую Христа, который несет крест, идя на мученичество,- прелестную маленькую картину совершенно того же характера, напоминающую барельеф. Рафаэль всегда чувствовал отвращение к пылким картинам, которые так нравились Дидро и другим литераторам. Эта высокая душа чувствовала, что живопись лишь в самом крайнем случае может изображать бурные проявления страстей.

^* (Любопытные могут прочесть анонимную "Жизнь Рафаэля", 150 страниц in-4°. Флорентинец Вазари - враг Рафаэля и сторонник Микеланджело.)

Пинтуриккьо, художник, прославившийся произведениями, написанными им в Риме до рождения Рафаэля, взял юношу с собой, чтобы он помог ему писать фрески ризницы в Сьене. Удивительно, как он не стал завидовать ему и не сыграл с ним какой-нибудь дурной шутки. Многие находят, что никогда еще живопись не создавала ничего столь привлекательного, как большие фрески этой ризницы или библиотеки. Рафаэль был не только помощником Пинтуриккьо; едва достигнув в ту пору двадцатилетнего возраста, он выполнил эскизы и картоны почти для всех этих чудесных фресок, которые кажутся написанными лишь вчера: так хорошо сохранилась свежесть их красок. Эти огромные картины изображают различные приключения Энея Сильвия Пикколомини, знаменитого ученого, ставшего папой под именем Пия II и правившего шесть лет.

Мне кажется, что много изумительных голов в этой ризнице можно приписать Рафаэлю. Вместо того богомольного, эгоистического и унылого выражения, которым обычно отличаются головы, писаные приблизительно в 1503 году в Римской области и Тоскане, некоторые из персонажей сьенских фресок обнаруживают благочестивый, нежный и слегка меланхолический характер, который вызывает желание подружиться с ними. Если бы у этих людей было больше душевной силы, они возвысились бы до благородства.

В 1504 году Рафаэль переехал из Сьены во Флоренцию; там он встретил одного из гениев живописи - фра Бартоломео делла Порта. Этот монах научил своего юного друга светотени, а Рафаэль показал ему перспективу.

В 1505 году мы застаем Рафаэля в Перуджии, где он расписывает капеллу св. Ксаверия. "Снятие с креста", которое мы видели в палаццо Боргезе, принадлежит тому же времени. После этого Рафаэль вернулся во Флоренцию, откуда в 1508 году он направился в Рим. Произведения, созданные им от 1504 до 1508 года, написаны его вторым стилем; такова, например, мадонна с младенцем Иисусом и св. Иоанном посреди пейзажа со скалами - картина, которою можно полюбоваться в Трибуне Флорентийской галереи^*.

^* (Я изложил все эти факты немного сухо, потому что об этом периоде жизни Рафаэля напечатано, может быть, томов сорок. Кое-кто хотел все это запутать. Вся эта мазня написана главным образом сторонниками Микеланджело и великими врагами Рафаэля. Здесь следует верить только тому, что сам проверил на произведениях этого великого художника. Один мой знакомый монах поселился в Урбино. Через три или четыре года работы он даст нам биографию Рафаэля в трех томах. Вот добросовестный литературный труд, который часто можно встретить в Италии. Здесь удовольствие видят в труде, а не в награде за него.)

В 1508 году двадцатипятилетний Рафаэль приехал в Рим. Судите о том, какие восторги должен был вызвать вид Вечного города в этой нежной, благородной и влюбленной в прекрасное душе! Новизна его идей и необычная его кротость удивили грозного Юлия II, с которым он благодаря Браманте тотчас же вступил в сношения. Таким образом, этому великому человеку, как и Канове, не нужно было интриговать. В этот период единственной страстью, которую можно обнаружить у Рафаэля, была страсть к антикам. Ему поручили расписать Станцы Ватикана; через несколько месяцев в Риме уже считали его величайшим художником, который когда-либо существовал. Рафаэль стал другом всех умных людей своего времени, среди которых находится один великий человек, Ариосто, и писатель, который воплощает в себе оппозицию века Льва X, Аретино. В то время как Рафаэль расписывал Станцы, Юлий II призвал к себе Микеланджело.

Сторонники Микеланджело были единственными врагами Рафаэля, но Рафаэль не был их врагом. Нельзя сказать, чтобы он кого-нибудь ненавидел в своей жизни: он был слишком поглощен своей любовью и трудами. Что же касается Микеланджело, то он совсем не понимал гения своего соперника. Он говорил: "Этот молодой человек является примером того, чего можно достигнуть прилежанием". Это Корнель, говорящий о Расине. Рафаэль был всегда полон почтения к изумительному человеку, которого придворные интриги делали его соперником. Он благодарил небо за то, что родился в эпоху Микеланджело. Буонаротти, душа которого была не столь чиста, делал весьма искусные рисунки, которые о" давал раскрашивать фра Себастьяно дель Пьомбо, ученику Джорджоне. В галереях можно найти несколько картин, написанных таким образом; они изображают тела, но не души; каждый персонаж имеет такой вид, точно он занят только самим собой. Здесь есть что-то напоминающее Давида, но не Моцарта. Вследствие происков своих врагов Рафаэль принужден был работать крайне напряженно. Деятельность его как будто уменьшилась к концу его карьеры, когда Микеланджело, слегка поссорившись с Львом X, прожил несколько лет во Флоренции, ничего не делая.

Я вам показывал дом Рафаэля на улице, которая ведет к собору св. Петра; там он испустил дух в 1520 году, через двенадцать лет после того, как приехал в Рим. В палаццо Барберини и в последнем зале галереи Боргезе мы обратили внимание на портреты Фор-нарины, которая была причиной его смерти. Другой портрет, приписываемый Рафаэлю, составляет одно из украшений Трибуны Флорентийской галереи. Лицо говорит о сильном характере, то есть о большой искренности, презрении ко всякой хитрости и даже о жестокости, которую встречаешь в Трастеверинском квартале. Эта голова бесконечно далека от изящного жеманства, меланхолии и физической слабости, которую XIX век хотел бы найти у любовницы Рафаэля. Мы мстим ей, называя ее уродливой. Рафаэль любил ее с постоянством и страстью.

Позднее мы будем говорить о трех больших произведениях Рафаэля, которые находятся в Ватикане: о лоджиях, Станцах и Арацци, или коврах, выполненных в Аррасе по картинам или рисункам в красках. Эти большие работы очень затрудняют меня: я не могу решиться говорить о них кратко, без подробностей, а между тем боюсь наскучить длиннотами.

Объясняют по-разному огромное количество произведений, которые Рафаэль написал для Юлия II и Льва X. В 1512 году все богатые римляне ухаживали за ним, чтобы получить что-нибудь написанное его рукой. Незадолго до его смерти Агостино Киджи, богатый банкир, добился, что Рафаэль изобразил приключения Психеи в том очаровательном маленьком палаццо на берегу Тибра, где мы сейчас находимся. Рафаэль жил среди звона оружия. Во времена его молодости в Перуджии царствовал тиран в духе Макьявелли, а сражение при Мариньяно произошло в 1515 году.

В настоящее время в палаццо, расположенных в самых живописных местах горы Фраскати, собралось очаровательное общество. Иногда мы отказываемся от поездки в Рим и остаемся в деревне.

Вчера вечером виллу Альдобрандини посетил один умный человек, приехавший из Неаполя, - г-н Мелькьоре Джойя^*.

^* (Мелькьоре Джойя (1767-1829) - итальянский экономист и философ, республиканец, заподозренный в карбонаризме в 1820 году. Стендаль встречался с ним в бытность свою в Милане.)

"Теперь в Калабрии, - сказал он нам, - цветут апельсиновые рощи, оливковые леса, лимонные плетни".

Благодаря г-ну Мелькьоре Джойя мы провели очаровательный вечер. Он рассказывал нам о Калабрии, о Неаполе, о Греции, так как Калабрия - страна греческая не в меньшей степени, чем Эпир. У ее жителей греческий лоб, разрез глаз, нос.

Г-н Перронти был батальонным командиром во французских войсках. Его храбрость испытана в сотне сражений; он закончил свою карьеру, получив в 1800 году смертный приговор; хвастается он только тем, что ни во что не верит. О своих сражениях - ни слова; но, помимо того, что он знает наизусть "Куманька Матье"^*, "Иоанну" Вольтера и т. д., из которых он цитирует отрывки, у него всегда есть какой-нибудь новый довод, доказывающий, что через пять минут после смерти человек чувствует себя так же, как за пять минут до рождения. Судьбе было угодно, чтобы этот вольнодумец оказался недавно в Неаполе в день одного из праздников св. Януария. К несчастью, он с несколькими друзьями позволил затащить себя в Неаполитанский собор и очутился посреди огромной толпы оборванцев, которые бранят св. Януария и обзывают его faccia verde^**, когда его кровь не хочет течь. Едва Перронти дошел до железной балюстрады, отделяющей публику от чуда, как вдруг он зарыдал, бросился на колени и наконец дал приложить себе ко лбу и к губам ковчежец, содержащий драгоценную кровь ев. Януария. По окончании церемонии он укрылся в исповедальню. На следующий день, пристыженный и смущенный, он на все насмешки отвечал: "Это сильнее меня". Таковы итальянские вольнодумцы. Все дорогие сердцу воспоминания детства, определяющие характер, связаны с пышными церемониями католической религии. К счастью, уже нет больше чистокровных атеистов XV века, как Аретино.

^* ("Куманек Матье" - роман аббата Дюлорана, вышедший в 1766 году. Это роман философский и скептический, довольно характерный для французского XVIII века. Вот почему он назван здесь рядом с "Орлеанской девственницей" Вольтера, с которой он может поспорить также и гривуазностью содержания.)

^** (Зеленое лицо (итал.).)

 Che disse mal d'ognun fuor che di Cristo. 
 Scusandosi col dir: non lo conosco*.

^* (Аретино один был и "Courrier franсais", и "Figaro"^**, и т. д.- одним словом, всей оппозицией XV века. Удивительно, что его ни разу не пытались убить. Сто лег спустя, когда под влиянием Карла V все в Италии оподлилось, Аретино не прожил бы и полугода, если бы он что-нибудь написал. Он умер смеясь. Ему сочинили эпитафию, которая является шедевром стиля; итальянский язык, часто темный, здесь ясен и прозрачен:

 Qui giace l'Aretin, poeta Tosco, 
 Che disse mal d'ognun fuor che di Cristo, 
 Scusandosi col dir: non lo conosco***.

Пьетро Аретино, родившийся в Ареццо в 1491 году и умерший в 1556 году, был, как можно видеть, современником всех великих людей Италии. Глупцы клевещут на него - такова участь оппозиции. Он писал произведения весьма непристойные, но, по-моему, менее опасные, чем "Нояая Элоиза" или сонеты Петрарки.)

^** ("Courrier frangais" и "Фигаро" - либерально-оппозиционные газеты, сыгравшие большую роль в эпоху Реставрации.)

^*** (Здесь покоится Аретино, тосканский поэт, который хулил всех, за исключением Христа и оправдывался в этом, говоря: "Я не знаком с ним" (итал.).)

Г-н Джойя рассказал нам следующий случай. Один из самых богатых торговцев Милана весело путешествовал на почтовых со своим приятелем. Любовные истории составляли главную тему их бесед; путешествие укрепило узы их дружбы, и торговец сказал своему другу: "По приезде в Милан я непременно познакомлю вас с моей возлюбленной". Они приезжают в Лоретто. Каково же было удивление Мелькьоре Джойи, когда он увидел, что приятель его стал вдруг серьезен и заплатил двадцать два наполеондора за мессу о спасении души его возлюбленной и о его собственной "праведной смерти", да еще увез с собой множество четок! Веселость к нему вернулась только через двадцать миль, у Пезаро.

Мне нужно было бы прибегнуть к красивым фразам, чтобы дать вам представление о том, что мы невольно испытали, возвращаясь в час ночи по лесу с виллы Альдобрандини в Гротта-Феррату. Пытаясь описывать это божественное сочетание наслаждения и духовного опьянения, я только испорчу его, кроме того, жители Иль-де-Франса все равно не смогут меня понять. Климат здесь - величайший художник.

Мы никогда бы не испытали ничего подобного, если бы поехали в Италию зимой или даже если бы остались в Риме.

Сегодня мы осматривали церкви Анима, Навичелла, св. Прасседы и св. Агнесы.

Легко запомнить римские церкви, разделив их на четыре группы, по их форме. Есть четыре формы:

1. Базилика. Общий план ее напоминает форму игральной карты, например, Санта-Мария-Маджоре. Обычно сторона, противоположная входу, заканчивается полукругом.

Полукруглую часть, противоположную входу, итальянцы называют "трибуной".

2. Круглая форма, как, например, церковь Успения в Париже или Пантеон в Риме.

3. Латинский крест; это форма креста, положенного на землю.

Часть креста, начинающаяся у дверей, гораздо длиннее, чем три другие части.

4. Греческий крест. При такой форме церкви все четыре части креста имеют одинаковую длину, как, например, в церкви св. Агнесы на Пьяцца Навона.

В Риме насчитывают восемь базилик:

Санта-Мария-Маджоре,

Сан-Паоло-фуори-ле-Мура,

Сан-Джованни-ди-Латерано,

Сан-Лоренцо-фуори-ле-Мура,

Сан-Себастьяно,

Санта-Мария-Трастевере,

Санта-Кроче-ин-Джерузалемме.

Собор св. Петра, хотя он и имеет форму латинского креста, сохранил имя базилики, которое говорит о форме церкви, построенной Константином и разрушенной при Юлии II.

Наше увлечение деревней и лесом Ричча продолжается. Однако сегодня утром мы поехали в Рим; случай привел нас в Станцы Ватикана. Сегодня мы уже понимали Рафаэля. Мы смотрели на его произведения с тем интересом, благодаря которому замечаешь и чувствуешь детали, какой бы законченной ни была картина.

Можно снять мерку платья с человека высокомерного и холодного, как Чайльд-Гарольд, с высоты своей гордости анализирующего свои ощущения и свой ум, которого у него немало. Но никто не может заставить его испытывать удовольствие от изящных искусств. Гордость должна снизойти, чтобы уделить им некоторое внимание: нельзя заставить проглотить удовольствие, как пилюлю.

Как вам известно, приехав из Флоренции в Рим в 1508 году, Рафаэль получил от Юлия II повеление расписать стену в одной из Станц Ватикана. Там в это время работали другие весьма известные художники; это были Пьетро делла Франческа, Брамантино да Милано, Лука да Кортона, Пьетро делла Гатта и Пьетро Перуджино. Все они были старше Рафаэля. Можно представить себе ненависть и презрение, с какими они встретили юношу, пользовавшегося столь сильным покропи гельетвом.

Рафаэль начал "Диспут о святом таинстве". Он должен был изобразить множество великих людей, героев христианства, обдумывающих или обсуждающих тайну святой Троицы. По углам алтаря, на котором помещена евхаристия, изображены четыре великих отца церкви: Августин, Григорий, Иероним и Амвросий. Затем идут знаменитые богословы: св. Фома, св. Бонавентура, Скотт. Еще дальше - толпа молодых людей, как будто прислушивающихся к их суждениям о таинствах, относительно которых столь опасно заблуждаться. В верхней части видны Иисус между мадонной и св. Иоанном, а рядом с ним - св. Петр, св. Павел, св. Стефан, который первым умер за него. Святой дух появляется в виде голубки; на самом верху, в небе, виден предвечный отец, окруженный ангелами необычайной красоты^*.

^* (В Риме вы гораздо скорее сможете получить удовольствие, если, перед тем как выехать из Парижа, вы прочтете описание этих фресок Рафаэля, рассматривая гравюры с них, выполненные Вольпато. Их можно найти всюду, например, в Королевской библиотеке.)

Можно найти немало следов Перуджино в этом первом большом произведении его ученика. Вместо того чтобы изобразить золото красками, Рафаэль, сбитый с толку стремлением к роскоши, которая в сознании черни столь близка к красоте, употребил настоящее золото для нимбов святых и для лучей "венца" бога-отца. Этот венчик напоминает венчик на фреске церкви Сан-Северо. В некоторых местах стиль груб, мелочен, робок. Все передано с той крайней тщательностью, которую глупцы называют "сухостью", но многие предпочитают ее поспешности и неопределенности "приблизительных" мазков современной живописи. Рафаэль начал с правой части этой картины. Можно заметить, что, дойдя до левой стороны, он уже стал писать лучше.

Полагают, что эта фреска была закончена в 1508 году. Юлий II так был поражен ею, что тотчас же приказал каменщикам сбить молотками фрески, выполненные в этой зале художниками, которых мы назвали выше. Юлий II пожелал, чтобы вся роспись этих зал была выполнена Рафаэлем; сохранили только некоторые украшения Содомы и один свод Перуджино.

Сегодня вечером у г-жи Лампуньяни милейший полковник Корнер^* рассказал нам, как однажды, желая дать отдых своим мулам, он остановился в какой-то испанской гостинице и присел к окну. Подошел слепой, сел на скамью перед гостиницей, настроил свою гитару и стал напевать. Вдали показалась служанка, шедшая с сосудом воды на голове. Услышав музыку, она начала двигаться в такт, потом слегка подпрыгивать и наконец, подойдя к играющему, уже танцевала по-настоящему. Она поставила кувшин и стала плясать вовсю. Конюх, проходивший по двору с вьюком для мула, сложил свою ношу и начал плясать. Словом, меньше чем через полчаса вокруг слепого плясали уже тринадцать испанцев. Они не обращали никакого внимания друг на друга. Галантности не было и в помине: каждый, казалось, плясал для себя и чтобы доставить удовольствие только себе, так же, как курят сигару.

^* (...милейший полковник Корнер - Андреа Корнер из знатной венецианской фамилии, с которым Стендаль встречался во время Реставрации в Париже.)

Римские дамы стали удивляться безумию испанцев: так утомлять себя и без всякой пользы! "Несомненно,- говорил мне г-н Корнер,- что у нас, итальянцев, есть в характере что-то мрачное и нежное, не уживающееся с резкими движениями. Этот оттенок утонченности и сладострастия совершенно отсутствует в Испании, потому-то красота и встречается там редко. У испанок хороши только ноги, которые нужны им для танца, а у наших итальянских женщин как раз ноги очень редко бывают хороши. Здесь, когда душа погружена в мечты, всякое движение кажется тягостным усилием. В Испании можно встретить красивые глаза, но они суровы и скорее выражают энергию, необходимую для великих деяний, нежели мрачный и тайный пламень нежных и глубоких страстей.

"Испанец любит музыку, которая призывает к танцу; итальянец - музыку, изображающую страсти и усиливающую пламя того чувства, которое его пожирает.

"Сходство между двумя народами заключается в том, что испанка, как и римлянка, желает одного и того же в течение полугода, или же ее не волнуют никакие желания, и она скучает. Желания юной француженки пылки и порывисты, а это удивляет и утомляет более рассудительную душу римлянки. Но такие вспышки длятся два дня. Свойства тигра могут пояснить характер римского сладострастия, если к этому присоединить еще мгновения совершенного безумия".

Итальянцы не любят материализма. Абстракция тяжела для их ума. Им нужна философия, исполненная страха и любви, иначе говоря, бог как первопричина. Религия на севере самым глупым образом вступила в союз с ультра роялизмом, она идет к самоубийству. Но ее представителям нет до этого дела. Ведь у них есть отличные кареты! Ничего подобного в Италии. Самый восторженный деятель неаполитанской революции был священником. В этой стране ловкий папа смог бы вдохнуть жизнь в католицизм еще на много столетий.

Итальянец обожает бога теми же струнами своего сердца, какими он боготворит свою любовницу и любит музыку. Это потому, что его любовь заключает в себе немалую долю страха. Чтобы покорить итальянку, самое важное - иметь легко возбудимую душу. Французское остроумие, свидетельствующее о хладнокровии, является помехой. А этого никак не хочет понять милейший Поль. Он забавляет, но ничуть не обольщает; он весьма удивлен тем, что не нравится женщинам, которых смешит до слез.

Через пять или шесть месяцев нашего пребывания здесь мы начнем подробно осматривать каждую фреску в Станцах Рафаэля в Ватикане.

Теперь мы часто проходим по этому святилищу высокой живописи. Мимоходом мы бросаем взгляд на картину, которая в этот день кажется нам интересной. Вот список произведений, которые Рафаэль написал в этих темных залах.

В зале Константина - фигуры "Кротости" и "Справедливости", написанные маслом на стене, и, может быть, голова св. Урбана, папы. Джулио Романо после смерти своего учителя написал фреску, изображающую великую битву между Константином и Максенцием.

Рафаэлю принадлежит только рисунок. Этому великому человеку приписывают рисунок двух других больших фресок по обе стороны от "Битвы". Фигура "Кротости" покорила наших спутниц с первого же дня. Рафаэль умеет выражать страсти в отдельной фигуре; его соперник в этом только Корреджо. Фра Бартоломео сумел придать выражение истинного благочестия пророку, стоящему одиноко в своей нише.

Четыре большие фрески второй залы принадлежат Рафаэлю:

1. "Илиодор, изгоняемый из храма";

2. "Чудо в Больсене" - на окне;

3. "Св. Лев, останавливающий войско Аттилы", очень понятная композиция, немного напоминающая барельеф. Наши дамы находят, что Аттила слишком привлекателен;

4. "Ангел освобождает св. Петра, ввергнутого в темницу". Зато этот сюжет таков, что одна только живопись может его передать.

1. "Диспут о святом таинстве" - первая работа Рафаэля в Ватикане, 1508 год. Этот великий человек умеет придать прелесть даже спорящим богословам. Какой талант нужно было иметь, чтобы найти эту прелесть! Здесь и убежденность, и умиление, и душевная чистота. Несколько голов молодых епископов очень нам понравились. "Как жаль, что Рафаэль не писал на сюжеты из трагедий Шекспира!" - говорили мы вчера.

2. "Афинская школа" - воображаемое собрание всех философов древности. В углу направо - портреты Рафаэля и его учителя Перуджино. Здесь три основных группы.

3. На плафоне, вокруг окна и под ним - "Благоразумие", "Сила" и "Умеренность". Никогда еще живопись не выполняла ничего более трудного. Женским головкам Тициана и Рубенса далеко до этого; см. "Апофеоз Генриха IV".

4. Юстиниан и Григорий IX - по обеим сторонам окна. Мы обратили внимание на портреты Юлия II, Льва X и Павла III.

5. "Гора Парнас". Вдохновенная голова Гомера. Голова Сафо неприятно поразила наших спутниц. В ней слишком много силы и недостаточно тонкости и меланхолии. Плафон г-на Энгра^* в Лувре немного напоминает манеру рафаэлевского рисунка. Это противоположность "водевильному стилю". Честь и слава отважному человеку, который осмеливается выступать против жанра, французского по преимуществу! Когда Рафаэль или Бетховен в моде, парижанин ими восхищается, но не понимает их.

^* (Энгр (1780-1867) - французский живописец, тесно связанный с традициями французского классицизма. Пытался подражать ранним работам Рафаэля флорентийского периода.)

Этот зал был расписан в 1517 году.

1. "Пожар в Борго". В парижских пансионах молодых девиц заставляют рисовать лицо женщины, написанное в правой части картины. Она несет медный сосуд и взывает о помощи. Наши спутницы, узнав ее, были в восторге, и мы никогда не проходим мимо, не остановившись перед этой фреской. В Парижском музее есть очень хорошие копии маслом с семи или восьми фресок Станц. Когда публике позволено будет их видеть?

2. "Сражение при Остии", победа св. Льва IV над сарацинами. Не все здесь принадлежит Рафаэлю; красивые солдаты, весьма воинственные.

3. "Коронование Карла Великого" св. Львом III.

4. "Оправдание св. Льва III". Своды этого зала принадлежат Перуджино.

Нижняя часть стен Станц расписана Полидоро Караваджо, который решил подражать барельефам колонны Траяна. Это больше всего похоже на римлян.

Непременно нужно составить себе представление о том, что такое стиль, иначе мы будем впадать в бесконечные перифразы.

Набережная Вольтера наводнена эстампами, изображающими мадонну alia Seggiola (которая благодаря Ватерлоо была возвращена в палаццо Питти).

Любители различают две гравюры с этой знаменитой картины: одну - Моргена, другую - г-на Денуайе. Между этими эстампами есть некоторая разница, которая составляет разницу стилей двух этих художников. Каждый из них старался воспроизвести оригинал различными средствами.

Предположим, что один и тот же сюжет, например "Поклонение волхвов", написан несколькими художниками.

Сила и ужас будут характеризовать картину Микеланджело. Волхвы будут людьми, достойными своего положения, словно они понимают, кому поклоняются.

У Рафаэля будет меньше чувствоваться могущество волхвов; лица их будут более утонченны, в их душах будет больше благородства и величия. Но их всех будет затмевать небесная чистота Марии и взор ее сына. Эта сцена утратит оттенок иудейской свирепости; зритель смутно почувствует, что бог - это нежный отец.

Дайте тот же сюжет Леонардо да Винчи. Благородство здесь будет еще заметнее, чем у самого Рафаэля; сила и пламенная чувствительность не станут отвлекать нас; низменные души, которые не смогут возвыситься до наивного величия, будут очарованы благородным выражением волхвов. Картина, полная темных полутонов, будет проникнута меланхолией.

Она будет праздником для взора, если ее напишет Корреджо. Но божественность, величие, благородство не завладеют вашим сердцем с первого же взгляда; глаза не смогут оторваться от картины, душа будет счастлива, и только таким путем она почувствует присутствие спасителя людей.

Стиль в живописи - это особая манера каждого мастера, свойственная только ему одному, говорить одни и те же вещи. Каждый великий художник искал приемы, которые могли бы вызвать в душе то особенное впечатление, которое казалось ему главной задачей живописи. Выбор красок, способ наложения их кистью, распределение теней, некоторые детали и т. д. усиливают стиль рисунка. Все понимают, что женщина не наденет одну и ту же шляпку, когда она ждет своего духовника и когда она ждет любовника. Художники пошлые называют стилем по преимуществу стиль модный. Когда в Париже в 1810 году говорили: "Эта фигура имеет стиль",- это значило: "Эта фигура похожа на фигуры Давида".

У настоящего художника дерево будет различной окраски, в зависимости от того, склоняется ли оно над бассейном, в котором Леда играет с лебедем (прелестная картина Корреджо, гравированная Порпорати), или лесная тень скрывает убийц, собравшихся зарезать путника ("Мученичество св. Петра-инквизитора" работы Тициана; картина находится теперь в Венеции, где ее губит солнце).

Вы почувствуете стиль Рафаэля, если найдете особенный тон его души в его светотени, рисунке, колорите (это три главных элемента живописи).

С бесконечной грустью я замечаю, что оттолкну от живописи моих друзей, если буду заставлять их против воли восхищаться Станцами. В глубине души какая-нибудь раскрашенная картинка г-на Каммучини нравится им больше, а "Потоп" Жироде кажется им лучше, чем Микеланджело. Буду искать прибежища в исторических объяснениях.

Чтобы понять как следует большую часть картин великих художников, нужно представить себе духовную атмосферу, в которой жили Рафаэль, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Тициан, Корреджо и все крупные художники, появившиеся до болонской школы^*. Сами они были во власти ныне позабытых предрассудков, которые с особой силой владели богатыми и набожными стариками, заказывавшими им картины.

^* ( Вот несколько дат:

Паоло Веронезе умер в 1588 г., приблизительно в то время, когда родились Карраччи, Гвидо, Гверчино. Доменикино, великие художники болонской школы.)

Какой-нибудь старик, носивший имя Джованни Франческо Лодовико, заказывал Корреджо картину, изображающую мадонну со спасителем на руках; он хотел, чтобы вокруг трона Марии стояли св. Иоанн Креститель, св. Франциск и св. Людовик, король Франции. О чем могут разговаривать эти лица, которых в действительной жизни разделяло столько веков? Богатый старик, носивший их имена, хотел, чтобы они были изображены со всеми их эмблемами, по которым их легко можно было бы узнать. Так, св. Лаврентий появляется только с маленьким рашпером, напоминающим тот, на котором он претерпел мученичество; при св. Екатерине всегда бывает колесо; св. Себастьян носит стрелы и т. д. Часто приходится предполагать, что святые, изображенные на одной картине, незримы один для другого. Вы начинаете понимать, почему величайшие художники так мало занимались композицией; это - искусство писать картину так, чтобы все персонажи участвовали в едином действии, как это происходит в драме.

Брондзино и большинство флорентийских художников, вслепую подражавших Микеланджело (как наши скульпторы подражали антикам), заботятся только о том, чтобы написать хорошие акты в самых необыкновенных и едва возможных положениях. Искать такого рода успехов их побудили ханжи, заказывавшие им картину, изображающую св. Петра, св. Льва и св. Франциска Ксаверия. Каким действием могут быть объединены эти персонажи? Но вот главная выгода: старик, заказывавший картину, да, вероятно, и сам художник твердо верили, что в момент страшного суда, следующего за смертью, св. Петр, св. Лев и св. Франциск Ксаверий выступят защитниками ханжи пред всемогущим и будут хлопотать о нем с тем большим рвением, чем больше он чтил их в своей земной жизни. В соборе св. Петра вы могли заметить, что современные, крестьяне до сих пор думают, будто глава апостолов с большим вниманием следит с неба за тем, как чтут его бронзовую статую, находящуюся в его церкви в Ватикане.

Изучая во всех подробностях нравы и верования XIII и XIV веков, можно открыть причины многих нелепостей на картинах великих художников^*. В то время христианская религия допускала всякие страсти, всякую месть и требовала только одного - веры.

^* (Нимб святых - может быть, просто изображение электрического явления, которое заметил какой-нибудь послушник, поднявшись до рассвета, чтобы разбудить к заутрене почтенного старца, укрытого шерстяным одеялом.)

24 сентября.

В эпоху Рафаэля и Микеланджело народ, как и всегда, отставал на столетие, но высшее общество было в восторге от произведений Аретино и Маккьявелли. Ариосто давал советы Рафаэлю по поводу его ватиканской картины "Парнас", и шутки, которые он вставлял в свою божественную поэму, повторялись во дворцах вельмож. В те времена религия оказывала влияние на высшее общество только тем, что волновала стариков: она внушала им страх перед адом и таким образом излечивала их от скуки и отвращения ко всему на свете.

Этот великий страх, соединяясь с воспоминаниями о любви, которой они со страстью предавались в молодости, породил все те шедевры искусства, какие мы находим в церквах. Прекраснейшие произведения были созданы в промежуток от 1450 до 1530 года; шестьдесят лет спустя жажда славы породила болонскую школу, которая подражала всем остальным, но в эту эпоху уже не было столь девственных страстей. Сомневаюсь, чтобы Гвидо слишком уж верил в святых, которых писал. Искренность, может быть, мешает уму, но я считаю ее необходимой для искусства. Гвидо трогателен своими прекрасными, глядящими в небо женскими головками, которые мы называем "Магдалинами". Он говорил с увлечением: "У меня двести различных способов изобразить пару прекрасных глаз, устремленных в небо".

Поэт, желавший понравиться высшему обществу времен Рафаэля, восклицал: "Вы спрашиваете, во что я верую? Я верую в славное вино и жареного каплуна; тот, кто верует в это, будет спасен".

 Rispose allor Margutte: a dirtel tosto, 
 Io non credo piu al nero che all'azzurro 
 Ma nel cappone o lesso, o vuolso arrosto; 
 E credo alcuna volta anco nel burro. 
 Ma sopra tutto nel buon vino ho fede, 
 E credo che sia salvo chi gli crede 
 (Pulci, Morgante maggiore, canto XVIII, stanza CLI)*.

^* (Тогда отвечал Маргупе: "Без лишних слов, я так же мало верую в черное, как и в голубое, но я верую в каплуна, вареного или жареного, а иногда верую также и в масло... Но крепче всего верую я в хорошее вино и верую, что тот, кто в него верует, будет спасен". Пульчи, Моргамте Маджоре, песнь XVIII, станца CLI (итал.).)

Но в 1515 году буржуазия и низшие классы крепко верили в чудеса; в каждой деревне были свои чудеса, и их заботливо возобновляли каждые восемь или десять лет, так как в Италии чудо стареет, и ханжи охотно признаются в этом. Они веруют так искренне, что готовы были бы в случае надобности повторить слова св. Августина: "Credo quia absurdum"^* - "Верую, ибо это абсурдно".

^* ("Credo quia absurdum".- Слова эти были сказаны не Августином, а Тертуллианом.)

В наше время иезуиты восстановили религию в том виде, в каком она была до Лютера; они говорят своим ученикам в Моденской коллегии: "Делайте все, что вам захочется, а потом приходите и рассказывайте нам об этом".

Как далека эта удобная религия, удовлетворяющаяся исповедью, от мрачной веры лондонского буржуа, который по воскресеньям лишает себя прогулки, боясь оскорбить бога! Сравните проповеди г-на Эрвинга^*, на которые каждое воскресенье толпой стекается лучшее общество.

^* (Эрвинг, Эдуард (1792-1834) - шотландский богослов и проповедник, основатель секты эрвингианцев. Первый сборник своих проповедей Эрвинг напечатал в 1823 году.)

Однажды в воскресное утро в Глазго я направился в церковь вместе с банкиром, которому меня рекомендовали. "Будем идти медленнее, а то могут подумать, что мы гуляем". Из-за этого греха мог бы пострадать его кредит. В Америке человека, путешествующего в воскресенье, часто заставляют выйти из мальпоста. Его хотят спасти против собственной его воли: ведь путешествовать значит трудиться. Такой грех прощается курьеру, работающему на пользу многих других людей, но путешественника, губящего себя ради собственной своей выгоды, задерживают... В Риме люди более безнравственны, но не так глупы. Здесь мы видим, как непохожи эти две религии. Мы видим и другую противоположность: самую полную свободу и самый абсолютный деспотизм.

Примерно в 1515 году, в то время, когда Франциск I и французская знать покрывали себя бессмертной славой на равнинах Мариньяно^*, простой народ Италии веровал в такие вещи, что когда-нибудь покажется невероятным, как могли люди выдумать их и писать о них.

^* (В сражении при Мариньяно 13 и 14 сентября 1515 года Франциск I наголову разбил швейцарские войска.)

Правда, лучшие люди этой эпохи, к несчастью, были атеистами или, по меньшей мере, видели в Иисусе Христе доброго философа, жизнь которого была выгодно использована ловкими людьми.

После полнейшего варварства IX века в Италии возникли торговые республики, давшие ей тот запас здравого смысла, который до сих пор еще можно найти в итальянском характере, если не касаться вопроса о чудесах и святых. После 1530 года и после Карла V было испробовано все возможное для того, чтобы унизить итальянский характер^*.

^* (Ознакомьтесь с "образцовым правлением" великого герцога Флоренции Козимо I. Не довольствуясь изгнанием всех тосканцев, которые отличались хоть каким-нибудь великодушием, он еще приказывал убивать их в чужих странах. Только низкие люди имели право на его покровительство.)

Но на протяжении трех столетий, со времени падения республики до установления испанского деспотизма (от 1250 до 1530 года), князья, захватившие высшую власть в каждом городе, проводили жизнь в кругу умных людей страны. Вещь невероятная, однако она покажется менее удивительной, если принять во внимание, что Лоренцо Медичи, Альфонсо д'Эсте, Лев X, Юлий II, Кане делла Скала, Малатеста, Сфорца и еще десятка два им подобных оказались бы среди первых людей своего века, даже если бы революция и лишила их власти.

Большинство великих художников умерло вскоре после 1520 года, отмеченного смертью Рафаэля. В этот период неверие быстро проникало в средние классы.

"Скажите моему другу кардиналу, - говорил умирающий Рабле, - что я отправляюсь на поиски великого быть может".

Свобода мысли продержалась в Италии вплоть до Павла IV, бывшего великим инквизитором (1555 г.), Этот папа заметил, какой опасности подвергался католицизм из-за Лютера. Он и его преемники серьезно занялись воспитанием детей, и вскоре в Риме, в Неаполе и во всей Италии по ту сторону Апеннин вновь распространились самые смехотворные верования. Только и разговору было, что о говорящих распятиях, о гневающихся мадоннах, об ангелах, поющих литании во время процессий.

Еще в 1750 году высшие классы общества разделяли эти верования. Даже в 1820 году в Неаполе я знавал очень знатные и очень богатые семьи, которые верили в то, что трижды в год, в определенные дни, кровь св. Януария вновь становится жидкой.

Самые хорошенькие женщины снимают шляпки, чтобы священник мог приложить им ко лбу ковчежец, содержащий священную кровь.

Мы наблюдали, как одна из самых очаровательных особ проливала слезы, целуя этот ковчежец, а ведь месяц тому назад она приложила немало усилий, чтобы получить из Марселя экземпляр Вольтера. Ввезти его в Неаполь было дело нелегкое. Друзья этой дамы вербовали себе помощников в кафе около почты, чтобы посетить вместе французский корабль, и, уходя оттуда, каждый из них засовывал во все свои карманы по томику Вольтера.

Однажды вечером мы услышали под окнами этой дамы шум петард, которые дети взрывали на улице в честь какого-то святого, праздновавшегося в тот день; была торжественная иллюминация, и огромное количество народа стекалось в соседнюю церковь, носившую имя этого святого. Дама начала по этому поводу злословить. Несколько французов, помогавших перевозить на сушу сочинения Вольтера, увидели в этих шутках влияние вольтеровских доктрин; они стали смеяться над чудесами, но это было принято очень плохо. Оказывается, прекрасная неаполитанка смеялась над соседним святым только из зависти. Ее имя было Саверия, и она почитала святого Ксаверия, своего покровителя, праздник которого, пришедшийся на несколько дней раньше, был отпразднован с гораздо меньшей торжественностью. В характере Наполеона было нечто итальянское: любовь к пестрым орденам и боязнь священников. Яркие цвета орденов являются одной из главных причин того удовольствия, с каким итальянец их рассматривает и носит.

Несмотря на то, что в 1769 году, когда родился Наполеон, религия царила в Италии полновластно, любовь побуждала людей на самые необычайные поступки. Усердная исповедь перед пасхой искупала все; в течение недели люди испытывали великий страх, а потом начинали все сначала. Всякое лицемерие отсутствовало, люди были одинаково искренни и в страхе и в наслаждении.

В 1798 году Рим очень недолгое время был республикой. С 1800 по 1809 год им правил Пий VII^*, который, будучи кардиналом и епископом Чезены, издал очень либеральную прокламацию. В 1809 году Рим был присоединен к Французской империи; Гражданский кодекс начал цивилизовать его и всех убедил в том, что правосудие - вещь первой необходимости. О рекрутском наборе думали с ужасом, но рекруты, возвратясь в свои деревни, цивилизуют их так же, как и русские солдаты, побывавшие во Франции^**. С 1814 по 1823 год кардинал Консальви^***, насколько мог, сопротивлялся влиянию г-на Меттерниха и кардиналам, подкупленным Австрией. Кардинал Консальви не хотел верить в существование карбонариев и терпеть не мог смертных казней. Этот замечательный человек очень боялся дьявола.

^* (Пий VII Кьярамонти. - Был епископом Имолы, которая была занята французскими войсками, отторгнута от Папской области и присоединена к новообразованной Цизальпинской республике. Кьярамонти опубликовал пастырское послание, в котором говорил, что христианская религия может согласоваться с любой формой правления.)

^** ("...русские солдаты, побывавшие во Франции..." - Стендаль, конечно, имеет в виду кампании 1814 и 1815 годов, последовавшую за ними оккупацию Франции, длившуюся несколько лет, и значение, которое имело это событие для подготовки декабрьских событий 1825 года.)

^*** (Консальви (1757-1824) - римский кардинал, министр Пия VII, придерживавшийся либеральных взглядов и проводивший умеренную политику.)

При Льве XII произошли большие перемены; в Романье и даже в самом Риме совершались жестокие казни невинных. Лев XII тоже по-настоящему боялся дьявола. Ночью он внезапно просыпался от страха.

В 1824 году я присутствовал на канонизации св. Юлиана. Новый святой был возведен в этот сан по той причине, что, придя как-то к одному обжоре - а это было в пятницу - и увидев на столе жареных жаворонков, тотчас же возвратил им жизнь; они вылетели в окно, и согрешить оказалось невозможно^*.

^* (Исторический факт. См. "Diario di Roma", официальный орган Папской области. Монтескье говорил: "К чему клеветать на инквизицию?" Другой святой недавно был причислен к лику праведных за то, что превратил жирного каплуна в карпа.)

Один из нас стоял когда-то с гарнизоном в итальянских деревнях; ему часто приходилось слышать о мадоннах, которые поводят глазами или вздыхают. Верный результат такого рода чудес - обогащение соседнего кабачка. Через полгода, когда некоторые уже начинают сомневаться в чуде, церковная власть запрещает его. Наши спутницы с нетерпением ожидают такого чуда, чтобы посмотреть его. Мы заметили, что высшее римское общество верит в эти чудеса или, во всяком случае, боится оскорбить мадонну, позволяя себе шутки над ними. Буржуазия открыто над ними смеется. Простонародье квартала Трастёвере или Монти крепко в них верит, и плохо придется тому, кто усомнится в них.

Недавно один молодой, весьма талантливый немецкий художник был поражен небесной красотой молодой женщины, стоявшей на пороге своего дома на Виа делла Лонгара. Без всякой задней мысли художник остановился в нескольких шагах от нее. Вскоре в дверях появился человек с огромными бакенбардами, подошел к иностранцу и, выразительно посмотрев на него, сказал: "Passa, о mai piu non passerai" - "Уходи, а то не сможешь уйти".

Французские власти произвели на римлян огромное впечатление, которое постепенно превращается в восторг.

Средний класс в Риме начинается с человека, имеющего сто луидоров дохода и читающего Вольтера и "Куманька Матье", который кажется ему лучше Вольтера. Высшие классы, наоборот, питают отвращение к дурным книгам; я находил на софе экземпляры итальянского перевода Роллена с примечаниями Летрона, который среди молодых маркизов слывет очень вольнодумным философом.

Зато ничто не может сравниться с прочным здравым смыслом римского буржуа. Диалог черни с несчастным юношей, который был mazzolato^* у Порта-дель-Пополо около 1825 года. Юноша, которому не было, может быть, и шестнадцати лет, восклицал, идя на казнь: "Ах, я невиновен в смерти священника!" Народ кричал ему хором: "Figlio, pensa a salvar l'anima; del resto росо cale" - "Друг мой, думай о спасении своей души; остальное уже для тебя не существует!".

^* (Четвертован (итал.).)

Один мясник в 1824 году был осужден на галеры за то, что торговал мясом в пятницу. Правда, в то же время в одном департаменте на юге Франции королевский прокурор требовал перед трибуналом присуждения к двумстам франкам штрафа и двухнедельному тюремному заключению двух путешественников, поевших мяса в пятницу. Во Франции ограничились тем, что сказали: "Вот судья, который хочет получить крестик". В Риме народ был возмущен осуждением мясника. "E se l'è legata al dito",- говорил мне один римлянин: "Народ навязал это себе на палец". Это значит, что он занес это осуждение в счет тех оскорблений, за которые он когда-нибудь отплатит. Народ этот не так далек, как мы, от великих деяний; он кое-что принимает всерьез. Во Франции стоит только остроумно объяснить причины какой-нибудь низости, как тотчас же все забывают о ней.

Мы с удовольствием проводим время в деревне и пренебрегаем Римом. Мне кажется, что наши спутницы еще не начали скучать по красивому замку в десяти милях от Парижа. Благоразумный Фредерик сказал, что он выедет обратно во Францию на следующий день после того, как почувствует скуку.

В прошлом году мы провели август в красивом замке; оттуда мы высматривали, не появится ли какой-нибудь хоть самый захудалый кабриолет на большой дороге. Мы навели превосходный телескоп Рейхенбаха; всякий приезжавший дурак составлял событие - так весело живется в деревне. Для того чтобы она была приятна, нужно привозить туда с собой страсть или усталость от страстей. Но что может найти там любезное и доброе существо, которое очень хочет развлекаться и умирает от страха, как бы, развлекаясь, не показаться смешным? Богатство и хорошее происхождение делают болезнь еще менее излечимой, так как лишают вас двух источников желаний, еще не осужденных тщеславием.

Я подозреваю, что такие побуждения и приводят людей в Рим; но все это заботливо прикрыто пристойными фразами (пристойность - главное несчастье XIX века) о прелести покоя, любви к цветам, к красивым деревьям и т. д.; и все это приносится в жертву ради того, чтобы повидать Рим. На это я возражаю: человек, который посеет хлеб и через каждые три месяца, видя, что хлеб не родится, будет вспахивать свое поле сохой, не получит никакого представления о том, как вырастают колосья и каким образом жнут хлеб.

А мои друзья смеются надо мною.

За исключением очень близких к нам событий, как, например, обращение протестантов в католичество с помощью драгун при Людовике XIV^*, или фактов незначительных, как победа Константина над Максенцием, история, как известно, только всеми принятый вымысел^**. Трудно себе представить, насколько верно это изречение. Если вы когда-нибудь попадете в лучшие салоны Эдинбурга или Копенгагена, попросите рассказать вам историю Террора или 18-го брюмера.

^* (Людовик XIV, желая уничтожить во Франции протестантизм, употреблял для обращения протестантов насилие: в дома протестантов назначались драгунские постои; драгуны буйствовали и грабили своих хозяев-протестантов. Этот способ "обращения" протестантов получил название "драгонад".)

^** ("...история... только всеми принятый вымысел" - это изречение принадлежит Фонтенелю.)

Нижеследующие факты, рассказать которые друзьям я считаю своей обязанностью, не более достоверны и не менее ложны, чем все то, чему принято верить в коллеже касательно французской истории; все же я предлагаю большинству читателей пропустить пять или шесть страниц.

Г-н Курье^*, смерть которого до сих пор осталась безнаказанной, что не делает чести нашим судьям, одолжил мне превосходную книгу г-на Клавье^**, излагающую "вероятную историю Троянской войны".

^* (Курье, Поль-Луи был эллинистом. В 1825 году он был убит в лесу cвoeгo поместья. Виновные были обнаружены только в 1829 году, уже после того, как Стендаль напечатал "Прогулки по Риму".)

^** (Клавье (1762-1817) - французский эллинист, автор множества работ по греческой истории. Стендаль, по видимому, имеет в виду его работу "История первых веков Греции", вышедшую в двух томах в 1809 году.)

Г-н Клавье был настоящий ученый, как Буассоннад^*, Давид^**, Газе^*** и некоторые другие.

^* (Буассонкад (1774-1857) - французский эллинист-грамматик.)

^** (Давид (1783-1854) - сын знаменитого художника Луи Давида, ученый-эллинист.)

^*** (Газе (1780-1864) - французский филолог, немец по происхождению.)

Эней, спасшись с несколькими воинами от избиения, сопровождавшего взятие Трои, пустился вместе с ними в плавание, в те времена чрезвычайно опасное. Проблуждав между всеми рифами Средиземного моря, он, наконец, прибыл в Италию, в Кампи Лауренти. Чужеземец, прибывший с двумястами умирающими от голода воинами (в те времена население было немногочисленно), внушил к себе уважение. Эней, который не был таким плаксой, каким изобразил его Вергилий, женился на Лавипии, дочери царя Латина, и основал город по имени Лавиниум. Он умер, имея от Лавинии сына по имени Асканий, который основал Альбу-Лонгу через тридцать лет после того, как отец его основал Лавиниум.

Случайно сын Аскания родился в лесу, вследствие чего ему дали имя Сильвий, которое стало именем его династии.

Сын этого последнего, Эней Сильвий, был его преемником; вот имена царей, царствовавших в Альбе и происходивших по прямой линии один от другого: Латин, Сильвий, Альба, Атис, Капис, Капет, Тиберин. Последний утонул в реке Альбула, которая после этого была названа Тибром.

Преемниками Тиберина были Агриппа, Ромул, Авентин, убитый ударом молнии и передавший имя Авентин холму, на котором его похоронили. Там теперь стоит хорошенькая церковь Санта-Сабина, где мы видели очаровательную картину Сассо-Феррато. После Авентина царствовал Прок, у которого было два сына: Нумитор и Амулий; этот последний отнял венец у своего старшего брата.

Мы подошли к знаменитой легенде, известной всему миру. Рея Сильвия, дочь Нумитора, против ее воли забеременела; она объявила, что ее супругом был некий бог. Амулий, очевидно, боясь сторонников своего брата, не посмел казнить Рею Сильвию. Она родила двух близнецов, Ромула и Рема, которые по приказу Амулия были оставлены в лесах на левом берегу Тибра (у Велабро, около того места, где теперь находится Арко ди Джано Квадрифронте). Волчица^*, или женщина, известная под этим бранным именем, вскормила Рема и Ромула своим молоком. Достигнув восемнадцатилетнего возраста, они убили узурпатора Амулия и вновь возвели на престол Альбы своего деда Нумитора. Но Рем и Ромул жили в лесах, где они добывали себе пропитание грабежом так же, как и их шайка, состоявшая из отъявленных негодяев, набранных среди племен левого берега Тибра. Такая жизнь была до некоторой степени облагорожена великим замыслом - возвратить венец их деду Нумитору. Совершив эту реставрацию, два молодых разбойника вскоре стали скучать в Альбе, где на них смотрели как на незваных гостей. Они прибегли к средству, к которому их принудила необходимость; так как в то время нельзя было ни уехать за границу, ни поселиться в одиночестве в деревне, то они решили основать город, определив по полету птиц, кто из них двоих выберет место для города и даст ему свое имя. Рему не повезло; он рассердился и был убит.

^* ("Волчица" (lupa) - прозвище проституток в древнем Риме.)

21 апреля, в третий год шестой олимпиады, Ромул, запросив предварительно предсказаний, основал свой город на горе Палатине, на которой протекло его детство, придав ему форму квадрата; этот день, 21 апреля, стал навсегда священным для римлян, называвших его Palilia.

Согласно обрядам, предписанным религией того времени, линия города была отмечена плугом, в который впрягли корову и быка, причем последний шел с правой стороны.

Рим был основан более чем через семь столетий после того, как Данай и Кекропс привезли в Грецию из Египта начатки цивилизации. Это было приблизительно через триста лет после того, как они начали заселять Италию. Карфаген также был основан около ста лет до того. Через восемьдесят лет после этого Греция возобновила свои связи с Египтом. Наконец, на 200-м году основания Рима появился Кир, а в 400 году жил Александр.

Похищение сабинянок произошло приблизительно на 4-м году после основания Рима. По-видимому, после этого предприятия Ромул потерпел поражение, так как через четыре года, в 8-м году после основания города, он был принужден разделить власть с Тацием, царем куритов.

Таций занял Тарпейский холм, получивший впоследствии название Капитолийского; они включили его в черту города. Долина, отделяющая холм Палатинский от Капитолийского, естественно, превратилась в площадь или форум, на котором обитатели всех этих маленьких хижин по праздничным дням обсуждали меры, которые были необходимы для того, чтобы соседние племена их не истребили, - таково было военное право. Это совсем не похоже на то, как мы были покорены союзниками в 1814 году. Постоянная угроза смерти и величайшего позора, немедленного и неминуемого следствия покорения, объясняет первые четыре века римской истории.

Каждый римлянин был земледельцем или солдатом и не мог быть никем другим. Среди всех этих жестоких опасностей, когда смерть от голода или смерть от меча была наказанием за малейшую неосторожность, ни один римлянин, конечно, не тратил своего времени на такую бесполезную вещь, как история.

Имена тех римских царей, которые не совершили ничего, вероятно, были забыты, и время их правления было присоединено к царствованию их предшественников или преемников, отметивших свое царствование какими-нибудь полезными установлениями или большими победами. Таким образом, получилось, что Ромул царствовал будто бы тридцать восемь лет и правление мудрого Нумы Помпилия, давшего Риму законы, продолжалось сорок пять лет. Нума был сабинянин; он присоединил к городу часть Квиринала (у колонны Траяна).

Туллий Гостилий, третий царь, заключил в римские стены холм Целий и переселил туда жителей Альбы, которая только что перед этим была разрушена.

Первый из Тарквиниев решил соорудить стены Рима из камня; до того времени они, как можно думать, были сделаны из простого кирпича. Ему помешала смерть, и это намерение было осуществлено шестым царем Рима, Сервием Туллием, вступившим на престол в 176 году.

Через четыреста девяносто восемь лет Сулла раздвинул стены Сервия Туллия; многие императоры расширили их в отдельных местах, и, наконец, в 271 году по р. X. и на 1022 году после основания Рима император Аврелиан построил стены, которые носят его имя.

После изгнания царей греки принесли в Великую Грецию и на берега Италии свою цивилизацию и свои искусства. Они жили очень близко от Рима, так как занимали Неаполитанскую область. Но внутренняя часть страны была населена туземцами. За несколько лет до рождества Христова Рим стал властелином всего средиземноморского побережья, и владения его простирались от этих границ - в Европе, Азии и Африке.

Что бы ни говорили, но от Аврелиановой стены не осталось никаких несомненных следов. Нынешние стены имеют всего лишь шестнадцать с половиной римских миль в окружности. Мы обошли их без всякого труда в пять часов, часто останавливаясь, чтобы поискать остатки стены Сервия Туллия и Аврелиана. Выйдя из Порта-дель-Пополо, мы шли до самого Тибра; затем, вернувшись обратно, мы прошли Муро-Торто, потом ворота виллы Боргезе и загородного дома Рафаэля. Мы осмотрели ворота Салара, Пиа, Сан-Лоренцо, Маджоре, Сан-Джованни, Сан-Себастьяно, Сан-Паоло и вновь подошли к Тибру у горы Тестаччо.

Самая древняя часть современной стены не старше 402 года христианской эры; примерно в это время император Гонорий восстановил стены, как доказывают надписи, помещенные над большей частью ворот.

На правом берегу Тибра, то есть на этрусской территории, стены города совсем современные и не представляют никакого интереса. Около 850 года папа Лев IV воздвиг стены, чтобы защитить собор св. Петра от грабежей сарацин, и эта часть города стала называться Читта Леонина. На этрусскую территорию выходят четверо ворот; двое в Трастёвере: ворота Портезе на берегу Тибра и св. Панкратия - и двое в городе Льва IV, именно: Кавалледжери и Анджелика.

В Риме до 268 года не было денег в форме монет; роскошь появляется после Пирра, в 479 году; но гордость этих воинов доводит роскошь до гигантских размеров,- вероятно, из страха перед насмешками этрусков или греков с окраин Италии, которые могли упрекнуть их в отсутствии вкуса.

Сегодня утром мы отплыли от Порта-дель-Пополо на большом судне, которое вызвали из Рипетты,- это порт на Тибре, позади палаццо Боргезе. Мы взяли большое судно потому, что плавание по Тибру у Рима считается опасным. Мы проплыли под четырьмя мостами: под мостом Сант-Анджело, украшенным Бернини, обращенным к северу и к югу, под мостом Сикста, Кваттро-Капи и Сан-Бартоломео. Мы видели остатки трех разрушенных мостов, именно: Ватиканского, Палатинского и Субличчо; мы осмотрели Cloaca massima.

Во времена Августа Рим был разделен на четырнадцать кварталов (regiones); известны названия, которые носили эти части в 380 году. И теперь еще Рим разделен на четырнадцать rioni, или кварталов, названия которых написаны на углах улиц. Таковы: Монти, у Санта-Мария-Маджоре, население которого славится жестокостью, Треви, названный так по имени прекрасного фонтана, Колонна, Кампо-Марцо, Понте, Парионе, Регола, Сант-Эустакьо, Пинья, Кампителли, Сант-Анджело, Рипа, а на этрусской территории - Трастевере, славящийся энергичным характером своих жителей, и Борго - это название дал ему Сикст V в 1587 году, прежде он назывался Читта Леонина.

Мы только что встретили двух молодых римлян с их любовницами и семьями, которые возвращались на телеге с пикника на горе Тестаччо. Они пели, жестикулировали и безумно веселились, мужчины и женщины одинаково. Они не были пьяны физически, это было величайшее моральное опьянение. Загляните в Казанову.

Сегодня вечером один бывший префект короля Мюрата^* рассказал нам, как какой-то калабриец, "человек хороший и честный", пришел к нему и по простоте душевной предложил нанять в складчину людей, чтобы убить его врага, убежище которого он только что открыл; префект тоже искал этого человека, потому что министр полиции приказал арестовать его. Г-жа Л. заставила повторить слова "хороший" и "честный"; они были сказаны искренне. В Козенце или Пиццо можно быть хорошим и честным, подсылая убийц к своему врагу. В Париже во времена Гюизов думали так же, в неаполитанском обществе всего лишь пятьдесят лет тому назад господствовали такие же представления; таково было понятие чести. Не отомстить в определенных случаях убийством было то же самое, что в Париже, получив пощечину, не потребовать удовлетворения.

^* (Мюрат, французский маршал.- Был возведен Наполеоном на престол Неаполитанского королевства, который он занимал вплоть до 1815 года.)

Вот чем приятны путешествия. Я восхищаюсь этим рассказом и считаю его правдивым; если бы мне его преподнесли в Париже, я пожал бы плечами.

В маленьких городках, начиная от границы Тосканы, около Перуджии, вплоть до Реджо и Калабрии или Отранто, в споре из-за черты, разделяющей два поля, наносятся оскорбления, которые так глубоко поражают эти чувствительные и мрачные сердца (как у Ж.-Ж. Руссо в последние годы его жизни), что они начинают жаждать крови. Наш друг, неаполитанский префект, упрекал одного крестьянина за то, что он не платит налогов. "Что же мне делать, сударь? - отвечал крестьянин.- Большая дорога ничего не приносит. По ней никто не проезжает, хоть я часто хожу на нее с моим ружьем. Обещаю вам ходить туда каждый вечер, пока не соберу тринадцати дукатов, которые вам следуют". Запомните твердо, если хотите понять современников Чимарозы:^* этот крестьянин и понятия не имеет о том, что он на законном основании должен отдать эти тринадцать дукатов королю, который за эту цену обеспечивает ему правосудие, общественную администрацию и т. д. Он смотрит на короля как на счастливого человека, занимающего хорошее положение, издревле установленное; этот счастливый человек сильнее его и при помощи своих жандармов отбирает у него, калабрийского крестьянина, тринадцать дукатов, которые он предпочел бы истратить на мессы за упокой души своего отца. Право короля на тринадцать дукатов кажется ему совершенно таким же, как право, которое он, крестьянин, осуществляет на большой дороге, то есть силой.

^* (Чимароза (1749-1801) - неаполитанский композитор, автор "Тайного брака", любимой оперы Стендаля.)

Как далеки эти представления от тех, которые господствуют во французских деревнях после распродажи национальных имуществ!

Можно ли установить конституционное правительство среди таких людей? Благодаря климату и национальному характеру (это греки^*) воспитание за десять лет сделает в Неаполе то, чего оно не сможет сделать в Богемии в полстолетия. Какой-нибудь Фридрих II при помощи системы взаимного обучения через десять лет поднял бы эту страну до высоты представительной системы. Может быть, карбонаризм есть не что иное, как взаимное обучение, которому опасность придает изумительную привлекательность (в Калабрии расстрелы продолжаются еще и теперь, в июне 1827 года). Чернь, воспитанная монахами, ужасна; не забудьте, что во многих мелких городках есть люди, которые в случае надобности пошли бы по пути Мирабо, Бабефа, Дюпон де Немура. Назову полковника Токко, потому что он находится в надежном убежище. Как можно побудить такой народ сражаться из чувства нести? Он станет сражаться, чтобы отомстить врагу или повиноваться св. Дженнаро. Заметьте, воображение его так пылко, что оно граничит с безумием; он создает себе ужасные представления о страдании и ранах.

^* (См. ученое исследование доктора Эдварса о человеческих расах и о связи между физиологией и историей. )

Но сражаться за своего короля - вы видели, что он думает об этом счастливом и могущественном человеке. Что ему до того, называется ли он Фердинандом или Иоахимом?^*

^* (Иоахим - имя короля Мюрата.)

Турок гораздо менее идолопоклонник, чем почитатель св. Дженнаро. Но я умолкаю: люди, обладающие властью и дающие балы богатым людям, попросили последних заклеймить словом "непристойный" некоторые правдивые подробности, которые можно было бы рассказать о правительствах. Было бы циничным рассказывать то, что происходит во дворцах Неаполя и Рима. Приходится ограничиться общими местами и призывать для Италии блага образования. В Испании не было своего Вольтера, ей нужно двадцать таких лет, как 1826 год, и десять тысяч казней. Попросите рассказать вам историю монахинь из Байано.

В стране, которая едва почувствовала современную культуру в период от 17 мая 1809 года до апреля 1814 года, можно позволить себе что угодно. Каким великим благодеянием для римского ремесленника было бы введение Гражданского кодекса! А вы толкуете ему о двух палатах! Это то же, что обещать миллионы несчастному, которому нужно два франка, чтобы пойти пообедать. Сегодня вечером у г-на Тамброни один из моих новых друзей, который будет кардиналом, оплакивал эту эпоху разврата (французское правление от 1809 по 1814 год); очень вежливо он сообщил мне, что все французы - еретики (ведь они проповедуют добрые дела и самостоятельное исследование!).

Просвещенный римлянин, весьма сожалеющий о трибунале первой инстанции, кассационном суде и обо всем "изумительном правосудии" французского режима (это их собственное выражение), тем не менее с великой скорбью констатирует, что мы еретики (это сейчас, в 1828 году!).

В течение пяти лет в Риме сообщали друг другу странную новость о том, что можно было добиться кое-чего от префекта, не подкупая ни его любовницы, ни его духовника.

Мой друг говорил мне: "Здесь работникам вертограда господня дозволено дерзать. Им не угрожают смех нечестивцев и сатирические рассказы вашей свободной прессы, даже если усердие слишком увлечет их".

Если в семье из четырех сестер, отвечал я ему, сошьют платье из лиловой ткани двум старшим, младшие будут сохнуть от огорчения, пока не получат таких же платьев. Наша литература дала Франции право первенствовать в Европе; Наполеон и Республика подтвердили это право. Франция имеет нечто, именуемое хартией; Россия и Италия будут проливать слезы до тех пор, пока не получат хартию.

Сегодня, проснувшись, мы почувствовали желание подробнее изучить расположение различных стен Рима.

Нужно иметь план древнего Рима и отыскать стены, построенные Ромулом. Это напоминает Париж, который первоначально занимал клочок земли на острове Нотр-Дам. Убежище отважных бандитов, называвшееся Римом, вначале занимало только один Палатинский холм (теперь вилла Фарнезе), а затем Капитолийский.

Кума, которого я готов условно назвать непосредственным преемником Ромула, включил в город часть Квиринальского холма.

Тулл Гостилий, которого считают третьим царем Рима, разрушив город Альбу, переселил, по обычаю тех первобытных времен, его жителей в свой город и отвел им место жительства на холме Делийском (где теперь находится вилла Маттеи). С высоты Делийского холма, заключенного в римские стены, альбийцы видели развалины своего родного города.

Анк Марций, преемник Тулла, разрушил города Теллену, Фикану и Политориум, а жителей переселил на Авентинский холм (где теперь находится Мальтийское приорство) и обнес этот холм римской стеной. Он перекинул через Тибр деревянный мост, который впоследствии прославился доблестью Горация Коклеса. Величайшей неосторожностью было бы строить мост, не защитив его крепостью; Анк Марций построил цитадель на Яникуле - в месте, которое было очень важно укрепить, так как города Этрурии, находившиеся под властью жрецов, подчинивших себе царей, и достигшие очень высокой культуры, начинали завидовать Риму.

Этрусские цари, или "лукумоны", которым препятствовали жрецы, выступили против Рима слишком поздно для того, чтобы можно было его разрушить, но все же подвергли его тяжелым испытаниям; наконец после нескольких веков непрерывных войн, во время которых римляне отчасти усвоили этрусскую религию, страна эта была покорена^*. Прошу простить меня за это отступление, излагающее военное положение Рима в первые века его существования. Почти всегда опасность угрожала ему с правого берега Тибра, со стороны этрусков.

^* (Пиньотти^** рассказывает обо всем этом очень хорошо, без напыщенности и не принимая важных поз. См. Микали^*** и Нибура^****.)

^** (Пиньотти - автор "Истории Тосканы" (1813, 9 томов), которою часто пользовался Стендаль.)

^*** (Микали (1767-1844) - итальянский историк и археолог, автор знаменитого труда "История Италии до римского владычества" (1810, 4 тома), в котором он доказывает существование самобытной местной цивилизации в Италии в древнейшую известную нам эпоху.)

^**** (Нибур (1776-1831) - немецкий истерик, автор "Римской истории", первый том которой вышел в 1811 году. Основываясь на трудах своих предшественников, Нибур критикует источники и, разрушая легенды о древнейшем периоде римской истории, воспроизводит общий ход политического и социального развития древнего Рима.)

Сервий Туллий воздвиг у самого города очень крепкие стены из квадратных глыб вулканического камня. Он соорудил вал, названный Agger, начиная от восточного края Квиринала до того места, которое теперь занимает церковь Санто-Вито на Эсквилине. Рим в то время занимал семь холмов к востоку от Тибра; отсюда его прозвание Septicollis^*. Таким образом, давая ему это имя, не приняли во внимание маленькой крепости, воздвигнутой на Яникуле (на правом берегу Тибра). Стена Сервия Туллия имела около восьми римских миль; он присоединил к городу два холма, Виминальский и Эсквилинский, а также часть Квиринальского.

^* (Семихолмный (лат.).)

После Сервия Туллия и вплоть до императора Аврелиана Рим, ставший могущественным, защищался при помощи своих армий и не заботился о крепости своих стен. Но Аврелиан боялся, как бы варвары в один из своих набегов не захватили врасплох столицу государства. Он стал возводить новую стену, которая была закончена Пробом, преемником Тацита.

Наши сегодняшние занятия имели целью получить точное представление о Риме, в котором жили герои. Мы отправились еще раз взглянуть на гробницу Гая Публиция Бибула, на площади Мачель-де'Корви, там, где начинается подъем Марфорио, у южного конца Корсо. Этот почтенный памятник был сооружен за стеною Сервия Туллия, чтобы увековечить память гражданина, который оказал большие услуги родине. Он сделан из травертина и украшен четырьмя пилястрами, поддерживающими красивый антаблемент. Он доставил нам больше удовольствия, чем самая красивая статуя.

Самое важное при изучении памятников древних эпох - допускать возможное, но верить только тому, что доказано; я не говорю о математическом доказательстве: каждая наука имеет свою особую степень вероятности.

Говорят, что стена Аврелиана тянулась почти на пятьдесят римских миль,- современник ее Вописк утверждает это.

Вам известно, что нынешние стены имеют только шестнадцать миль. Самая древняя часть их не старше 402 года; она была восстановлена по повелению Гонория. Нужно составить себе отчетливое представление о десяти или двенадцати холмах, на которых расположен Рим, и изучить их историю: Капитолийский холм с его двумя вершинами, Целийский, называвшийся вначале Querquetularius благодаря покрывавшим его дубам, и т. д.

После огромных работ, произведенных здесь в 1809 году, римские памятники имеют совсем другой вид, а занимающаяся ими наука стала гораздо более положительной.

Я сильно сократил предыдущие строки и все же боюсь, чтобы они не показались слишком скучными. Они избавят путешественника, интересующегося такого рода подробностями, от обременительных разысканий. Я надеюсь, что остальные читатели будут время от времени пропускать восемь или десять страниц.

Г-н Нибби^* напечатал работу о римских стенах. Можно заглянуть в Нардини, Фонтану^** и в два десятка других авторов. Благодаря этим ученым логика сделала большие успехи. Теперь предпочитают лучше не знать, чем верить без доказательств.

^* (Нибби (1792-1839) - итальянский археолог, автор нескольких трудов по археологии Рима и его окрестностей.)

^** (Фонтана. - Стендаль, очевидно, имеет в виду сочинение Карло Фонтаны (1634-1714), итальянского архитектора, автора нескольких работ, посвященных древним памятникам Рима.)

Из всех этих книг одна, наверное, приобретет вашу благосклонность. Купите у г-на Гиглера, миланского книготорговца, французское издание Квирино Висконти. Гравюры принадлежат славному Локателли. Чтение Висконти увеличивает удовольствие^* от пребывания в Риме.

^* (Чтение Висконти увеличивает удовольствие... - Стендаль, вероятно, имеет в виду французское издание произведений К. Висконти, вышедшее в Милане в 1827-1831 годах (4 тома).)

Фредерик интересуется этрусками и их влиянием на римлян. Я имею несчастье верить только тому, что доказано. Вместо того, чтобы предаваться мечтам в области истории, я предпочитаю дать работу своему воображению в музыке или в живописи.

Фредерик начинает бранить Чимарозу или Корреджо, когда я отказываюсь верить в великие деяния этрусков^*.

^* ("Этрусские памятники виллы Альбано были найдены на вилле Адриана у Тиволи. Это. может быть, просто подражания, сделанные по приказу Адриана. Подражания эти, правда, должны быть схожими. 1800 лет тому назад существовало, конечно, гораздо больше этрусских статуй, чем теперь". (Запись на экземпляре Бом.))

Они были учениками египтян и учителями римлян, но римляне, которые прежде всего думали о войне, заимствовали у них сперва только религию и долгое время отвергали их искусство. Патрициям нужна была религия ради присяги - таков был римский закон о военной повинности. Как утверждают их друзья, этруски умели строить каналы; у них была очень развитая архитектура. Примером может служить Вольтерра. Можно ли на основании пирамидальной формы гробницы Порсены (название сомнительное) утверждать, что этруски восхищались египетскими пирамидами? Ведь пирамидальную форму имеют и груды каменьев, сложенных по краям полей в горных странах вроде Тосканы! Этруски, по-видимому, изобрели свод, это чудо новой архитектуры, неизвестное египтянам.

Для того, чтобы привить народу религию, нужен только какой-нибудь мрачный и нежный человек вроде Ж.-Ж. Руссо. Если любовь к власти или оскорбленное самолюбие доходит у этого человека до того, что он с готовностью идет на костер, то религия его распространяется с гораздо большей быстротой. Дайте мужество калькуттской женщины какому-нибудь св. Павлу, и новая религия распространится, словно на крыльях.

По-видимому, в Этрурии была каста, заставлявшая глупцов трудиться ради ее собственной выгоды. Она обладала магическими тайнами. Ее магические формулы, которыми лечили животных, можно найти в произведении Катона Цензора "De re rustica"^*. В наше время князь фон-Гогенлоэ доказывает, что если больной верит в определенные слова, то они часто его излечивают. Патриции, так ловко пользовавшиеся предвещаниями, заимствовали их у этрусков.

^* ("О земледелии" (лат.).)

Представьте себе председателя избирательной коллегии, которому г-н де Виллель^* поручил смошенничать. В тот момент, когда входят человек двенадцать избирателей-либералов, он заявляет, что видит двух ласточек, летящих в необычном направлении и предвещающих недоброе. После этого он закрывает заседание, и даже избиратели противной стороны уходят смущенными.

^* (Виллель (1773-1854) - французский премьер-министр при Карле X, опиравшийся на крайнюю правую. Его обвиняли в том, что на выборах в палату депутатов 1827 года он принял все меры к тому, чтобы повлиять на избирателей или не допустить избирателей-либералов к голосованию.)

Таково было значение оракулов, заимствованных из Этрурии римлянами - современниками Фабия Максима!

Уж не предрасполагает ли воздух Ватикана к легковерию? Какое подходящее место для того, чтобы устроить там заседание археологов!

Алфавит этрусков происходил, как и все другие, от алфавита финикийцев, народа торговцев. Этруски заимствовали свои буквы не от греков, так как они писали справа налево и опускали краткие гласные, как и евреи.

Странное придыхание, встречающееся во флорентийском наречии итальянского языка, ведет свое происхождение от этрусского языка.

Сегодня утром наши спутницы жаловались на то, что они не слышат в Италии музыки. Судя по тому, что им рассказывали об этой стране, они воображали, что там говорят не иначе, как распевая. Они заявляют, что все путешественники - обманщики.

В Милане на улице, против кафе де'Серви, мы слышали великолепную музыку-буфф, на которую эти ламы даже не обратили внимания. Во Франции на улицах можно услышать перебранку, очень живую и остроумную, и музыку, от которой можно, заскрежетать зубами.

Путешественник отмечает только то, что он находит необыкновенным; если он не говорит, что в полдень в Модене бывает светло, то вы на этом основании не станете думать, что над главным штабом иезуитов солнце не светит. Путешественник отмечает различия; считайте, что все, о чем он не говорит, происходит так же, как во Франции.

Нет ничего ошибочнее этой последней строчки. Нет, даже самый простой поступок совершается в Риме не так, как в Париже. Но объяснить эту разницу необычайно трудно. Как-то один из моих друзей пытался сделать это; почтенные лица стали утверждать, что он занимается химерами. Глаза, привыкшие изучать важные вопросы народной жизни, не замечают оттенков в нравах и страстях.

В Италии семь или восемь культурных центров. Самый простой поступок совершается совсем по-разному в Париже и в Венеции, в Милане и в Генуе, в Болонье и во Флоренции, в Риме и в Неаполе. В Венеции, несмотря на небывалые несчастья, которые вскоре приведут ее к гибели, царит искреннее веселье, в Турине бросается в глаза его желчная аристократия. Миланское добродушие так же знаменито, как генуэзская скупость. Чтобы завоевать уважение в Генуе, нужно проживать не больше четверти своих доходов, а если ты стар и богат, нужно сыграть дурную шутку со своими детьми, например, включить в их брачные контракты условия, которые должны вызвать возмущение с их стороны. Но в этом мире всякое правило имеет исключения. Дом, в котором принимают иностранцев с большим, чем где бы то ни было в Италии, гостеприимством,- это дом маркиза дель Негро в Генуе. Местоположение Виллеты - сада, принадлежащего этому милейшему человеку, несравненно по красоте и живописности. Я встретил здесь знаменитого врача, который сердится, когда англичане хотят платить ему за каждый визит. Несмотря на такое поразительное противоречие, Генуя все же - город скупцов; его можно было бы принять за маленький городок южной Франции.

Болонцы отличаются пылкостью, страстями, великодушием, а иногда и неосторожностью. Во Флоренции много логики, благоразумия и даже ума, но никогда мне не приходилось видеть людей, более свободных от страстей; даже любовь там знают так плохо, что ее именем называют наслаждение. Сильные и глубокие страсти живут в Риме. Что касается неаполитанца, то это раб минутных впечатлений; он так же мало помнит о том, что чувствовал вчера, как мало предвидит чувство, которое им овладеет завтра. Думаю, что на двух концах вселенной не найти таких противоположных и так мало понимающих друг друга существ, как неаполитанец и житель Флоренции.

В Сьене, которая находится в каких-нибудь шести милях от Флоренции, живут веселее; в Ареццо можно найти уже и страсти. В Италии все меняется через каждые десять миль. Прежде всего различны племенные особенности. Предположите, что после кораблекрушения два острова Тихого океана оказались населены собаками - борзыми и пуделями; на третьем живут болонки, на четвертом - маленькие английские собачки - мопсы. Их нравы будут весьма различны. Комизм этой картины должен помочь вам почувствовать всю доказанную опытом разницу между флегматичным голландцем, бергамцем, который становится полубезумцем благодаря своим бурным страстям, и неаполитанцем, который становится безумцем благодаря тому пылу, с каким он отдается чувству данной минуты.

Задолго до римлян Италия разделилась на двадцать или тридцать племен, не только чуждых, но враждебных одно другому. Эти государства, в разное время покоренные римлянами, сохранили свои нравы и, по всей вероятности, язык. Они вновь обрели свое национальное своеобразие во время нашествия варваров и завоевали свою независимость в IX веке, когда возникли знаменитые средневековые республики. Таким, образом, разница в национальных особенностях была укреплена политическими обстоятельствами.

Пять или шесть небольших примеров из области нравов яснее доказали бы то, что я пытался характеризовать этими полными важности фразами.

Лучшие описания путешествия по Италии - Форсита, Де Броса, Миссона, Дюкло, Лаланда. Мемуары Казановы, изданные в Лейпциге, отлично рисуют нравы, предшествовавшие пушечному выстрелу на Лодийском мосту (1796). Самое курьезное по своей нелепости сочинение - это путешествие пастора Юстеса, утверждающего, что французская администрация в Риме хотела "продать материалы, из которых построен собор св. Петра". Некоторые англичане краснеют от гнева, когда им напоминают, что Наполеон тратил миллионы на раскопки базилики около колонны Траяна, колонны Фоки, храма Мира и т. д. Так как наш мир недоверчив, я приведу слова Юстеса: "What then will be... the horror of my reader when I inform him the French commithee turned its attention to Saint-Peter's and employed a company of Jews to estimate and purchase the gold, silver and bronze, that adorn the inside of the edifice, as the copper that covers the vaults and dome on the outside!"^*.

^* ("Каково же будет негодование моего читателя, когда я сообщу ему... что французский комитет обратил свое внимание на храм св. Петра и поручил компании евреев оценить и купить золото, серебро и бронзу, которые украшают внутренность этого здания, так же как и медь, покрывающую своды и купол снаружи" (англ.).)

Эта книга выдержала в Англии восемь изданий, и ею пользуются все путешественники из высших классов. Каково же величие Франции, если она вызывает к себе такую бешеную ненависть!

Берк^*, этот английский Шатобриан, отзывался о нас еще хуже.

^* (Берк (1729-1790) - английский философ и политический деятель, выпустивший в 1792 году книгу под названием "Размышления о французской революции" резко антиреволюционного характера, толкавшую английскую политику на путь борьбы с революцией и Францией.)

Французские коммивояжеры, странствующие по Италии, знают наизусть остроты президента Дюпати, человека столь же нелепого, как и Юстес. Его произведение выдержало сорок изданий, тогда как книга де Броса едва дождалась второго.

Люди, отцы которых имели по пятьдесят тысяч ливров дохода, утрачивают черты, отличающие Флоренцию, Неаполь, Венецию и т. д. У многих богатых и знатных молодых людей Неаполя такое же веселое выражение лица, как у молодого англичанина на Олмекском балу.

У молодых итальянцев, которые по рождению не очень знатны и не очень богаты, ненависть, любовь и т. д. мешают тщеславию. Обычно они бывают плохо одеты, у них слишком длинные бороды и волосы, их галстуки и перчатки слишком велики. Все это очень вредит им во мнении прекрасных дам, приезжающих с севера. Они находят изящными только молодых флорентийских денди; страсти не могут побороть в них тщеславие. Они по-настоящему красивы. Нас очень поразили во Флоренции балы у князя Боргезе. Каждую субботу его светлость открывает для общества тридцать семь залов, роскошно обставленных и освещенных. Его архитектор, человек неглупый, все ткани заказывал в Лионе; рисунок их соответствует размерам каждого зала, а тона подобраны так, чтобы составить соответствие или контраст с обивкой соседнего зала. Балы князя Боргезе и банкира Торлонии в Риме лучше балов, дававшихся когда-то императором Наполеоном, и всего того, что мы видели на севере.

Вчера на балу у г-на Торлонии мы встретили восемь или десять молодых немецких банкиров, по слухам, очень богатых. Эти господа обладают различными талантами; все они поэты, музыканты, художники и т. д. Ни один из них не похож на новое издание Тюркаре^*, как...

^* (Тюркаре - персонаж одноименной комедии Лесажа (1709), наглый выскочка-богач.)

Король Баварский пишет стихи если не первоклассные, то, во всяком случае, оригинальные и полные чувства. Что касается древней истории, то ее знают только в Германии. Все, что печатается о древностях во Франции, смешно до последней степени.

Вся эта бессвязная болтовня представляет собою протокол наших вчерашних разговоров. Наши дамы близко познакомились с г-ном Штромбеком^*, одним из самых остроумных, самых непосредственных и самых ученых людей, каких я когда-либо встречал. Он простодушно рассказывает нам о немногочисленных развалинах первых веков республики. Он не боится опозорить себя, часто говоря: "Этого я не знаю". Иногда он смешит нас, приводя примеры того, как французские писатели (например, Лагарп^**) переводят греческих или латинских авторов, которыми они, по их словам, восхищаются. Я не думал, что мы такие хвастуны. Правда, еще Курье говорил мне это, но я думал, что он преувеличивает по причине своей мизантропии.

^* (Барон фон Штромбек (родился в 1771 году) - друг Стендаля. Отношения между ними были особенно близкими в 1806-1808 годах, когда Стендаль находился в Брауншвейге.)

^** (Лагарп (1739-1803) - французский критик строго классического направления, автор курса лекций под названием "Лицей, или Курс литературы".)

Рим заключает в своих стенах десять или одиннадцать холмов, близко подступающих к Тибру и превращающих его в быструю и полноводную реку. Эти холмы словно нарисованы гением Пуссена, имевшего своей целью доставить взорам серьезное и даже, пожалуй, мрачное наслаждение. По-моему, Рим красивее во время грозы. Яркое, спокойное солнце весеннего дня ему не подходит. Эта почва, кажется, специально создана для архитектуры. Нет здесь, конечно, чудесного моря, как в Неаполе, недостает некоторой сладострастной мягкости, но Рим - город могил; счастье, которое можно здесь себе представить,- это мрачное счастье страстей, а не мягкое наслаждение, как на побережье Позилиппо.

Что может быть оригинальнее вида из Мальтийской приории, высящейся на западной вершине Авентинского холма, спускающегося к Тибру крутым обрывом! Какое глубокое впечатление производит с такой высоты гробница Цецилии Метеллы, Аппиева дорога и римская Кампанья! Что можно предпочесть виду, открывающемуся на другую, северную часть города с Монте-Пинчо, прежде занятого тремя или четырьмя монастырями, а ныне французским правительством превращенного в великолепный сад! Поверите ли вы, что монахи хлопочут об уничтожении этого сада, единственного в Риме, который предоставлен для пользования публики? Кардинал Консальви стал нечестивцем в глазах деревенских священников, которых он сделал своими коллегами, оттого, что он не предоставил в исключительное пользование двадцати августинским монахам холм с чудесным видом на римскую Кампанью и Монте-Марио, находящийся напротив Пинчо. Вполне возможно, что августинцы или камальдулы восстановят свои права. Высокие холмы, окружающие Тибр в Риме, образуют извилистые и глубокие долины. Лабиринты, образуемые этими маленькими долинами и холмами, словно созданы для того, чтобы, по словам знаменитого архитектора Фонтаны, зодчество могло возвести здесь самые прекрасные сооружения, на какие только оно способно.

Я видел, как римляне проводили целые часы в молчаливом восхищении, опершись на окно виллы Ланте на Яникуле. Вдали видны прекрасные линии, образуемые палаццо Монте-Кавалло, Капитолием, башней Нерона, Монте-Пинчо и Французской академией, а внизу, у подножия холма,- палаццо Корсини, Фарнезина, палаццо Фарнезе^*. Никогда собрание красивых домов в Лондоне или в Париже, хотя бы они были размалеваны во сто раз лучше, не даст ни малейшего представления об этом зрелище. В Риме часто простой сарай бывает монументален^**. Улица Корсо и часть Рима, ныне обитаемая, расположены не на холмах, а на равнине, у Тибра, у подножия гор. Современный Рим занимает Марсово поле древних. Катон и Цезарь приходили сюда заниматься гимнастическими упражнениями, которые до изобретения пороха были необходимы и генералу и солдату.

^* (Приблизительно отсюда взят большой перспективный вид Рима, гравированный Пиранези. Это очень схожий портрет, в стиле портретов Гольбейна (большое обилие сухих деталей; см. изумительный портрет Эразма в Лувре).)

^** (Вот почему архитекторы, которые любят свое искусство, не могут покинуть Рим. Г-н Парис, собрания которого теперь находятся в Безансонской библиотеке, в 1811 году любезно показывал мне Рим. Теории этого знающего и увлеченного своим делом человека заняли бы здесь слишком много места.)

Следует взглянуть на геологическую карту римской почвы, изготовленную г-ном Брокки.

Обитаемая часть Рима замыкается на юге Капитолийским холмом и Тарпейской скалой, на западе - Тибром, по ту сторону которого находится лишь несколько скверных улиц, а на востоке - холмами Пинчо и Квириналом. Три четверти Рима на востоке и юге - холмы Виминальский, Эсквилинский, Целийский, Авентинский - тихи и пустынны. Там царствует лихорадка и почву возделывают под виноград. В этом безмолвном просторе расположена большая часть памятников, которые разыскивает любопытный путешественник.

Чем менее привычно какое-нибудь ощущение, тем более оно утомляет. Это можно прочесть в скучающих взорах большей части иностранцев, гуляющих через месяц после своего приезда по улицам Рима. В городе, в котором они живут, они видят произведения искусства по восемь или десять раз в году, в Риме же им приходится видеть ежедневно восемь или десять вещей, совершенно ненужных для заработка и нисколько не забавных; они только прекрасны.

Иностранцам вскоре надоедают по горло картины, статуи и великие произведения архитектуры; если же, в довершение несчастья, из-за какой-нибудь причуды правительства священников театры не работают, то путешественники остаются недовольны Римом. Разговоры, которые они могут услышать по вечерам у послов,- все тот же восторг перед шедеврами искусства. Нет ничего нелепее этого. При первых же симптомах отмеченной мною болезни нужно, и не торгуясь, следовать предписанию: обратиться в бегство и прожить неделю в Неаполе или на острове Искии и, если хватит мужества, отправиться туда морем; в этом случае сесть на корабль надо в Остии.

С того момента, как вы, сидя в Париже, решили предпринять путешествие в Рим, вы должны взять себе за правило через день посещать музей; таким способом вы приучите вашу душу воспринимать красоту. Все статуи Микеланджело, находящиеся в Ангулемском музее, дадут вам представление о том, что такое грандиозный стиль XV века.

Если хочешь знать историю, нужно иметь мужество взглянуть ей в лицо. Сегодня вечером у г-жи Додуэл, у которой очаровательное conversazione^* в Фраскати, по ту сторону нашего леса, один монах, достопочтенный отец Рангони, говорил нам: "Жители Модены^** неистовствуют, но у них благоразумный и энергичный князь, сдерживающий карбонаризм и нечестие.

^* (Салон (итал.).)

^** (Я был в Модене... - Известно, что некоторые особенности политической жизни Модены Стендаль использовал впоследствии, в 1838 году, когда писал "Пармский монастырь".)

"Я был в Модене,- продолжал он,- когда повесили священника N., аристократа и карбонария".

Я опускаю печальные подробности.

"Но эта смерть, - продолжал отец Рангони,- была расплатой за другую, можно даже сказать, за две других смерти. После Саличетти величайшим полицейским гением, которого создала Италия, был, конечно, Джулио Безини. Это был человек простого происхождения, который, используя страх своего господина, как г-н Мангер в Касселе, сделал большую карьеру з маленьком деспотическом государстве, став фаворитом государя, который сам человек рассудительный и весьма хитрый.

"Безини был начальником полиции в Модене. У государя прежде был другой фаворит, который сошел с ума и в безумии говорил ужасные вещи об австрийском царствующем доме.

"Отец Джулио Безини был судьей и в качестве такового должен был вынести приговор нескольким заключенным, обвинявшимся в карбонаризме. Накануне того дня, когда Безини-отец должен был вынести приговор, он сказал, остроумно сочетая угодливость к князю с уважением к своему ремеслу законника: "Нельзя доказать, что люди, которых будут завтра судить,- фанатики (карбонарии), но я вынесу им смертный приговор, как пособникам". Он умер в ту же ночь, через пятнадцать часов после того, как произнес эти слова.

"Его сын Джулио пожелал, вопреки обычаю, присутствовать на похоронах, происходивших на следующий вечер. Он стоял в церкви, заливаясь горькими слезами и глядя на саван, покрывавший прах его отца; друг какая-то старуха подошла к нему и сказала: Ты видишь, что стало с твоим отцом! Если ты не изменишь своего поведения, с тобой скоро случится то же самое". Само собой разумеется, что всемогущий глава самой страшной полиции, которая когда-либо существовала, приказал произвести розыски - и с какой быстротой! Но старуха исчезла: вероятно, это был дин из тех молодых людей, которые смотрели, как суетятся и рыщут по церкви "карабинеры" (так в Модене называют жандармов). "Джулио Безини, говорят, страшно испугался, но нисколько не изменил своего образа действий. Милости, которыми он пользовался, стали ему слишком необходимы. Он выходил редко и с хорошей охраной; он добился разрешения иметь собственных телохранителей. Однажды вечером он вдруг поддался желанию погулять; он вышел под руку со своим другом; два карабинера, которые постоянно его сопровождали, завернули за угол улицы; внезапно друг Безини, сопровождавший его, был опрокинут ударом кулака, а сам Безини тоже упал: он был пронзен короткой шпагой, которая, пронзив его в области печени, задела сердце и вышла наружу у плеча; после этого он прожил еще четыре часа.

"Розыски, последовавшие за этим ужасным злодеянием, были организованы лучше, чем когда бы то ни было, но результаты их были ничтожнее, чем когда бы то ни было. Подробности ранения, смерти, розыска занимали страну в течение многих месяцев (и воспитали характер восемнадцатилетних моденских юношей). У несчастного Безини, человека умного и отважного, было предчувствие. Впрочем, нельзя даже сравнивать жизнь Пигмалиона из "Телемаха"^*, ни любого другого тирана с той, которою вел этот честолюбец в течение шести месяцев, прошедших со дня смерти его отца до его собственной".

^* ("Приключения Телемаха" - назидательный роман Фенелона (1651-1715), полный политических поучений, предназначавшийся для наследника престола.)

Этот замечательный рассказ вызвал в салоне глубокое молчание; он касался таких тем, за которые в государстве Льва XII вешают. Я опускаю два десятка живописных, но одиозных подробностей; мы не могли понять, на чьей стороне был fratone. Он умолк, и пока в салоне еще продолжалось молчание, он принялся спокойно есть мороженое (маленькими глоточками и saporitamente^*, как один знаменитый кардинал). Fratone чувствовал, что он оплатил свой входной билет в салон, и не раскрывал уже рта до конца вечера. Он смотрел на г-жу Лампуньяни и улыбался тому, что она говорила: небесная красота юной миланки заставила монаха позабыть об интересах своего честолюбия.

^* (Смакуя (итал.).)

Эта большая мрачная фигура, одетая в великолепную, черную с белым рясу ордена св. Доминика, действительно внушала к себе почтение. Fratone понравился нашим спутницам; г-жа Лампуньяни пригласит нас к обеду вместе с ним. Я привожу здесь то, что отец Рангони рассказал нам через неделю после этого.

"Во время той ребяческой затеи, которую ошибочно называют пьемонтской революцией, студенты Моденского университета взбунтовались. Вдруг они получили приказ от своих тайных главарей прекратить восстание и сразу вняли увещаниям. Но уже подходили войска. Адъютант его величества, пьемонтский офицер, которому удалось успокоить восставших, сказал, обращаясь к ***: "Двое студентов помогли мне успокоить остальных, нужно их наградить". "Нужно их наказать",- ответил этот упрямый человек. И их заключили в тюрьму Рубьера.

"В течение пяти лет полиция Наполеона преследовала маркиза Сангвинетти за его приверженность герцогу Моденскому. Его два сына были исключены из университета за то, что принимали участие в восстании; он пришел просить, чтоб их простили. "Отправляйтесь в изгнание вместе с ними".

По поводу всех этих анекдотов, самые острые из которых я опускаю, кто-то продекламировал сонет Маджи. Привожу три последних стиха, изображающих состояние общества от 1530 до 1796 года, от взятия Флоренции и до того времени, когда Италию пробудили французские армии:

 Darsi pensier della commun salvezza 
 La moderna vilta periglio stima, 
 E par ventura il non aver fortezza* **.

^* (Заботиться о всеобщем благополучии современная низость считает для себя делом опасным и к тому же полагает, что она неспособна к этому (итал.).)

^** (Сборник отца Чевы стр. 113 Вечером, перед тем как разойтись, мы часто с удовольствием прочитывали один или два сонета. Литературы Франции и Англии не имеют ничего, что бы возможно было сравнить с сонетами и новеллами.)

Король Баварский прекрасно выразил эту мысль в стихотворении, которое его величество соизволил прочесть у г-жи Мартинетти.

Сегодня вечером Фредерик превосходно защищал путешественника Лаланда от нападок одного английского ученого. Иезуиты, приятели г-на де Лаланда, предоставили в его распоряжение огромное количество мемуаров о каждом итальянском городе. Преимущество этих мемуаров заключалось в том, что их писали иезуиты, жившие в этих городах; в путешествии Лаланда можно найти отличные выдержки из них. У этого знаменитого атеиста есть и простота и ум; он раздражает только тогда, когда повторяет глупости, которые г-да Кошен или Фальконе^* печатали об изящных искусствах. Посмотрите только, каким тоном эти безвестные художники говорят о величайших мастерах! Историческая часть книги Лаланда изобилует иезуитскими фальсификациями. Он, например, остерегается упоминать о письмах Петрарки, в которых говорится о папском дворе. К несчастью, Петрарка хотел писать прекрасным латинским стилем и потому часто бывает неясным и запутанным. Можно было бы написать интересную работу об этих письмах; вернувшись домой, мы прочли некоторые из них по прекрасному экземпляру in-folio сочинений Петрарки, который книготорговец де Романис продал Фредерику за сто восемьдесят паоло; в Париже его можно было бы приобрести за один луидор.

^* (Кошен или Фальконе.- Стендаль имеет в виду "Путешествие в Италию" французского рисовальщика и гравера Кошена (1758, 3 тома) и сочинение Фальконе о конной статуе Марка-Аврелия (1771). Следует отметить, что главное произведение Фальконе, конная статуя Петра I, осталось Стендалю неизвестным.)

Я забыл о великом споре, происходившем у герцогини де Д. по вопросу об "идеальной красоте". Кардинал Спина, монсиньор Н. и господин Нистром, молодой шведский архитектор, говорили с замечательным остроумием. В первые века существования живописи никто и понятия не имел об "идеальной красоте".

Взгляните на работы Гирландайо, написанные около 1480 года, в Тоскане. Головы поразительно живы и очаровательно правдивы. Прекрасным называли то, что было точно скопировано, а "идеальную красоту" сочли бы ошибкой. Когда в эту эпоху хотели похвалить художника, его называли "обезьяной природы". Художники хотели быть только верным зеркалом, они редко выбирали. Идея "выбора" возникла лишь около 1490 года.

Погода решительно становится дождливой. Мы проведем три дня в Риме, чтобы осмотреть собор св. Петра так, словно мы должны расстаться с ним навсегда.

Престранное описание собора св. Петра

Статья I. Внешний вид

Сегодня утром, когда наша коляска миновала мост св. Ангела, в конце узенькой улицы мы увидели собор св. Петра. Наполеон хотел ознаменовать свое вступление в Рим, скупив и снеся все дома, находящиеся на левой стороне этой улицы. Он как-то сказал, что декрет об этом будет подписан его сыном, но мир вновь стал двигаться мелкими шажками, а конституционный режим слишком благоразумен, чтобы решиться на такие безумные затраты.

Мы направились по этой улице, проложенной Александром VI, и оказались на площади де'Рустикуччи, на которой ежедневно в полдень папская гвардия производит парад с громкой музыкой и барабанным боем и все же никак не научится ходить в ногу. Вид открывается на огромную колоннаду, образующую два полукруга направо и налево; колоннада эта является превосходным преддверием к прекраснейшему храму христианской религии. Направо, над колоннадой, зритель замечает очень высокий дворец; это Ватикан. Если бы этого дворца не существовало, собор производил бы более сильное впечатление.

Площадь, находящаяся между двумя полукруглыми частями колоннады Бернини (прошу вас, имейте перед глазами литографию, изображающую собор св. Петра), по моему мнению, прекраснейшая на свете. Посредине ее находится огромный египетский обелиск; направо и налево - два постоянно бьющих фонтана, вода которых, поднимаясь в виде снопа, падает обратно в широкие бассейны. Равномерный и непрерывный шум ее разносится под двумя колоннадами и располагает к мечтательности. Эта минута удивительно настраивает к любованию собором св. Петра, но ее не существует для тех, кто приезжает в коляске. Нужно выйти из нее у въезда на площадь де'Рустикуччи. Два фонтана украшают это очаровательное место, нисколько не нарушая его величия. Это буквально художественное совершенство. Поместите здесь немного больше украшений - величие будет нарушено, немного меньше - и окажется слишком голо. Этим прелестным впечатлением мы обязаны кавалеру Бернини: колоннада - его шедевр. Папе Александру VII принадлежит слава ее сооружения. Пошлые люди говорили, что она испортит собор.

Овальная площадь, которую с обеих сторон замыкает колоннада, имеет 738 футов в длину и 588 в ширину. Затем идет почти квадратная площадь, заканчивающаяся у фасада храма. Общая длина этих трех площадей перед собором, начиная от улицы, которая к ним ведет, равна 1 148 футам.

Два полукруглых портика Бернини имеют 84 широкие колонны из травертина и 64 пилястра; колонны образуют три галереи. В некоторые торжественные дни кареты кардиналов проезжают под средней галереей. Базы колонн-тосканского ордера, капители- дорического ордера, а антаблемент - ионического; в высоту они имеют 39²/₃ фута. Оба полукруглых портика имеют 56 футов в ширину и 55 в высоту. Верхнюю балюстраду украшают 192 статуи высотой по 12 футов, подобные статуям на мосту Людовика XV. Римские статуи высечены из травертина; они были изваяны под наблюдением кавалера Бернини; позы их довольно смешные, но никто не обращает на них внимания; расположены они хорошо и потому составляют неплохое украшение.

Плиний, дающий нам особенно много сведений об античности- ибо вместо того, чтобы сочинять красивые фразы, как Цицерон, он просто повествует,- сообщает нам, что обелиск, который находится теперь у собора св. Петра, был воздвигнут египетским фараоном Нункоре в городе Гелиополисе. Калигула перевез его в Рим; его поставили в цирке Нерона, на Ватикане. Константин построил базилику св. Петра на той части площади, которую занимал этот цирк, но - удивительное дело! - вплоть до 1586 года обелиск оставался на том месте, куда его поставил Калигула, то есть на месте, где теперь находится ризница собора, выстроенная Пием VI.

В 1586 году, почти за сто лет до сооружения колоннады, Сикст V перенес обелиск туда, где он находится теперь. Эта операция, обошедшаяся в двести тысяч франков, была выполнена архитектором Фонтаной при помощи изумительной машины, которую в наши дни никто не смог бы изобрести, может быть, даже и воспроизвести. В конце средних веков переносили целые колокольни на расстояние 50 или 60 шагов от того места, где они раньше находились^*. Ватиканский обелиск имеет 76 футов в высоту и 8 футов в ширину в самой широкой своей части. Крест на его верхушке находится на высоте 126 футов от мостовой. На обелиске совсем нет иероглифов; это не самый большой из римских обелисков, но некоторые считают его самым любопытным, потому что он ни разу не падал и сохранился в полной неприкосновенности.

^* (Пиньотти История Тосканы. Этот исторический труд повествует, его интересно читать.)

По обеим сторонам обелиска находятся фонтаны. Сверкающие пирамиды белой пены, возносящиеся в воздух, падают в два бассейна, каждый из которых состоит из цельного куска восточного гранита и имеет 50 футов в окружности. Самая высокая струя поднимается на 9 футов.