Вилла Лудовизи

Кардинал Лудовико Лудовизи (в Италии любят давать при крещении имя, напоминающее фамилию), кардинал Лудовизи, племянник Григория XV, построил эту виллу в северной части Монте-Пинчо (1622).

Это был век полного упадка изящных искусств в Риме, но Лудовизи был по происхождению болонец, а Карраччи разожгли в Болонье священный огонь. Билет достали нам у герцога Сора, князя Пьомбино, кажется, из фамилии Буонкомпаньи. Этого вельможу порицают за то, что он не принимает у себя ежедневно по тридцать или сорок англичан. Если бы я имел счастье быть хозяином этих чудесных мест, меня бранили бы еще сильнее. В моем присутствии никто никогда не ступил бы туда ногою. В мое отсутствие входной билет стоил бы два пиастра, а вырученные деньги шли бы в пользу бедных художников.

Мы с наслаждением прогуливались по огромным аллеям, усаженным зелеными деревьями; сад этот тянется на целую милю. Мы не торопились. Мы говорили себе: если ночь наступит прежде, чем мы вернемся в казино, мы попросим еще один билет.

Чего мы ждали от этих прекрасных мест? Удовольствия; если мы получаем его в саду, к чему нам искать его перед "Авророй" Гверчино? Может быть, мы не найдем его там.

Однако незаметно для самих себя мы к пяти часам не спеша пришли к шедевру Джан-Франческо Барбьери, прозванного Гверчино, так как он немного косил. Он родился в Ченто, поблизости от Болоньи, в 1590 году и умер в 1666 году. Вернувшись домой, мы прочли его биографию в "Felsina pittrice" Мальвазии (т. II, стр. 143). Вы видите, что Людовик XIV мог бы давать заказы этому великому человеку. Это имело бы огромное значение для развития французской школы! Фат по имени Лебрен еще больше развил в нас природные наши недостатки: любовь к пустой пышности и ненависть к светотени и ко всяким крупным эффектам; у Гверчино же были недостатки, как раз противоположные нашим.

Но, увы, слишком большая любовь к прекрасному бывает причиной мизантропии^*, и холодным людям вы можете показаться человеконенавистником. Счастливы натуры вроде голландцев, которые могут любить прекрасное, не испытывая ненависти к уродству!

^* (...слишком большая любовь к прекрасному бывает причиной мизантропии...- Та же мысль выражена в эпиграфе к "Прогулкам по Риму". Это дает возможность утверждать, что эпиграф был сочинен самим Стендалем.)

Рискуя испортить наши костюмы, мы улеглись на полу залы, где находится "Аврора" Гверчино, прислонив головы к опрокинутым стульям. Джованни догадался принести салфетки, служившие нам во время завтрака, их разостлали на полу для дам.

Колесница Авроры запряжена двумя резвыми конями. В углу картины виден Титон; он приподнимает завесу. Лицо его выражает изумление при виде Авроры, рассыпающей цветы; перед нею шествуют Часы; она прогоняет сумерки.

Ночь, спящая перед раскрытой книгой, склонив голову на руку, показалась нам выше всяких похвал. Естественность ее позволяет отдохнуть от смелой мысли - изобразить изумление древнего Титона при виде Авроры. Можно заметить, что, несмотря на кажущуюся холодность, Гверчино тонко понимал свое искусство.

Люцифер очарователен: это крылатый гений, держащий в руке факел.

По обоим краям этой большой фрески превосходно скомпонованные дети. Нужно ли говорить, что сила светотени в шедевре мастера, прославившегося в этой области, почти достигает здесь предела?

В соседней зале нам показали четыре пейзажа, написанных Доменикино al fresco, и несколько других, работ Гверчино. Нам пришла в голову счастливая мысль подняться во второй этаж, где мы нашли свод, написанный al fresco этим великим мастером; здесь изображена Слава с оливковой ветвью в руке и с трубой.

В зале статуй нас поразил "Отдыхающий Марс", реставрированный Бернини, и бюст Юлия Цезаря. Нам запомнились форма рта и глаза большой головы Вакха; этот барельеф из красного мрамора может дать некоторое представление о том, какие манипуляции производили языческие жрецы, совершая прорицания.

Мы смогли уделить только несколько мгновений этим интересным мыслям. Издали мы заметили прославленную группу "Электра, узнающая Ореста", хорошая копия которой есть у нас в Тюильри (на ее место недавно поставили "Геркулеса" барона Бозио; его Геркулес только чудом держится на ногах). Группа "Электра" свидетельствует о том, какое отвращение питала античная скульптура не только к преувеличенным позам, но даже к точному копированию натуры в минуты крайнего волнения. Нужно видеть г-жу Паста в "Медее" в тот момент, когда она борется с ужасным искушением убить своих детей. Вот искусство, которое может с успехом изобразить величайшее напряжение страстей; оно не так неподвижно и вечно, как скульптура. Художники, у которых больше ума, чем таланта, не умеют ограничивать себя пределами своего искусства.

Мы восхищались группой "Гемон и Антигона", копия которой находится в кулуарах Палаты депутатов в Париже. Антигона только что погребла своего брата Полиника, а в древности это считалось чрезвычайно важным делом. Этот обычай очень поддерживали жрецы, которые могут влиять на настоящее, только говоря о будущей жизни; он пришел в Грецию, по-видимому, из Египта. Египет, вероятно, заимствовал его у Китая, где, как нам известно, существует культ предков, хотя власть жрецов сменилась там государственной властью. Кладбище Пер-Лашез свидетельствует о том, что тщеславие, побуждающее воздвигать гробницы, придает некоторую жизнь скульптуре, которая иначе могла бы существовать только на жалкую помощь правительства. Я говорю "жалкую" не потому, чтобы она сильно обременяла бюджет; дело в том, что чиновники, заказывающие статуи, терпеть не могут дерзких гениев, подобных Микеланджело, Канове, Миньяру; они любят интриганов, как Ланфранко, Лебрен и т. д. Многие богатые люди вспоминают о скульптуре только тогда, когда им приходится хоронить кого-нибудь из своих близких. Теперь побуждает к деятельности одно только тщеславие; у древних погребение родственника было религиозным долгом.

Признаюсь, что это - ужасное отступление, но оно объясняет историю искусства. Вопреки приказанию Креона Антигона отдала последний долг своему брату Полинику; она посвятила ему свои волосы. Это несомненное доказательство ее проступка привело к ее смерти. Гемон, сын Креона, обожал ее; он поддерживает безжизненное тело Антигоны и пронзает себе грудь мечом. Этот эпизод, не представляющий никакого интереса для нас, свободных от предрассудков погребения, так глубоко трогал древних, что Софокл и Эврипид посвятили этому сюжету три трагедии, из которых только одна дошла до нас. Проперций упоминает об этом в своих знаменитых стихах:

 Quid? Non Antigones tumulo Boeotius Haemon 
     Conruit ipse suo saucius ense latus: 
 Et sua cum miserae permiscuit ossa puellae 
     Qua sine Thebanam noluit ire domum?*

^* (Как, разве не пал Гемон Веотийский на могиле Антигоны, поразив себя собственным мечом и соединив свой прах с прахом несчастной девушки, так как не хотел идти домой без фиванки? (лат.))

Древние не поняли бы, почему пощечина считается у нас оскорблением; позор, связанный с нею, имеет своей причиной то, что пощечину можно было дать только человеку с неприкрытым лицом, не носящему шлема, то есть человеку неблагородного происхождения.

Археологи обращают наше внимание на усы Гемона; это - характерное отличие фиванцев. Наука этих господ заключается в том, что они изучают всякие мелочи древнего быта. Один из них рассказывал вчера о восемнадцати различных способах, которыми древние скульпторы укладывали волосы Минерве.

Уже почти смеркалось, но мы еще успели осмотреть знаменитую группу Бернини "Плутон, похищающий Прозерпину". Фигура Плутона напоминает некоторые смешные статуи на мосту Людовика XVI. Бернини был чрезвычайно одаренным скульптором.

В течение уже целого месяца один римлянин, человек лет пятидесяти, довольно часто встречается с молодой, очень хорошенькой француженкой, в которую, однако, он совсем не влюблен; тем не менее он все же пошел к банкиру этой дамы, чтобы получить точные сведения о том, сколько она расходует в месяц.

Дама узнала об этом и стала горько жаловаться Полю, который ей отвечал: "Со мной во Флоренции поступили гораздо хуже. Из простого любопытства, характерного для маленького городка, сапожнику, лавочка которого находится против моей двери, поручили записывать всех навещавших меня лиц. У моего банкира, г-на Фенци, справлялись, сколько скудо я брал у него в месяц. Наконец, от моего имени кто-то ходил на почту и получал мои письма, и все это не из любви и не из желания обворовать меня, а только из провинциального любопытства, следствия величайшей скуки. Во Флоренции интересы иногда бывают чрезвычайно ограниченные; занимаются обычно всякими мелочами, вроде тех, о которых я вам только что рассказал, но никто не упрекнет флорентинца в легкомыслии или в недостатке логики. Он редко ошибется насчет того, сколько его сосед потратил на костюм или сколько раз госпожу такую-то посетил господин такой-то. Он зайдет в двадцать лавок (правда, ничего не покупая), но все же установит истину, не пренебрегая никакими сведениями".

Сегодня утром мы вновь побывали на вилле Лудовизи; мы больше, чем когда-либо, очарованы фресками Гверчино; нас охватила внезапно страсть, которая у одной из наших приятельниц доходит до экзальтации. Это напоминает то, что в любви называется ударом молнии. В одно мгновение вы постигаете, чего в течение долгого времени жаждало ваше сердце, само того не сознавая. Раньше ему очень нравилось изящество женщин Гвидо, а тут вдруг оно пришло в восторг от Гверчино, представляющего собой полную противоположность Гвидо!

Здесь можно было бы спорить о принципах живописи: следует ли быть скупым по части света, как Гверчино, Рембрандт, Леонардо да Винчи, Корреджо, или же заливать картины светом, как Гвидо?

Возвращаясь из виллы Лудовизи, мы долго стояли на площади Монте-Кавалло, которая кажется нам прекраснейшей площадью в Риме и на всем свете. Она имеет очень неправильную форму; этот упрек делают ей глупцы, научившиеся вкусу. Вы видите прямо перед собой боковой фасад папского дворца с большой дверью, перед которой сидят на скамьях восемь или десять солдат-швейцарцев, охраняющих властителя; направо- дворец Консульты; налево - крутой спуск, за которым виднеются вершины всех больших римских зданий, так как мы находимся у склона Квиринальского холма, почти на высоте купола собора св. Петра: мы отчетливо видим его на другом конце Рима, и он производит изумительное впечатление (он менее остроконечен, чем купол Пантеона в Париже). Около знаменитых колоссальных коней, которых Константин велел доставить из Александрии, находится восхитительный фонтан, сооруженный Пием VII; он вызывает ощущение, столь редкое в изящных искусствах: воображение не может представить себе ничего лучше этого. Рим - город прелестных фонтанов. В сильнейшую жару, которою мы уже начинаем тяготиться, шум воды и ее восхитительная прозрачность производят впечатление, которого нельзя себе и представить в холодных странах. Какой-нибудь благоразумный префект полиции, вроде г-на де Беллема*, запретив дурные обычаи и уничтожив дурные запахи, сделал бы из Рима идеальный город.

^* (Де Беллем (1787-1862) - французский государственный деятель. В последние годы Реставрации был назначен префектом полиции, но после образования министерства Полиньяка вышел в отставку. Пользовался большой популярностью среди парижских либералов.)

Доменикино. Сибилла. Галерея Боргезе. Рим

В окнах папского дворца, выходящих на улицу Пиа, я видел полотенца, развешанные для просушки. Такая простота меня трогает. По-моему, она совсем не исключает величия; такими были Цинциннат и Вашингтон, но не маршал де Виллар. Ложное величие двора Людовика XIV портит произведения Миньяра.

Г-жа Лампуньяни получила от одной римской дамы дневник маркиза Тарджини, умного человека, который по возвращении из Парижа недавно покончил с собою потому, что его любовница влюбилась в его кучера (любопытное объяснение этой любви - непроизвольная и непобедимая кристаллизация^*. Борьба в душе возлюбленной).

^* (Кристаллизация - термин, придуманный Стендалем и подробно объясненный им в книге "О любви" (1822). Это деятельность воображения, благодаря которой в глазах влюбленного предмет его любви украшается всеми возможными достоинствами.)

Г-н Тарджини очень хорошо был знаком с двором папы Пия VII. Вот что он пишет о нем: "20-го мая 1821 года..." (анекдот, рисующий Пия VII с самой благоприятной стороны, но я не могу перевести его, опасаясь суда).

"Такова изумительная простота этого умницы, являющегося действительным властелином, и славного монаха, друга искусств, властителя по праву. Я только что встретил Пия VII, который возвращался в Монте-Кавалло, проведя целый час у одного посредственного скульптора перед колоссальной статуей. Мастерская скульптора, где я пишу эти строки на скамейке, на которой несколько минут тому назад сидел его святейшество, представляет собою нечто вроде сарая с дверью на улицу. Она чрезвычайно неблагоустроена. Добрых три четверти часа папа разговаривал со скульптором и с маркизом Мелькьори, офицером его дворянской гвардии, который сегодня был начальником охраны (этот молодой человек, офицер Почетного легиона,- один из самых сведущих археологов в Риме)".

И дальше, на стр. 230: "Человек, утомленный часовым раздумьем о небесной красоте нагой Венеры Кановы или о выражении лица возлюбленной, с каким она смотрела на его соперника, не способен разговаривать даже с сапожником, которому он заказывает пару сапог". Наша парижская культура, мне кажется, больше всего ненавидит такого рода мечтательность. В 1850 году в Париже будет меньше художников, чем в Берлине или Мадриде. Нужно целиком принадлежать человеку, с которым разговариваешь, иначе он накажет вас за вашу рассеянность насмешкой, а никто, даже Вертер, не хочет казаться смешным. Мелкие страстишки наших друзей по крайней мере развлекают нас. Художники, живите в Риме, как Пуссен и Шнец^*.

^* (Шнец (1787-1870) - французский художник-романтик, много лет живший в Италии и разрабатывавший в своих картинах итальянские темы.)

Почувствовав отвращение к изобразительным искусствам вследствие плохих статуй и картин, попавшихся нам сегодня утром и испортивших нам настроение, мы спустились с Квиринальского холма на улицу Корсо, пройдя мимо фонтана Треви и маленькой церковки, выстроенной кардиналом Мазарини. Г-н Агостино Манни сегодня утром сказал нам, что поблизости от палаццо Шарра обнаружили мостовую древнего Рима на двадцать три локтя ниже современной мостовой.

Г-жа де Сталь говорит, что когда в фонтане Треви из-за починки закрывают воду, во всем Риме будто бы наступает великая тишина. Если эту фразу можно найти в "Коринне", то одной ее достаточно, чтобы вызвать у меня отвращение к такого рода литературе. Неужели на французскую публику нельзя произвести впечатления, не прибегая к пошлым преувеличениям? Архитектура фонтана Треви, примыкающего к палаццо Буонкомпаньи, хороша только своими размерами и историческими воспоминаниями, которые говорят нам, что вода бьет здесь в течение тысячи восьмисот сорока шести лет. Падение больших масс воды посреди площади, окруженной высокими домами, производит немного больше шума, чем фонтан Бонди на бульваре. Агриппа, зять Августа, умным и серьезным лицом которого мы любовались вчера, рассматривая его замечательный бюст на Капитолии, соорудил акведук протяжением в четырнадцать миль, чтобы провести эту воду в Рим. Ее называют Acqua Vergine^*, потому что ее указала жаждущим солдатам молодая девушка. Вода появилась в первый раз в термах Агриппы, за Пантеоном, 9 июня 735 года от основания Рима (29 г. до р. X.). Нынешние украшения фонтана Треви выполнены в 1735 году, при Клименте XII, архитектором Сальви. Статуи и барельефы принадлежат Браччи, Балле, Бергонди и Гросси - мастерам, значительно уступающим тем, которые работали над памятником г-ну де Мальзербу.

^* (Девственная вода (тал.).)