О разбойниках

Вот каково происхождение бандитизма. Около 1550 года жители Папской области еще помнили об итальянских республиках, об установившихся в них нравах и о том, что тогда каждый мог защищать свои права всеми имеющимися в его распоряжении средствами (всего лишь за двадцать лет до этого Карл V уничтожил всякую свободу. 1530). Недовольные бежали в леса; чтобы жить, они должны были грабить; они заняли всю линию гор, тянущихся от Анконы до Террачины. Они гордились тем, что сражались с правительством, притеснявшим граждан и пользовавшимся всеобщим презрением. Они считали свое ремесло самым почетным из всех, но любопытнее и характернее всего было то, что народ, такой хитрый и такой пылкий, даже подвергаясь их нападениям, все же превозносил их отвагу. Молодой крестьянин, ставший разбойником, пользовался гораздо большим уважением деревенских девушек, чем человек, продавший себя папе и поступивший в солдаты.

Такой взгляд на разбойников, возмущающий бедных больных англичан-методистов, например, Юстеса и других, возник в результате нелепого правления пап, царствовавших после Тридентского собора.

В 1600 году единственной возможной оппозицией были разбойники^*.

^* ("Прочтите у Джиральди Чинтио^** анекдот о разбойниках, с которыми начальник полиции Адриана вел борьбу в соседних с Римом лесах с помощью собак... Я считаю правдивыми большую часть анекдотов, на которых Чинтио построил свои сто новелл, "Пекороне"^*** и новеллы Банделло мне тоже кажутся достоверными. Банделло говорит об искусстве novellare и, в частности, утверждает, что нужно собирать правдивые анекдоты. Я меньше верю в правдивость Боккаччо, который является литератором по профессии, а не таким добряком, как епископ Аженский. Я счел нужным опускать такого рода доказательства, но век наш педантичен и напыщен. Глупцы говорят, что мне недостает серьезности". (Запись на экземпляре Сержа Андре.).)

^** (Джиральди Чинтио, Джонанни-Баттиста (1504-1573) - итальянский ученый-филолог, поэт, драматург и новеллист, автор сборника "Гекатоммити" - ста новелл, написанных в подражание Боккаччо.)

^*** ("Пекороне" - сборник новелл Джованни Фьорентино. Новеллы эти написаны под сильным влиянием "Декамерона")

Их полная опасностей жизнь увлекала итальянское воображение. Какой-нибудь задолжавшийся сын знатной фамилии или дворянин, дела которого находились в расстройстве, считали своей честью принять участие в набегах вместе с разбойниками. При отсутствии каких бы то ни было добродетелей, когда недостойные мошенники делили между собой все социальные привилегии, эти люди по крайней мере выказывали свою храбрость.

Линия операций разбойников тянулась обычно от Равенны до Неаполя и проходила по высоким горам Аквилы и Аквино, к востоку от Рима. В те времена, так же как и теперь, эти горы были покрыты дремучими лесами; там бродили многочисленные стада коз, которые для разбойников являются главным средством существования (см. картину г-на Шнеца "Pecorajo^*, убитый за то, что не хотел отдать разбойникам козленка". Нравы 1820 года). Посла 1826 года благодаря стараниям кардинала Бенвенути разбойников уже не существует. Но до этого времени, когда крестьянин римских окрестностей испытывал слишком тягостные притеснения со стороны какого-нибудь вельможи или крупного церковника, он отправлялся в macchia (буквально: "в лес") и становился разбойником.

^* (Пастух (итал.).)

В царствование пап-ханжей,- правление которых, более нелепое, чем правление современных им королей, мы здесь пытаемся характеризовать,- иногда случалось, что знатные вельможи становились во главе разбойников и вели против папских войск настоящую войну. Симпатии народа были на их стороне. Альфонсо Пикколомини и Марко Шарра были самыми искусными и самыми грозными из этих вождей оппозиции, очень напоминающих наших шуанов. Пикколомини опустошал Романыо, Шарра - Абруццы и Римскую кампанью. Оба они имели под своим началом несколько тысяч человек, сражавшихся не за страх, а за совесть, так как разбойничья жизнь казалась им более легкой, чем жизнь крестьянина. Шарра и Пикколомини поставляли убийц богатым людям, которые хотели отомстить врагу. Часто вельможи, внешне сохранявшие верность папскому правительству, находились с ними в тайном сговоре.

Неаполитанцев целиком поглощает ощущение данной минуты. Религия у них заключается в одних только внешних обрядах; она еще менее связана с моралью, чем в Риме: вот почему в Неаполе уже с 1495 года существовала многочисленная корпорация профессиональных убийц; правительство обращалось к ним за помощью в самой крайней нужде, но всегда считалось с ними. Так как ежедневное свое пропитание разбойники Римской кампаньи добывали у крестьян, то скоро жить в уединенных фермах стало невозможно. Разбойники ради грабежа нападали на деревни и небольшие города. Они даже подступали большим городам и получали от них крупные суммы денег, которые они требовали обычно через посредство какого-нибудь монаха. Если горожане отказывались платить, то из окон своих домов они могли видеть. как горели их посевы и поместья^*.

^* (Чиккарелли. Жизнь Григория XIII, стр. 300; Галуцци. История Тосканы, кн. IV, т. III, стр. 273.)

Таким образом, опустошение Римской кампаньи началось грабежами варваров^*, было продолжено междоусобными войнами Колонна и Орсини при Александре VI и, наконец, было завершено хозяйничаньем разбойников с 1550 по 1826 год.

^* (См. Микара. О средствах восстановления Римской кампаньи. Рим, 1826.)

Глубокая ненависть, которую питали все классы общества к испанскому деспотизму, установленному Карлом V в стране свободы, является причиной уважения к разбойничьему ремеслу, так глубоко укоренившегося в сердцах итальянских крестьян.

Благодаря действию климата и подозрительности любовь у этих людей всемогуща; а в глазах девушки из окрестностей Рима, особенно в гористой части, у Аквилы, величайшим достоинством молодого человека является то, что в прошлом он был разбойником. При таких взглядах крестьянин, если у него плохо идут дела или если его преследуют после какой-нибудь драки карабинеры, вовсе не считает для себя зазорным стать разбойником с большой дороги и убийцей. Понятия порядка и справедливости, которые после продажи национальных имуществ утвердились в сердце шампанского или бургундского крестьянина, показались бы верхом нелепости крестьянину из Сабины. Если вы хотите, чтобы все вас притесняли и жаждали погубить, будьте справедливым и человечным. Испанцы ввели в Италии еще один обычай, который после разбойничества больше всего поражает чопорных путешественников, приезжающих на континент из Англии. Я имею в виду кавалеров-сервантов, или чичисбеев.

Около 1540 года, после эпохи, описанной Банделло, епископом Аженским, стали полагать, что каждая богатая женщина должна иметь своего bracciere, который ведет ее под руку в обществе, когда муж занят своими гражданскими или военными обязанностями. Чем более благороден и знатен такой bracciere, тем больше почета даме и ее мужу.

Вскоре в буржуазных семьях стали считать более благородным, чтобы женщину сопровождал к мессе или в театр не ее муж, а какой-нибудь другой мужчина. Влиятельные люди в благодарность делали этому bracciere карьеру в свете, но чем мог отблагодарить за такие услуги мелкий буржуа? В таком случае два приятеля, вступая в брак, условливались, что они будут взаимно выполнять обязанности bracciere по отношению к своим женам.

Около 1650 года испанская ревность внушила наконец итальянским мужьям все ее химерические понятия о чести. Путешественники того времени отмечают, что на улицах нельзя увидеть ни одной женщины. Испания повредила Италии во всех отношениях, и Карл V был самым роковым человеком для всего человеческого рода. Его деспотизм укротил смелый дух, порожденный средневековьем.

Вскоре любовь воспользовалась обычаем иметь чичисбеев, или кавалеров-сервантов, державшимся вплоть до Наполеона. Этот великий человек, причинивший зло Франции, у которой он 18 брюмера похитил свободу, был очень полезен для Италии. В Милане и в Вероне он учредил большие воспитательные дома для девиц по образцу воспитательного дома г-жи Кампан. Сестра его Каролина, королева неаполитанская, основала такой же дом в Аверсе. Многие молодые женщины Неаполя и Ломбардии воспитаны во французских понятиях и больше всего думают о том, что могут сказать о них в свете; любовные истории стали бесконечно менее скандальными, чем до 1805 года. Дурные примеры подают главным образом пожилые женщины.

Обычай кавалеров-сервантов существует только в областях, далеко отстоящих от больших дорог, куда еще не проникло влияние Наполеона; может быть, обычай этот будет окончательно уничтожен, В Неаполе молодые женщины, сочетающие привилегии происхождения с привилегиями богатства, скучают почти так же, как они скучают в Париже. Иезуиты, которых все другие монахи ненавидят, не имеют на этих женщин никакого влияния.

Итак, две самые замечательные особенности итальянского характера - такого, каким он был до 1796 года,- привиты были испанцами: терпимость по отношению к разбойникам и уважение мужа к правам кавалера-серванта.

Пушка, прогремевшая на Лодийском мосту (май 1796 года), положила начало пробуждению Италии. Благородные души смогли позабыть о любви и об изящных искусствах; воображением молодых людей овладело нечто иное.

Повторяю, в 1829 году между Римом и Неаполем нет уже организованных шаек разбойников; они совершенно исчезли. Еще во время пятилетнего правления Сикста V казалось, что разбойники уничтожены^*.

^* (См. правдивое описание волнений маленького городка Папской области в любопытном произведении Мери Грехем "Шесть месяцев в окрестностях Рима". В "Путешествии лорда Кревена в окрестности Неаполя" вы найдете правдивую историю договоров, которые заключало правительство с разбойниками. Лорд Кревен преувеличивает значение "сарацинской" архитектуры. См. также превосходное "Путешествие" Форсита. У этого англичанина было много мыслей, которые он изложил в маленьком томике. Он клевещет на Сьену.)

Папы, с тех пор как их напугал Лютер, не оставляли в Риме после себя никаких памятников, за исключением палаццо, выстроенных их семьями.

После Иннокентия IX, Факкинетти из Болоньи, папою был Климент VIII, Альдобрандини из Фано. (Вспомните прекрасную виллу Альдобрандини в Фраскати.) Он правил с 1592 по 1605 год, в те же самые годы, что и Генрих IV.

Лев XI, гробницу которого вы, вероятно, видели в соборе св. Петра, поблизости от "Преображения" Рафаэля, правил всего лишь несколько дней. Его преемником был кардинал Камилло Боргезе, принявший имя Павла V; на его долю выпала слава расширить и закончить собор св. Петра. По его приказу были возведены три большие арки, ближайшие от входа. Совет Десяти в Венеции повелел заключить в тюрьму одного каноника из Виченцы и одного аббата, обвиненных в ужасающих преступлениях. Папа заговорил с венецианцами очень властным тоном; он хотел, чтобы ему передали обоих узников, и едва не начал войну. Венеция, более благоразумная, чем Франция после Людовика XTV, в течение многих лет обменивалась с папой искуснейшими нотами и хотя не воевала, но соблюла свои законы.

Главной заботой Павла V в течение пятнадцати лет его правления было наделить своих племянников колоссальными богатствами. Он подарил им значительную часть Римской кампаньи. Немногие земледельцы, которых оставили там разбойники, тоже исчезли. Боргезе, слишком богатые для того, чтобы думать о своих делах, оставили необработанными огромные доставшиеся им земли. Они удовлетворились тем, что природа производит сама собой, и отдали свои земли под пастбища, получая плату за каждую голову скота^*.

^* (Общее представление о земледелии в Италии можно получить из "Путешествий" Артура Юнга и женевца Люллена. Более глубокое знакомство можно вынести из работ сельскохозяйственных обществ. Самое просвещенное из них - флорентийское общество. Ср. мемуары маркизы Ридольфи и г-на Ламбрускини. Г-н Вьесе^**, которому Тоскана столь многим обязана, издает превосходный сельскохозяйственный журнал.)

^** (Вьесе (1779-1863) - флорентийский издатель, один из деятелей итальянского Рисорджименто. В 1819-1820 годах он открыл во Флоренции библиотеку-читальню, ставшую одним из местных очагов научной и художественной культуры. С 1821 года Вьесе издавал журнал "Antologia".)

Павел V выстроил палаццо Боргезе. Нам показали в нем драгоценную мебель, принадлежавшую папе. Нынешний князь соединяет в своем лице титулы четырех княжеств и благородно пользуется своими доходами, составляющими около миллиона двухсот тысяч франков; они возрастут вдвое, если в Риме будет когда-нибудь благоразумное правительство. Названия этих княжеств станут когда-нибудь титулами молодых французов, которым, может быть, придет в голову мысль подвергнуть обработке Римскую кампанью. Этим можно было бы приобрести себе славу.

Преемником Григория XV, Лудовизи, правление которого малоинтересно, 6 августа 1623 года был избран знаменитый Урбан VIII, Барберини. Вы знаете большой палаццо, носящий это имя. Во время своего правления, продолжавшегося двадцать один год, Урбан VIII предоставил все государственные дела своим племянникам. Они не только грабили подданных своего дяди, но и вели войну (в 1641 году) с Фарнезе, герцогами Пармы и Пьяченцы, за обладание герцогствами Кастро и Рончильоне, находящимися между Римом и Тосканой.

Это была единственная в XVII веке война, которая имела местные причины. Таддео Барберини, генерал церкви, находился однажды в окрестностях Болоньи с армией в восемнадцать тысяч человек. Одоардо" Фарнезе двинулся на него с тремя тысячами кавалерии; папская армия так перепугалась, что бросилась в бегство, не вступив в сражение, и была рассеяна.

Гробница Урбана VIII, находящаяся в соборе св. Петра, напротив гробницы Павла III, представляет собою, как вы сами могли заметить, шедевр дурного вкуса. Она выполнена кавалером Бернини, которому этот папа делал очень много заказов, как и знаменитому живописцу Пьетро да Кортона; самое крупное произведение его находится в палаццо Барберини.

Преемником Иннокентия X, Памфили, в 1665 году был Александр VII, Киджи. В правление этого папы, и притом в самом Риме, Людовик XIV завоевал себе право на уважение Европы. Этот великий король, быстро находивший то, что ему было полезно, и вознесший славу французов на такую высоту, воспользовался нелепым правом убежища, чтобы держать папу в постоянном страхе. Климент IX, Роспильози, правил только три года. Правление Климента X, Альтьери, продолжалось шесть лет. Эти папы известны только благодаря княжескому титулу, который они, согласно обычаю, оставили своей семье.

Иннокентий XI, Одескальки, миланец по происхождению, вступил на престол в 1676 году. Пораженный тем, как возмутительно злоупотребляли убийцы правом убежища, он от всех послов, кроме посла Людовика XIV, добился того, что они отказались осуществлять это право в своих дворцах. Папа сделал неловкий шаг, попытавшись воспользоваться смертью герцога д'Эстре случившейся в Риме 13 января 1687 года, и упразднил право убежища, которым пользовался французский дворец, прежде чем король назначил ему преемника. Людовик, управлявший своими подданными только при помощи тщеславия, не мог перенести такого оскорбления. Король был настолько умен, что не воспользовался этим пустяком для того, чтобы объявить войну и подвергнуться отлучению. Маркиз де Лаварден приехал в Рим в сопровождении восьмисот слуг и страшно напугал папу.

Александр VIII, Оттобони, был избран в 1689 году; преемником его был Иннокентий XII, Пиньятелли. Климент Альбани, правивший с 24 ноября 1700 года по 19 марта 1721 года, против собственной воли должен был возбудить преследования против французских янсенистов. Знаменитая булла Unigenitus была величайшим актом его царствования. Его заставили подписать эту буллу с помощью интриг, и этот бедный папа стал несчастным из-за того, что Людовик XIV был слаб характером и находился под влиянием г-жи де Ментенон.

История последнего столетия полна именами порядочных и добродетельных людей, которые были никуда не годными правителями.

Ламбертини, Ганганелли и Пий VII обладали тем глубоким чувством справедливости, которое в наше время известно под названием "либеральных идей". Но у этих пап, столь достойных уважения, совершенно не было силы характера, необходимой для того, чтобы остановить ужасающий упадок Римской области. Рим, Чивита-Веккья, Перуджа, Веллетри находились в более жалком состоянии в 1809 году, когда они перешли под управление Наполеона, чем в 1700 году, при вступлении на престол Климента XI. Правосудие - это первое благодеяние, которого народы ожидают от деспотического правителя,- было почти всегда продажно. Я отлично знаю, что римские судьи покрыли себя славой в деле Лепри, при Пие VI; но мне известен только один этот пример. Говорят, что после падения Наполеона, как бывало и прежде, вельможе трудно проиграть свой процесс. Это злоупотребление распространено по всей Италии. Как бы ни было ненавистно для итальянских ушей имя г-на фон Меттерниха, все же надо признать, что в Ломбардии правосудие не так продажно; священники занимаются там своим ремеслом, а не политическими интригами.

После Климента XI на престол вступил 28 мая 721 года Иннокентий XIII, Конти. Этот жалкий папа назначил только одного кардинала, аббата Дюбуа, и умер от огорчения^*, что сделал это.

^* ("Неверно", (Запись на экземпляре Сержа Андре.^**))

^** (Запись на экземпляре Сержа Андре: "Неверно" - сопровождается пояснением: папа Иннокентий III возвел в сан кардинала трех лиц, поэтому Стендаль предполагал вычеркнуть эти строки во втором издании.)

Бенедикт XIII, Орсини, занял его место в 1724 году и правил пять лет. Он был очень преклонного возраста и не совершил ничего, что соответствовало бы его благочестивым намерениям. В правление этого кроткого, скромного и милосердного папы совершались позорные и мошеннические дела. Скаредность и ужасающие мошенничества кардинала Кошии, министра Бенедикта XIII, вызвали в доходах апостольской казны дефицит в сто двадцать тысяч римских скудо (скудо стоит сейчас пять франков тридцать восемь сантимов).

В тот момент, когда Бенедикт XIII испускал дух, 21 февраля 1730 года, в Риме разразилось яростное восстание: народ хотел разорвать на части кардинала Кошию и всех его фаворитов, которые в течение пяти лет продавали должности, церковные привилегии и даже правосудие частным лицам. Кошия девять лет просидел в замке св. Ангела, но по выходе оттуда стал пользоваться еще большим уважением, так как был очень богат. Папизм и абсолютная власть, находившаяся в руках чуть ли не умирающего старика, так развратили римский народ, что он уважает власть только за то, что в ней есть непреходящего, то есть за деньги, которые можно добыть при ее помощи. В Риме иностранца уважают сообразно количеству денег, которые он тратит. Позор не может настигнуть того, у кого есть золото. В Англии, кроме этого, необходимо еще хорошее происхождение. Если бы не разбойники, которые внушают им ужас, все разбогатевшие мошенники Европы переселились бы в Рим; в Париже их презирают, и газета сообщает им об этом.

12 июля 1730 года на престол был избран Лоренцо Корсини, флорентинец; он принял имя Климента XII (вы видели его великолепную капеллу в Сан-Джованни-ди-Латерано). Папа этот, семидесяти восьми лет от роду, процарствовал девять лет. Вот в чем причина упадка Римской области; как бы ни были хороши намерения государя, он получает возможность управлять делами только в том возрасте, в каком следовало бы от них отказаться. Климент XII поссорился с дворами Португалии, Франции, Вены и Мадрида; он не понял, какую роль должен был сыграть дух сомнения и исследования, который является отличительной чертой XVIII века. Немецкие и испанские войска опустошили Церковную область.

Мне нелегко было удержаться от соблазна привести здесь длинное письмо, в котором президент де Брос рассказывает одному из своих дижонских друзей историю конклава, избравшего Просперо Ламбертини, Бенедикта XIV. Путешествие г-на де Броса стоит выше всего того, что когда-либо будет написано об Италии, потому, что автор его, писавший эти очаровательные письма, никогда не предполагал, что они когда-либо будут напечатаны.

Просперо Ламбертини был писателем. Это самый добродетельный, самый просвещенный, самый любознательный из пап. Родившись в 1675 году, он был избран благодаря случайности 17 августа 1740 года. Он долго был архиепископом Болоньи, которая до сих пор еще полна воспоминаниями о его остротах и добрых делах. Ламбертини там любили так, как никогда нигде не любили ни одного государя. Бенедикт XIV понял свою эпоху, он с достоинством отказался от слишком уж нелепых претензий римской курии; он прекратил споры о янсенизме. В его царствование произошло большое сражение при Веллетри, и этот город был разрушен.

Религия в Риме около 1750 года как будто несколько изменилась. Самые ортодоксальные богословы стали придерживаться учений, которые в 1560 году привели бы их к пожизненному заключению в темнице. В прошлом году граф Фрейсину, епископ Гермополитанский, помнится, сообщил нам, что Тит и Марк Аврелий не терпят вечных мук. Именно это утверждал

Вольтер, в то время как Сорбонна вопила от ярости см. запрещение "Велизария"^*). Карло Редзонико, Климент XIII, известен иностранцам больше, чем какой-либо другой папа. Своей славой он обязан своей гробнице, шедевру Кановы. Климент XIII вступил на престол 6 июля 1758 года, после бессмертного Ламбертини. У него были добрые намерения, но никаких дарований. С этим никак не хотят согласиться иезуиты, принявшие его память под свою защиту, потому то в то время, когда их орден был изгнан из Португалии и Франции, Климент подтвердил все их привилегии буллой Apostolicam; он самым торжественным образом восхваляет в ней заслуги, которые эти добрые отцы оказали церкви. (Буллы не имеют названий и обозначаются первым словом текста.)

^* ("Велизарий" (1767) - роман Мармонтеля, почти каждая глава которого представляет собой рассуждение на какую-нибудь философскую, религиозную или политическую тему. Сорбонна осудила этот роман за главу XV, посвященную религиозным вопросам. Здесь Мармонтель высказывал "кощунственную" мысль о том, что герои языческого мира будут допущены на небо, если при жизни они соблюдали "естественный закон".)

Лоренцо Ганганелли, принявший имя Климента XIV, в 1769 году занял место Климента XIII. Это был монах простого происхождения. Он проявил способности и твердость; он не сомневался в том, что, уничтожая орден иезуитов, он обрекает себя на верную смерть, и все же 21 июля 1773 года подписал знаменитое бреве, упразднявшее этот орден.

В скором времени под влиянием яда он впал в идиотизм. Этот столь мудрый человек садился у окна своего дворца Монте-Кавалло с маленьким зеркальцем и развлекался тем, что пускал зайчиков в глаза прохожим; он умер наконец 22 сентября 1774 года. Я не отчаиваюсь в судьбах человеческого рода, потому что во всякую эпоху находились государи, искренне стремившиеся к добру,- например, Ганганелли или Иосиф II. Но вплоть до наших дней эти порядочные люди не знали, как взяться за дело. Найдется ли в наше время человек настолько ограниченный, чтобы не видеть, что свобода прессы и две палаты не позволят какому-нибудь глупцу, вроде князя Мира, стать министром и обеспечат стране благоразумное правительство, заключающее в самом себе средства для своего усовершенствования? Через каждые пять или шесть царствований всякая страна будет иметь своего Ганганелли или Иосифа II.

Климент XIV по совету г-на Висконти основал музей Пио-Клементино.

15 февраля 1775 года, после смерти философа Ганганелли, на престол был избран Анджело Браски, самый красивый из кардиналов. Иосиф II, император австрийский, закрыл монастыри и положил начало той разумной, мудрой и непреклонной политике по отношению к Риму, которой венский двор держится и до сих пор. Пий VI, не поняв духа своего времени, счел нужным в 1781 году съездить в Вену. Иосиф II оказал ему знаки всяческого уважения, но ни в чем не уступил. Возвратясь в свою область, Пий VI приказал произвести великолепные работы в Понтинских болотах; ему удалось осушить большие пространства; но так как у него не было никакого представления о политической экономии, он создал из отнятых у болот земель большую неделимую собственность. Следовало раздать небольшие участки их земледельцам, которые пожелали бы там поселиться. Пий VI отдал эти обширные земли своему племяннику, герцогу Браски, и они остались почти такими же пустынными и нездоровыми, как и прежде. Герцог Браски, строивший красивый палаццо на Пьяцца Навона, получил ряд монополий на торговлю хлебом. Нищета бедняков и упадок земледелия от этого еще больше увеличились.

У Пия VI были великие претензии. Он любил, чтобы его называли самым красивым человеком его области. Когда он начал стареть, ему стали говорить, что он учен, и он стал писать труд о германских епископствах. Ему пришла в голову фантазия скрыть свое новое занятие от министров, и он поручил одному молодому монсиньору (Аннибале делла Дженга) записывать под его диктовку и производить необходимые разыскания; свидания их происходили в величайшей тайне. Кардинал С, дядя монсиньора Консальви, в то время еще тоже очень молодого, поручил ему выследить папского фаворита. Пий VI решил, что юный секретарь выдал тайну, и удалил его от себя; затем, через год, глубокая скорбь, которую Пий VI прочел в глазах этого красивого молодого человека, вызвала его на объяснение, во время которого монсиньор Аннибале делла Дженга легко себя оправдал. Он снова вошел в милость. Старались погубить его, утверждая, что он ухаживал за г-жой П. Однажды, когда монсиньор делла Дженга был у папы на обеде, папа сказал: "Эти куропатки, кажется, очень нежны, прикажите послать их от моего имени г-же П.". Этот знак милости заставил умолкнуть придворных, клеветавших на будущего Льва XII.

Пий VI, человек довольно пошлый в благополучии, обладал тем пассивным мужеством, которое вызывает восхищение у черни. Он был велик в несчастии и умер в Балансе, в Дофине, окруженный уважением всех порядочных людей. Крестьяне бросались к его ногам и поклонялись ему, как наместнику Иисуса Христа.

Не решаюсь сообщить некоторые анекдоты, которые ходят по Риму. Вечность быстро наступает в этой стране, так как обычно папа не любит своего предшественника. Покойный кавалер Италийский рассказывал очень забавные анекдоты о княгине Санта-Кроче и кардинале де Бернисе. Я еще встречал у г-на Торлонии княгиню Джустиньяни, когда-то очень красивую. Ее нисколько не огорчало разорение семьи, и она с редкой наивностью рассказывала о приключениях своей молодости.

Отец Кьярамонти был уроженец Чезены, как и Пий VI; это был добрый монах, человек строгих нравов и отнюдь не галантный. Но этими качествами не отличалась герцогиня Браски, племянница папы. Ей пришла в голову мысль сделать отца Кьярамонти своим духовником; в скором времени она заставила папу назначить его епископом.

Пий VI очень любил ласкать сына своей племянницы, двухлетнего ребенка. Однажды молодая герцогиня с сыном на руках была у папы; в это время доложили о приходе монсиньора Кьярамонти. Пий VI нахмурился. Монах скромно приблизился. Вдруг ребенок стал играть красной шляпой и как будто случайно надел ее на голову епископу, который склонился, чтобы поцеловать папскую туфлю. "Эге, я вижу, куда вы клоните,- сказал разгневанный папа,- ну ладно, не будем больше говорить об этом. Монсиньор Кьярамонти, ступайте отсюда, я вас назначаю кардиналом".

В 1800 году, после смерти Пия VI, кардиналы собрались на конклав в Венеции, в монастыре Сан-Джорджо. Голоса разделились между двумя сильными соперниками, кардиналами Маттеи и А. Однажды они встретились в саду монастыря Сан-Джорджо. Хотя они и были врагами, они все же разговаривали друг с другом достаточно вежливо. Вдруг они заметили в конце аллеи доброго кардинала Кьярамонти, читавшего свой молитвенник. Маттеи сказал А.: "Ни вы, ни я не будем папой. Вы никогда не одолеете меня, а я не одолею вас. Сделаем папой этого славного монаха, который нравится Бонапарту и сможет завоевать для нас Францию". "В добрый час,- отвечал А.- Но он ничего не смыслит в делах. Нужно было бы, чтобы он взял себе в министры молодого Консальви, секретаря конклава, giovine svelto^*". Переговорили с кардиналом Кьярамонти, который обещал доверить дела монсиньору Консальви, и на следующий день кардиналы пали перед ним ниц.

^* (Ловкого молодого человека (итал.).)

Всем известна изумительная твердость, какую проявил Пий VII во время своего заключения в Фонтенбло^*. Он очень любил искусство. Этого никогда нельзя встретить вне Италии у человека с таким же направлением ума и той же профессии. Кардинал Мальвазиа говорил при мне, что у Пия VII было бронзовое сердце по отношению ко всем тем, кто ему не нравился: "Un cuore con tanto di pelo"^**,- говорил Мальвазиа с выразительным жестом. Мне не советуют передавать анекдот, по поводу которого было высказано это суждение.

^* (См. мемуары герцога Ровиго.)

^** (Косматое сердце (итал.).)

В 1817 году Пия VII очень осуждали за то, что он не разрешил продавать на улицах Рима свой портрет с эмблемами, которыми граверы окружают портреты святых.

Не могу объяснить, почему Пий VII принадлежал к одной из партий церковников и ненавидел ее противников. В молодости он был либералом: прочитайте знаменитое пастырское послание del cittadino cardinale Chiaramonti, vescovo d'Imola^*. Это послание доставило ему похвалу Бонапарта и тиару.

^* (Гражданина кардинала Кьярамонти, епископа Имолы (итал.).)

Я не могу рассказать некоторых анекдотов о Пие VII и Льве XII. "Times" в 1824 году напечатал историю частной жизни Льва XII и рассказал об одной очень большой неловкости, совершенной им во время пребывания в Париже. (Я с удовольствием добавлю, что Пия VIII в Риме обожают после правления, продолжавшегося всего три месяца. Анекдот о сожженных Cancelli.)

Рафаэль. Афинская школа. Фрагмент. Рим. Ватикан

Сегодня вечером, вернувшись домой, мы принялись философствовать по поводу нашего положения в римском обществе.

Мы имели счастье быть принятыми во многих римских семьях как близкие друзья. Это знак доверия, какого за полтора года нашего пребывания здесь еще не было оказано ни одному иностранцу. Мне кажется, проницательные римляне поняли, что мы действительно порядочные люди без всяких задних мыслей.

В очаровательной опере-буфф "I pretendenti delusi"^* есть один персонаж, приезжающий в Виченцу, город, знаменитый любопытством своих обитателей. Все окружают его и спрашивают, откуда он приехал, на что он отвечает:

^* ("Обманутые претенденты"^** (итал.).)

^** ("Обманутые претенденты" - опера итальянского композитора Сарги, представленная впервые в Венеции в 1763 году.)

 Vengo adesso di Cosmopoli*.

^* (Вы видите во мне настоящего космополита.)

Вот, мне кажется, действительная причина хорошего отношения к нам местных жителей. Мы далеко не такие нетерпимые патриоты, как англичане; в наших глазах мир делится на две части, правда, очень неравные между собой: с одной стороны, глупцы и плуты, а с другой - люди привилегированные, которым случай даровал благородную душу и немножко ума. Мы чувствуем себя соотечественниками этой второй группы людей, независимо от того, родились ли они в Веллетри или в Сент-Омере.

Итальянцы, к несчастью для себя и для остального человечества, уже утрачивают свой национальный характер. Они очень уважают то неуловимое, что можно найти в "Персидских письмах", в "Кандиде", в мелких произведениях Курье,- то, чего почти никогда нельзя найти в произведениях человека, родившегося не во Франции. Их утомляет остроумие, которое иностранец проявляет в разговоре, сам того не замечая; если они не могут отвечать ему в том же тоне, то начинают бояться, что их станут презирать.

Это люди очень тонкие, их не обманет внешность; правда, им для этого нужно время, но это не может служить для вас преимуществом, так как они оказывают вам доверие только после того, как уяснят себе все, что им кажется непонятным. То, что составляет остроту французской дружбы, было бы для них пыткой.

Это совсем как в любви. Хорошенькую француженку привлекает все то, что, как ей кажется, от нее ускользает; римлянка останавливает свое внимание на мужчине, только когда она уверена в том, что он всецело ей предам. Притворство в таком деле кажется ей величайшей нечестностью. Нам много раз приходилось встречаться с мужчинами очень красивыми, приятными, хорошего тона, однако в римском обществе они потеряли всякую цену, так как их можно было упрекнуть в том, что они разыгрывали страсть по отношению к женщине, внушавшей им только мимолетную склонность. Эти люди ухаживают за красивыми иностранками и бросают их, как это случилось с леди М., ради первой же римлянки, даже мало достойной внимания, если только она соглашается ввести их в общество. Любовные связи здесь длятся долгие годы. Пока женщины не начали получать французское воспитание в коллежах, вроде коллежа г-жи Кампан, учрежденных в Аверсе, Вероне и Милане, Италия была страной постоянства.

Фредерик отмечает, что, встречаясь с римскими дамами, не приходится в начале каждого визита ломать лед, который часто образуется у нас даже между близкими людьми. Причиной этому- итальянское добродушие- слово, странно звучащее в Париже! Итальянцы применяют хитрость только в важных делах. Кардинал Консальви, этот знаменитый дипломат, бывал откровенен до самой очаровательной наивности; он лгал только тогда, когда это было совершенно необходимо. Хитрость французского дипломата не знает передышки.

Во Франции, пока лица, встретившиеся в обществе, еще не решили, какую степень интимности между собой они допустят в этот день, их разделяет ледяная корочка.

Нам кажется, что в Риме никогда не говорят: "Госпожа такая-то была сегодня чрезвычайно мила со мной"; за исключением "бури страстей", люди здесь бывают постоянно одинаковы друг с другом в течение десятка лет, пока не поссорятся.

"Именно поэтому,-- воскликнул Поль, слушавший нас,- римское общество скоро мне надоело бы. Эти тонкие нюансы, которые ежедневно приходится усваивать или преодолевать, составляют развлечение и занятие интимных друзей".

"Римляне,- вновь заговорил Фредерик,- слишком страстны и непринужденны в своих отношениях с людьми, даже со своими друзьями, чтобы получать удовольствие от этих нюансов. Они даже не замечают их. Вот почему они не в состоянии овладеть тем остроумием, которое основано на находчивости".

Необходимость ежедневно следить за различными оттенками в отношениях в Риме называется una seccatura^*. Слово Seccatore^** здесь, кажется, основное слово языка, как goddam Фигаро,- так часто вы слышите его, и всегда с особым ударением. Оно выражает оттенок скуки, довольно редкий во Франции, то есть скуки, которую причиняет глупец взволнованной страстью душе, насильственно выводя ее из задумчивости и заставляя обращать внимание на всякие пустяки.

^* (Скука (итал.).)

^** (Скучный человек (итал.).)

Вот мы и уловили то расположение души, которое делает римскую логику такой прекрасной и отчетливой; здесь человек, рассуждая, никогда не отвлечется, чтобы подыскать какую-нибудь остроту или тонкое сравнение. Страсти глубоки и постоянны, и самое главное - не впасть в ошибку.

Мы часто составляли список расходов для наших итальянских друзей, намеревающихся провести год в Париже.

Мы ничего не скрываем из национального тщеславия^*. Для римлянки, красивой и с простыми манерами,- а они все таковы,- нет ничего труднее, как быть хорошо принятой в каком-нибудь парижском доме. Простота манер, о которой я говорю, резкие движения, ответы, передаваемые больше выражением лица, чем словами,- особенно, если все это сочетается с большой красотой,- в Париже несколько напоминают тон, который считается неподобающим. Жесты римлянки бывают одинаково простыми или одинаково оживленными независимо от того, находится ли она в театре, на виду у всех, в переднем ряду ярко освещенной ложи, или в скрытой от посторонних взоров гостиной. В Риме все знают друг друга. К чему стесняться? Кроме того, всякое стеснение невыносимо для этих людей, всегда глубоко занятых чем-нибудь, пусть даже каким-нибудь пустяком.

^* ("Итальянцы не испытывают двух страстей одновременно. Когда они бывают тщеславны, они не способны думать ни о чем другом. Иными словами, француз должен постараться понять, что тщеславие не примешивается ко всем душевным движениям итальянца; благодаря этому итальянец в высшей степени естествен". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

Это неблагосклонное и почти враждебное отношение женской половины парижского общества к красивой иностранке, надеюсь, даст нам случай быть полезными нашим римским друзьям, когда они приедут во Францию.

Аббат дель Греко приехал с Майорки; сегодня вечером он рассказывал нам, что ежегодно в чистый четверг там подвешивают на углу улицы, у главной церкви каждого города или местечка, чучело из пергамента, набитое соломой. Это чучело в натуральную величину изображает Иуду.

В чистый четверг священники неизменно клеймят в церквах этого предателя, продавшего спасителя, и, выходя с проповеди, все взрослые и дети ударяют ножом гнусного Иуду и проклинают его. Гнев их столь велик, что у них даже слезы выступают на глазах. На следующий день, в пятницу, Иуду вынимают из петли и волочат по грязи к церкви. Священник объясняет верующим, что Иуда был предатель, франкмасон, либерал. Проповедь заканчивается посреди рыданий присутствующих, и перед этой измазанной грязью фигурой народ клянется в вечной ненависти к предателям, франкмасонам и либералам; после этого Иуду сжигают на костре.

Сейчас я покрою себя позором и приобрету репутацию человека злого. Но что из того? Храбрость существует во всяком деле. Тот, кто не страшится газет, располагающих общественным мнением, обладает большим мужеством, чем тот, кто рискует подвергнуться судебным преследованиям.

Монтень, остроумный, любознательный Монтень, отправился в Италию около 1580 года, чтобы полечиться и развлечься. Иногда по вечерам он записывал все, что замечал интересного. Он пользовался то французским, то итальянским языком, как человек, у которого лень с трудом превозмогается желанием писать и которому, чтобы решиться на это, необходимо маленькое удовольствие, получаемое от преодоления трудности при пользовании иностранным языком.

В 1580 году, когда Монтень приехал во Флоренцию, прошло лишь семнадцать лет после смерти Микеланджело; все еще было полно его славой. Божественные фрески Андреа дель Сарто, Рафаэля и Корреджо сохраняли еще всю свою свежесть. Так вот, Монтень, этот умный, любознательный, ничем не занятый человек, не упоминает о них ни единым словом. Конечно, всенародная страсть к великим произведениям искусства заставила его осмотреть их, так как склад его ума побуждал его угадывать и внимательно изучать духовные особенности народов; но фрески Корреджо, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рафаэля не доставили ему никакого удовольствия.

Прибавьте к этому примеру еще пример Вольтера, судящего об изящных искусствах; или, еще лучше, если вы умеете наблюдать живую природу, посмотрите в глаза вашим соседям, прислушайтесь к разговорам в свете, и вы увидите, что французский ум, остроумие в собственном смысле этого слова, тот божественный огонь, который сверкает в "Характерах" Лабрюйера, в "Кандиде", в памфлетах Курье, в песенках Колле,- лучшее средство охранить себя от подлинного ощущения искусства.

Эта неприятная истина стала проникать в наше сознание после наблюдений над французскими путешественниками, встречавшимися нам в Риме в галереях Дориа и Боргезе. Чем больше тонкости, изящества и остроты ума обнаруживали мы у человека, наблюдая его накануне в салоне, тем меньше он чувствовал картины.

Путешественники, которые обладают не только блестящим умом, но и мужеством, свойственным благородным натурам, откровенно признаются, что для них нет ничего скучнее картин и статуй. Один из них говорил нам, слушая чудесный дуэт Чимарозы в исполнении Тамбурини и г-жи Боккабадати: "Я с таким же удовольствием мог бы слушать постукивание ключом по щипцам".

Фраза, которую вы только что прочли, лишит автора его репутации "хорошего француза". Но не следует никому льстить, даже народу. Люди, жаждущие славы и живущие только лестью, скажут, что человек, настолько лишенный гражданских чувств, чтобы отрицать способность ощущать искусство у Монтеня, Вольтера, Курье, Колле, Лабрюйера,- злой человек.

Эта злость, отталкивающая добрых и нежных людей, подобных г-же Ролан, м-ль де Леспинас и т. д., для которых только и стоит писать, может быть оправдана нижеследующим простым рассуждением. Французское остроумие не может существовать без склонности обращать внимание на то, какое впечатление ты производишь на других. Подлинное ощущение искусства не может возникнуть без склонности к несколько меланхолической мечтательности. Появление незнакомца, нарушающего ее, всегда бывает событием, неприятным для натуры меланхолической и мечтательной. Для таких людей, хотя они и не эгоисты, и даже не эготисты,- глубокие впечатления, поражающие их душу, являются большими событиями. Они внимательно наблюдают за этими впечатлениями, потому что малейшие подробности в этих впечатлениях постепенно определяют в них тот или иной оттенок счастья или несчастья. Человек, поглощенный такими наблюдениями, меньше всего думает о том, чтобы придать своей мысли пикантную форму: он совершенно не думает о других.

Ощущение искусства может возникнуть только у мечтательных душ, нами характеризованных.

Даже в самых пылких проявлениях своих страстей Вольтер думал о впечатлении, которое должна производить его манера выражать свои мысли. Какой-то охотник из окрестностей Ферне подарил ему орленка. Вольтер решил выкормить его и очень к нему привязался; но птица, за которой ухаживали наемные руки, с каждым днем все более чахла. Она страшно исхудала. Однажды утром Вольтер отправился навестить бедного орла; навстречу ему вышла служанка: "Увы, сударь, он умер этой ночью. Он был так худ, так худ!" "Как, негодная,- воскликнул Вольтер в отчаянии,- он умер, потому что был худ? Значит, ты хочешь, чтобы я тоже умер от моей худобы?"

Человек, которым владеет какое-нибудь глубокое чувство, пользуется самым ясным, самым простым выражением, случайно попавшимся ему на язык; но такое выражение часто имеет двойной смысл, и человек самым серьезным тоном, и совсем не задумываясь, говорит забавнейшие вещи. А так как эти вещи ясно и отчетливо выражены, то они дают повод для всяческих насмешек.

Человек, опозоренный двумя или тремя неудачами такого рода, не может рассчитывать на благосклонность в салоне, где это с ним случилось,- на благосклонность, необходимую для того, чтобы острота была понята и произвела эффект. А если этот опозоренный человек в силу некоторой душевной деликатности, к несчастью, еще и застенчив, то ему необходимо поощрение, чтобы придумать остроумное словечко. Однако глупцы в этом салоне не пожелают его слушать после несчастных двусмысленных слов, которые он произнес, сам того не замечая.

Я решительно заявляю, что французы, живущие к северу от Луары, могут изучить теорию изящных искусств; понимать - их главная способность, так как они превосходят умом все существующие в настоящее время народы. Они поразят немца или итальянца своими тонкими и глубокими замечаниями по поводу "Тайней вечери" Леонардо да Винчи, но если вы попросите их высказаться о какой-нибудь самой незначительной миниатюре, то здесь им придется изобретать собственное суждение; иначе говоря, для этого нужно иметь душу и читать в ней. А это невозможно. Этот столь словоохотливый человек скажет вам выученную наизусть фразу, совершенно извратив ее смысл. Этот столь тонкий ум напоминает г-на Бофиса^*, рассуждающего о Расине.

^* (Г-н Бофис - герой двух комедий Э. Жуй: "Г-н Бофис, или составленный заранее заговор" (1806) и "Женитьба г-на Бофиса, или заемная репутация" (1807). Г-н Бофис - провинциальный фат; приехав в Париж и желая блеснуть в салонах, он заучивает наизусть разговор, который предполагает вести в обществе, но произносит свои фразы невпопад.)

Пятнадцать миллионов французов живут между Луарой, Мезой и морем. Среди такого множества людей могут встретиться исключения. Пуссен родился в Андели; не стану отрицать, что какой-нибудь ученый немец может быть также и остроумным^*.

^* (Не стану отрицать, что какой-нибудь ученый немец может быть также и остроумным - намек на известные слова, приписываемые Бугуру: "Может ли немец быть остроумным?" В книге Бугура "Разговор Ариста и Эжена" (1671) один из собеседников утверждает, что для немца почти невозможно достичь "той прекрасной науки, наибольшую долю которой составляет искусство обращения и изящество манер".)

Я только что прочел одно письмо с ходатайством. Один умный человек, играющий некоторую роль в свете, пишет человеку, близкому к правительственным кругам. Письмо чрезвычайно почтительно, в нем с величайшей грацией соединяются самые вежливые обороты речи, и все же оно ясно дает понять влиятельному лицу, что успех зависит от него и что если кандидат не получит желательного для него места, это будет значить, что влиятельное лицо этого не захотело. Невозможно такое письмо написать по-итальянски.

Мы часто заходим в маленькие церковки, построенные около 400 года, до эпохи окончательного крушения язычества, или же в IX веке, в самый варварский период средневековья. Нам понравились хоры из белого мрамора посредине церкви Сан-Клементе главным образом потому, что мы увидели на них инициалы Иоанна VIII, жившего в 885 году; о нем я сейчас вам расскажу.

Могли ли бы мы поверить этому четырнадцать месяцев назад? Средневековые христианские древности в Риме производят на нас чарующее впечатление, хотя часто в них нет ничего прекрасного. Прекрасны лишь характеры некоторых людей, живших в Риме около 1000 года. Воздвигнутые ими бесформенные стены живо напоминают нам о них.