Колонна Траяна

В 99 году по р. X. и 867-м от основания Рима сенат посвятил эту колонну Траяну, который в то время вел войну с даками; он умер в Сирии, когда этот памятник был уже закончен. Дион Кассий рассказывает, будто Траян пожелал, чтобы колонна эта была поставлена на его могиле; он хотел, чтобы потомство знало, что из-за недостатка места он принужден был снести часть Квиринальского холма, равную по высоте этой колонне. Две последние строки древней надписи на пьедестале ясно говорят об этом намерении.

Кассиодор сообщает, что прах Траяна, заключенный в золотую урну, был погребен под колонной, носящей его имя. Он был первым римлянином, останки которого были погребены в городе. Эта колонна высотою в 132 фута, начиная от мостовой вплоть до самой верхней части статуи, состоит из 34 глыб белого мрамора, соединенных одна с другой бронзовыми скрепами. Колонна в собственном смысле состоит из 23 мраморных глыб. Диаметр ее нижней части - 11 футов 2 дюйма, у капители - 10 футов.

Пьедестал имеет 14 футов;

цоколь - 3 фута;

колонна вместе с базой и капителью - 90 футов;

пьедестал статуи - 14 футов;

наконец, сама статуя - 11 футов.

Эта колонна на 1¹/₂ фута выше колонны Марка Аврелия, а верхняя часть ее, как мы уже сказали, находится на уровне Квиринальского холма. На нее можно подняться по витой лестнице, высеченной в мраморе; она состоит из 92 ступеней, каждая из которых длиной в 2 фута и 2 дюйма. Эта лестница освещается 43 маленькими отверстиями.

В 1588 году Сикст V поставил на пьедестал, где когда-то находилась статуя Траяна из золоченой бронзы, статую апостола Петра, посредственное произведение Томмазо делла Порта. Всем известно, что эту колонну покрывает идущий спиралью барельеф; он следует тому же направлению, что и внутренняя лестница, и 23 раза обвивает колонну. Отдельные части этого огромного барельефа изображают эпизоды двух походов Траяна против даков. На них можно различить движение войск, сражения, биваки, переправу через реку и т. д. Можно думать, что барельефы были сделаны тут же, на месте; фигуры имеют по большей части 2 фута высоты. Скульптор сделал немного более рельефными те, которые находятся близко от капители. Их размеры также немного больше. Всего насчитывают около 2 500 фигур. Строителем этого памятника, а может быть, и творцом барельефа был Аполлодор из Дамаска, выдающийся художник и любимец Траяна.

Мне кажется, эти барельефы уступают только барельефам Эльгина в Лондоне. Признаюсь, что статуи, вывезенные лордом Эльгином из Афин, по-моему, лучше "Аполлона", "Лаокоона" и т. д. Барельефы колонны Траяна кажутся мне совершенным образцом исторического стиля; здесь нет ничего изысканного, но нет также ничего незаконченного. Связки тела изображены здесь с той же почти грандиозностью, с какой они переданы Фидием; это самый законченный автопортрет, какой оставили нам римляне. Рано или поздно во всех историях Рима будут печатать гравюры этих военных подвигов.

В царствование Наполеона интендант коронных имуществ в Риме удалил землю, скрывавшую колонны великолепной базилики, стоявшей к югу от колонны Траяна. Эта последняя была воздвигнута на очень узкой площадке (76 на 56 футов), и, чтобы получить это пространство, пришлось удалить часть скалы. Крайние сторонники древности утверждают, что эта колонна должна была производить гораздо большее впечатление, когда ее окружали очень высокие здания. Несомненно, что свет, падая сверху, придавал больше рельефности фигурам, а поднявшись на соседнее здание, их можно было рассмотреть на близком расстоянии.

Мы не будем больше говорить здесь о базилике, которая в XIX веке возродилась у подножия колонны Траяна. Сегодня утром мы спустились в широкое пространство, находящееся на десять футов ниже, чем окружающие его улицы; каждый раз все с тем же удовольствием мы ступаем по мраморным плитам базилики Траяна.

Один современный архитектор (кажется, г-н Валадье) по неразумию своему воздвиг стену, которая мешает видеть базилику людям, проходящим по улице с противоположной от колонны стороны. Несмотря на эту нелепость, все же реставрация эта - одна из самых удачных в Риме.

Ученые, печатающие путеводители по Риму, не получили бы разрешения от maestro del sacro palazzo (главного цензора), если бы упомянули о работах, выполненных по приказу Наполеона. Все эти огромные работы, которые обессмертили бы десять лиц, считаются выполненными по приказу Пия VII^*. Некоторые путеводители, например, путеводитель Феа, напечатанный в 1821 году, были так осторожны, что ни словом не обмолвились о базилике, которую мы только что осматривали. Это напоминает ребенка из хорошего дома, говорившего своей матери, что Людовик XVIII был очень воинственным королем. Ребенку стали задавать вопросы и обнаружили, что в учебниках истории, принятых в иезуитских коллежах, о Наполеоне говорится как об искусном полководце, которому Людовик XVIII поручал командовать своими армиями.

^* ("Партия ультрароялистов исказила образ этого славного Пия VII, приписав ему в больших мраморных надписях все работы, выполненные в Риме правительством Наполеона. Это поразило меня сегодня утром в саду Пинчо". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

Полагаю, что Данкур^* верно изобразил нравы своего времени. До революции всякий сапожник, прокурор или врач был в полном смысле человеком своей профессии. Врач или адвокат проникали в свет только на второстепенных ролях, теперь же Париж представляет собой республику, где царствует равенство, где прежде всего нужно быть светским человеком, так как всякий знает, что богатства и славы можно добиться только при помощи светских связей.

^* (Данкур (1661-1725) - французский комедиограф, считавшийся одним из лучших преемников Мольера.)

В Риме стремятся к счастью. Удовлетворяя свои страсти, каждый следует побуждениям своей души, а на душе никак не отражается ремесло, при помощи которого человек зарабатывает средства к существованию. В поступках сапожника нет ничего умственно ограниченного и низменного; если бы завтра случай наградил его большим состоянием, он не оказался бы не на своем месте в высшем обществе. Самое большее, он выделялся бы в нем своей энергией, так как здесь, как и всюду, французское воспитание в высших классах свело энергию на нет. В прошлом году из судебных процессов мы узнали о множестве убийств, совершенных из любви. Все обвиняемые принадлежали к рабочему классу, который в своей бедности не имеет времени думать о мнении соседа и о приличиях. У одного г-на Лафарга, рабочего-краснодеревца, жизнь которого пощадил суд в По, больше души, чем у всех наших поэтов, вместе взятых, и больше ума, чем у большинства этих господ. В Италии народную страсть изобразил Чимароза.

Сегодня утром мы были в Тиволи. Наш славный веттурино, ставший нашим другом (я не называю его имени, чтобы не навлечь на него преследования), встретил в кафе своего приятеля Беринетти, о котором он нам много говорил. Я угостил этого доброго человека стаканом пунша.

В прошлом году Беринетти был в Венеции. В одной из calli, или маленьких, очень темных уличек, он заметил девушку, которая его поразила, тем более что едва лишь он взглянул на нее, как она отвернулась и заплакала. Беринетти на одно мгновение замер от неожиданности, затем сказал себе: "Это Клариче Порция из Терни". За год до этого он привез из Рима в Неаполь эту молодую особу и ее отца, богатого торговца из Терни. Беринетти - привожу его собственные слова, так как он является героем этой истории,- сказал себе: "Очень странно, что Клариче находится в Венеции, и еще более странно, что она залилась слезами, увидев меня; надо будет узнать, в чем дело!" Как только эта мысль пришла в голову славному веттурино, он бросил все дела и стал бродить днем и ночью по улицам поблизости от того места, где он встретил Клариче Порцию.

- А ваши пассажиры? - спросил я его.

- Действительно, я должен был выехать с четырьмя хорошими пассажирами (то есть щедро заплатившими за проезд), но я сказал им, что у меня одна лошадь заболела, и передал их моему приятелю. Я почел бы себя презреннейшим существом, если бы не осуществил своего плана разыскать Клариче. Наконец, на четвертый день, очень уставший, я зашел в лавочку, где продают греческое вино и жареных рыбок, и вдруг вижу там Клариче, красивее, чем когда-либо, но очень бледную и исхудавшую. Я снял шляпу и почтительно подошел к ней. Она хотела уйти, но я стал умолять ее выслушать меня.

- Я должен вам кое-что сказать! - воскликнул я; эту мысль внушил мне мой добрый ангел.- Ваш отец здоров, он кланяется вам и просил меня передать вам четыре цехина.

- Увы, этого не может быть,- сказала она плача. В Венеции люди очень любопытны. Я заметил, что

на нас обратили внимание, а Клариче не хотела, чтобы ее слышали. Я подал ей руку, мы сели в гондолу. Там она залилась слезами; я утешал ее как только мог. Боже мой, как она была бледна!

- Я погибла,- сказала она мне наконец,- я позволила Чекконе похитить себя.

- Помилуй бог! - воскликнул я, так как нужно вам сказать, сударь, что этот Чекконе, неаполитанский веттурино,- величайший негодяй, какого только можно встретить на дороге от Болоньи до Неаполя, человек бессердечный и настоящий злодей.

Словом, сударь, он похитил эту восемнадцатилетнюю девушку, проел все деньги, вырученные от продажи ее драгоценностей, а потом оставил ее в Венеции, где она жила уже полтора месяца на пятнадцать чентезимо в день. Я засмеялся, как будто это все были пустяки.

- Все это вздор, синьорина. Завтра мы с вами едем в Терни.

- Ах! Я никогда не осмелюсь встретиться с моим отцом.

- Обещаю вам, что он не станет вас бранить.

На следующий день мы выехали. Приехав в Терни, я поместил ее в одном домике за четверть мили от города. В дороге она мне все повторяла, что отец никогда не простит ей бегства с Чекконе, с таким негодяем! "Ладно, я скажу, что это я вас похитил". Я рисковал быть убитым, но я хотел привести дело к благополучному концу. Въезжая в Терни, я поручаю себя покровительству доброго святого Франциска Ассизского. Вхожу к отцу. Он не был вооружен, но ради большей безопасности я попросил его пройти со мною в кафе. Там запираюсь с ним в кабинете, и он тотчас начинает плакать.

- У вас есть известия о Клариче?

- Да,- говорю я,- я сообщу их вам, если вы поклянетесь, что не причините никакого зла ни ей, ни похитившему ее человеку.

Проговорив с ним по-хорошему целый час, я увидел, что он успокоился. Тогда я объявил ему, что этот человек я. У бедняги не было никаких злых намерений. Я сказал ему, что хоть я и женат, но все же впал в искушение. Я повел его к дочери. Ах, сударь, какая это была минута! Словом, она полгода провела в одном римском монастыре. Я страшно боялся, чтобы отец не оставил ее там, но нет, это человек хороший, он недавно выдал ее замуж в Снолетто".

Я провел целый час со славным Беринетти, рассказавшим мне множество историй, компрометирующих весьма почтенных лиц; если бы я привел их здесь, в этой книге, они показались бы черным пятном.

Когда мы ехали обратно в Рим, наш веттурино сказал:

- Удивительнее всего то, что отец Клариче так и не отдал Беринетти восемьдесят скудо, которые ему стоила вся эта история. А между тем синьор Порция знает всю правду, так как негодяй Чекконе написал ему, что это он обольстил Клариче, а совсем не Беринетти. Чекконе написал Беринетти, что он умрет не иначе, как от его руки, и Чекконе сдержит слово. Non vorrei esser nei panni di Berinetti. (Не хотел бы я быть в платье Беринетти.)

Чувствую, что эта история не очень заслуживает чести быть напечатанной, но меня восхитило величие души этого бедного веттурино; оно светилось в его глазах, а проявлялось в том, как он передавал десятки всяких подробностей, которые я опустил ради краткости. Ему казалось, что он был только ловок, но совсем не великодушен; ему пришлось пустить в ход весь свой ум, чтобы примирить отца с дочерью и не получить удар ножом в момент признания.

Эта история понравилась нашим спутницам.

Я привел к ним Беринетти. Фредерик сказал нам: "Людовик XIV поручил Мольеру создать идеальный образец для каждого класса своих подданных и преследовать насмешками всех тех, кто не пожелает следовать этому образцу. Кольбер добился того, что финансисты не были включены в эту роспись. Те чудаки, которых безумие заставляет писать, смогли бы противостоять насмешкам, но для них придумали Французскую академию. Так была изгнана из Франции всякая свобода в мелких делах, все неожиданное. Сейчас мы переживаем переходный период, который продлится еще сто лет; а новая система нравственных понятий, которая заменит ныне существующую, прежде всего превзойдет все то, что существует в Англии и где бы то ни было, так как она будет последней по времени и порождением века просвещения и анализа. Новое общество первым делом бросит в огонь все современные книги; даже Монтескье покажется смешным, Вольтер - ребяческим и т. д.; лорд Байрон этому отдаленному потомству покажется темным и возвышенным поэтом, которого толпа будет считать чуть ли не современником Данте".

Вчера вечером г-н фон С, очень милый ученый,; объяснял нашим спутницам, где были брошены младенцы Рем и Ромул. Факт этот недостоверен, однако в него верит этот изумительный народ, которым независимо от его поступков всегда, как и Наполеоном, будут интересоваться восторженные души. С раннего утра жара привела нас в Велабро. Здесь пастух Фаустул нашел основателей Рима. На этом клочке земли поблизости от Тибра, позади Капитолийского холма, был когда-то пруд, питаемый водами реки; Ромул и Рем были вскормлены волчицей в лесу, находившемся на берегах этого пруда. Позднее через пруд переправлялись в ладье, и он получил название: Velabrum, a vehendis ratibus^*.

^* (Подвижной паром (лат.).)

Тарквиний Древний осушил болото и выстроил на этом месте один из прекраснейших кварталов Рима, тот, который существовал в эпоху царей. Когда вы осматриваете развалины, нужно всегда иметь в виду, что история вечного города насчитывает пять эпох. Он был когда-то Римом царей, затем республиканским Римом; он был великолепен при императорах; в средние века и вплоть до правления Александра VI он находился в жалком состоянии, будучи добычей партий, наконец, он стал роскошным, поистине царским Римом при Юлии II и Льве X. Вплоть до времен Гракхов архитектура его была строга и стремилась только к пользе; римляне могли сказать:

Не злато, но мечи, солдаты есть у нас.

Воображение наших спутниц целиком перенеслось в первоначальный Рим; я не хотел нарушать их удовольствия замечанием о том, что благодаря живучести первобытных людей семь римских царей вместе процарствовали двести сорок четыре года, что составляет тридцать четыре года на каждое царствование. Больше всего убивает воображение работа памяти или рассуждения. Вот почему современные проповедники так скучны; они опровергают Вольтера, Фрере^* и т. д.

^* (Фрере (1688-1749) - один из крупнейших французских ученых, оставивший множество трудов по истории, географии и философии. Стендаль, по-видимому, имеет в виду его сочинение "Опыт о хронологии священного писания".)

Мы пошли осматривать красивый храм Весты на берегу Тибра, который после работ, произведенных правительством Наполеона (в 1810 году), находится в таком выгодном положении; теперешнее его имя - храм Геракла Победителя (tempio di Ercole Vincitore). Полукруглый портик, состоящий из 19 колонн коринфского ордера, белого мрамора, с каннелюрами, очарователен. Высота колонн вместе с базой и капителью - 32 фута, диаметр - около трех футов. Эти колонны начинаются с высоты нескольких ступеней, а диаметр круглого портика составляет 156 футов. Диаметр целлы, или святилища,- 26 футов. Какой-нибудь богач должен был бы заменить дрянную черепичную крышу в форме гриба, предохраняющую колонны, антаблементом, вроде антаблемента храма в Тиволи. Остатки храма Весты или Геракла говорят о том, что именно таков был он первоначально; не хватает только одной колонны, антаблемента и крыши. Стена круглой целлы сделана из белого мрамора, и глыбы очень хорошо пригнаны.

Стиль капителей и, может быть, слишком стройные пропорции колонн указывают на то, что храм Весты был перестроен приблизительно во времена Септимия Севера. Его называют также храмом св. Стефана с телегами (Santo Stefano alle carrozze). После реставрации, которая обошлась бы в 300 луидоров, он стал бы таким же красивым, как храм Дианы в Ниме.

Простота материалов, из которых выстроен храм Фортуны, расположенный в нескольких шагах от храма Весты, привлекла наше любопытство. По всей вероятности, это памятник, выстроенный в республиканский период. Вот принимаемая на веру легенда. Храм этот был воздвигнут Сервием Туллием, шестым римским царем, пожелавшим отблагодарить Фортуну, которая сделала его, раба, царем. Форма этого сооружения- прямоугольник; его окружают 18 колонн, из которых 6 стоят свободно, а остальные наполовину уходят в стену. Эти колонны ионического ордера и с каннелюрами имеют 26 футов в высоту и сделаны из туфа и травертина.

Они позорно прикрыты гипсом, так же как и антаблемент, на котором можно различить детские фигуры, канделябры и бычьи головы, фронтоны - правильных пропорций. Храм этот, воздвигнутый на высоком основании, производит очень хорошее впечатление после того, как по приказанию Наполеона его освободили от земли. Этот государь не посмел возвратить ему его первоначальную красоту: он оставил находящуюся в нем церковь и все, что было в нем воздвигнуто, чтобы превратить языческий храм в церковь. Церковь эта была в 872 году посвящена св. Деве и теперь принадлежит армянам-католикам. Мы прошли мимо дома, будто бы принадлежавшего Кола ди Риенцо; надпись сообщает, что он был выстроен Николо, сыном Кресценция, который, как и Кола ди Риенцо, мечтал о свободе в эпоху, недостойную ее.

Мы подошли к руинам Понте-Эмилио. Это был первый каменный мост в Риме. Свод был великим изобретением зарождающейся архитектуры; в течение долгого времени в Греции две соседние колонны соединялись балкой или плоскими глыбами камня. Этруски, народ ученый, в то время уже строили своды.

Мост Эмилия, начатый цензором Марком Фульвием в 557 году от основания Рима, был закончен Сципионом Африканским в 612 году; он был реставрирован Юлием III и обрушился в 1564 году; он был вновь отстроен в 1575 году, а в 1598 году наводнение снесло одну его половину.

По крутой тропинке, пролегающей от этого моста, мы спустились к маленькой лодке, с нее мы осмотрели Cloaca maxima, которою Монтескье так восхищался, и не без основания. Какую страсть испытывали первые римляне к полезному!

Наше увлечение античными памятниками все еще продолжается. Мы осмотрели очаровательные остатки театра Марцелла. Это тот самый племянник Августа, которого обессмертили несколько стихов Вергилия! Tu Marcellus eris^*. Этот великий поэт прочел их в присутствии Октавии, незадолго перед тем потерявшей своего любимого сына. Поступок Вергилия достоин души, оподленной деспотизмом, говорит суровый Альфьери; уж не боялся ли он, что Рим останется без властелина? Альфьери был богат, а Вергилий беден. Пьемонтский дворянин вполне прав, когда он говорит о писателях с impulso artificiale (денежным вдохновением). (Прошу извинить меня за множество мелких отступлений. Только говоря все, что нам приходит в голову, мы достигаем нашей цели: не вызывать скуки у наших спутниц, показывая им развалины, которые для глаз, преданных моде, должны были бы показаться безобразными.)

^* (Ты будешь Марцеллом (лат.).)

Август посвятил богам этот театр через десять лет после смерти Марцелла, который должен был царствовать в Риме. Римляне с наслаждением смотрели, как на их глазах убивали шестьсот хищных зверей. В наше время в таком случае пропели бы кантату, в которой по всем правилам Академии были бы прославлены добродетели государя. Монти по случаю прибытия в Милан Франца, императора австрийского, воспел возвращение Астери. Полагалось думать, что справедливость находилась в изгнании при французах и возвратилась вместе с правительством г-на Меттерниха. Монти был так же беден, как Вергилий.

Только один Жан-Жак Руссо умел быть бедным и обыгрывать в шахматы принца де Конти, хотя он и был вне себя от счастья, когда его посетил принц. После этого отступления, продолжая свои обязанности чичероне, я рассказал, что в день посвящения театра Марцелла курульное кресло Августа вдруг сломалось, и он растянулся во весь рост на земле, что доставило большое удовольствие старым римским якобинцам.

Если вы согласитесь забыть об огромной безобразной крыше театра на улице Вантадур, его фасад может вам дать некоторое представление об остатках театра Марцелла. Здание это представляло собою полукруг, имевший 370 футов в диаметре; оно могло вместить 25 тысяч зрителей. Теперь остались от него только два ряда изящных аркад. Они окружали часть, занимавшуюся зрителями (со стороны Пьяцца Монтанара). Уходящие в стену колонны внутренних аркад - дорического ордера; верхние аркады - ионического.

Эти руины так красивы, так легко охватываются взором, говорят художники, что большая часть архитекторов, когда им приходится помещать ионический ордер над дорическим, заимствуют пропорции у театра Марцелла. По-видимому, был еще третий ордер, находившийся над первыми двумя. Через двадцать лет мы уже будем не такими варварами в архитектуре; может быть, на театре Вантадур надстроят третий ордер, и его мерзкая крыша не будет заметна. Театр Марцелла построен из огромных глыб травертина.

Как все сколько-нибудь крупные сооружения древнего Рима, как гробница Цецилии Метеллы, как арка Janus Quadrifrons^* в Велабро, театр Марцелла служил в средине века крепостью. Ею владели Пьерлео-ни, затем Савелли. Позднее фамилия Массими выстроила на развалинах этого театра дворец, который стоит там до сих пор. Архитектором его был Перуцци. Г-н Орсини, нынешний владелец, недавно его реставрировал. Во двор палаццо ведет длинная и крутая подъездная аллея, проложенная на возвышении, образованном развалинами древнего театра.

^* (Янус четырехликий (лат.).)

Если вы когда-нибудь почувствуете приступ отважного любопытства, вы можете воспользоваться им для осмотра театра Марцелла и палаццо Массими. Каждый римский памятник послужил темой для двух или трех томов in folio. По части истории это единственные сносные произведения, которые можно найти в местных библиотеках.

Большие черные тучи предвещали грозу. Вместо того чтобы ездить по Римской Кампанье, мы вернулись к арке Janus Quadrifrons. Это массивное сооружение имеет действительно четыре фасада, и покоится оно на четырех больших столбах. В древнем Риме было много таких ворот, называвшихся "Янусами" и имевших своим назначением давать защиту от жгучих солнечных лучей, которые здесь часто бывают опасными. Нам известны названия и расположение пяти или шести больших портиков, служивших той же цели. По-моему, самым приятным был тот, что находится у дома иезуитов-послушников в Монте-Кавалло. Зимою собирались вокруг этих убежищ, чтобы погреться на солнце и поговорить о политике. Во многих итальянских городах зимой, в солнечные дни, до сих пор еще жители, закутавшись в свои широкие плащи, собираются у какой-нибудь стены, чтобы поболтать вволю. Мы нашли этот обычай даже в Вероне, городе, расположенном так далеко к северу.

Арка Janus Quadrifrons состоит из четырех глыб белого мрамора; четыре больших столба стоят на цоколе; две наружные части каждого столба украшены каждая шестью нишами - черта очень дурного вкуса. Только в век Септимия Севера (195) архитектура могла дойти до такой степени упадка. Такие убогие украшения были очень модными при Диоклетиане в 284 году. Мода, сводящаяся к вечной изменчивости, стала проникать в искусство, произведения которого живут пятнадцать или двадцать веков. Общественный разум был ослаблен - редкое счастье для безумных или глупых тиранов, царивших в Риме.

Дыры, которые можно заметить в арке Janus Quadrifrons, приписывают терпению солдат-варваров, извлекавших из нее железные скобы, которыми были скреплены мраморные глыбы. Г-н Стерни обратил наше внимание на то, что многие из этих глыб были уже использованы раньше для других сооружений.

Каков бы ни был упадок искусства в эпоху Септимия Севера по части деталей, все же можно считать, что новаторам не хватило смелости, так как общий план этой арки все же доставляет удовольствие взору. Отношение заполненных и свободных пространств правильное, так же как отношение высоты и ширины. Варварские укрепления, венчающие это здание, были построены домом Франджипани, которым этот памятник служил крепостью. Только несколько лет назад это огромное сооружение было освобождено от 12 или 15 футов земли, искажавших весь его вид.

Эта арка была построена на Forum Boarium (Бычий рынок). Стоящую поблизости отсюда арку Септимия Севера с квадратным проходом выстроили торговцы быками и банкиры Forum Boarium, на ней имеются надпись и барельефы довольно посредственной работы, сильно поврежденные временем, edax rerum^*.

^* (Пожирателем вещей (лат.).)

Один из барельефов изображает Септимия Севера и его жену Юлию, приносящих жертвы богам. На другом барельефе - Каракалла, приносящий жертву. Можно заметить еще место, на котором был изображен Гета^*; изображение было уничтожено после его насильственной смерти. Но к чему нам описывать посредственный памятник, воздвигнутый в честь презренных деспотов? Лучше поговорить о подлинно великих людях.

^* (Гета (189-212) -римский император, сын Септимия Севера. Он был убит по приказанию своего брата Каракаллы, делившего с ним императорскую власть и стремившегося к единоличной власти.)

Таинственное существо, которое жило в отдаленнейшие времена и о котором мы имеем очень смутное представление, называя его Геркулесом, воздвигло поблизости отсюда Ara Maxima; это алтарь, который Геркулес соорудил самому себе, убив Кака. Этот разбойник похитил у Геркулеса несколько быков и скрыл их на Авентинском холме, но быки стали мычать, и таким путем кража обнаружилась. Мы с живейшим удовольствием перечитали рассказ об этом событии у Тита Ливия, сидя на том самом месте, где все это происходило. Эти приключения были для римлян тем же, чем для нас являются предания о чудесах средневековых святых, до сих пор еще живущие в наших деревнях. Пример креста Минье показывает нам, как происходили чудеса в VI веке^* **. Но отнюдь не так легко установить происхождение великих и простых деяний, приписываемых Геркулесу, который, словно выполняя возвышенный замысел Дон-Кихота, странствовал по свету, чтобы наказывать притеснителей и помогать слабым и угнетенным. Поблизости от того места, где мы находимся, найдена была большая статуя Геркулеса из золоченой бронзы, которая теперь находится в Капитолии.

^* (Пример креста Минье показывает нам, как происходили чудеса в VI веке. В Минье в 1826 году верующим показалось, будто в небе появился огромный крест. Духовенство воспользовалось этим с целью религиозной пропаганды. Это было время министерства Виллеля и жестокой религиозной реакции.)

^** (Прочтите историю о чуде Минье, рассказанную во многих епископских посланиях от 1827 по 1829 год и в толстом томе in-8°, напечатанном в 1829 году. В Риме нам много говорили о чуде Минье; двое из нас решили поверить в него. Подобные же факты см. в любопытной хронике Григория Турского.)

Неподалеку отсюда, у подножия Палатинского холма, Ромул произвел знаменитую борозду, указывавшую черту нового города; в его плуг запрягли быка и корову, согласно предписанию религии, которая уже в те отдаленные времена имела огромное влияние на итальянское воображение. Зависит ли это от расы или от частых землетрясений и гроз, которые в летнее время действительно могут внушить ужас? Они пугают даже нас, - Конечно, вследствие действия электричества на наши нервы; тогда мы берем в руки толстый железный прут, уменьшающий наше беспокойство.

Центром жреческой власти была та самая Этрурия, где теперь отсутствуют всякие страсти. Жрецы играли там роль, которую хотели бы выполнять теперь иезуиты: они назначали царьков этой области, и те не могли ничего сделать без их согласия. Я не могу не признать первый шаг человеческого ума в этом торжестве духа над грубой силой.

Город Ромула не был разрушен его соседями, как то случилось с сотнями других городов, основанных так же, как был основан Рим,- каким-нибудь смелым разбойником; и суеверный народ, который он собрал в этом месте, поставил бронзового быка там, где Ромул начал свою борозду. Барельефы и статуи для древних народцев, не умевших читать, играли роль надписей. Медный бык дал этому месту или упрочил за ним имя Forum Boarium.

Этот рассказ взволновал наших спутниц; я воспользовался этим и предложил внести некоторую систему в наши прогулки, в которых мы до сих пор руководились мгновенной прихотью. Сегодня наши Дамы почувствовали некую страсть к древностям; мы решили еще до возвращения домой осмотреть десять арок, которые существуют в Риме до сих пор в более или менее цельном виде.

В первые месяцы нашего пребывания здесь нам показалось бы нелепым и скучным совершать прогулки по какому-нибудь плану. Тогда нас еще ничто страстно не интересовало; нас не взволновал бы, как волнует сейчас, образ Геркулеса, переправляющего вброд через Тибр свои стада. Было еще и другое drawback (препятствие): глаз у нас еще не был воспитан; он не умел различать в каком-нибудь портике мелкие особенности, свидетельствующие о веке Августа или о веке Диоклетиана.

Вот список десяти арок, из которых только шесть являются триумфальными:

Janus Quadrifrons и квадратная арка Септимия Севера, которые мы только что осматривали.

Арки Септимия Севера, Тита и Константина, которые мы видели сразу же по приезде, когда гуляли по Форуму. Сегодня нам остается еще осмотреть арки:

Долабеллы и Силана,

Клавдия-Друза,

Галлиена,

Сан-Ладзаро,

де'Пантани,

Португальская арка, поблизости от палаццо Фьяно, в 1660 году была снесена Александром VII. Мы прежде всего поднялись на Целийский холм, на котором увидели арку консулоз Долабеллы и Силана, выстроенную из глыб травертина в 753 году с целью проводки в город agua Iulia и agua Marcia. Септимий Север и Каракалла провели по этой арке agua Claudia.

У древних Капенских ворот мы увидели остатки триумфальной арки Клавдия-Друза. Сенат воздвиг ее на Аппиевой дороге в 745 году от основания Рима; она была украшена трофеями, захваченными у германцев в результате побед, которые доставили Друзу его потомкам имя "Германика". Около 959 года Каакалла провел по этой арке воду с Алгидской горы.

Арка Галлиена, украшенная двумя коринфскими пилястрами и выстроенная из травертина, была воздвигнута в честь этого императора неким Марком Аврелием, имя которого стоит в надписи, сохранившейся о сих пор. Этот памятник не представляет большого интереса.

На улице, ведущей к воротам св. Павла, мы нашли кирпичную арку - бесформенный остаток древних развалин; он не стоит того, чтобы разыскивать его. По имени соседней капеллы его назвали аркой Сан-Ладзаро.

Арка де'Пантани очень интересна. Она расположена в долине между Форумом и Квиринальским холмом, рядом с тремя великолепными колоннами белого мрамора, над которыми надстроена колокольня; они когда-то принадлежали храму или Форуму Нервы. Арка де'Пантани, стоящая на месте ворот Нумы, представляет собою не что иное, как отверстие в той очень высокой стене из глыб пеперина, не скрепленных известью, о которой мы уже говорили. Как видите, прогулки, вызванные нашей новой страстью, не дали особенно интересных результатов, но они привели в некоторую систему наши знания. Мы теперь отчетливо представляем себе десять существующих в Риме арок и думаем предпринять такой же труд по отношению к дворцам и церквам.

Что касается одиннадцати обелисков, то нам нет надобности вновь их осматривать: мы их прекрасно помним.

Обелиск цирка Гелиогабала стоит посредине променады Монте-Пинчо. Мы видим его почти каждый день за час до захода солнца. Мы знаем также обелиски: на Пьяцца-дель-Пополо; у Тринита-де'Монти;

у Монте-Читорио, напротив балкона Лотереи;

на площади Минервы, водруженный на спине слона;

на площади Ротонды; хорошо было бы перенести его в какое-нибудь другое место, так как он портит вид на Пантеон; на площади Навона; этот обелиск высится на скале, рассеченной Бернини и украшенной огромными плохими статуями, изображающими реки; этот фонтан считался прекрасным в течение двух столетий, а вульгарные любители считают его прекрасным и до сих пор;

у собора св. Петра;

у Санта-Мария-Маджоре;

у Сан-Джованни-ди-Латерано

и, наконец, обелиск у Монте-Кавалло, стоящий между двумя гигантскими конями.

В течение последних двух месяцев в нашем кружке произошло нечто вроде маленькой революции. Одна из наших спутниц уже не пытается скрыть свою страсть к вилле Лудовизи и к картинам Гверчино. Другая наша приятельница часто возвращается в географическую галерею отца Данти в Ватикане. Даже Поль увлечен страстью, не делающей чести его чувствительности, к Александру VI и его веку. С живейшим любопытством он изучает историю святого престола, начиная от 1450 года. Филипп изучает античные статуи. Г-жа Лампуньяни не проведет ни одного дня, не побывав в мастерской Кановы или не посмотрев какой-нибудь статуи этого великого художника.

У нас в Риме есть приятные друзья. На третьем месяце нашей жизни здесь мы едва не уехали из этого города, а теперь наше пребывание, кажется, очень затянется. Может быть, мы вскоре посетим Неаполь и Сицилию, но затем непременно вернемся на несколько месяцев в наш милый Рим. Наконец пришла эта страсть, которую я предвидел, но на которую уже почти перестал надеяться.

Сегодня мы осмотрели несколько дворцов - прежде всего палаццо Фарнезе, самый красивый из всех, выстроенный Сангалло и Микеланджело из камней, взятых из Колизея и из театра Марцелла^*. К этому одиноко стоящему палаццо нужно идти через маленькую красивую площадь квадратной формы. Это такая же крепость, как и флорентийские палаццо. В XIV веке опасность подстерегала вас в Риме на каждом шагу; пап низлагали и убивали, как в наше время алжирских деев; но благодаря этому странному военному деспотизму история Рима гораздо более дика и интересна, чем история Болоньи, Милана или Флоренции.

^* (Крыша, или, вернее, карниз не прямой. Дверь не мала, но расширить ее невозможно. Изумительна красота внутреннего входа. Здесь проявляется подлинный стиль Микеланджело. Благородная и суровая красота двора - лучшее, что есть в этом палаццо. Нигде больше нельзя найти ничего столь совершенного, но стиль очень строгий. Все это более правильно и, следовательно, более исполнено красоты в архитектурном отношении, чем двор Рафаэля в Ватикане, и на тысячу миль выше двора Монте-Кавалло, но, надо признаться, этот двор выглядит очень печально. Хотите видеть полную противоположность этому? Взгляните на двор, колонны и портики в миланском стиле в палаццо Канчеллерия, выстроенном Юлием II в двух шагах отсюда.

"2 октября 1831 года". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

Палаццо Фарнезе с изумительной архитектурой Микеланджело в наше время мог бы показаться ужасно мрачным. Я отлично представляю себе, что молодой француженке, привыкшей к нашим домам с сотнею окон, с первого взгляда он может показаться тюрьмой. Двор в палаццо, закрытый со всех четырех сторон,- нелепость, если палаццо не является крепостью и если владелец его достаточно богат, чтобы скупить необходимые ему земли, раз уж он притязает на роскошь.

Вестибюль, по которому проходишь в это величественное здание, украшен двенадцатью дорическими колоннами из египетского гранита; квадратный и очень мрачный двор украшен колоннами трех ордеров, которые высятся один над другим с четырех сторон его. Нижний ордер образует портик, полный угрюмого и поистине римского величия. Под этим портиком стоит большая погребальная урна из паросского мрамора, найденная в гробнице Цецилии Метеллы. Здесь, в углу двора, эта урна не производит никакого впечатления; это свидетельствует об отсутствии вкуса в век Павла III, в ту эпоху, когда ее сняли с памятника, главную часть которого она составляла. Мы два часа провели в галерее, где Аннибале Карраччи написал al fresco (1606 год) большую часть сцен из мифологии, рассказанных Овидием. В центре свода - "Триумф Вакха и Ариадны". Фигуры имеют тот же недостаток, что и фигуры Тициана: они изумительно написаны, но в них чувствуется отсутствие божественной души и ума, которые Рафаэль всегда придавал своим фигурам.

Маленькие фрески, написанные на более низких частях свода, изображают "Аврору, похищающую Кефала", "Галатею, плывущую по морю в сопровождении нимф и тритонов" и т. д. Мы обратили особенное внимание на полную свежести и сладострастия картину "Анхиз помогает Венере снять котурн". Эта картина достойна Ариосто; она поражает даже зрителя XIX века, вкус которого испорчен воспоминаниями о стольких напыщенных литографиях. Рисунки в альбомах и гравюры английских альманахов придают чрезмерную суровость лицам своих стариков и злодеев; нелепость этого легко заметить. Но если вы долгое время рассматривали лица, в которых крайне преувеличено выражение изящества, и если они вам доставляли удовольствие, то вы уже больше не найдете в себе восприимчивости к изяществу Корреджо, Пармиджанино, Гвидо и Аннибале Карраччи.

Этот великий человек расписывал свод галереи Фарнезе в течение девяти лет. Он не был царедворцем и вызывал антипатию у придворных кардинала, для которого он работал. Его постигла та же участь, какая в наши дни постигла Прюдона. В XIX веке художник должен ухаживать за журналистом, который внушает богачам те или иные взгляды, а это почти так же недостойно, как ухаживать за старым кардиналом, глупым, чванным и скупым. Аннибале был великим художником потому, что он не был благоразумным философом. Он думал, что, выполнив эту большую работу, он обеспечит себя на старости лет; он получил жалкую оплату и умер от огорчения.

Французские художники школы Давида глубоко презирают эти бессмертные фрески. Их противники, художники, презирающие форму и поклоняющиеся безобразию, находят, что в них мало экспрессии. Но если какой-нибудь пожар или землетрясение не разрушит их, то ими будут восхищаться еще много столетий, после того как будут забыты имена и первых и вторых.

Нужно признаться, что фрески эти весьма закопчены; шесть раз в год их поджаривает тысяча свечей неаполитанского посланника, который устраивает в этой галерее свои дипломатические празднества.

Однажды, будучи в обществе всех этих господ, крашенных каждый тремя или четырьмя ленточками ярких цветов, выставленными ими напоказ, г-н Италийский впал в задумчивость. Эти люди пытались убедить один другого в том, что они глубоко презирают общественное мнение и карбонариев, которых на деле они боятся до смерти. На это г-н Италийский, слишком старый для того, чтобы быть честолюбивым, сказал: "Каждая эпоха должна в совершенстве делать то, что она считает для себя важным. Самое важное для нас - обратить собеседника в свою политическую веру. С этой целью мы все - и обманщики и обманываемые - все время твердили о "добре", о "справедливости", о "пользе". Люди, внимание которых хотел привлечь Аннибале Карраччи, отдавали изящным искусствам все то внимание и умственные способности, которые мы тратим на поиски добра, справедливости и т. д. Загляните в литературные обозрения, которые составляют важные люди, направляющие общественное мнение: какой ужасающий cant (нравственное лицемерие) и т. д.".

В одной из соседних с галереей Фарнезе зал мы залюбовались прекраснейшей головой Каракаллы, которую оставила нам античность; она прекрасна, как "Аристид" в Неаполе или "Вителлий" в Генуе.

Хоть он и не летит, в нем чувствуются крылья.

Скульпторы, создавшие эти превосходные портреты, умели творить идеальные формы (они умели выбирать в природе, а не тупо копировать какую-нибудь восхищающую всех статую).

Выйдя из галереи Карраччи, мы решили осмотреть некоторые из тридцати восьми дворцов, список которых дал нам г-н Тамброни. Большая часть из них напоминает историю папы, племянник которого выстроил этот дворец. Почти все они знамениты своей архитектурой - какой-нибудь красивой античной статуей, бюстом или какой-нибудь картиной великого художника.

Лень современного римлянина так велика и нарушить свой покой для него такая мука, что, несмотря на перспективы mancia *, многие привратники заявляли нам, что палаццо, который они охраняют, не представляет собой ничего замечательного. Мы им отвечали, с важным видом роняя имя какого-нибудь влиятельного кардинала, что непременно хотим осмотреть расположение комнат.

^* (Чаевых (итал.).)

У нас хватает мужества ограничиться в каждом палаццо осмотром, какой-нибудь одной или двух деталей: ведь если этот палаццо оставит по себе приятное воспоминание, мы всегда сможем вернуться туда еще раз; пока же мы уплачиваем дань общественному мнению и следуем его указанию.

Микеоанджело. Страшный суд. (Фреска Сикстинской капеллы. Рим.)

Фасад палаццо Жиро, поблизости от крепости св. Ангела, выстроен знаменитым Браманте. Он больше всего поразил нас в это утро. Палаццо Стоппани, на наш взгляд, выше всяких похвал; его построил Рафаэль, который был также и превосходным архитектором. В этом дворце поселился Карл V во время своего пребывания в Риме. Мы полюбовались лестницей палаццо Браски (на Пьяцца Навона) с чем большим основанием, что этот палаццо был воздвигнут в эпоху упадка, в 1783 году.

Двор палаццо Монте-Кавалло, реставрированный Наполеоном, очень изящен, как и очаровательная мозаичная мадонна на колокольне. Оригинал ее принадлежит Маратти.

Где найти слова, чтобы воздать должное лоджиям Ватикана? Какой чудесный способ расчленения дворца! Какой прекрасный вид открывается из этих портиков, выстроенных Рафаэлем, где он изобразил библейские сюжеты с величием древности и с благочестием христианина!

Палаццо Барберини мог бы поразить своей суровой красотой в странах, лежащих к северу от Альп, здесь же он является свидетельством дурного вкуса Бернини. Огромный свод салона, говорят, представляет собою шедевр другого художника, в духе Сенеки, живописца Пьетро да Кортона. Этот несчастный считал Рафаэля слишком холодным; Сенека хотел приукрасить простоту Вергилия. Утомленные этой современной аффектацией, мы захотели поискать чистых наслаждений в великолепной церкви Санта-Марпя-дельи-Анджели. Архитектор Микеланджело только чуть-чуть испортил античную форму, переделав в католическую церковь главную залу терм Диоклетиана, в то время еще хорошо сохранившуюся.

В 1740 году некий Ванвителли все это переделал. Он замуровал пробитую Микеланджело дверь, и теперь вы входите в эту церковь через нагревательную камеру или топку древних бань. Здесь поставили гробницы Сальватора Розы и Маратти. Контраст между этой топкой и античными колоннами производит жалкое впечатление. Церковь эта, которую мы посещаем, может быть, уже в двадцатый раз, сегодня подействовала на нас особенно сильно. Значит, какая-нибудь античная библиотека благороднее современной церкви!

Картузианский монастырь, находящийся в двадцати шагах отсюда, достоин Микеланджело. Это большой квадратный портик, состоящий из ста колонн, сложенных из травертина.

Так как в момент, когда мы выходили из картузианского монастыря, еще не совсем смерклось, мы вернулись на красивую Пьяцца Барберини, фонтан которой так понравился нашим спутницам. Он изображает фавна, который из своей раковины пускает вверх небольшую струю воды, падающую ему на голову. Наши дамы, хотя они и добрые патриотки, все же поняли, что это лучше фонтана на площади Гренель.

Мы зашли в церковь Капуцинов, славящуюся своим очаровательным, даже слишком очаровательным архангелом "Св. Михаилом" работы Гвидо. Это предел миловидности; если перейти за этот предел, то пришлось бы изображать то, что в данный момент считается модным. Цель моды заключается в том, чтобы постоянно отличаться от своего соседа и вызывать ощущение новизны; таким образом, то, что казалось очаровательным избранному обществу одной эпохи, кажется необыкновенно смешным хорошему обществу, которое приходит ему на смену через сто лет. Остроумные люди, собиравшиеся в салонах м-ль де Леспинас или г-жи Дюдефан, не знали политической экономии и науки о государстве так хорошо, как знаем ее мы, но во всех других отношениях они стояли гораздо выше нас. Общество 1770 года повинно только в одном: в том, что оно оставило нам произведения своего искусства; благодаря этой единственной ошибке оно получит в потомстве прозвище perruque^*. Глубокомысленные теологи находят, что картина Гвидо слишком привлекательна для церкви; рассказывают, что молодые девушки влюблялись, как Софи^** в "Эмиле", проводя целые часы в молитве перед этим божественным ликом. Доменикино, человек очень набожный, принес в дар этой церкви "Св. Франциска", находящегося в третьей капелле. Там есть также несколько хороших картин Андреа Сакки. Обратите внимание на картон, находящийся над дверью, "Ладья св. Петра" Джотто, произведение 1300 года. Мозаика, выполненная по этому картону, находится в соборе св. Петра. В монастыре, прилегающем к этой церкви, живет грозный кардинал Микара, человек достойный, но вызвавший ненависть своих капуцинов, взбунтовавшихся против него в мае 1827 года. Были даже раненые. Комический эпизод!

^* (Perruque (парик) - в переносном смысле означает старомодный, устарелый.)

^** (...девушки влюблялись, как Софи...- Стендаль имеет в виду Софи, героиню "Эмиля" Руссо.)

Случай с молодым монахом. Семья, не получая от него никаких известий в течение нескольких месяцев, обратилась к его "покровителю", князю Санта-Кроче (необходимо иметь покровителя). Сперва ответили уклончиво, потом сообщили, что его отправили в Неаполь. Розыски в Неаполе. Но там не оказалось капуцина с таким именем. Проходит много месяцев. Наконец князь Саита-Кроче теряет терпение и грозит довести это дело до сведения папы; тогда ему говорят, что темница, в которую заключен молодой капуцин в монастыре на Пьяцца Барберини, называется "Неаполь".

Все прекрасные вещи, которые мы сейчас видели, остались бы непонятными для только что приехавшею парижанина. Сюда следует заглянуть только через несколько дней после приезда.

Сегодня вечером мы целый час слушали пение в обществе людей, способных восторгаться. Наши певицы были довольно посредственны, однако они, произвели сильнейшее впечатление. Тамбурини, певец гениальный, с каким-то плохоньким партнером исполнил знаменитый дуэт отца и сына из "Элизы и Клавдио" Меркаданте. Когда он воскликнул: "Ei viene"^*,- у всех на глазах выступили слезы. Увы, как бы в Париже ни оплачивали певцов, никогда вы там не найдете публики, так легко приходящей в восторг. Зал, в котором vibi находились, мрачный и роскошный, высотой в сорок или пятьдесят футов, когда-то расписанный al fresco учениками Пьетро да Кортона, волновал воображение.

^* (Он идет (итал.).)

Мы всюду видели мифологические фигуры, но не могли уловить общего смысла картины. Общество состояло из довольно общительных иностранцев. Почему бы не провести весело какие-нибудь две недели, которые им нужно прожить в Риме? Наши дамы нашли, что русские молодые люди были самыми приятными из всех. Несколько русских вельмож делают огромные пожертвования и с большим смыслом. Разговор их иногда бывает несколько бесцветен из-за бесконечного количества лжи, которая утратила свою ценность во Франции, но в С.-Петербурге все еще пользуется уважением. К тому же "Поучительные рассказы" Мармонтеля кажутся им очаровательными, а "Клара Гасуль", вероятно, навела бы на них скуку: ведь это слишком просто.

"Я уезжаю, прожив в Риме четырнадцать лет,- сказал сегодня вечером один французский художник.- Всю жизнь я буду тосковать по этому великому городу. Мне ни разу не пришлось почувствовать здесь дурное отношение к себе, а сколько чудесных минут он мне доставил!"

2 июля.

Привожу здесь список дворцов, которые следует осмотреть. Прежде всего назову те, которые стоят труда, чтобы их разыскать. Их всего двенадцать. В палаццо второго списка можно зайти, когда вы проходите мимо.

Ватикан, десять тысяч комнат.

Квиринал, или Монте-Кавалло.

Канчеллериа.

Роспильози, "Аврора" Гвпдо.

Фарнезе.

Фарнезина, "Психея" Рафаэля.

Боргезе^* превосходные картинные галереи.

Дориа-Памфили превосходные картинные галереи.

 Корсини   несколько хороших картин.
 Килжи     несколько хороших картин.

^* ("Даная" в палаццо Боргезе, купленная в Париже при продаже картин, принадлежавших г-ну Боимезону,- действительно произведение Корреджо. Кончик ноги, по-моему, доказывает это. Реставраторы почти во всех других местах уничтожили краски Корреджо; нужно искать то, что они забыли смыть. Когда краска, разведенная в воске, очень стара, она начинает лупиться, и ее легко можно снять, промывая картину.)

Вилла Медичи, занятая молодыми французскими художниками. Красивый вид под зелеными дубами.

Барберини, портреты Ченчи и Форнарины; "Смерть Германика", картина Пуссена.

А вот двадцать пять палаццо, представляющих второстепенный интерес:

Альтьери, огромных размеров.

Браски, красивая лестница.

Колонна, прекрасная галерея. После смерти князя Лоренцо, гробница которого находится в церкви св. Апостолов, картин здесь больше нет.

Палаццо Консерваторов, статуя Цезаря.

Палаццо Консульты, довольно бездарный.

Костагути, фрески Доменикино и Гверчино.

Фальконьери, хорошие картины.

Русполи. Фрески залов, занятых под кафе, написаны каким-то французским художником. Интерес представляет большой зал, в котором г-н Демидов ставил водевили. Лестница великолепна. Этот палаццо принадлежал когда-то Гаэтани. Напротив него большой дом под названием палаццо Фьяно, где помещается чудесный театр марионеток. Возьмите две ложи и потребуйте "Кассандрино, ученика-живописца".

Жиро. Строителем его был Браманте.

Джустиниани, множество статуй.

Массими, развалины театра Марцелла.

Палаццо Монте-Читорио, на большом балконе которого происходят розыгрыши лотереи. Простонародье, которое в эти дни собирается на площади, интереснее дворца. На загорелых лицах видны все оттенки самых пылких страстей. Художник находит здесь живое и естественное выражение, не подавленное страхом, как бы не вызвать неудовольствие соседа; однако каждый отдельный человек из этой толпы вел бы себя иначе, если бы он был один.

Одескальки, фасад принадлежит Бернини.

Маттеи, ценные художественные произведения.

Дворец принца Жерома Бонапарта на улице Кондотти.

Палаццо del principe Pio^*, выстроенный на развалинах театра Помпея.

^* (Князя Пио (итал.).)

Сальвиати, выстроенный для Генриха III.

Палаццо ди Венеция, выстроенный в 1468 году.

Шарра, на Корсо, хорошая коллекция картин.

Палаццо Сенатора, на Капитолии, этрусская "Волчица".

Спада, статуя Помпея.

Стоппани, выстроенный по планам Рафаэля.

Вероспи, свод расписан Альбано.

Торлониа, на Пьяцца ди Венеция, блещущий всеми прекрасными произведениями, которые удалось собрать торговцу лентами, сделавшемуся богатейшим банкиром Рима. Сравните это жилище с домами новых парижских богачей. Эта разница лучше всего иллюстрирует различие национальных характеров: у наших богачей - остроумие и претензии, постоянное внимание к сотне всяких мелочей, могущих выдвинуть их в свете; у римского торговца лентами все дышит покоем и миром; после денег он интересуется только изящными искусствами.

Сидя под деревьями Монте-Пинчо, в листве которых стрекотали стрекозы, мы наслаждались прохладой, которую доставлял нам легкий ветерок с моря. Наши удовлетворенные взоры блуждали по Риму, уже немного для них знакомому. У наших ног была Порта-дель-Пополо; от времени до времени наступали мгновения полной тишины. Вдруг Филипп заговорил, словно читая по книге, с очаровательной торжественностью:

"31 декабря 1494 года Карл VIII вступил в Рим через ворота, которые находятся перед вашими глазами. Юный король был во главе своей армии, двигавшейся на Неаполь. До сих пор Италия страдает от бед, которые причинило ее политической жизни вторжение этого юноши. Карла VIII призвал этот изверг - Лодовико Сфорца, захотевший отнять Миланское герцогство у своего племянника^*.

^* (Посмотрите в Лувре на портрет Карла VIII и на картину, изображающую посещение этим государем несчастного племянника Лодовико, отравленного своим дядей. Граф Алари в Милане обладает прекрасной картиной, написанной на этот сюжет г-ном Паладжи.)

"31 декабря 1494 года римляне впервые увидели военную силу и ее новую организацию у народов, живущих по ту сторону Альп; она очень испугала их. В три часа пополудни, рассказывает очевидец^*, у Порта-дель-Пополо появился авангард. Он состоял из швейцарцев и немцев, выстроенных батальонами, шедшими с барабанным боем и развернутыми знаменами; они были одеты в короткую и пеструю одежду, вооружены они были пиками с древками из ясеня в десять футов длиной и с узким и отточенным наконечником. Солдаты первых рядов каждого батальона имели шлемы и кирасы, покрывавшие грудь. Таким образом, эти солдаты, построившись к бою, подставляли врагу тройной ряд железных наконечников, самый передний из которых находился на расстоянии восьми футов от их тела. На каждую тысячу солдат полагалась одна рота из ста стрелков. Таково начало современной пехоты.

^* (Павел Иовий. кн. II, стр. 41. Мемуары Луи де Ла-Тремуйля, т. XIV, стр. 148.)

"Вслед за швейцарцами шли пять тысяч гасконцев, почти все вооруженные арбалетами. Быстрота, с которой они натягивали свои железные арбалеты и стреляли из них, была замечательна. Впрочем, их невысокий рост составлял контраст со швейцарцами, и не в пользу гасконцев. Римляне сочли их бедняками, так как на их одеждах не было никаких украшений.

Гверчино. Аврора. (Фреска. Плафон. Рим.)

"Дальше двигалась кавалерия. Ее составлял цвет французского дворянства. Эти молодые люди выделялись своими шелковыми плащами, золочеными шлемами и ожерельями. Римляне насчитали около двух с половиной тысяч закованных в латы рыцарей. Эти молодые французы были вооружены, как итальянские жандармы, булавой и крепким копьем, заканчивающимся тяжелым наконечником. Кони у них были рослые и сильные, но, по французскому обычаю, хвост и уши у них были обрезаны. Римляне заметили, что лошади не были покрыты попонами из вываренной кожи для защиты от ударов, как бывали покрыты лошади итальянских жандармов.

"Позади каждого латника вели трех лошадей: на первой сидел паж, вооруженный, как сам латник, на двух других - оруженосцы, которых называли боковыми помощниками, потому что во время сражения они помогали своему господину с правой и с левой сторон. За латниками следовал пятитысячный отряд легкой кавалерии; всадники эти были вооружены большими деревянными луками. Подобно английским солдатам, они очень далеко метали свои длинные стрелы; из оборонительного оружия на них были только шлем и кираса. Некоторые из них имели еще короткое копье, чтобы колоть врагов, опрокинутых лошадьми. Плащи этих всадников были украшены серебряными бляхами с изображением гербов их предводителей. Наконец показался эскорт молодого короля. Четыреста лучников, среди которых было сто шотландцев, окружали Карла VIII. Двести французских рыцарей из самых знатных фамилий шли рядом с государем. Они несли на плечах железные, очень тяжелые булавы. Все взоры искали Карла VIII; наконец он показался. Кардиналы Асканьо Сфорца и Джулиано делла Ровере (ставший впоследствии папой Юлием II) шли рядом с королем. Кардиналы Колонна и Савелли следовали за ним, а дальше шла толпа французских вельмож.

"Не успел король пройти, как глухой и странный шум привлек внимание толпы. Она с удивлением увидела тридцать шесть бронзовых пушек, влекомых рослыми конями; в длину эти пушки имели восемь футов, а ядра, которыми они стреляли, были величиной с человеческую голову. Подсчитали, что каждая пушка должна была весить шесть тысяч фунтов. За пушками следовали кулеврины длиною в шестнадцать футов, потом фалъконьеры, стрелявшие пулями величиной в орех. Лафеты состояли (как и в наше время) из двух тяжелых деревянных бревен, соединенных поперечинами и укрепленных на двух колесах, к которым присоединялись два других колеса, составлявшие передок. Когда орудие готовилось к пальбе, передок отделяли от лафета.

"Как уже было сказано, авангард Карла VIII прошел Порта-дель-Пополо в три часа пополудни; когда в половине пятого смеркалось, движение продолжалось при свете факелов и фонарей, которые освещали блестящее вооружение воинов, придавая им еще более внушительный вид. Французская армия вошла вся в город только к девяти часам. Молодой король вместе со своей артиллерией поместился в Палаццо ди Венеция".

Когда Филипп кончил говорить, мы стали обсуждать это событие. Этот поход был, конечно, безумием; он никому не принес пользы, но он был прекрасен; именно потому, что Карл VIII был, сам того не сознавая, художником, мы сегодня так часто повторяли его имя.

Наполеоновские войны были необычайно прекрасны, но не очень полезны. Вот почему они пользуются славой, которая продлится еще тысячи лет. Те из нас, которые участвовали в отступлении из Москвы, в старости никому не покажутся смешными: нас защитят великие воспоминания, которые станут героическими начиная уже с 1850 года.

Сегодня вечером мы слушали чудесную оперу-буфф "La contessa di Colle Ombroso"^*, божественно исполненную Липарини. Мы гуляли по Риму в первом часу ночи. Чудесное и звонкое пение соловьев, которых простой народ держит у себя в клетках.

^* ("La contessa di Colle Ombroso" - "Графиня ди Колле-Омброзо", опера итальянского композитора Дженерали, была представлена впервые в Турине в 1814 году.)

Мы провели почти целый день в знаменитой базилике Сан-Паоло-фуори-ле-Мура. Существует предположение, что Константин выстроил ее в той части кладбища, где был погребен св. Павел после своей мученической кончины. В 386 году императоры Валентиниан II и Феодосии приказали перестроить эту базилику по гораздо более обширному плану. Она была закончена Гонорием; ее реставрировали и украсили несколько пап.

Из всех базилик, нефы которых отделяются один от другого колоннами, не было более величественной и более христианской вплоть до рокового пожара 15 июля 1823 года. Теперь же нет ничего прекраснее, живописнее и печальнее ужасного разрушения, причиненного огнем; от жара пламени, питавшегося огромными балками, на которых держалась крыша, большая часть колонн дала трещины сверху донизу.

В последние двадцать лет до пожара я видел Сан-Паоло таким, каким не смогут его больше сделать богатства всех королей мира. Век бюджетов и свободы не может быть веком изящных искусств. Железная дорога или приют для бедных в сто раз важнее церкви Сан-Паоло. Конечно, эти столь полезные вещи не дают нам ощущения красоты, из чего я заключаю, что свобода враждебна изящным искусствам. Гражданин Нью-Йорка не имеет времени на то, чтобы чувствовать красоту, хотя он часто претендует на это. Но всякая претензия является источником гнева и несчастья. Вместо ощущения красоты вы видите неприятное душевное напряжение. Тем не менее свобода лучше всех базилик на свете. Но я не хочу льстить кому бы то ни было.

Прежде, входя в Сан-Паоло, вы чувствовали себя словно среди леса великолепных колонн; их было сто тридцать две, все античные; одному богу известно, сколько языческих храмов было осквернено, чтобы построить эту церковь! (Купите на Корсо план с внутренним видом Сан-Паоло,- он стоит два паоло.) Четыре ряда колонн по двадцать в каждом разделяли церковь на пять нефов. Из сорока колонн среднего нефа двадцать четыре коринфского ордера и сделаны из цельного куска фиолетового мрамора; они были взяты из мавзолея Адриана (ныне крепость св. Ангела). Сейчас, в 1829 году, мы получили бы гораздо больше удовольствия, если бы эти колонны остались в мавзолее Адриана, который был бы тогда прекраснейшей развалиной в мире. Но не следует обвинять в глупости общественное мнение 390 года: оно не искало тех ощущений, которых ищем мы; в то время самым важным в глазах людей, увлеченных религией, которая так долго преследовалась сильными мира сего, было получше украсить церковь. Уже в течение многих веков чувство безопасности исчезло в обществе христиан, и с каждым днем люди все меньше думали о вещах только приятных.

Отсутствие потолка особенно напоминало первые века церкви и когда-то придавало Сан-Паоло типично христианский вид, то есть вид суровости и скорби; посетитель видел над своей головой толстые балки, составлявшие крышу. Они ничем не были прикрыты или замаскированы. Это совсем не то, что золоченые купола Санта-Мария-Маджоре или собора св. Петра. Пол в Сан-Паоло-фуори-ле-Мура состоит из неправильных кусков мрамора, взятых из античных сооружений.

При входе в церковь взор поражала большая мозаика с гигантскими фигурами позади алтаря, за этим лесом колонн; она словно служила надписью ко всему окружающему и давала название чувству, волновавшему душу. Колоссальные размеры двадцати четырех апокалиптических старцев и апостолов св. Петра и св. Павла, окружающих Иисуса Христа, словно говорили: ужас и ад вечный. Эта мозаика датируется 440 годом.

В базилику вели три широких входа. Панталеоне Кастелли, римский консул, в 1070 году велел изготовить в Константинополе большую бронзовую дверь для базилики; часть ее расплавилась во время пожара 1823 года.

Церковь сохраняет много следов первых веков христианства. Главный алтарь находится, как и в соборе св. Петра, на большом расстоянии от стены трибуны (или от задней стены церкви). Хоры у этого алтаря, где располагались священники, скрыты от взоров верующих стеной с пятью отверстиями: главное из этих отверстий находится напротив главного алтаря, а другие - в конце четырех боковых нефов. Нефы образованы четырьмя рядами колонн и боковыми стенами базилики. В Сан-Паоло имеется паперть, где стояли верующие, когда состояние их совести не позволяло им входить в церковь.

В умах римлян с пожаром Сан-Паоло связаны какие-то таинственные представления. Здешние люди, обладающие воображением, говорят об этом с тем мрачным удовольствием, которое напоминает меланхолию, чувство, столь редкое в Италии и столь частое в Германии. В главном нефе, на стене над колоннами, находился длинный ряд портретов всех пап, и римский народ с беспокойством замечал, что для портрета преемника Пия VII уже не осталось места. Отсюда пошли слухи об упразднении папского престола. Достопочтенный папа, который в глазах своих подданных был чем-то вроде мученика, доживал свой век, когда в Сан-Паоло вспыхнул пожар. Это случилось в ночь с 15 на 16 июля 1823 года; в эту ночь папа, бывший чуть ли не при смерти, был взволнован сновидением, которое, несколько раз прерываясь и возобновляясь снова, предвещало ему какое-то великое несчастье, грозившее римской церкви. Он все время просыпался и спрашивал, не случилось ли чего-нибудь. На следующее утро от него скрыли известие о пожаре, чтобы не ухудшать состояния его здоровья, а вскоре после этого он умер, так и не узнав ничего.

Некоторые древние авторы утверждают, что для крыши Сан-Паоло были присланы кедры из Ливана. 15 июля 1823 года несчастные рабочие, трудившиеся над свинцовым покрытием, опиравшимся на эти балки, нечаянно подожгли их жаровней, которая им нужна была для работы. Гигантские бревна, иссушенные в течение стольких веков жарким солнцем, воспламенившись, упали в пространство между колоннами и образовали гигантский костер, от жара которого колонны дали трещины во всех направлениях. Так прекратила свое существование базилика, самая древняя не только в Риме, но и во всем христианском мире. Она стояла в течение пятнадцати столетий. Лорд Байрон утверждает, хотя и ошибочно, что никакая религия не может удержаться более двух тысяч лет.

Когда-то реликвии св. Петра и св. Павла были разделены на две части: одна хранилась под главным алтарем церкви Сан-Паоло, другая - в соборе св. Петра, а головы этих двух апостолов находятся в Сан-Джо-ванни-ди-Латерано.

Лев XII решил отстроить заново Сан-Паоло. Напыщенные фразы в официальной газете Кракаса от времени до времени возвещают нам, что из каменоломни, находящейся около Лаго-Маджоре, поблизости от Борромейских островов, в Ломбардии, привезена одна мраморная колонна для Сан-Паоло. Эти колонны доставляются по знаменитому Миланскому каналу, усовершенствованному Леонардо да Винчи. Они прибывают в Венецию, затем объезжают всю Италию, и наконец Тибр доставляет их к пункту, находящемуся на расстоянии нескольких сот шагов от Сан-Паоло. Через сто или двести лет бесплодных усилий придется отказаться от проекта вновь отстроить эту церковь, в чем, впрочем, нет никакой надобности. Внутренность этой базилики, общий план которой представляет собою вытянутый прямоугольник, имеет сто сорок футов длины, не считая трибуны (полукруглой части в глубине церкви), и сто тридцать восемь футов ширины.

Из восьмидесяти колонн, разделяющих церковь на пять нефов, сорок колонн по правую и по левую сторону от среднего нефа считались самыми драгоценными. Двадцать четыре колонны были из цельных глыб фиолетового мрамора. За последний год вошло в моду считать, что эти двадцать четыре колонны были взяты из базилики Эмилии на Форуме. В подтверждение приводят одно место из Плиния Старшего и несколько стихов Стация. Как бы то ни было, колонны эти были коринфского ордера и на две трети покрыты каннелюрами; в высоту они имели тридцать шесть футов, а в окружности - одиннадцать. Остальные колонны из паросского мрамора. Две огромные колонны из салинского мрамора, поддерживавшие главную арку трибуны, имели пятнадцать футов в окружности и сорок два в высоту. Они треснули от жара сверху донизу. Эти огромные обломки хранят в себе давнее и печальное воспоминание. К чему скрывать? В Сан-Паоло мы чувствовали себя настоящими христианами.

Мне кажется, что взору труднее восхищаться колоннами сицилийских храмов, составленными из множества маленьких круглых кусочков, положенных один на другой, как шашки в игре трик-трак; между тем при виде колонны из одной мраморной или гранитной глыбы вас охватывает чувство почтения. Колонны, сложенные из множества мелких каменных пластов, как колонны церкви св. Магдалины в Париже, наводят на мысль о бессильном подражании. Но мы не можем создать ничего другого, и, по-моему, лучше такие колонны, чем полное их отсутствие.

Одним из источников наслаждения, доставляемого великим произведением архитектуры, является, может быть, представление о силе, создавшей его. Между тем ничто так не разрушает это ощущение силы, как вид подражания, оказавшегося несовершенным из-за недостатка богатства. Конечно, во Франции или в Европе есть каменоломни, пользуясь которыми можно было бы изготовить колонны для церкви св. Магдалины только из двух или трех кусков; но этого не сделали, потому что это стоило бы слишком дорого,- вот бессильное подражание. Архитектура будет все более и более невозможной всюду, кроме России, где царь может заставить десять тысяч рабов построить какой-нибудь памятник.

Колонны в церкви Сан-Франческо-да-Паола (в Неаполе, против королевского дворца) состоят из трех кусков мрамора. Эта церковь, подавляемая соседними домами, представляет собою простую копию римского Пантеона и колоннады собора св. Петра, которые сочетал бездарный архитектор; но колонны, если их рассматривать каждую в отдельности, лучшие из созданных в XIX веке.

Впечатление глубокой и безнадежной печали, которое овладевало посетителем в Сан-Паоло-фуори-ле-Мура, еще более усиливалось оттого, что капители колонн отделялись от соседних капителей аркой, а не прямой линией, как в греческих памятниках или в храме св. Магдалины. Над этими арками тянулся длинный ряд портретов пап, который еще больше способствовал глубоко католическому характеру этой базилики. Выражение лица, которое художники придали некоторым папам, напоминает о спасительной суровости Варфоломеевской ночи и инквизиции^*.

^* (См. подлинные послания некоторых из этих пап в "Истории инквизиции" каноника Льоренте. Эгот несчастный был изгнан из Франции в суровую зиму и умер от холода и лишений по дороге в Мадрид. Если бы он написал свою книгу с противоположной точки зрения, он стал бы епископом; преследователем его был кардинал Макки. Хорошее предостережение читателям исторических сочинений!)

Св. Лев Великий приказал написать портреты всех пап от св. Петра до него самого (440 год). Это собрание было продолжено по приказу папы св. Симмаха в 498 году. Бенедикт XIV Ламбертини реставрировал старые портреты и добавил портреты пап, ему предшествовавших. Пий VII, который был двести пятьдесят пятым папой, пополнил это собрание.

Я посетил Сан-Паоло на следующий день после пожара^*. Я нашел в нем суровую красоту и отпечаток скорби, какой в изящных искусствах может дать почувствовать только музыка Моцарта. Разрушения, произведенные этим пожаром, были ужасны: церковь была завалена черными дымящимися и наполовину сгоревшими балками; огромные глыбы треснувших снизу доверху колонн грозили обрушиться при малейшем сотрясении. Наполнявшие церковь римляне были потрясены.

^* (Я посетил Сан-Паоло на следующий день после пожара.- В июле 1823 года Стендаль был в Париже и, следовательно, не мог посетить Сан-Паоло на следующий день после пожара. Он приехал в Рим только в декабре 1823 года.)

Это одно из самых прекрасных зрелищ, какое я когда-либо видел; ради него одного стоило совершить путешествие в Рим в 1823 году и вытерпеть все наглости агентов правительства. "Эти низкие и бессовестные люди,- говорил себе несчастный путешественник,- не могут наслаждаться такими возвышенными зрелищами; душа их неспособна к этому. И, кроме того, им казалось бы, что за какой-нибудь колонной прячется убийца".

Большая мозаика на задней стене церкви была сложена в 440 году по повелению Льва Великого; она почти не пострадала от пожара. То же нужно сказать об алтаре, который особенно замечателен украшающим его балдахином, заканчивающимся готическим орнаментом.

Следует осмотреть соседний монастырь, выстроенный в 1220 году. С внешней стороны Сан-Паоло ничего собою не представляет, а место, где он расположен, настолько нездоровое, что монахи, служащие в этой церкви, должны покидать ее каждый год с мая месяца. Пять или шесть несчастных, которые там остаются, все время болеют лихорадкой. На обратном пути мы видели пирамиду Цестия и Монте Тестаччо.

Наше отношение к Риму совершенно изменилось; смею сказать, что теперь мы испытываем нечто вроде страсти к этому знаменитому городу; в нем нет ничего слишком сурового или слишком мелкого для нас. Мы жадно интересуемся всем, что имеет отношение к осматриваемому нами предмету.

Каких-нибудь полгода тому назад наши спутницы ни за что не согласились бы провести один час в Сан-Джованни-ди-Латерано. Сегодня утром вы вошли туда в девять часов и вышли только в пять. Мы прервали наш осмотр лишь на несколько минут, которые провели на вилле Альтьери, но не той, о которой говорится в "Удольфских тайнах"^*. Под большими деревьями виллы Альтьери, поблизости от Сан-Джованни-ди-Латерано, нам приготовили скромный завтрак.

^* ("Удольфские тайны" - роман английской писательницы Анны Редклиф, полный таинственных приключений и страшных сцен.)

Сан-Джованни-ди-Латерано- первая церковь в мире: Ecclesiarum urbis et orbis mater et caput ^*. Это престол главы церкви, поскольку он является римским епископом. После своего избрания папа именно здесь принимает свое possesso^**.

^* (Мать и глава храмам Рима и мира (лат.).)

^** (Власть (итал.).)

Константин построил эту базилику в 324 году в своем собственном дворце, который он потом отдал первосвященникам. Они жили здесь в течение всего своего пребывания в Риме, вплоть до Григория XI (1370 год), который перенес в Рим святой престол, находившийся прежде в Авиньоне. Этот папа был последним из семи пап-французов. Если бы французские короли имели достаточно силы и предусмотрительности, чтобы удержать пап на берегах Роны, наша страна избежала бы тех религиозных раздоров, образец которых можно было наблюдать еще в 1828 году. Когда кардиналу Рубеусу сообщили об избрании первого папы-француза (Климента V, архиепископа Бордоского), он воскликнул в присутствии своего соседа кардинала Наполеона Орсини: "Hodie fecisti caput mundi de gente sine capite" - "Ты избрал сегодня главу мира из народа, лишенного головы". Климент V не заслужил такого упрека. Как только он стал папой (1305 год), он назначил кардиналами двенадцать гасконцев и французов. Последние, конечно, презирали кардиналов-итальянцев, которые вскоре оказались в меньшинстве.

Если бы г-н фон Меттерних мог возвести на папский престол ломбардца или австрийца, мы увидели бы такое же зрелище. Петрарка, лично наблюдавший авиньонскую курию, описал ее в ряде своих писем; советую читателю ознакомиться с ними. К несчастью, Петрарка, совершенно так же, как какой-нибудь автор XIX века, хочет писать благородно и боится унизить себя, сообщая мелкие подробности. Читатель может найти на страницах 727-731 шестнадцатое письмо sine titulo^*. Он прочтет в нем историю одного кардинала-заики, который надевает свою красную шляпу при известных обстоятельствах.

^* (Без адреса (итал.).)

Базилика Сан-Джованни-ди-Латерано сгорела в 1308 году; Климент V, имевший свою резиденцию в Авиньоне, послал в Рим большие суммы, и все, что было разрушено пожаром, роскошно отстроили заново.

Григорий VI пробил северную дверь; Мартин V выстроил фасад, украшенный позднее Евгением IV и Александром VI; Пий IV сделал красивый золоченый софит; Сикст V украсил боковой фасад, двойной портик которого, довольно красивый, был сооружен по рисункам Фонтаны; Иннокентий X в 1650 году придал главному нефу тот вид, который он имеет в настоящее время,- это было сделано по рисункам Борромини, причудливого и пошлого архитектора. При раскопках фундамента обнаружилось, что это место не было включено в городскую стену Сервия Туллия.

Климент XI украсил эту базилику; наконец Климент XII выстроил фасад, вызывавший восхищение в те времена (1730 год); теперь он кажется нам довольно неудачным. У этого папы были деньги; ему предложили построить набережную Тибра, начиная от Порта-дель-Пополо до моста св. Ангела; он предпочел украсить свой собор.

Главный фасад имеет пять балконов; со среднего папа дает свое благословение. Четыре колонны и шесть пилястров смешанного ордера образуют этот фасад; он увенчивается одиннадцатью статуями, которые очень хорошо можно видеть из лоджий Рафаэля в Ватикане, находящихся за три четверти лье отсюда; это самое большое расстояние в теперешнем Риме.

Во внутреннем портике стоит дрянная статуя Константина, оказавшаяся закопанной в землю в результате бедствий, постигших Рим после смерти этого императора; ее нашли в его термах, на Квиринальском холме. Большая бронзовая дверь была взята из церкви Сант-Адриано на Форуме и перенесена сюда по приказу Александра VII. Это единственный имеющийся у нас образец античных дверей quadrifores^*.

^* (Состоящие из четырех разделений (итал.).)

Войдя в эту базилику, действительно очень обширную, вы видите, что она разделена на пять нефов четырьмя рядами пилястров; пилястры скрывают колонны, существовавшие до Борромини. Это колонны смешанного ордера, с каннелюрами. Посредине каждого пилястра главного нефа нелепая ниша с еще более нелепой колоссальной статуей. В этих нишах две красивые колонны египетского мрамора. Статуи величиною в четырнадцать футов пять дюймов изображают апостолов; их изваяли Рускони, Легро, Оттони, Маратти. Все же лучшие из них - статуи св. Петра и св. Павла работы Монно; над ними - барельефы из гипса, а еще выше - картины овальной формы, написанные лучшими художниками того времени: Андреа Проккачини, Бенефьяле и Конка, изобразившими Даниила, Иону, Иеремию и других пророков. Лучше было бы, конечно, поместить здесь копии изумительных пророков, написанных Микеланджело в Сикстинской капелле, но в Италии всегда хотят чего-нибудь нового - и отлично делают: только благодаря этому искусство сохраняет жизнь.

После Расина и Вольтера французская трагедия не дошла бы до того упадка, в котором она находится сейчас, если бы драматические поэты были обязаны ежегодно в определенные сроки писать четыре новые трагедии.

В Сан-Джованни-ди-Латерано находится последняя прекрасная капелла, созданная христианской религией, той религией, которая была установлена на Тридентском соборе. Не рассчитывайте найти здесь трогательную простоту первых веков христианства или ужас Микеланджело. Капелла Корсини - первая от входа налево; это одна из самых богатых капелл в Риме. На мой взгляд, она более миловидна и менее прекрасна, чем капеллы Санта-Мария-Маджоре; если бы ее поместить в Париже, в Сен-Филипп-дю-Руль, она привела бы всех в безумный восторг. Капелла эта была построена по повелению Климента XII Корсини (1735 год) по рисункам Галилеи, флорентийского архитектора, украсившего ее коринфским ордером и сплошь покрывшего драгоценными мраморами.

Прикажите открыть изящную решетку, отделяющую ее от церкви; мозаика, представляющая собою копию с картины Гвидо, стоит того, чтобы на нее посмотреть поближе. Она изображает св. Андреа Корсини; оригинал находится в палаццо Барберини. Гробница, стоящая налево от входа,- гробница Климента XII, который велел положить себя в эту красивую порфировую урну, стоявшую под портиком Пантеона; отсюда с последовательностью, характерной для ученых археологов, делали вывод, что она когда-то заключала в себе прах Марка Агриппы.

Направо памятник кардинала Нери Корсини, дяди папы. Здесь много статуй и барельефов, свидетельствующих о том, в какое плачевное состояние пришло в Риме искусство за столетие, отделяющее смерть Берниши от появления Кановы (1680-1780).

Купол покрыт гипсовой лепкой и другими золочеными украшениями; мраморные плиты пола восхитительны; словом, в этой капелле есть все, кроме художественного таланта; прекрасна здесь только античная урна.

Следующая капелла - овальная капелла Сантори. Мраморный Христос в ней работы Стефано Мадерны. Здесь находится гробница кардинала Казанатты; это тот самый добрый кардинал, который предоставил свою библиотеку в публичное пользование и поручил охрану ее инквизиторам (доминиканцам храма Минервы). Статуя на его гробнице изваяна знаменитым г-ном Легро, как говорят в Риме.

В главном нефе находится мраморная гробница Мартина V, а в правом нефе - портрет Бонифация VIII; считают, что он написан Джотто; мне он очень нравится. По бокам папы стоят два кардинала; он объявляет с балкона церкви о первом юбилее "святого года" (о 1300 году). Главный алтарь увенчан готическим орнаментом. В числе других знаменитейших реликвий здесь сохраняются головы апостолов св. Петра и св. Павла^*. В глубине церкви очень древние мозаики, восходящие ко временам Николая IV.

^* (См. превосходное описание путешествия Миссцна; это лионский протестант, ездивший в 1680 году; он вполне серьезно говорит о чудесах и реликвиях. В его книге вы найдете точный образец и беспощадную логику науки XVII зека. Вот где заключается здравый смысл.)

В трансепте налево стоит красивый алтарь святого причастия, особенно замечательный благодаря четырем колоннам из золоченой бронзы, с каннелюрами смешанного ордера; говорят, что они принадлежали храму Юпитера Капитолийского и отлиты были Августом из бронзовых водорезов египетских кораблей. Вокруг алтаря мраморные статуи. "Вознесение" над алтарем написано кавалером Арпино, гробница которого находится поблизости отсюда, напротив гробницы Андреа Сакки, столь же бездарной.

Четыре отца церкви изваяны Чезаре Неббья. Орган прекрасен; его поддерживают две великолепные колонны из античного желтого мрамора, с каннелюрами. Выйдя через северные двери в конце правого нефа, вы проходите мимо статуи Генриха IV; вид у него весьма меланхолический, словно ему неприятно, что он находится в таком месте. Известно, что французский король - камоник Сан-Джованни-ди-Латерано; его посол непременно является сюда каждый год, кажется, в день св. Луки; экипаж его в сопровождении множества других движется шагом. По этому случаю сюда приглашаются все французы. Герцог де Лаваль умел совершать такого рода церемонии с большим изяществом и простотой.

Римский народ, очень насмешливый, утверждает, что в 1796 году каноником Сан-Джованни-ди-Латерано была Французская республика, единая и неделимая. Эти funzioni^*, которые теперь кажутся такими смешными, сильно занимали римское высшее общество в XVII веке, когда Испания еще была богата. Испанцы и даже сами римляне появлялись на них с большой важностью и великолепием. Что представляет собою вельможа без золотой расшивки, курьеров, экипажей, пышности и всего того разорительного великолепия, которому он обязан уважением своего соседа? Теперь вельможи существуют только в Англии, но они серьезны, угрюмы, а главное, менее галантны, чем римские вельможи XVII века.

^* (Церемонии (итал.).)

Дорога, ведущая от Сан-Джованни-ди-Латерано к Санта-Мария-Маджоре, представляет собою прямую линию; она расположена довольно высоко, и потому на ней никогда не бывает грязи; она совсем не в моде; словом, здесь налицо все условия, которые делают ее чудесным местом для прогулок верхом; здесь можно пускать лошадь галопом. В Риме можно получать напрокат очень хороших и горячих лошадок.

Прежде чем сесть на лошадей, мы наскоро осмотрели Скала-Санта, которая состоит из двадцати восьми ступеней белого мрамора; это та самая лестница, которая вела к дому Пилата в Иерусалиме. Иисус Христос много раз поднимался и спускался по ней. Вы все время видите, как верующие поднимаются по ней на коленях. Сикст V перенес на площадку этой лестницы дворцовую капеллу пап, находившуюся прежде в палаццо Сан-Джованни-ди-Латерано. На боковом фасаде маленького здания у Скала-Санта со стороны дороги в Неаполь - знаменитая мозаика, восходящая ко временам Льва III. Признаюсь, мне она кажется весьма посредственной, зато открывающийся отсюда вид восхитителен. Это пейзаж Пуссена: роскошные и задумчивые поля с грандиозными развалинами, которые можно встретить только в окрестностях Рима.

Нельзя покинуть Сан-Джованни-ди-Латерано, не осмотрев обелиска. Это самый большой из известных нам: он имеет девяносто девять футов, не считая основания и пьедестала. Египетский фараон Тутмозис посвятил его солнцу в городе Фивах, по поводу которого ученые рассказывают нам такие забавные сказки.

Константин отправил этот обелиск на корабле по Нилу; его сын Констанций перевез его из Александрии в Рим. Египтяне, народ глупый, отлично умели перевозить огромные тяжести и высекать в скалах колоссальные храмы; в этом заключается вся их заслуга, заслуга рабов^*.

^* ("Их иероглифы, если только они верно разгаданы, содержат одни только пошлости". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

Латеранский дворец был разрушен пожаром, но Сикст V вновь отстроил его. Архитектором был Фонтана; он поставил здесь прекрасный обелиск, который валялся посреди Большого Цирка, расколотый на три части. У Аммиана Марцеллина говорится об этом обелиске, крест которого находится на высоте ста сорока футов от земли; лучше было бы поставить его на площади, на которой установил его Констанций. Древние памятники будут реставрировать, таким образом, только тогда, когда к власти придет поколение, родившееся около 1800 года.

Я не привожу здесь никаких имен. Путешественник ни под каким предлогом не должен упоминать ни одного итальянского имени; можно придумать имена в соответствии с основной чертой характера. Простите ли вы мне столь мелкую деталь? Если вы повезете в Рим томик этих "Прогулок", то я вам посоветовал бы оторвать титульный лист; книжку нужно спрятать в карман, когда вы подходите к Понте-Чентино, на границе Тосканы, и к римской таможне у Порта-дель-Пополо. Я сам видел, как в Неаполе конфисковали два тома Тита Ливия, принадлежавших библиотеке-читальне г-на Перро на улице Сан-Джакомо, у англичанина, поехавшего с ними в Искию.

Мы вошли в баптистерий Константина, в нескольких шагах от бокового фасада Сан-Джованни; это маленькая восьмиугольная церковь, постройку которой приписывают Константину (324 год). История крещения Константина в Риме за тринадцать лет до его смерти представляет собою выдумку, сочиненную в VIII веке, чтобы объяснить, почему Константин даровал Рим папе. Этот великий полководец допускал торжество христианства лишь с большой осторожностью и был крещен, по-видимому, только в минуту смерти, в 337 году. В Риме вам расскажут, что именно здесь св. Сильвестр дерзнул дать отпущение грехов этому погрязшему в преступлениях человеку. Вы спускаетесь по трем ступенькам к купели, представляющей собою красивую базальтовую урну. Здесь находятся барельефы, изображающие крещение праведника в полном смысле этого слова и крещение Константина; это сравнение вызывает у вас невольный вздох.

Над бомбоньеркой, образуемой колоннами, водруженными одна на другую, находятся восемь маленьких картин Сакки, изображающих жизнь Иоанна Крестителя. На внутренней стене - фреска Маратти.

Соседняя капелла, посвященная Иоанну Крестителю, была, говорят, личным покоем Константина. Обратите внимание на статую, стоящую на алтаре. Она изваяна Донателло. Может быть, вы предпочитаете тех щеголеватых Иоаннов Крестителей, которых нам каждые два года показывают на выставках в Лувре? Или вам больше нравится колоссальный Иоанн Креститель кавалера Торвальдсена? Другая бронзовая статуя Иоанна Евангелиста изваяна Джан-Баттиста делла Порта (1598).

В общем, Сан-Джованни-ди-Латерано не особенно блещет красотой. Таково было наше общее мнение после семичасового осмотра.

Галопируя к Санта-Мария-Маджоре, обратите внимание на часть Эсквилинского холма по правую вашу руку; там находились роскошные сады Мецената и загородные дома Проперция, Вергилия и Горация. Это место очаровательно; по-видимому, оно когда-то отличалось здоровым климатом.

У нас в Париже не бывает перемежающейся лихорадки; но, может быть, из-за запаха грязи воздух действует расслабляюще и к шестидесятилетнему возрасту превращает человека в идиота. Конечно, есть из этого почтенные исключения, однако сравните двух шестидесятилетних людей, один из которых прожил жизнь в Париже, а другой в Дижоне или Гренобле.

Хороший климат - драгоценность для бедняка, имеющего душу. Какое счастье для бедных художников вроде Горация, Вергилия или Проперция, когда столица мировой культуры расположена в удачном месте! Представьте себе, что Париж по воле случая оказался бы на месте Монпелье или Вульта, поблизости от Лиона. Все те формы искусства, которые имеют дело с тонкими душевными переживаниями, невозможны или, по меньшей мере, окажутся stentate^* в климате, при котором три раза в день нервы настраиваются на разный тон. Я сравниваю нервы со струнами арфы. Что скажут на это Платон и его школа?

^* (Ослаблены (итал.).)

Подъезжая к площади Санта-Мария-Маджоре, мы заметили великолепную колонну коринфского ордера, с каннелюрами из паросского мрамора. Она принадлежала огромному, выходившему на Форум сооружению, от которого в настоящее время осталось лишь три свода; в средние века они служили капеллами, а в настоящее время их называют базиликой Константина. Павел V в 1624 году приказал снять оттуда эту колонну, а его архитектор Карло Мадерна, строитель фасада собора св. Петра, поставил ее здесь, напротив фасада Санта-Мария-Маджоре; даже и в этом небольшом деле Мадерна нашел способ оскорбить взор. Эта прекрасная колонна, высотой в пятьдесят пять футов и диаметром в пять футов восемь дюймов, увенчана статуей мадонны col Bambino^*. Голова мадонны находится на высоте ста тридцати футов от земли; молния много раз имела наглость ударять в нее. Бедные прачки стирают свое белье в бассейне у подножия этой колонны; такие противоречия нравятся некоторым людям и наводят их на размышления. Чернь не замечает в этом ничего необыкновенного.

^* (С младенцем (итал.).)