Станцы Рафаэля в Ватикане

Не я вспомнил об этих фресках. Наши спутницы захотели непременно их видеть. Вчера и сегодня мы провели несколько часов в этих больших темных залах. Погода чудесная; жара такая, что вы получаете большое удовольствие от дуновения прохладного ветерка. Одно влиятельное лицо, знакомое с нашими дамами, рекомендовало нас привратнику Станц, которого наглость англичан сделала самого наглым. Месяц тому назад один англичанин - это рассказал нам привратник - достал из кармана маленький ножичек и без всякого стеснения стал вырезывать из стены кусочек фрески, по-видимому, для того, чтобы поместить его, как сувенир, в свою библиотеку.

Четыре залы, или Станцы, ставшие столь знаменитыми благодаря фрескам Рафаэля, принадлежат части Ватикана, выстроенной Николаем V, который покровительствовал искусствам. Окна их, довольно мрачные, выходят на знаменитый двор Бельведера. Архитектура свидетельствует о жарком климате и о той полной энергии эпохе, когда государю часто приходилось защищаться в своем дворце.

Александр VI украсил третий этаж этого здания живописью, потому его и называют покоями Борджи. Многие своды этих покоев расписаны Пинтуриккьо. Здесь находится "Альдобрандинская свадьба", античная картина, пользовавшаяся такой славой в XVII веке, до открытия Помпеи и Геркуланума.

По примеру Александра VI, Юлий II пожелал расписать фресками четвертый этаж, куда мы сейчас вошли. Он привлек самых знаменитых художников своего времени - Пьетро Перуджино, Брамантино да Милано, Пьетро делла Татта, Пьетро делла Франческа и Луку да Кортона, Браманте рассказал папе о своем молодом родственнике, который, по его словам, был чудесным живописцем и написал изумительные веши в Сьене. Юлий II разрешил допустить молодого человека к работам; это было в начале 1508 года. Рафаэль написал "Диспут о святом таинстве". Как вам известно, Юлий II приказал уничтожить фрески других художников; он хотел, чтобы в этих залах были только произведения человека, взволновавшего его великую душу.

При входе в залу Константина вы видите высокий цоколь. Полидоро да Караваджо с редким талантом изобразил на нем живописью барельефы, имитируя золоченую бронзу; большая часть фигур представляет собою подражания фигурам колонны Траяна. Эти барельефы изображают осады, сражения и другие подвиги римской армии. Над этим цоколем в промежутках между большими картинами изображены восемь знаменитейших пап в их полном облачении. Они сидят па троне под балдахинами слева направо: св. Петр, св. Климент, св. Григорий, св. Урбан, св. Дамасий, св. Лев I, св. Сильвестр и св. Александр. Согласно обычаю, рядом с папами написано по две фигуры, символизирующих добродетели, а перед каждой из них - по два ангела, исполняющих обязанности камергеров. Слово suave^*, которое можно прочесть в нескольких местах, составляет надпись на гербе Льва X и Климента VII.

^* (Сладостное (лат).)

Рафаэль написал маслом на штукатурке, специально для этого приготовленной, две добродетели: Кротость и Справедливость. Это был первый опыт: он хотел написать тем же способом большое сражение Константина с Максенцием. Некоторые знатоки приписывают ему также голову св. Урбана. Картина, находящаяся справа от входа, изображает явление креста Константину. Здесь начертаны знаменитые слова: "In hocigno vinces"^*.

^* (Сим победиши (лат.).)

Рисунок, несомненно, принадлежит Рафаэлю, но картина была написана после его смерти. Ее приписывают Джулио Романе. На заднем плане мы различили крепость и мост св. Ангела, какими, по предположению Рафаэля, они были во времена Константина. Виден также мавзолей Августа (теперь он представляет собою круглую башню, в которой устроен театр; по воскресеньям народ ходит в мавзолей Августа смотреть бой быков, а иностранцы - посмотреть на народ).

Огромная фреска напротив окон изображает знаменитое сражение у Понте-Молле и победу Константина над Максенцием. Рафаэль умер в самом начале этой работы. Стена уже была приготовлена для масляной краски; фреска была выполнена Джулио Романо; она имеет шестьдесят четыре фута в длину и пятнадцать в высоту. Фигуры - в натуральную величину. Изображено ужасное побоище; каждая фигура изумительно нарисована, но если бы вдруг волшебная палочка мага оживила этих солдат и лошадей, то большая часть из них попадала бы. Я считаю эту картину одним из крупных промахов Рафаэля. Весьма вероятно, что он никогда не видел ни одного сражения.

Сегодня утром выяснилось, что многие из нас предпочитают изящество правде. Все, что я здесь говорю, должно показаться читателю весьма нелепым, если перед глазами у него нет гравюры с изображением этого сражения.

Две большие армии столкнулись на берегах Тибра. Идет жаркий бой, дерутся на Понте-Молле. Раненые падают в Тибр и тонут в нем, такова участь Максенция. Константин величественно едет верхом; ему помогают три ангела на небе с мечами в руках. Вдали виден Монте-Марио. Я нисколько не осуждаю Рафаэля за ангелов: вспомните, где мы находимся.

Сюжет следующей картины - крещение Константина. Император без мантии, коленопреклоненный; папа, св. Сильвестр, льет ему на голову святую воду. На заднем фоне картины можно различить некоторые части баптистерия, до сих пор существующего около Сан-Джованни-ди-Латерано под именем Сан-Джованни-ин-Фонте. Весьма вероятно, что эта фреска была выполнена по рисункам Рафаэля. Автором ее был Франческо Пенни, прозванный Фатторе, потому что он заведовал денежными делами Рафаэля. Дата картины - 1524 год (за три года до взятия Рима во время правления Климента VII).

Последняя картина этой залы изображает событие, историческая достоверность которого доказывалась в тысяче томов. Константин приносит в дар св. Сильвестру город Рим. Сомневаться в этом сто лет назад было дерзостью, а теперь дерзость - верить в это. Константин подносит папе маленькую фигурку из золота - изображение города Рима. Это происходило в древней базилике св. Петра, в той, которая существовала до Браманте и Микеланджело. В глубине видна древняя трибуна, а на переднем плане - плащаница, на которой покоится тело св. апостола Петра. Плащаница окружена витыми колоннами vitineae, о которых мы часто говорили: предполагали, что прежде они находились в Иерусалимском храме. Дарственное приношение было написано Рафаэлло делле Колле по рисункам великого Рафаэля.

Роспись сводов начата была при Григории XIII, герб которого можно на них видеть, и закончена при Сиксте V. Средняя картина замечательна перспективой. Идол разбит и рассыпался у подножия золотого распятия. Художник - Лауретти. Другие украшения этого свода свидетельствуют о том, до какой степени упадка дошла живопись всего через полвека после потери, понесенной ею в 1520 году.

Вторая зала

Здесь все картины принадлежат Рафаэлю. Нижняя часть стены расписана семнадцатью фигурами in chiaroscuro (в одну краску). Эти фигуры, символизирующие добродетели Юлия II, поддерживают карниз. Здесь есть несколько барельефов, имитирующих золоченую бронзу, как и в первой зале. Говорят, что они были сделаны Полидоро да Караваджо и реставрированы Маратти. Привлекают к себе внимание "Четыре времени года". Полидоро, подобно другим ученикам Рафаэля, писал по рисункам этого великого человека. Первая картина изображает наказание Гелиодора, префекта царя Селевка. По приказу своего повелителя, Гелиодор вошел в Иерусалимский храм; там он захватил казну, принадлежавшую вдовам и сиротам. Разбойник, посягнувший на святыню, повержен конем внезапно появившегося небесного воина: два ангела собираются бить его прутьями. В отдаленной части храма вы замечаете первосвященника Онию. Он не видит казни Гелиодора, так как оцепенел в глубокой скорби; окруженный священниками и народом, он молит о помощи всевышнего. С левой стороны несколько женщин, стоящих ближе к месту, где совершается чудо, о котором все еще молит первосвященник, потрясены тем, что происходит у них на глазах. Нужно изумляться этому способу, которым Рафаэль хотел показать внезапность чуда. Фигура всадника, напавшего на Гелиодора, долгое время была для художника римской школы тем, чем Аполлон Бельведерский до сих пор является для скульптора.

Христианский живописец не может достичь большего. Рафаэль написал главную группу; группа женщин была начата, говорят, Пьетро да Кремона, учеником Корреджо. Охотно верю этому: в ней есть какая-то нежность. Великолепие внутренней части здания, канделябр, завеса, алтарь - все способствует тому, чтобы мы могли представить себе знаменитый Иерусалимский храм, разрушенный Титом.

Рафаэль дерзновенно задумал изобразить Юлия II освободителем Папской области, входящим в храм: его несут приближенные (seggetari); в числе приближенных - два портрета: знаменитого гравера Марка Антонио Раймонди, ученика Рафаэля, и Фольяри да Кремона, одного из министров того времени, который тогда имел, конечно, гораздо большее влияние, чем Марк Антоний.

Юлий II сурово смотрит на поверженного Гелиодора. Вероятно, лица целиком написаны самим Рафаэлем, так как эта фреска была закончена до 1512 года. Джулио Романо, который часто помогал ему впоследствии, не было в то время и двадцати лет от роду: ему поручали рисовать лишь складки одежд и архитектуру. Под руководством Рафаэля даже посредственные люди писали прекрасные вещи.

Над окном - "Чудо в Больсене". Священник, служащий мессу, имел несчастье усомниться в действительном присутствии тела господня в священной чаше. Тотчас же из чаши капают капли крови и падают на антиминс. При виде столь великого чуда присутствующие проникаются самой горячей верой. Здесь же Юлий II. Он стоит на коленях, окруженный своей свитой. Рафаэлю нужно было изобразить душевное сокрушение священника, глубокое благочестие и любопытство зрителей-христиан. По всей вероятности, он верил в чудо. В этом было его великое преимущество^*.

^* ("Эта картина - наиболее pastoso^**. У Рафаэля нет ничего более современного". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

^** (вялый (итал.).)

Какой великолепный контраст между этой картиной и "Гелиодором, изгнанным из храма"! Стейа, на которой Рафаэль должен был написать "Чудо в Больсене", очень неудобно разделена посредине окном. Он с таким искусством скомпоновал свою картину, что недостающее пространство кажется ненужным. Рафаэлю тогда еще не было тридцати лет. Произведение это, целиком написанное им самим, считается одним из самых замечательных. Талант урбинского художника здесь более силен, так как в этой картине чувствуется божественное изящество, нет ничего насильственного, и художник проявил себя полнее всего. Когда Рафаэль становится декламатором, он напоминает Фенелона в некоторых местах "Телемаха". Направо от "Чуда в Больсене", которое полно такого покоя, большая картина, изображающая смятение и переполох. Это движется войско варваров под предводительством разъяренного короля. Убийства и пожары отмечают каждый его шаг, составляя фон картины.

Аттила, король гуннов, прозванный бичом божиим, шел на Рим, чтобы уничтожить его. Св. Лев Великий, на этот раз оправдавший свое имя, данное ему современниками, решил выйти навстречу Аттиле. Он должен был либо тронуть эту жестокую душу, либо умереть. Папа прибыл на берег Минчо (между Мантуей и Пескьерой); он должен говорить с королем варваров. Аттила обращен, то есть испуган видом святых апостолов Петра и Павла, которые появляются в небе, вооруженные мечами,- изумительная выдумка Рафаэля, при помощи которой он показывает обращение, каким оно могло быть для свирепого дикаря, ворвавшегося в прекрасную Италию.

В центре картины - Аттила; пораженный ужасом, он осаживает своего коня. Напротив него, ниже святых апостолов, появляется Лев X в своих папских одеждах. То, что погубило бы всякого другого художника, еще более увеличивает интерес картины Рафаэля. Я имею в виду портреты. Этот великий человек сумел придать им ту степень выразительности, которая подобала каждому из его произведений.

В более позднее время стали писать великолепные лица в подражание греческим, но, тем не менее, они имели глупый вид (Ромул в "Сабинянках"^*). Это самый худший из недостатков. Часто правда, которая, помимо воли художника, обнаруживается в портрете, позволяет зрителю отдохнуть от идеала.

^* ("Сабинянки" - картина Луи Давида, одно из наиболее типичных "классических" его произведений.)

Лев X занимает место св. Льва Великого. Кортеж состоит из придворных 151 б года. Мне кажется, что лицо Аттилы недостаточно своеобразно: здесь подошла бы голова дикаря вроде Шактаса* Жироде, но только белокурая.

^* (Шактас - герой повести Шатобриана "Атала".- Стендаль имеет здесь в виду картину Жироде, изображающую один эпизод из этой повести: "Шактас и отшельник погребают тело Аталы" (Салон 1808 года).)

Pacatezza папской свиты, то есть спокойствие, простота, естественность, с которыми она шествует, составляют чудесный контраст с воином, едва сдерживающим своего коня на другой стороне картины (направо от зрителя). Он одет в giacco, или кольчугу, очень распространенную в XV веке, но совершенно неизвестную варварам XII века. Латы начинают носить только при св. Людовике. Они наиболее полезны и красивы при Людовике XII; после смерти Баярда они становятся и бесполезными и безобразными. Вероятно, сам Лев X носил giacco в сражении при Равенне, за год до своего избрания.

На заднем фоне, позади армии варваров,- зажженные ими пожары. Полагают, что эта фреска написана в 1513 году; Рафаэлю было тогда тридцать лет. Mazziere^* рядом с Львом X - портрет его учителя Перуджино.

^* (Церемониймейстер (итал.).)

На окне, выходящем во двор Бельведера, - св. Петр, которого ангел освобождает из темницы. В центре картины сквозь железные прутья виден св. апостол, закованный в цепи и погруженный в глубокий сон. Два солдата дремлют по обеим сторонам, держа в руках концы его цепей. Ангел озаряет небесным светом всю темницу.

Рафаэль, присвоив себе привилегию лирической поэзии, изобразил на той же картине с правой стороны св. Петра, выходящего из темницы. Ангел ведет его за руку. Они проходят посреди усыпленной стражи, так что их никто не слышит. Спокойствие св. Петра, происходящее от твердости его веры, и властный вид ангела переданы с тонкостью, естественностью и отсутствием всяких преувеличений; они способны привести в отчаяние многих художников, достойных этого имени.

Исходящий от ангела свет отражается на блестящем вооружении солдат. Художник дерзнул изобразить третью фазу того же события. С левой стороны от зрителя стражники обнаружили бегство апостола; они зажгли факел; один из них испуган новостью, другой еще только осведомляется у рядом стоящего о том, что случилось, третий подбегает. Эта сцена освещена одновременно факелом, который только что зажгли, и светом луны. Рафаэль исполнил эту фреску в 1514 году, в первый год царствования Льва X. Здесь потребовалась чрезвычайная нежность тонов, которую уничтожило время. Я предпочитаю "Ночь" Корреджо, находящуюся в Дрездене.

Орнамент свода этой залы оставили нетронутым - таким, каким его расписали художники - предшественники Рафаэля; он дополнил эти украшения, написав четыре больших ковра, которые словно раскинуты по потолку; на них изображены четыре сюжета из библии. Бог обещает Аврааму бесчисленное потомство. Этот фанатик приносит в жертву своего сына Исаака. Иаков видит во сне таинственную лестницу, по которой ангелы поднимаются на небо и спускаются с него; тот же сюжет трактован в Лоджиях - вы можете сравнить их. Моисей видит неопалимую купину. Картины эти пострадали от времени.

Третья зала

Это зала Delia Signatura. Нижняя часть стены не так высока, как в других комнатах. Карниз поддерживают кариатиды, выполненные chiaroscuro. Это фигуры женщин и бородатых мужчин. Между кариатидами - рисунки, имитирующие барельеф под золоченую бронзу. Сюжеты имеют некоторое отношение к большим картинам, находящимся на верхней части стены.

Первый барельеф, налево от окна, изображает Моисея со скрижалями; на втором барельефе - жрец, приносящий жертву; еще дальше - св. Августин размышляет о таинстве триединства; наконец, Сивилла показывает императору Августу св. Деву, матерь божию. Здесь мы встречаемся с верованиями XIV века, ныне отброшенными церковью.

На другом барельефе - собрание философов, которые, обступив глобус, спорят о форме земли; немного дальше - Архимед, убитый римским солдатом в то время, как он чертил геометрические фигуры на полу своей комнаты; Марцелл, побеждающий Сиракузы; наконец, под картиной, изображающей Парнас, написана история открытия сивиллиных книг в гробнице Нумы. По мудрому решению сената, их бросают в огонь и, таким образом, избегают ереси. В 1828 году приличия не позволили бы трактовать такой сюжет.

Наконец, мы пришли к большой фреске, первой работе Рафаэля в Ватикане; мы говорили о ней выше, после первого нашего посещения Станц. Мы тогда еще не могли почувствовать все детали картин Рафаэля, тем более оттенки и экспрессии его лиц. Как настоящие парижане, мы привыкли к преувеличенной экспрессии лиц у современных художников, которые хотят заслужить одобрение толпы и продолжают традиции Пьетро да Кортона; головы Рафаэля показались нам слишком холодными. Восемь месяцев пребывания в Риме понемногу излечивают нас от дурного вкуса, который мы вновь усвоим в Париже. В глазах потомства одной из отличительных особенностей XIX века будет полное отсутствие смелости, необходимой для того, чтобы отбросить принятые шаблоны. Надо признаться, что это основной двигатель культуры. Благодаря ему все люди одной эпохи стоят приблизительно на одинаковом уровне, а люди выдающиеся, из которых некоторые получают имя гениев, подавляются. Нивелирующая тенденция XIX века достигает большего; она воспрещает дерзать и работать тому небольшому количеству незаурядных людей, которым она не в состоянии помешать родиться. Всю жизнь они собираются дерзнуть и броситься в бурное море. Прикованные к берегу, они критикуют с суши пловцов, которые иногда бывают хуже их.

Картина, позволяющая лучше всего понять талант Рафаэля, это "Спор о святом причастии". Никогда еще он не работал с таким желанием отличиться^*. Весьма вероятно, что, будучи очень молодым, едва приехав в Рим, окруженный восемью или десятью знаменитыми художниками, завидовавшими его начинающейся славе, он не пользовался ничьей поддержкой.

^* ("Это его лучшее произведение. Здесь нет его манерного изящества". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

Нынешняя немецкая школа полагает, что живопись выиграла бы, если бы сохранила чрезвычайную тщательность и сухость рисунка, которые заметны в некоторых частях этой фрески. Живопись вызывает в душе зрителя благороднейшие и приятнейшие ощущения, изображая предметы внешнего мира. Но, независимо от выбора предметов, с какой степенью точности должна она их изобразить, чтобы достичь своей цели?

В этом весь вопрос. Я попытался разрешить его при помощи биографии Рафаэля.

Всем известна "Афинская школа". Это - воображаемое собрание всех живших в разные времена греческих философов. Действие происходит под портиком большого здания, украшенного статуями и барельефами. На возвышении, к которому ведут ступеньки, довольно далеко от зрителя находятся Аристотель и Платон (или Разум и Воображение). Этих великих людей можно считать основателями двух теорий, которые объясняют необъяснимые вещи: одна из них привлекает нежные души, другая - холодные умы. Одна имеет своими представителями Канта, Шеллинга, Фихте, г-на Кузена и всех немцев. Представителями скучного разума, к которому рано или поздно приходится возвращаться, когда собираешься рассуждать, являются, как путеводители в трудных поисках истины, произведения Бейля, Кабаниса, г-д де Траси и Бентама. Одна философская теория, очень почтенная, без сомнения, и доставляющая много миллионов дохода, склоняется к немецкой философии, которая в некоторых трудных случаях, когда она не может удовлетворить разум своих слушателей, просит их иметь веру и поверить ей на слово. Эти размышления заставили нас на несколько мгновений позабыть об "Афинской школе".

Виднейшие ученики Платона и Аристотеля собрались вокруг своих учителей. Рядом с этими знаменитыми людьми - тот, слава которого не может погибнуть: Сократ стоя разговаривает с молодым Алкивиадом, одетым по-военному; в той же части, но ближе к зрителю, вы видите Пифагора, который пишет о гармонических пропорциях, Эмпедокла, Эпихарма, Архита, стоящих возле него. Молодой человек в белом плаще, оставивший Пифагора для того, чтобы подойти к Платону, является, говорят, портретом Франческо Мария делла Ровере, герцога урбинского, племянника Юлия II.

У края картины Эпикур, увенчанный виноградными листьями, внимательно записывает свое учение, доказанное в наше время Иеремией Бентамом; он, кажется, не обращает внимания на секту Пифагора. Эпикур совсем не похож на бюст, который называют теперь именем этого философа: вероятно, во времена Рафаэля бюст этот еще не был открыт.

На ступенях стоит одинокий полуобнаженный человек. Это циник Диоген. Какой-то молодой человек хочет подойти к нему, но старик отговаривает его, указывая ему на Аристотеля и Платона.

Направо вы видите знаменитую группу математиков. Архимед, склонившись над столом, чертит при помощи компаса восьмиугольник. Говорят, что Архимед - портрет Браманте, а молодой человек, который, раскинув руки, восхищенным взглядом смотрит на геометрическую фигуру, начертанную его учителем,- Фридрих II, герцог мантуанский.

С правой стороны картину заканчивают две фигуры, поддерживающие глобус; это Зороастр, царь бактрийский, и астроном Птолемей. Две фигуры позади Зороастра представляют собою портреты Рафаэля (та, что помоложе) и Перуджино.

Наши спутницы с первого же взгляда уловили оттенки в выражении действующих лиц этой картины благодаря копии в размере подлинника, которую пишет какой-то русский художник. Копия эта, по-моему, была бы превосходна, если бы художник не позволял себе иногда восстанавливать то, что время уничтожило в произведении Рафаэля, и даже некоторые детали, которых Рафаэль не хотел изображать на картине, рассматриваемой с расстояния семи или восьми шагов.

Яркие краски русской копии послужили нам прекрасным комментарием, отлично поясняющим текст старинного автора. Женщины чувствуют прирожденную и даже, пожалуй, инстинктивную симпатию к ярким и свежим краскам. Они должны проявить мужество, чтобы долго смотреть на краски, которые за три века своего существования потускнели и кажутся теперь грязными.

Чтобы соблюсти историческую точность, Рафаэль спрашивал советов у Ариосто. В Лувре, в галерее Аполлона, долго находился картон "Афинской школы". Он стал нашим после переправы через мост Лоди. Ватерлоо отняло его у нас, и теперь его можно видеть в библиотеке Амброзиана, в Милане.

На третьей стене этой залы - три картины; та, которая находится над окном, состоит из трех сидящих фигур, которые называются "Благоразумие", "Сила" и "Умеренность". "Благоразумие" - посредине. Рафаэль рискнул изобразить эту фигуру с двумя лицами, одно из которых - лицо молодого человека, а другое - бородатого старика; перед одним из них - факел, перед другим - зеркало. "Сила" держит в руке дубовую ветвь, и рядом с ней - лев. "Умеренность" держит в руке конские удила. Добродетели окружены крылатыми детьми. Никогда еще Рафаэль не писал в таком возвышенном стиле.

Одна из соседних картин показывает нам Григория IX, который передает книгу Декреталий стоящему на коленях адвокату консистории. Голова папы - портрет Юлия II; рядом с ним - кардинал дель Монте, кардинал Джованни Медичи, впоследствии ставший Львом X, и кардинал Алессандро Фарнезе, ставший Павлом III.

С другой стороны окна Юстиниан передает Дигесты юрисконсультам; эта картина сильно пострадала.

Напротив, на стене, обращенной к Бельведерскому двору,- знаменитая фреска "Парнас"; мы видим здесь Аполлона, окруженного музами; нарисовано несколько лавровых деревьев, которые, по-моему, должны были бы быть немного повыше и давать тень, что могло бы создать красивый эффект светотени, как на картине "Св. Ромуальд" Андреа Сакки. Не могу умолчать о том, что Аполлон играет на скрипке; говорят, что папа велел Рафаэлю изобразить какого-то прославленного в то время скрипача. Рядом с музами - старец Гомер с вдохновенным лицом; Вергилий ведет Данте, увенчанного лаврами и одетого в красный плащ. Говорят, что увенчанное лаврами лицо Вергилия - портрет Рафаэля. В таком случае это было бы единственным проявлением тщеславия у великого человека; я считаю его на это неспособным.

Налево от зрителя - сидящая Сафо держит в руке книгу, на которой написано ее имя; она обращена лицом к группе из четырех фигур. Там находятся Петрарка и мадонна Лаура, изображающая Коринну; две другие фигуры - неизвестно кто. В другой части картины поет Пиндар; Гораций стоя внимательно слушает его. Дальше можно видеть Саннадзаро с безбородым лицом. Голова, увенчанная лаврами, изображает Боккаччо; он без бороды, и руки его закрыты складками одежды. Рафаэль написал эту фреску в 1511 году, по указаниям Аретино. Этот "Парнас" можно сравнить с "Парнасом", написанным Менгсом на вилле Альбани, поблизости от Рима, и с "Парнасом" Аппиани на вилле Бонапарте в Милане.

Говорят, что украшения сводов этой залы принадлежат Бальдассаре Перуцци; но четыре круглые картины и четыре маленькие работы, выполненные в виде мозаики, написаны Рафаэлем. Там-то и находятся знаменитые фигуры, копии с которых, сделанные резцом Рафаэля Моргена, можно найти во всех коллекциях Европы. Кто не знает "Теологии", "Философии", "Юриспруденции" и "Поэзии"?

Тициану, Паоло Веронезе и всем художникам венецианской школы, Фра Бартоломео, Андреа дель Сарто и всем художникам флорентийской школы недоставало души, чтобы быть на высоте таких сюжетов. "Юриспруденция", "Теология" и т. д. под их кистью стали бы самое большее красивыми, здоровыми девушками более или менее независимого вида. Только Рафаэль и Корреджо могли изобразить такое величие! Но признаюсь, что эти строгие фигуры не обладают качествами, необходимыми для водевиля. Если вы их не поймете, то отведите глаза и приходите сюда через два года.

До Рафаэля величайшие художники, даже Мантенья, человек выдающийся, изображая, например, какую-нибудь добродетель, писали ее имя на ленте, которая развевалась словно от ветра над ее головой.

Маленькие ангелы, стройные и грациозные, написанные рядом с аллегорическими фигурами Рафаэля, держат дощечки, на которых начертано не имя, а два или три слова, по которым можно узнать эту аллегорическую фигуру.

Небольшая картина в углу потолка, поблизости от "Теологии", изображает "Адама и Еву, обманутых змием". Рядом с "Философией" вы видите "Размышление" и усеянный звездами небосвод. "Суд Соломона" помещен рядом с "Юриспруденцией", а рядом с "Поэзией" находится Марсий, с которого живьем содрали шкуру м то, что он осмелился состязаться с Аполлоном,- яркое отражение профессионального соперничества.

В следующий раз мы осмотрим последнюю залу, так как сегодня мы ужасно утомлены. Рафаэль расписал ее всю целиком в правление Льва X, приблизительно в 1517 году.

Удушающая жара. В поисках прохлады мы снова идем в Ватикан, куда не думали вернуться так скоро. На нижней части стены в четвертой Станце Рафаэля написаны четырнадцать обнаженных фигур chiaroscuro (в.один цвет), переходящих в колонны. Эти фигуры поддерживают карниз. На некотором расстоянии друг от друга находятся фигуры, словно отлитые из золоченого металла; они изображают государей, которые оказали большие услуги церкви: здесь Карл Великий, Астольф, король Ломбардии, столь известный по рассказу Ариосто о любви его к Джоконде, Готфрид Бульонский, герой Тассо, император Лотарь и Фердинанд II, "король католический". На камне можно прочесть только одно имя Пипина, короля французского.

Над каждой из этих фигур chiaroscuro помещена историческая надпись; некоторые антикварии утверждают, что эти фигуры, сильно пострадавшие во время разграбления Рима в 1572 году, были заново написаны Карло Маратти, который, по приказанию Климента XI, реставрировал всю роспись Станц.

Я забыл сказать, что в первых залах все маленькие картины, написанные chiaroscuro, соответствуют большим картинам, что в 1509 году считалось очень остроумным; так, например, под изображением "Теологии" вы видите "Св. Августина на берегу моря"; здесь ангел сообщает ему, что следует думать по поводу тайны триединства; под изображением "Философии" - "Архимед, убиваемый солдатом".

Невозможно представить себе что-либо более грандиозное, чем эти маленькие произведения; я в восторге от них, но что касается места, на котором они написаны, то эту часть стены, вокруг больших фресок, лучше было бы просто закрасить в серый цвет. Однако в 1509 году люди слишком любили живопись, а любовь не знает пределов.

Вы, может быть, видели в большой зале Лувра, в Париже, отличную копию "Пожара в Борго"; это самая ценная фреска в зале, в которой мы сейчас находимся. Г-н президент Дюпати очень ярко описал ее. В середине IX века в домах Борго Ватикано вспыхнул пожар, угрожавший базилике св. Петра. Св. Лев IV выходит на священный балкон (la loggia della benedizione), совершает крестное знамение - и пожар стихает. В глубине, налево, виден фасад древней базилики св. Петра. Картина эта нас очень поразила тем, что она изображает пожар, а не чудо. Нет никакого основания думать, что пожар стихает в тот момент, когда папа совершает знамение креста.

С левой стороны от зрителя - смятение и ужас; справа пытаются залить огонь водой. Детали великолепны; зритель видит с правой стороны знаменитую фигуру девушки, которая имеет на голове сосуд с водой и зовет на помощь. Античная скульптура не создала ничего лучшего. Сколько аффектации вложил бы в такую фигуру первого плана художник наших дней! Три стоящие отдельно колонны - копия с остатков Грекостазиса на Форуме.

С левой стороны зритель видит молодого человека, несущего на плечах старика, очевидно, своего отца. За этим человеком идут его сын и его жена; это Эней, спасающий старого Анхиза во время пожара Трои (кн. II "Энеиды"). Человек, с трудом цепляющийся руками за стену, готов упасть на землю. Нагая женщина передает сына отцу, который протягивает руки, чтобы принять его.

В центре, на первом плане картины,- группа женщин и детей, живые образы смятения, страха, растерянности. Одна из этих женщин на коленях, с распущенными волосами, с руками, воздетыми к небу, молит его о помощи; другая прижимает к груди маленького сына и смотрит на огонь; третья велит своей маленькой дочери, стоящей на коленях со сложенными руками, молить папу о помощи; четвертая торопит своих двух детей, которые, растерявшись от страха, не знают, что им делать.

Эти фигуры свидетельствуют о том, как далек был Рафаэль от современного вкуса, который прежде всего требует тонких талий; очевидно, он думал, что только в крепких телах можно найти могучие страсти и все их оттенки, являющиеся уделом изящных искусств. Конечно, слабое и дряхлое тело уродливого Вольтера, которого можно видеть в библиотеке Института, может быть соединено с самой пылкой душой. Можно даже утверждать, что самое верное следствие пылких страстей - подорванное телесное здоровье. Но одно из несовершенств искусства заключается в том, что оно не может выразить эту печальную истину. Для живописи женщина, охваченная страстью, прежде всего должна быть красивой или по крайней мере не поражать зрителя отсутствием красоты.

Для изображения души скульптура может пользоваться только формами мускулов: поэтому ей необходима нагота. Живопись, кроме того, обладает цветом и светотенью, но это заставило бы нас заговорить о Корреджо, а мои друзья и без того обвиняют меня в том, что я беспрестанно о нем говорю. Светотень - одна из слабых сторон Рафаэля. Этот великий человек никогда не был претенциозен. Он всегда и во всем был разумен, но в светотени он не только ниже Корреджо, но даже не достигает достоинств своего друга Фра Бартоломео делла Порта. Если вы вспомните "Св. Петрониллу" и "Аврору" Гверчино, вы увидите, что в этом отношении Рафаэль значительно уступает Гверчино, который в сравнении с этим великим человеком кажется простым ремесленником.

Направо от "Пожара в Борго" - "Победа св. Льва IV над сарацинами"; варвары, отплыв от острова Сардинии, хотели высадиться в Остии и разграбить Рим. К папе, сидящему на троне поблизости от берега, приводят пленных. Рафаэль великолепно написал лица римских солдат; он изумительно передал подлинную храбрость, которая не является экзальтацией. Скорбь и мрачное отчаяние пленных составляют прекрасный контраст победе. С одной стороны виден город Остия, с другой стороны - море, корабли со сломанными мачтами и все следы морского сражения. Рафаэль принимал небольшое участие в написании этой картины, выполненной, конечно, по его рисункам. Может быть, он устал от такой работы. Часто конец книги бывает значительно хуже остальных ее частей.

Другая фреска изображает св. Льва III, коронующего Карла Великого в базилике Ватикана. Папа, сидящий на своем престоле, готовится возложить корону на главу Карла, стоящего несколько ниже. Замечательна деталь ребенка с собакой; кто в наше время посмел бы изобразить подобное на картине коронования? Вот в чем причина нашей современной скуки. Картина эта хуже других; знатоки утверждают, что фигуры, несущие серебряные сосуды, пожертвованные церкви, написаны Ванни.

На окне - "Оправдание св. Льва III". Стоя перед алтарем, воздев глаза к небу, а руки возложив на евангелие, папа говорит о своей невиновности и о ложности предъявленных ему обвинений. Рафаэль не пренебрег тем общим местом, к которому прибегают все художники, когда им нужно изобразить церемонию, то есть действие, все подробности которого заранее назначены. Поблизости от алтаря находятся всадники, стража и другие простые люди, лица которых могут еще что-то выражать, так как не все их движения были предусмотрены главным церемониймейстером. Эта фреска пострадала больше, чем другие; вероятно, не вся она написана рукой Рафаэля.

Тициан. Любовь земная и любовь небесная. Палаццо Питти. Флоренция

Свод этой залы расписан Перуджино; из уважения к своему учителю Рафаэль оставил плафон неприкосновенным. Враги этого великого человека и враги всякого благородства не преминули высказать предположение, что Рафаэль сохранил этот плафон с целью подчеркнуть свое превосходство. Зависть среди художников - общее правило; не требуется большого ума, чтобы заметить это. Но я посмею возразить тонким философам и утверждать, что Рафаэль составляет исключение. Глаза святых говорят о том, что душа у него была не пошлая, и история его жизни доказывает это.

Говорят, что за каждую из этих больших фресок ему заплатили по тысяче двести золотых скудо.

На фресках Рафаэля много портретов. В его время лица не копировали с антиков; это начал делать только Гвидо, спустя семьдесят лет.

Шесть фресок, в которых можно найти намеки на Льва X, избранного папой в 1513 году, были закончены в 1517 году, за три года до смерти Рафаэля. В это время он был одним из самых крупных вельмож в Риме. Днем он работал или уединялся с Форнариной, и проникнуть к нему было очень трудно. Он отправил рисовальщиков в Грецию и получил, таким образом, точные копии со многих памятников античности.

Монахини из Фолиньо привлекли его к суду, требуя от него картину, за которую когда-то ему уплатили; он долго отказывался, но наконец принялся за нее. Эта картина находится в папском музее (в третьем этаже Ватикана). Старинное предание утверждает, что Лев X, который должен был Рафаэлю много денег, хотел сделать его кардиналом, но в это время великого художника похитила смерть. Даровав ему этот высокий сан, Лев X мог бы наделить его огромным количеством церковных бенефициев и таким образом заплатить ему, не потратив ничего из собственной казны.

Поль, ставший врагом Рима, может быть, потому, что его беспрестанная любезная игривость не покоряла сердец прекрасных римлянок, говорил нам сегодня вечером: "Обратите внимание на то, что Рим не создал ни одного великого художника. Джулио Романо пользуется некоторой известностью только потому, что он был адъютантом Рафаэля; самое большее, он был Бертье^* этого Наполеона. Рим не создал ничего ни в скульптуре, ни в архитектуре, ни в музыке. В течение последних восьми столетий он дал словарю изящных искусств только одно имя - имя Метастазио, да и тот принужден был, чтобы снискать себе средства к существованию, уехать в Вену и провести там последние сорок лет жизни, точно так же, как пьемонтец Лагранж^** приехал жить и писать в Париж.

^* (Бертье - начальник генерального штаба Наполеона I.)

^** (Лагранж (1736-1813) - знаменитый французский математик.)

Тщетно я ищу в списке пап и кардиналов, положивших начало могуществу святого престола, имя какого-нибудь римлянина. Дело в том, что логика в столице христианского мира глубоко извращена, а без этого гранитного основания, без здравой логики никакая репутация не может быть долговечной. Что представляют собою г-да Оливьери, Райнальди, Сориа, де Росси, Теодули, Каневари, Сальви, Ванвителли - знаменитые римские архитекторы? Кто знает их? И, однако, согласно близоруким теориям пошлых людей, какая страна более благоприятна, больше предназначена для того, чтобы создавать архитекторов? Первый взгляд ребенка встречает Пантеон, Колизей, собор св. Петра и т. д., но для изящных искусств прежде всего нужно иметь душу, а у холодного Джулио Романо нет души.

Какое ничтожество - художник Сакки, родившийся в Неттурно, недалеко от Рима! Какое ничтожество Микеланджело Черквоцци^*, Чиро Ферри, Тревизани, Марко Бенефьоле! Единственно сносный - это, пожалуй, пейзажист Дюге, зять Пуссена. Итак, Нормандия, создавшая Пуссена, сделала больше для живописи, чем блистательный Рим!"

^* (Прозванный "Микеланджело сражений и бомбард".)

Вот ряд интриг, правда, не очень интересных, они недавно были обнаружены кардиналом N., легатом, благодаря случайностям тайного судебного процесса.

Флавия Орсини разумно и твердо управляла благородным монастырем Катанцары, в Марке. Она заметила, что одна из ее монахинь, надменная Лукреция Франджимани, имела любовную связь с одним молодым человеком из Форли, которого она по ночам впускала в монастырь.

Лукреция Франджимани принадлежала к одной из самых благородных фамилий Папской области, и аббатисса принуждена была относиться к ней с большим снисхождением.

Близкой подругой Лукреции была Клара Висконти, племянница аббатиссы, ставшая монахиней всего лишь за несколько месяцев до этого. Клару считали самой красивой девушкой в монастыре. Это был почти совершенный образец той ломбардской красоты, которую обессмертил Леонардо да Винчи в своих "Иродиадах".

Тетка просила ее указать подруге на то, что ее связь известна и что честь обязывает ее прекратить эти отношения.

"Вы еще только боязливый ребенок,- отвечала ей Лукреция,- вы еще не любили; когда настанет и ваш час, вы поймете, что один взгляд моего возлюбленного имеет надо мной больше власти, чем все повеления аббатиссы и самые ужасные наказания, которым она может меня подвергнуть; да я и не боюсь их: я Франджимани".

Аббатисса, видя, что кротостью ничего нельзя добиться, стала сурово выговаривать виновной. Лукреция признавала свой проступок, но отвечала с высокомерием. Она считала, что ее высокое происхождение должно поставить ее выше всяких правил. "Мои добрейшие родители,- прибавила она с горькой улыбкой,- заставили меня произнести страшный обет в годы, когда я еще плохо понимала, что я обещала; они присвоили мое состояние. Мне кажется, что их нежная любовь ко мне могла бы защитить от притеснений девушку, носящую их имя; это не стоило бы им денег".

Немного времени спустя после этой довольно бурной сцены аббатисса удостоверилась, что юноша из Форли провел целые тридцать шесть часов в монастырском саду. Она пригрозила Лукреции, что выдаст ее епископу и легату, а это вызовет суд и публичное бесчестье. Лукреция гордо ответила, что так не поступают с девушкой ее происхождения; аббатисса должна помнить, что в случае, если дело будет перенесено в Рим, фамилия Франджимани имеет там покровителя в лице монсиньора N. (это было одно из влиятельных лиц при папской курии). Возмущенная такой самоуверенностью, аббатисса все же оценила значение этих слов и отказалась от мысли прекратить прямым путем эту связь, бесчестившую монастырь.

Флавия Орсини сама была очень знатного происхождения и пользовалась в области большим влиянием. Она узнала, что любовника Лукреции, юношу весьма неосторожного, сильно подозревали в карбонаризме. Начитавшись мрачного Альфьери и возмущенный рабством, под бременем которого изнывала Италия, юноша страстно мечтал съездить в Америку, чтобы посмотреть на единственную, как он говорил, правильно устроенную республику. Препятствием к этому было только отсутствие денег: юноша всецело зависел от своего скупого дяди. Но вскоре дядя, вняв совету своего духовника, предложил племяннику уехать из области и дал ему на это средства. Любовник Лукреции не осмелился проститься с нею. Он перешел горы, отделяющие Форли от Тосканы, и вскоре стало известно, что он отплыл из Ливорно на американском корабле.

Отъезд его смертельно поразил Лукрецию Франджимани. В то время ей было лет двадцать семь или двадцать восемь, она была на редкость красива, но выражение лица ее часто менялось: в минуты задумчивости крупные черты лица и большие черные проницательные глаза, может быть, слишком ясно говорили о привычке властвовать над всем, что ее окружает; в другие минуты она вся сверкала остроумием и пылкостью; она заранее угадывала мысли собеседника. Но с того дня, как она потеряла любовника, она стала бледна и молчалива. Через некоторое время она подружилась с несколькими монахинями, не скрывавшими своей ненависти к аббатиссе. Последняя заметила это, но не придала этому значения. Вскоре Лукреция стала разжигать до тех пор вялую и бессильную ненависть своих новых подруг.

Аббатисса вполне доверяла прислуживавшей ей сестре-послушнице; Мартина была девушка простая и почти всегда бывала печальна. Ссылаясь на плохое здоровье, но на самом деле в силу более серьезной причины аббатисса употребляла в пищу только те простые блюда, которые готовила ей Мартина.

Лукреция сказала своим новым подругам: "Нам надо во что бы то ни стало подружиться с Мартиной; прежде всего нужно узнать, нет ли у нее какой-нибудь связи за стенами монастыря".

После нескольких месяцев терпеливых наблюдений узнали, что Мартина любит веттурино из соседней с Катанцарой деревни и смертельно боится, как бы кто не донес об этом добродетельной аббатиссе. Веттурино Сильва все время находился в разъездах; возвращаясь в Катанцару, он под тем или иным предлогом всегда приходил повидаться с Мартиной. Лукреция и некоторые из ее новых подруг получили в наследство несколько брильянтовых вещиц; они послали их во Флоренцию для продажи. Затем брат служанки одной из этих дам, заявив, что у него есть дела в соседнем городе, нанял место в экипаже любовника Мартины, подружился с ним и однажды заметил небрежно, что некая сестра-послушница в монастыре по имени Мартина тайно наследовала драгоценности одной недавно умершей монахини, за которой она усердно ухаживала.

А веттурино в это время был почти разорен конфискацией имущества и тремя месяцами тюремного заключения в Вероне. Один из путешественников, наполнив его экипаж контрабандными товарами, скрылся в тот момент, когда австрийская таможенная стража на границе По задержала запрещенные товары. После этого несчастья Сильва возвратился в Катанцару на наемных лошадях, так как его собственные были проданы. Он обратился за деньгами к Мартине, у которой на самом деле ничего не было. Она пришла в отчаяние от упреков своего любовника, грозившего ее бросить. Бедная девушка заболела; Лукреция Франджимани была очень добра к ней и часто ее навещала.

Как-то вечером она сказала ей: "Наша аббатисса слишком раздражительна; ей следовало бы принимать опиум, чтобы быть спокойнее; тогда она меньше мучила бы нас своими ежедневными выговорами". Через некоторое время Лукреция опять вернулась к этой мысли. "Я сама,- сказала она,- прибегаю к опиуму, когда чувствую, что раздражаюсь, со времени же моего несчастья я часто принимаю его". Этот намек на приключение, хорошо известное в монастыре, придал смелости Мартине, которая плача призналась могущественной сестре Франджимани, что она имеет несчастье любить человека из соседней деревни, что этот человек считает ее богатой и хочет ее покинуть, так как она не оказывает ему материальной помощи.

В этот день на Лукреции, под ее нагрудником, был надет маленький, украшенный брильянтами крестик; она сняла его и заставила Мартину принять его в подарок. Вскоре после того она ловко возобновила разговор о том, что аббатиссе следовало бы давать опиум, чтобы успокаивать ее ежедневные вспышки гнева. Несмотря на всю осторожность, с которой Лукреция говорила об этом, роковая мысль об отраве встала перед Мартиной во всем ее ужасе. "О какой отраве вы говорите? - сказала возмущенная Лукреция.- Через каждые три или четыре дня вы будете подливать по нескольку капель опиума в ее кушанья, и я сама в вашем присутствии буду наливать себе в кофе то же количество капель и из того же флакона". Мартина была девушка простая и доверчивая; она обожала своего любовника; она имела дело с женщиной страстной и необыкновенно ловкой и умной. Ее любовник с благодарностью принял брильянтовый крестик и любил ее теперь больше, чем когда-либо. Она подлила в кушанье аббатиссы опиум и почти совершенно успокоилась, увидев, что Лукреция налила в свой кофе несколько капель той же жидкости.

Второй подкуп особенно подействовал на Мартину. Монахини благородного капитула Катанцары пользуются привилегией, заключающейся в том, что через пять лет монашеской жизни они получают право по очереди в течение двадцати четырех часов исполнять обязанности привратницы. Лукреция сказала Мартине, что как только она или одна из ее подруг будут дежурить у ворот, они забудут задвинуть засов на калитке около кухни, через которую рабочие приносят в монастырь продукты. Мартина поняла, что в эту иочь она сможет впустить своего любовника.

Почти целый год прошел с тех пор, как у аббатиссы явилась мысль помешать любовной связи Лукреции Франджимани. В это время приехал один молодой сицилиец, обвиненный на своей родине в карбонаризме, чтобы, так сказать, укрыться под покровительство монастырского духовника, который приходился ему дядей. Родерико Ландриани жил в строгом уединении в маленьком домике деревни Катанцары. Дядя велел ему давать как можно меньше поводов говорить о себе. Родерико не трудно было исполнять это. У него была благородная и романическая натура, но вместе с тем он был весьма благочестив; преследования, которым он подвергался со времени революции 1821 года, усилили свойственную ему меланхолию. Дядя посоветовал ему ежедневно проводить по нескольку часов в монастырской церкви: "Вы можете читать там исторические сочинения, которые я вам буду давать". Но для Родерико читать мирскую книгу в таком месте было осквернением святыни, и он читал там только книги религиозного содержания. Послушницы, убиравшие церковь, заметили прекрасного юношу, которого ничто не могло отвлечь от чтения; его мужественная красота и военная осанка резко контрастировали в глазах добрых сестер с необычайной сдержанностью его манер.

Слух о таком примерном поведении дошел до аббатиссы. Она пригласила к обеду в свою личную приемную племянника столь важной особы, какой является монастырский духовник. Таким образом, Ландриани имел возможность несколько раз увидеть Клару Висконти. По приказанию своего духовного наставника Клара долгие часы проводила в религиозном созерцании за большим занавесом, отделяющим церковь от решетки, за которой помещается хор монахинь.

Она запомнила наружность Родерико и заметила, что он прилежно посещает церковь; он читал внимательно, а когда звонили Angelus, он оставлял книгу, становился на колени и молился.

Ландриани, который в Сицилии бывал в обществе, теперь, приехав в Катанцару и не встречаясь ни с кем, кроме своего дяди, человека хмурого и деспотического, постепенно привык навещать аббатиссу через день. Он всегда заставал Клару у ее тетки; она двумя словами отвечала ему на вопросы, и вид у нее был очень грустный, почти дикий.

Родерико, у которого не было никакой задней мысли, почувствовал себя менее несчастным, но вскоре каждый день, который он проводил, не видя Клары, стал ему казаться невыносимо долгим. Однажды он сказал нечто вроде этого молодой монахине без всякого намерения и почти невольно; она же ответила ему, что по обязанности бывает каждый день на хорах для монахинь и очень хорошо видит его, когда он читает в церкви. После этого признания Клара иногда прижималась головой к занавесу и решетке, чтоб указать место, где она стоит.

Однажды Родерико внимательно смотрел на решетку, отделявшую его от Клары, а она имела слабость немного раздвинуть занавес. Они были так близко друг к другу, что свободно могли разговаривать, но, как впоследствии было установлено при расследовании этого дела, в эти минуты в церкви они ни разу не перекинулись словом. После нескольких недель, исполненных счастья и иллюзий, Родерико почувствовал себя очень несчастным: он не мог более скрывать от себя, что влюблен; но Клара была монахиней, она дала обет богу,- к какому ужасному греху могла привести его эта любовь!

Родерико, ничего не скрывавший от Клары, рассказал ей о своих угрызениях совести и о постигшем его горе; в первый раз заговорил он с нею о любви. Его признание было принято очень неблагосклонно, но странный способ объяснения в любви сделал его еще более привлекательным в глазах юной римлянки. Такова была любовь у этих страстных душ: самые большие недостатки, преступления, величайшие пороки не только не убивают любви, но еще более усиливают ее. "Я любила бы своего возлюбленного, даже если бы он был вором",- говорила мне г-жа Л., от которой я слышал эту историю.

Все это происходило в тот год, когда Лукреция старалась опутать своими кознями Мартину. Стояла сильная августовская жара. Уж несколько месяцев для Клары не было другого счастья, как только видеть Родерико один день в приемной, другой - в церкви. Примерная монахиня и любимая племянница аббатиссы, она пользовалась большой свободой; часто, не в силах будучи уснуть, она спускалась ночью в сад.

29 августа, около двух часов ночи, как впоследствии было установлено при расследовании этого дела, она медленно уходила из сада, возвращаясь в свою келью. Проходя мимо калитки, предназначенной для прислуги, она заметила, что засов, обычно проходивший сквозь железные, вделанные в стену кольца и кольцо калитки, которую он таким образом запирал, не был задвинут. Она продолжала идти, не обратив на это внимания, как вдруг едва заметный свет, проскользнувший между двумя створками, показал ей, что дверь даже не была заперта на ключ. Она слегка толкнула ее и очутилась на улице.

Это привело ее душу в смятение. Ею овладела сумасбродная мысль: она снимает свое покрывало, из которого делает себе нечто вроде тюрбана, укладывает свой нагрудник в виде галстука, а длинное широкое платье из черного шелка, платье ее ордена, становится мужским плащом. В такой одежде она толкает дверь, прикрывает ее и, очутившись на улице Катанцары, идет навестить Родерико Ландриани.

Она знала его дом - она часто смотрела на него с верхней террасы монастыря. Вся дрожа, она стучится, слышит голос Родерико, который будит слугу. Слуга поднимается во второй этаж, чтобы посмотреть, кто стучит, спускается, открывает дверь. Ветер гасит зажженный светильник; слуга старается высечь огонь, в то время Родерико кричит из соседней комнаты: "Кто там? Что вам от меня нужно?" - "Я должен предупредить вас о грозящей вам опасности",- отвечает Клара, изменив голос.

Наконец светильник снова зажжен, и слуга ведет к своему господину юношу, принесшего это известие. Клара застает Родерико одетым и вооруженным. Но, видя, что стоящий перед ним юноша весь дрожит и очень похож на семинариста, Родерико кладет на место ружье, которое было у него в руке. Лампа светит плохо, а юноша так взволнован, что не может говорить. Родерико берег лампу, подносит ее к лицу Клары и, вдруг узнав ее, выталкивает своего слугу в другую комнату и говорит Кларе: "Боже мой! Зачем вы здесь? Не загорелся ли монастырь?"

Эти слова лишили бедную монахиню всего ее мужества. Она поняла все безумие своего поступка. Встретив холодный прием у человека, которого она обожала, хотя ни разу не говорила ему об этом, она почти без чувств упала в кресло. Родерико повторил свой вопрос. Она, положив руку на сердце, встала, как будто желая уйти, но силы изменили ей, и она упала, потеряв сознание.

Наконец она пришла в себя. Родерико продолжал спрашивать ее и наконец, видя упорное молчание Клары, понял отчаянный поступок своей возлюбленной.

- Клара! Что ты наделала! - вскричал он.

Он сжал ее в объятиях, вдруг снова усадил ее в кресло, отошел от нее и сказал твердым голосом:

- Ты - невеста Христа, ты не можешь принадлежать мне, преступление это было бы ужасно как для тебя, так и для меня. Покайся в своем грехе, а я завтра утром уеду из Катанцары навсегда.

Услышав эти ужасные слова, она разрыдалась. Ландриани вышел в соседнюю комнату; вскоре он вернулся, закутанный в широкий плащ.

- Каким образом вам удалось выйти?

- Через дверь около кухни, которая случайно, совсем случайно, осталась открытой.

- Я хотел отвести вас к дяде... но довольно,- сказал Родерико, подавая ей руку.

И, не прибавив ни слова, он довел ее до монастыря. Калитка, через которую вышла Клара три четверти часа тому назад, все еще была отперта. Они вошли тихонько. Клара едва держалась на ногах. Родерико спросил ее с нежностью:

- Где твоя комната?

- Здесь,- ответила она угасшим голосом и указала на дортуар второго этажа.

Поднимаясь по лестнице, Клара, боясь презрения своего возлюбленного и понимая, что видит его в последний раз, упала без сознания на ступени. Сцену эту слабо освещала лампада, горевшая перед стоявшим вдалеке изображением мадонны. Ландриани понял, что его долгом было оставить Клару, раз она уже вернулась в монастырь, но у него не хватило на это мужества. Вскоре судорожные рыдания стали душить Клару. "Плач может привлечь внимание какой-нибудь монахини,- подумал Родерико,- а мое присутствие обесчестит ее". Но он никак не решался оставить ее в таком состоянии: она была не в силах держаться на ногах к идти, она задыхалась от рыданий. Родерико взял ее на руки. Он снова спустился к двери, через которую только что вошел: он знал, что она вела в сад. Действительно, сделав несколько шагов по коридору с Кларой на руках, он увидел сад и остановился только в глубине его. Там он опустил свою возлюбленную на каменную скамью, скрытую группой низко подстриженных платанов.

Но он слишком долго сжимал в объятиях обожаемую девушку: оказавшись под платанами, он почувствовал, что у него не хватает мужества покинуть ее, и вскоре любовь заставила его забыть о религии. На рассвете Клара рассталась с ним, заставив его тысячу раз поклясться в том, что он никогда не покинет Катанцары. Она проводила его до калитки, которая снова оказалась незапертой, и долго следила за уходившим возлюбленным.

На другой день он встретил ее в приемной. Ночь он провел на улице, притаившись около калитки, но тщетно Клара пыталась открыть ее; все следующие ночи она находила ее запертой на ключ, с задвинутым засовом. На шестую ночь после той, которая решила ее судьбу, Клара, спрятавшись недалеко от калитки, ясно различила бесшумно приближавшуюся Мартину. Мгновение спустя калитка отворилась, и вошел какой-то мужчина, но затем ее снова тщательно заперли. Клара и ее любовник дождались ухода этого человека, который вышел из монастыря на рассвете.

Единственным их утешением было писать друг другу. В письме, которое Клара получила на следующий день, Родерико сообщил своей подруге, что этот человек, более счастливый, чем он,- веттурино Сильва; но Родерико умолял ее ни о чем не говорить Мартине. Религиозные сомнения не мучили больше Ландриани. Он сказал Кларе, что решил перелезть через садовую стену. Клара была в ужасе от опасности, которой он подвергал себя; эта стена, выстроенная в середине века, предназначалась для того, чтобы охранять монахинь от набегов сарацин; в самой низкой своей части она имела сорок футов вышины. Надо было приобрести веревочную лестницу. Ландриани боялся подвергнуть опасности свою подругу, покупая веревки в окрестностях; он поехал для этого во Флоренцию. Четыре дня спустя он был в объятиях Клары. Но, по необычайному совпадению, в эту самую ночь умерла несчастная аббатисса Флавия Орсини. Умирая, она заявила своему духовнику:

"Я умираю от яда, потому что хотела помешать любовным связям моих монахинь. Может быть, даже в эту ночь кто-нибудь посторонний находится в монастырской ограде".

Пораженный этим признанием, духовник тотчас же после смерти аббатиссы приказал по всей строгости выполнить монастырский устав. Все колокола монастыря возвестили о происшедшем событии. Местные крестьяне поспешно поднялись и собрались к монастырским воротам. Родерико убежал при первом ударе колокола.

Но когда, попозже, из ворот вышел веттурино Сильва, его задержали. Известно было, что этот человек продал брильянтовый крест; он признался, что получил его от Мартины, которая, будучи опрошена, заявила, что крест этот ей подарила щедрая Лукреция. Обвиненная в святотатстве, которое она совершила, открывая калитку монастыря, Мартина надеялась спастись, запутав в дело племянника монастырского духовника: она сказала, что сестра Висконти открывала эту калитку своему любовнику Родерико Ландриани. Духовник в присутствии трех священников, присланных ему архиепископом из Р., стал допрашивать Клару и, выйдя из монастыря, заявил, что завтра он устроит ей очную ставку с Мартиной. По-видимому, в ту же ночь Родерико пробрался к самой келье, в которой была заключена его возлюбленная, и говорил с нею через дверь. Но на следующий день Лукреция Франджимани, которая до сих пор ни в чем не была заподозрена, но опасалась очной ставки Мартины с Кларой, очевидно, заставила кого-то подсыпать яду в шоколад, который приготовила для них обеих. В семь часов, когда явились посланные от архиепископа, чтобы продолжать следствие, им сообщили, что Клары Висконти и сестры-послушницы Мартины нет более в живых. Родерико вел себя героически, никто не был наказан, и дело было прекращено. Горе тому, кто заикнется о нем!

Сегодня утром облачное небо позволило нам гулять по римским улицам, не страдая от палящих и опасных солнечных лучей. Наши спутницы захотели еще раз повидать Форум без всяких предварительных планов и без научной цели, следуя только влечению данной минуты.

Мы прежде всего спустились в глубокую яму, из которой воздымается колонна Фоки. Мы осмотрели куски упавших колонн, которые остались лежать на древней мостовой Форума на глубине пятнадцати или восемнадцати футов - такова в этом месте глубина земляного слоя. Сколько колонн, а может быть, и статуй нашел бы великодушный русский, который хотел произвести раскопки Форума^*! Вместо того, чтобы досадовать на царедворцев Льва XII, принудивших его покинуть Рим, он должен был подкупить их. Как бы это украсило память о нем! При помощи некоторой ловкости и двухсот тысяч франков имя Демидова проникло бы в Америку и в Индию вслед за именами Наполеона, Россини и лорда Байрона.

^* (...великодушный русский, который хотел произвести раскопки Форума...- Демидов, о котором упоминалось выше.)

Тициан или Джорджоне. Концерт. Фрагмент. Палаццо Питти. Флоренция

Мне кажется, что красивые развалины, называемые Форум Палладиум, с первого же дня прельстили наших спутниц своим чистеньким видом. Этот Форум, начатый Домицианом, законченный и посвященный при Нерве, представлял собой большую квадратную залу; вдоль стен с каждой стороны стояли шестнадцать колонн коринфского ордера с каннелюрами; судя по тем двум, которые сохранились, они имели в окружности девять, а в высоту двадцать девять футов. На антаблементе, который они поддерживали, были украшения тонкой работы; маленькие фигурки на фризе восхитительны.

Весь Форум покрыт слоем земли в двенадцать или пятнадцать футов толщиной. Император Наполеон приказал, чтобы за счет его цивильного листа на 1814 год здесь произвели работы такие же, какие были произведены в базилике Траяна.

Над уровнем земли можно видеть верхнюю часть стены восточного угла Форума Палладиума, верхние части двух коринфских колонн с каннелюрами, антаблемент, фриз, а над ним фигуру стоящей Паллады; все это донельзя красиво. По краям большой залы, которую я назвал квадратной, стены были слегка закругленные. Другие археологи отрицают это и объясняют все иначе.

Три великолепные колонны белого мрамора, которые вы видите с левой стороны, когда идете по направлению к Квиринальскому холму, принадлежали Форуму Transitorium, или храму Паллады, или храму Нервы. То место, где мы сейчас находимся, было, может быть, самой шумной частью древнего Рима. Все здесь было великолепно и монументально.

Это был естественный путь, которым нижняя часть Рима, лежавшая ближе к Велабро, улица Субурра, идущая от Колизея к Сан-Джованни-ди-Латерано и самая населенная, и наконец, Форум сообщались с верхней частью города, расположенной на холмах Квиринальском, Виминальском и Эсквилинском (читателю следует проверить все это по карте). Пригорок, на котором стоят термы Тита, не позволял жителям улицы Субурры идти к Эсквилинскому холму по прямой линии.

Форум, освященный Нервой, назывался de'Pantani благодаря своему положению, только что нами указанному. Возможно, что он получил это название от арки Transitorium, которая во времена Нумы была римскими воротами. В этом-то месте Александр Север приказал задушить дымом от горящей соломы одного из своих придворных - Турина, продававшего посторонним лицам милости, которых он обещал добиться от императора. "Пусть торгующий дымом будет сам наказан дымом",- сказал Север.

Форум замыкался высокой стеной, которая нам кажется одним из самых удивительных памятников Рима. Она сложена из глыб пелерина, соединенных без помощи извести деревянными, очень прочными скрепами. Я нигде не встречал удовлетворительных разъяснений по поводу этой стены, но могу заверить читателя, что просмотрел огромное количество книг, около трехсот - четырехсот томов по большей части in folio, посвященных римским памятникам. Хуже всего то, что из-за недостатка логики в головах их авторов все они написаны замысловатым и темным языком.

Кладка этой стены, впечатление сурового величия, оставляемое ею в душе зрителя, и направление стены, не соответствующее постройкам, расположенным в сторону запада, заставляют предположить, что она была воздвигнута за несколько веков до Нервы.

Храм, построенный Траяном в честь Нервы, считался одним из самых прекрасных зданий древнего Рима. Своей величиной он походил на наши современные церкви. Все древние писатели восхваляют его прекрасную архитектуру; надо к этому добавить, что Траян чрезвычайно богато украсил его.

От этого огромного здания теперь над поверхностью земли остались только три великолепные колонны из белого мрамора пятидесяти одного фута в высоту и шестнадцати с половиной в окружности. Колонны эти - коринфского ордера и покрыты каннелюрами. Сохранилась часть стены целлы (или святилища), которая вместе с тремя колоннами и пилястром поддерживает архитрав. В середине века на этом архитраве построили квадратную кирпичную колокольню, очень высокую и очень тяжелую, благодаря которой, в конце концов, разрушится и то, что нам еще осталось от храма Нервы. Все археологи Рима мечтают о том, чтобы эту колокольню снесли. Я не сомневаюсь, что многие из этих господ благодаря колокольне усвоили либеральные взгляды. Все хотят, чтобы ее снесли, но она принадлежит церкви Благовещения. Когда же у нас появится свободомыслящий папа, который позволит снести здание, посвященное религии, ради мирского удовольствия дилетантов?

Архитрав и плафон портика, судьба которого нас тревожит, покрыты великолепным орнаментом. Палладио составил план храма Нервы. На основании этого плана можно сделать вывод, что фасад его был обращен к Священной дороге и к Форуму. Храм этот был окружен высокими колоннами изумительной красоты. Портик, составлявший фасад, представлял собою два ряда колонн, по восемь в каждом ряду. Две боковые части портика, вдоль стен этого здания, имели по девять колонн, считая и угловые.

Мы должны теперь рассказать о великом преступлении Павла V Боргезе. По приказу этого папы, достроившего собор св. Петра, снесли все то, что осталось от храма Паллады, воздвигнутого императором Нервой. Эти великолепные руины состояли из семи больших колонн белого мрамора с каннелюрами коринфского ордера. Они поддерживали роскошный антаблемент и фронтон. Вчера вечером у г-жи де Д. мы видели несколько гравюр, изображающих это здание таким, каким оно было до Павла V. Папа снес его потому, что ему нужен был мрамор для фонтана Паулина на Яникульском холме. Польза книги, которую вы читаете,- если она вообще принесет какую-нибудь пользу,- в том, что она, может быть, воспрепятствует в будущем подобным злодеяниям. Прежде чем закончится сегодняшняя прогулка, вы узнаете о том, что дерзнули совершить в 1823 году.

Только взывая к общественному мнению Европы, можно обуздать упрямую и дерзкую глупость известного сорта людей, которых я должен был бы назвать; они готовы снести Капитолий только для того, чтобы на год раньше получить кардинальскую шляпу.

Несколько дней назад один англичанин приехал в Рим на лошадях, которые доставили его сюда из Англии. Он отказался от услуг чичероне и, несмотря на сопротивление часового, въехал в Колизей верхом. Там он увидел сотню каменщиков и каторжников, которые постоянно укрепляют какую-нибудь часть стены, размытую дождями. Англичанин посмотрел, как они работают, а потом сказал нам вечером: "Честное слово, Колизей- лучшее, что я видел в Риме. Это здание мне нравится; оно будет великолепно, когда его закончат". Он думал, что эти сто человек строят Колизей.

Прежде чем вернуться на Форум, мы поднялись на башню Конти, воздвигнутую в начале XIII века Иннокентием III (из фамилии Конти) на развалинах храма Земли, столь прославленного древними авторами.