Французская школа изящных искусств в Риме

Я прочел в "Journal des Debats" о, том, что обычаи, существующие сейчас в этой школе, нелепы; молодые художники, приезжающие в Рим на виллу Медичи, составляют, говорят, некий оазис, совершенно изолированный от итальянского общества; в нем деспотически господствуют все мелкие правила приличия, которые иссушили искусство в Париже.

Можно было бы постановить, чтобы ученики, получившие первую премию, могли ехать в любое место Италии, лишь бы это было по ту сторону Тичино и Треббии. Им можно было бы разрешить останавливаться во всех городах, за исключением Турина и Генуи. Им следовало бы выдавать авансом за триместр содержание в 160 или 200 франков в месяц. Если к концу года ученик не пришлет ни одного произведения в Париж, содержание его уменьшается наполовину. На третий год это содержание уменьшится до пятидесяти франков в месяц, если ученик не представит никакого доказательства своей работы.

Произведения, посылаемые учениками в Париж, должны были бы рассматриваться жюри. Лучшее произведение давало бы своему автору новую стипендию в 2 400 франков, которая выплачивалась бы в течение года. Стипендии в 1 800 франков, 1 200 франков и 600 франков, также выдаваемые в течение одного года, вознаграждали бы за меньшие заслуги. "Moniteur" ежегодно печатал бы оценку картин, статуй и гравюр, присылаемых из Италии.

Но как предохранить жюри от влияния интриг, всесильных в Париже?

Это самое трудное. Нужен гений Макьявелли, чтобы предотвратить протекцию.

Я хотел бы, чтобы судьи, которые должны оценивать произведения молодых людей, желающих ехать в Италию или уже находящихся там, узнавали бы о том, что они назначены судьями, не раньше чем за час до заседания.

Предположим, что требуется одиннадцать членов жюри. Министр внутренних дел должен пригласить к двенадцати часам двадцать пять человек, не сообщая им о том, что будет предложено на их рассмотрение. Одиннадцать первых членов жюри должны войти в зал выставки и, недолго думая, высказать свое мнение о достоинствах каждой картины, рисунка или статуи. Председатель жюри должен немедленно сообщить министру принятое решение. Если нельзя будет закончить все это в первое заседание, то через пятнадцать - двадцать дней после этого другие лица, приглашенные таким же образом, должны будут произнести свой суд- с теми же предосторожностями против того, что в Париже называется "приличиями", "несправедливостью, которую нужно исправить", "влиянием профессоров", каждый из которых старается выдвинуть своего любимого ученика.

Список членов этого жюри было бы нетрудно установить. Следовало бы, чтобы из этих одиннадцати членов жюри не меньше трех были художниками. Хуже всего было бы, если бы все одиннадцать оказались художниками. В этом случае общественное мнение Парижа, которое рано или поздно своими заказами должно обеспечить будущее ученика, чья участь решается, не приняло бы никакого участия в жюри.

В те времена, когда Шарль Лебрен, первый художник двора Людовика XIV, деспотически властвовал в области искусства, он считал необходимым для собственной выгоды не давать случая выдвинуться талантливым молодым художникам, особенно тем, творчество которых было слишком непохожим на его творчество и могло бы вызвать холодность к нему со стороны публики. Один актер, по имени Офрен^*, декламировавший просто, естественно и без всякой напыщенности, дебютировал во Французском театре во времена Лекена^**; однако его изгнала оттуда модная в то время напыщенность. Если вы дадите себе труд подумать, вы тотчас же убедитесь, что суждения художников друг о друге представляют собой не что иное, как выдачу удостоверения о сходстве. Если бы Рафаэлю показалось, что колорит составляет главное достоинство художника, он отказался бы от своего стиля и усвоил бы стиль Себастьяне дель Пьомбо и Тициана.

^* (Офрен (собственно, Жан Риваль - 1720-1806) - французский актер. Он внес в трагическую декламацию простоту и естественность, противоречившие господствовавшей в то время эмфатической декламации. Это создало ему много врагов. и он принужден был оставить театр Французской комедии и Францию. Переселившись в Россию, оставался здесь до самой смерти)

^** (Лекен (1729-1778) - один из знаменитейших французских актеров XVIII века.)

Министр внутренних дел, если бы он обладал таким же умом, каким обладает нынешний наш министр, мог бы очень легко составить список ста богатых любителей, известных своей любовью к искусствам, и ста умных людей, которые, по общему мнению, разбираются в них. Имена толпятся в моей памяти, и только приличия не позволяют мне привести их здесь. Можно было бы бросить в урну эти двести имен вместе с именами членов института и двадцати молодых художников, которые больше других отличились на последних выставках.

Не кажется ли вам, что одиннадцать человек, случайно выбранные из этих четырехсот имен, примут менее нелепые решения, чем те решения, которые сейчас вызывают всеобщее недовольство? Внезапное решение тотчас же после созыва заседания, по моему мнению, позволит избежать того, что отвратительнее всего в нынешних оценках.

Князь Сантапиро, приехавший из Тосканы, утверждает, что один женский монастырь в Пизе выдержат регулярную осаду со стороны пизанского архиепископа и жандармов, вызванных этим прелатом. Многие из дам оказались в положении, весьма неудобном для монахинь. "Ну что ж,- гордо отвечали они архиепископу,- нас посещал святой дух". Наконец жандармам удалось выломать двери монастыря, и несчастные в любви монахини были отправлены к баням св. Юлиана.

Право же, я не могу поверить этому рассказу и хотел бы, чтобы меня опровергли.

Князь рассказывает, что ничто не может сравниться с заносчивостью мелких супрефектов, или delegati, в Тоскане. Когда эти господа приходят в театр своего маленького городка, то актеры, если они начали второй акт, сейчас же начинают снова исполнять первый.- Для богатого человека почти невозможно проиграть судебный процесс.- Дело Маласпины.

Во многих местах личные добродетели чиновников не приносят публике никакой пользы вследствие огромного количества безобразных обычаев, имеющих здесь силу закона. Эту истину отлично понимают правители Италии, и они первые жалуются на свое бессилие принести какую-нибудь пользу. Где, например, можно найти человека порядочнее, чем великий герцог Т^*., эрцгерцог Р.? Я не воздал должного добродетелям кардинала Спины, который в мое время был всемогущим легатом в Болонье. Этот князь церкви обладал умом, необходимым для того, чтобы понять, в чем заключается польза, и силой характера, необходимой для того, чтобы действовать соответствующим образом. Я знал много неподкупных чиновников, которых путешественник мог бы скомпрометировать, если бы назвал их. Я решаюсь назвать имя кардинала Спины только потому, что римская церковь потеряла этого знаменитого человека.

^* (Великий герцог Т. - великий герцог Тосканский, эрцгерцог Р. - эрцгерцог Рудольф австрийский.)

Г-н Бенедетти^*, молодой поэт и, говорят, карбонарий, жил в 1822 году во Флоренции; он получил по почте одно неосторожное письмо. Полиция с отеческим попечением надписала на конверте: "Просмотрено полицией". Бедняга Бенедетти не понял этого предостережения, нанял calessino^** и тотчас же уехал, чтобы застрелиться, в Пистойю. Много стихотворений г-на Бенедетти было напечатано. Этому молодому человеку не хватало только более строгого отношения к себе.

^* (Бенедетти, Франческо (1785-1821) - миланский драматург, умерший во время преследования итальянских карбонариев, в частности миланской группы карбонариев-романтиков, с которыми встречался Стендаль.)

^** (Небольшой экипаж (итал.).)

Князь Сантапиро - большой поклонник таланта г-на Никколини^*. Этот юный драматург недостаточно драматичен, но он пишет удивительные стихи. Прочтите его трагедии "Ino e Termsto", "Foscarini" и "Nabuсо". Последняя представляет собой аллегорию, направленную против Наполеона.

^* (Никколини, Джамбаттиста (родился в 1782 году) - итальянский трагический поэт, о котором Стендаль отзывается весьма нелестно в одной из своих статей.)

Альфонс Арагонский, первый государь этого имени, был призван на неаполитанский престол Иоанной II; у этого государя был фаворит, Габриэле Кореале, придворный дворянин. Кореале умер, и в церкви Монте-Оливетто на его гробнице начертана наивная эпитафия, в которой имя Марк заменяет имя Габриэле:

 Qui fecit Alphonsi quondam pars maxima regis 
 Marcus, hoc modico tumulatur humo*.

^* (Тот Марк, который был некогда наибольшею частью короля Альфонса, ныне погребен на этом клочке земли (итал.).)

Князь объяснил мне эту оригинальную эпитафию, которая раньше была для меня совершенно непонятной.

Я забыл упомянуть о том, что с первого же месяца нашего пребывания в Риме мы научились различать гербы пап, покровительствовавших искусствам; вы находите их на каждой возведенной ими стене. Пять шаров, или кружков, фамилии Медичи всем известны. Дуб, robur, означает Юлия II, носившего имя della Rovere (дуб). Орел и дракон составляют герб Павла V Боргезе. Урбан VIII Барберини имел в гербе пчел, которые были не без жала, как говорили острословы того времени.

Мы часто удивляемся тому, как мало тонкости было в остроумии XVI века. Писатели того времени были гораздо интереснее своих произведений. Остроумие требует некоторой неожиданности и, следовательно, должно заключать в себе нечто неизвестное. Вуатюр* и Бенсерад очаровывали один из самых приятных дворов в мире, но теперь мы не можем представить себе ничего скучнее их. Может быть, остроумие живет не больше двух столетий. Когда-нибудь Бомарше покажется скучным. Ведь скучны же теперь Эразм и Лукиан.

^* (Вуатюр (1598-1648) - французский писатель и острослов, автор изысканных "Писем", и Бенсерад (1612-1691) - французский поэт галантного направления - были очень популярны в XVIII веке, но вскоре совершенно утратили свою былую славу.)

Уже около года тому назад г-н Додуэл, муж самой хорошенькой женщины здешних мест, дал одному из нас список деревушек в горах, поблизости от Рима, где находятся остатки циклопических сооружений^*. Так в последнее время называют стены, сложенные из больших глыб камня, очень хорошо пригнанных, но неправильной формы. Их обтесали только для того, чтобы пригнать один к другому. Г-да Пти-Радель и Додуэл утверждают, что эти сооружения были возведены за одиннадцать веков до основания Рима. Эта теория немного обижает бедную логику.

^* ("Циклопические стены. Вот что говорит Кювье (я убежден в противоположном):

"Интересно, что скажет об этих стенах г-н Пентленд". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

^** (Клавье напечатал перевод сочинения древнегреческого историка Павсания, на который и ссылается Стендаль.)

По-моему, нельзя доказать, что стены, состоящие из многогранных камней неправильной формы и носящие название циклопических, восходят к такой древности. В странах с известковой почвой камень, естественно, разламывается на многогранные куски, и естественно, что такой способ кладки, если он даже не очень удобен, кажется самым простым для первобытных народов^*. В Испании крестьяне до сих пор еще не додумались до колес со спицами. Их несчастные тележки движутся на сплошных колесах, похожих на колеса детских тележек. Циклопические стены есть и в Перу. Нельзя доказать, что циклопические стены многих городов не были сложены после основания Рима.

^* ("Я открыл истину в Альбе, поблизости от озера Фучино, в поездку 1832 года. В своде один вынутый камень причиняет меньше всего разрушений. Вот закон. Никто этого не высказывал до меня". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

Пригнаны они превосходно; между ними нельзя было бы просунуть лезвие ножа. Но то же самое наблюдается во многих постройках из прямоугольных камней; например, в фундаменте Пестума, в tabularium Капитолия, древнейшей римской постройке. Мы видели восемь или десять циклопических развалин, но только в гористых областях с известковой почвой. Если читатель любопытствует или сомневается, я посоветую ему прочесть место из Витрувия, кн. II, гл. VIII, которое начинается так: "Itaque поп est contemnenda Graecorum structura"^*, и т. д., и т. д. Витрувий называет такой способ постройки emplecton и добавляет: "qua etiam nostri rustici utuntur"^**. На следующий же день после нашего приезда мы увидели "opus reticulatum" в "muro torto"^***, в трехстах шагах влево от Порта-дель-Пополо, если идти к вилле Рафаэля. Стена эта действительно наклонная; она образована из маленьких кусочков квадратного камня, на углу которых словно высечено прописное V. Большая часть развалин в окрестностях Гаэтской бухты была выстроена таким же образом.

^* (Поэтому не следует презирать способ постройки у греков (итал.).)

^** (Который применяют и наши поселяне (итал.).)

^*** (Сетчатое расположение камней в покривившейся стене (итал.).)

(Мне говорят, что пора кончать этот том; я очень огорчен этим. Мне нужно было бы еще страниц полтораста. Насколько возможно, я сокращу записи наших дневников, касающихся первых месяцев 1829 года).

Миледи N., позавидовав приятному концерту у молодого русского вельможи, о котором я уже говорил, тоже захотела дать концерт старинной музыки. Тамбурини превзошел самого себя; это, конечно, первый певец нашего времени; голос Рубини немного дрожит, голос Лаблаша грубеет. Г-жа Тамбурини, одна из красивейших женщин в Риме, превосходно спела чудесную арию Паэзиелло.

Сегодняшний вечер был великолепен, но немного чопорен, как все вечера в английских домах. Много говорили о том, что некоторым лицам было отказано в приглашении.

Я пытался не слушать все эти северные колкости и разговаривал только с итальянцами. По их мнению, у одного Паэзиелло больше мелодий, чем у всех остальных композиторов, вместе взятых; это тем более удивительно, что его арии никогда не выходят за пределы одной октавы. Оркестровка у Паэзиелло почти ничтожна; благодаря этим двум причинам он никогда не утруждал голосов своих певцов. Рубини, которому, может быть, нет и тридцати лет, уже износился, потому что он пел Россини, между тем как Кривелли, восхитительный тенор, еще и теперь, в шестьдесят четыре года, поет божественно. Он всегда пел spianato^*.

^* (Плавно, без резких усилений (итал.).)

Настоящие любители, с которыми я в этот вечер имел честь говорить о музыке, глубоко презирают Гульельми - отца и сына, Дзингарелли, Надзолини, который был простым "закройщиком арий" по мерке голоса того или иного певца, Федеричи, Никколини, Манфроччи - всех этих бездарных людей.

Зато они весьма ценят Рафаэля Орджитани, умершего очень молодым во Флоренции. Он писал в стиле Чимарозы. Его "Иевфай" и "Лекарь поневоле" - шедевры. За три дня Россини мог бы обогатить оркестр этих опер так, что их можно было бы поставить на сцене.

Фьораванти умен, но и только.

Г-н Меркаданте иногда бывал прост и трогателен, как хорошая элегия. Utinam fuisset vis!^*. Как жаль, что у него нет силы! Очень ценят г-на Караффу, который написал более двадцати удачных опер.

^* (Если бы у него была сила! (лат.).)

Г-н Беллини, может быть, что-нибудь еще и создаст; его "Пират" довольно хорош, но он недавно поставил свою вторую оперу, "La Straniera", которая слишком напоминает первую. Здесь тот же замысел и те же приемы выражения. Многие достойные люди в XIX веке создали каждый только одно хорошее произведение. Можно победить Россини, только создав стиль, совершенно отличный от его стиля, а г-н Беллини слишком похож на него.

Знаменитые композиторы XVIII века сочиняли мелодии; таковы были Буранелло, Сассоне (Гассе), Мартини, Анфосси и Чимароза, который стоит гораздо выше их всех. Из двух опер этих великих людей можно сделать одну, нужно только изменить самые красивые арии в финале и в трио и добавить аккомпанемент и шумные увертюры вроде симфоний Бетховена.

Сегодня вечером нам спели арию тенора из "Волшебной флейты" Моцарта; это та сцена, где он пробует флейту. В этой опере, может быть, хороша только эта ария, но итальянцы были изумлены, их взоры словно говорили: "Значит, кроме итальянской, есть еще какая-то другая музыка!"

Г-н Гирланда рассказал нам о злоключениях Россини в день первого представления "Севильского цирюльника" в Риме (в 1816 году, в театре Арджентина).

Прежде всего Россини надел вигоневый сюртук, и когда он появился в оркестре, цвет его сюртука возбудил всеобщее веселье. Гарсиа, игравший Альмавиву, вышел со своей гитарой, чтобы петь под окнами Рознны. При первом же аккорде все струны гитары сразу лопнули. Гиканье и смех в партере возобновились; в этот день там было много аббатов.

Фигаро (Дзамбони) тоже вышел на сцену с мандолиной; едва он дотронулся до нее, как все струны лопнули. Базилио вышел на сцену и плюхнулся прямо носом. Кровь потоком хлынула на его белые брыжи. Несчастный актер, игравший Базилио, решил вытереть кровь платьем. При виде этого топот, крики, свистки заглушили оркестр и певцов. Россини бросил фортепьяно и убежал домой.

На следующий день опера имела баснословный успех. Россини не решался появиться ни в театре, ни в кафе; он прятался в своей комнате. Около полуночи он слышит на улице страшный шум. Топот ног приближается; наконец он слышит громкие крики: "Россини, Россини!" "Ага, я понимаю,- думает он,- мою бедную оперу освистали сегодня еще сильнее, чем вчера, и аббаты идут сюда, чтобы побить меня!" Говорят, что, с полным основанием опасаясь этих пылких судей, бедный маэстро спрятался под кровать, так как шум на улице не прекратился. Он слышал, как поднимались по лестнице.

Вот уж стучат в его дверь, хотят выломать ее, зовут Россини так, что можно было бы svegliar i morti^*. Он дрожит все сильнее и не может отвечать. Наконец кто-то из толпы, оказавшийся сообразительнее других, решает, что бедный маэстро боится. Он становится па колени и, нагнув голову, зовет Россини через щелку под дверью. "Проснись,- говорит он ему, обращаясь к нему в своем восторге на "ты",- твоя опера имела безумный успех. Мы пришли за тобой, чтобы отвести с триумфом в театр".

^* (Разбудить мертвых (итал).)

Россини, далеко не успокоившийся, все еще опасаясь какой-нибудь злой шутки со стороны римских abbati, решил наконец сделать вид, что только что проснулся, и открыл дверь. Его подняли на руки и понесли в театр, где он, ни жив ни мертв, убедился наконец в том, что "Цирюльник" произвел огромное впечатление. Во время этой овации улица перед театром была освещена факелами. Россини понесли в osteria^*, где наскоро приготовили торжественный ужин. Безумные восторги продолжались до утра.

^* (Ресторан (итал.).)

Римляне, на первый взгляд кажущиеся такими степенными и благоразумными, приходят в неистовство, если только дать им волю; это мы наблюдали на прошлогоднем карнавале. В этом году карнавал обещает быть еще более необыкновенным.

Сегодня вечером у леди N. я встретился с итальянцами из Венеции, Флоренции и Неаполя. Это были философы, а английский пунш располагал нас к откровенности. Рим был представлен двумя в высшей степени достойными людьми. Как жаль, что я не могу назвать их имена! Иностранцы, прочтя эту книгу, узнали бы, в какие дома нужно получить приглашение, чтобы найти совершеннейшее сочетание редкого здравого смысла, пылкой души, необходимой для занятий изящными искусствами, и удивительного остроумия.

В 1828 году я встречал этих людей у одной француженки, которая словно создана для того, чтобы понимать все гениальное и высокое^*. Что из того, что она жила в самых отдаленных кварталах Рима? Каждый вечер мы делали целое лье по пустынным улицам. Куда только не пойдешь ради того, чтобы найти пылкий, блещущий неожиданными мыслями ум, совершенную откровенность и самую очаровательную веселость!

^* (...у одной француженки, которая словно создана для того, чтобы понимать все гениальное и высокое...- Стендаль имеет в виду г-жу Альберт де Рюбампре (г-жа Азюр в "Жизни Анри Брюлара"), которую в примечаниях Стендаль называет Санскрит.)

Цитата из Байрона в примечании Стендаля взята из последних строк предисловия к песням VI, VII и VIII "Дон-Жуана".

Нельзя сказать, чтобы мы нашли эту веселость сегодня вечером на концерте у леди N., но все же в нашей маленькой итальянской компании мы не скучали; cant (притворная добродетель и пристойность) был далек от нас^*.

^* (Лорд Байрон, говоря об английском обществе 1822 года, восклицает: "The cant which is (he crying sin of this doubledealing and falsespeaking time of selfish spoilers"*. ("Лицемерие, которое является самым основным грехом этого двоедушного и лживого времени эгоистических грабителей" - Прим. перев.).)

Предисловие к последним песням "Дон Жуана". Это нелепое нравственное притворство делает отвратительными множество серьезных сочинений 1829 года, которые без cant были бы только тупыми. Авторы их принадлежат к известной партии; они хотят доставить удовольствие богачам, неспособным правильно рассуждать о тонких предметах, но составляющим силу этой партии,

Дон Ф. Г. говорил нам: римский князь, богатый, молодой и галантный, влюбившись в жену плотника или какую-нибудь женщину secondo ceto^*, например, жену сукноторговца, боится мужа. Если муж рассердится, он, недолго думая, зарежет князя кинжалом.

^* (Средний класс (англ.).)

Вот чем Рим лучше всей остальной Италии. В любом другом городе молодой, расточительный, любящий удовольствия князь заплатит плотнику, жена которого ему нравится, окажет могущественное покровительство сукноторговцу - и все устроится наилучшим образом. Если же, паче чаяния, у мужа окажется строптивый характер, то он сорвет свой гнев на жене, поколотив ее, и сочтет себя героем, если встретит князя с хмурым лицом. В некоторых городах, совершенно лишенных предрассудков или совершенно лишенных страстей, муж станет лучшим другом князя и пойдет заказывать обед в osteria.

В Риме, повторяю, муж, не задумываясь, убьет князя.

В 1824 году какой-то англичанин дал одному оружейнику на Пьяцца ди Спанья починить свое охотничье ружье. На следующий день работник приносит ружье и просит два скудо за починку; цена кажется англичанину слишком высокой, он хочет заплатить один скудо. "Я не могу оставить у вас ружье,- говорит работник,- хозяин будет бранить меня. Позвольте мне взять с собою шомпол. Вы зайдите за ним в мастерскую и договоритесь с хозяином".

Молодой англичанин приходит в мастерскую и требует шомпол. Объяснение принимает бурный характер; римляне утверждают, что англичанин ударил хлыстом оружейного мастера. Как бы то ни было, когда в мастерскую, заслышав крик, вошел молодой работник, англичанин и оружейник дрались. Видя, что его хозяина бьют, юноша схватил старый клинок от шпаги, валявшийся на полу, и проткнул им ляжку англичанина, который едва не умер от этого.

Находившиеся в Риме англичане рвали и метали. Кардинал Кавалькини с полнейшим спокойствием сказал: "Кажется, господа англичане привыкли бить рабочих в Англии и Франции. Зачем же они приезжают в Рим? Разве они не знают старой пословицы: "Si vivis Romae, romano vivito more"^*?

^* (Если живешь в Риме, живи в согласии с римскими обычаями (итал.).)

Не сомневаюсь в том, что римляне сохраняют благородство характера в значительной мере благодаря великому имени, которое они носят. В 1798 году, когда создавалась римская республика, простые рабочие становились солдатами и в первой же встрече с неприятелем проявляли героическую храбрость.

Но римлянин сражается только тогда, когда он разгневан. Он презирает своего соседа и думает о нем только для того, чтобы ненавидеть его. Уважение к другим людям, которое у тщеславных народов называется честью, ему неизвестно. Попробуйте побить рабочего в Париже, в Лондоне и в Риме, вы увидите, что римлянин будет достаточно злобен для того, чтобы отомстить за это.- Мы оставили нашу философию и пошли смотреть, как танцуют дочери герцогини Ланте; по-моему, это самые красивые девушки в Риме. Г-жа Орсини и г-жа Додуэл были в этот вечер очень интересны.

К концу вечера пришел один из наших друзей, г-н Саварелли, приехавший из северной Италии. Он в восторге от Милана, этого города удовольствий. В этом отношении никакой другой город не может сравниться с ним; Турин и Генуя кажутся тюрьмами.

Г-н фон Меттерних недавно изменил свою систему по отношению к миланцам. Он хочет подкупить их удовольствиями. "Мне кажется,- говорит г-н Саварелли,- что Милан избрали местом встреч все красивые гусарские офицеры австрийской армии. Знать дулась и наводила экономию с самого Маренго, целых двадцать девять лет. Теперь только и говорят о балах и празднествах. Затраты на английских лошадей достигли невероятных размеров".

Г-н Вольпини, секретарь полиции, очень вежливый молодой человек, сообщил г-ну Саварелли, что в течение последних двух лет были высланы только три француза; один из них - г-н А. Б.^* Г-н Лоренцани-Лангфельд, директор полиции, объяснил г-ну Саварелли, что частые патрули вызваны большим количеством masnadieri (разбойников), бродящих вокруг Милана. Саварелли не хочет верить в разбойников, но в этих словах он видит деликатность г-на фон Лангфельда, не желающего, чтобы патрули, которые должны сдерживать эту колонию, смутили ее и помешали ей наслаждаться жизнью. Саварелли рассказал нам чудесные анекдоты. "Словом, наслаждение царит в этом милом городе, - заключил он. - Милан позабудет о 1810 годе и мало-помалу станет тем же, чем он был в 1760 году, когда писал Беккариа. Нас здесь сто двадцать тысяч жителей, и только, может быть, двенадцать человек думают не об удовольствиях, а о чем-нибудь другом".

^* (...один из них - г-н А. Б.-Анри Бейль (Стендаль), как сообщает примечание к этой странице в издании 1853 года. Примечание принадлежит, несомненно, редактору этого издания Ромену Коломбу.)

Г-н фон Вальмоден, начальник всех гарнизонов Ломбардии, и г-н Страсольдо, губернатор, состязаются между собою в том, кто устроит самое приятное празднество. Эти господа выказывают свой дурной вкус только тем, что от времени до времени горько шутят по поводу "Constitutionnel" и "Figaro". Эти неуместные замечания могут напомнить добрым миланцам о том, что они все же рабы.

Каждый вечер в "Скала" Рубини поет три новые арии. Театр этот делает все для того, чтобы одолеть г-жу Паста, которая поет в маленьком театре Каркано, но тщетно. Умные люди собираются в кафе поблизости от "Скала" и там до трех часов утра говорят о музыке, любви и Париже.

В настоящий момент Милан является, конечно, одним из самых счастливых городов в мире. Австрийское командование состоит из умных людей; они ничего не добились строгостью и теперь стараются достичь того же лаской. Скоро в глазах молодых женщин сожаления о политической жизни Милана при Наполеоне, когда этот город был столицей Италии, будут признаком старости и невыносимой скуки.

Мы снова смотрели эскиз Микеланджело, находящийся в воротах на Корсо, рядом с Сан-Карло; вдруг слышим громкие крики и видим бегущего человека. Нам сообщают: "Это мельник, который только что убил богатого хлеботорговца, любовника своей жены".

Мы шли пешком и, несмотря на страх наших спутниц, издали следовали за ревнивым мужем. Он свалился на ступени Санта-Мария-Маджоре после получасового бега. Полиция тотчас же поставила здесь часового, чтобы не упустить убийцу, пока не будет получено разрешение арестовать его на церковных ступенях. Чернь из квартала де'Монти окружила убийцу и часового, смотревших друг на друга. Расположившись у окна соседнего дома, которое мы сейчас же наняли, мы ожидали конца этого приключения. Вдруг народ бросился между часовым и мельником, и последний тотчас же исчез. На Корсо в то время, когда он выбегал из дома богатого хлеботорговца, народ кричал: "Poveretto!"^*. Мы думали, что сочувствие относится к умиравшему; нисколько: жалели того, кто отомстил за себя.

^* ("Бедняжка!" (итал.).)

Tramontana (так называется мучительный северный ветер), несомненно, располагает к убийству. Вот что произошло сегодня ночью на Виа Джулия, позади палаццо Фарнезе. Некий молодой человек, как говорили, часовщик по профессии, уже много лет ухаживал за Метильдой Таллина. Он просил ее руки у родителей, отказавших ему, так как он был беден; у Метильды не хватило характера, чтобы бежать с ним. Ее выдали замуж за богатого торговца, и свадьбу отпраздновали вчера. На свадебном ужине отец и мать Метильды почувствовали колики: они были отравлены и умерли в полночь. Тогда молодой человек, бродивший в костюме музыканта поблизости от столовой, подошел к Метильде и сказал ей: "Теперь наша очередь!" Он убил ее кинжалом, а затем зарезался сам. Сразу же после смерти отца и матери жених, поняв, в чем дело, бежал.

Как бы я хотел объяснить читателю, который по своей снисходительности до сих пор не расстался с моей книгой, что такое спокойствие лица какой-нибудь красивой римлянки! Я убежден, что человек, не выезжавший за пределы Франции, не может себе представить этого. В Париже светское воспитание и желание понравиться проявляются в едва заметном движении глаз и уголков рта, которое в конце концов становится привычным.

Римлянка смотрит на человека, с которым она разговаривает, так же, как вы поутру смотрите на гору, если живете в деревне. Она сочла бы себя чрезвычайно глупой, если бы обнаружила желание улыбнуться, прежде чем ей сказали что-нибудь достойное смеха. Благодаря этой полной неподвижности лица малейшее проявление интереса кажется столь лестным. Я иногда три дня подряд следил в деревне за выражением лица одной молодой римлянки; лицо оставалось неподвижным, и ничто не могло вывести ее из этого состояния. Ее лицо не выражало дурного расположения духа, оно не было ни сурово, ни надменно и т. д., оно было только неподвижно. Самый уравновешенный философ должен подумать: "Какое счастье было бы внушить безумную любовь такой женщине!".

Мы провели целый день в библиотеке Ватикана, отыскивая материалы о Кресценции, св. Ниле, Тамне и св. Ромуальде.- Множество римских рукописей во времена Наполеона пропутешествовали в Париж и вернулись обратно, никем не прочитанные. Только один ученый, работавший для г-на де Шатобриана, просмотрел некоторые из них. "Самые опасные для известных претензий,- говорил мне сегодня аббат Б.,- были уничтожены или, во всяком случае, похищены и проданы англичанам". "Монсиньор Альтьери наживает состояние такими делами",- говорил Поль-Луи Курье^* в 1804 году.

^* (...говорил Поль-Луи Курье... - Стендаль имеет в виду полемику Курье с итальянским ученым-архивистом Дельфурия, о которой он упоминал выше.)

Это путешествие в Париж вызвало насмешки у немецких ученых. В глазах европейских народов француз играет роль фата, полного собственного достоинства. Анекдот о Юпитере Феретрии. Один французский ученый принял это очень распространенное название Юпитера за царя Феретрия, до сих пор неизвестного в истории, и храбро перевел: "Юпитер и царь феретрии". Такая ошибка погубила бы человека в Германии или Италии, где люди еще находят время, чтобы думать о литературе. Здесь все писатели знают друг друга, и газеты никому не смогут составить репутацию. Во Франции газеты создадут свободу и погубят литературу.

Чтобы добыть паспорт для поездки в Неаполь, путешественник должен получить от французского посла в Риме личное поручительство. А посол вполне может отказать в этом,- ведь я не имею чести быть лично знакомым с этим высокопоставленным лицом. Итак, господа, путешествующие из Парижа в Сен-Клу, смейтесь над г-ном Тамброни, австрийским подданным, который любит, когда его называют cavaliere, и обвиняйте его в мелком тщеславии. Этим титулом он обязан ордену Железной короны, который ему когда-то дал Наполеон. Австрия придирается к нему. Она хочет, чтобы этот остроумный человек подписывался: "Tumbroni, cavaliere della Corona di ferro" ("Кавалер Железной короны"), а не "cavaliere Tambroni". Так подписываться, говорит венская олигархия, могут только благородные по происхождению. Действительно, в Италии "cavaliere" означает "благородный". А так как в этом языке не существует частицы "de", то иностранец может спросить, например, дворянин ли Фальконьери^*.

^* (Фальконьери - одна из древнейших итальянских аристократических фамилий.)

Сегодня вечером сэр Уильям Р. высказал нам очень верную мысль: "Удовольствия, доставляемые нам тщеславием, основаны на быстром и беглом сравнении себя с другими; без других не обойтись, а этого уже достаточно для того, чтобы охладить воображение, могучие крылья которого раскрываются только в одиночестве и при полном забвении о других"^*

^* ("Этим объясняется отсутствие воображения у французов. Если вы в течение полугода не будете действовать левой рукой, то потом вам будет больно шевельнуть ею". (Запись на экземпляре Сержа Андре.).)

В Риме нет ничего похожего на веселье и оживление большой, шумной столицы вроде Неаполя. В первые дни вам кажется, что вы в провинции. И все же сильно привязываешься к здешней спокойной жизни. В ней есть очарование, смягчающее беспокойные страсти. Один француз, человек прямого, верного и глубокого ума, сказал мне вчера: "Право, я хотел бы, чтобы папа сделал меня монсиньором. Я провел бы здесь всю свою жизнь, любуясь памятниками и изучая их происхождение".

Во времена кардинала Консальви я бы тоже пожелал этого. Рим был тогда очень приятным убежищем от света, интриг, страстей

 And their sea of troubles*.

("Гамлет".)

^* (И их моря треволнений (англ.).)

Благодаря таким чувствам в XIII веке пополнялись монастыри.

В этой стране правительство всюду сует свой нос; частные лица ничего не могут сделать без разрешения, все стараются получить дозволение от государства. Помимо своей воли иностранец испытывает желание понять, каким образом работает правительственная машина, с деятельностью которой он сталкивается на каждом шагу. Однако ничего не может быть труднее этого. Большая часть распоряжений папского правительства является нарушением какого-нибудь правила, и добиться этого можно чрез посредство какой-нибудь хорошенькой женщины или толстого монаха.

В письмах Григория V часто попадается слово "кардинал". Но слово это здесь означает главу церкви. В те времена, когда деспотизм встречался редко, так как была еще личная храбрость, а начальники не располагали средствами для подкупа, священники и диаконы римской церкви правили вместе с папой, который вовсе не был деспотом. Во время междуцарствия они управляли римской епархией и даже всемирной церковью. Священники и диаконы римской церкви обычно избирали папу из своей среды. Протоколы соборов до 1000 года свидетельствуют о том, что епископы стояли выше кардиналов. Диаконы-кардиналы были гораздо ниже других по своему положению.

Наконец, в 1179 году, на третьем Латеранском coбope, Александр III постановил, что для избрания папы достаточно согласия двух третей кардиналов. 1244 году Иннокентий IV даровал им красную шляпу. Цвет этот был избран для того, чтобы напоминать кардиналам, что они всегда должны быть готовы пролить свою кровь, защищая церковь. Около 1450 года Павел II даровал кардиналам красную скуфью, а Александр VII около 1666 года запретил им носить черное платье даже в случае траура.

В 1277 году было только семь кардиналов, в 331 году их стало двадцать один, а при Льве X - уже коло шестидесяти. Наконец, в 1586 году Сикст V на том основании, что у Иисуса Христа было семьдесят учеников, постановил, что таково же должно быть число кардиналов. Но этот искусный правитель пожелал, чтобы четыре из них всегда избирались из нищенствующих орденов.

Из семидесяти кардиналов шесть - епископы, пятьдесят имеют звание кардинала-священника, а четырнадцать - кардинала-диакона. Любезный кардинал Консальви всю жизнь оставался диаконом и ни в коем случае не считал себя священником. Кардинал Альбани, бывший кардиналом с 1801 года, в 1823 году не был даже еще поддиаконом; он постригся в монахи только для того, чтобы вступить в конклав, куда не допускается ни один мирянин.

Шесть кардиналов-епископов - это кардиналы Порто, Альбано, Сабины, Фраскати, Палестрины и Веллетри. Пятьдесят главных римских церквей дают свои имена пятидесяти кардиналам-священникам. Четырнадцать диаконских приходов были когда-то капеллами при госпиталях, которыми управляли диаконы.

Должности камерленго, виче-канчельере, викария и государственного секретаря отправляются кардиналами.

При Наполеоне французский государственный секретарь (г-н Маре) сначала не был министром; потом он стал министром и, наконец, премьером. То же самое произошло в Риме. Полтораста лет тому назад должность государственного секретаря не имела почти никакого значения, теперь же она соответствует должности премьер-министра во всем, что касается мирских дел церкви; государственный секретарь часто видится с его святейшеством и потому оказывает большое влияние даже на духовные дела.

Кардинал-камерленго называется так потому, что он стоит во главе camera apostolica, или палаты церковных финансов. Когда папа умирает, власть кардинала-камерленго становится огромной. Швейцарцы-телохранители сопровождают его повсюду; он чеканит монету от своего имени и со своим гербом; он снимает перстень с печатью папской канцелярии с пальца усопшего папы и тотчас же вступает в управление дворцом. В те времена, когда кардиналы-племянники пользовались большим влиянием, они бывали обычно камерленго. Президент де Брос очень живописно рассказывает о поведении грозного кардинала-камерленго Альбани в 1740 году, сразу после смерти Климента XII:

"Рим, 10 февраля 1740 года.

Наконец верный Перне, войдя сегодня утром ко мне в комнату, сообщил мне, что наместник Христа покончил свои счеты с жизнью: он умер между семью и восемью часами утра. Уже слышен звон капитолийского колокола и барабанная дробь в нашем квартале. Я оставляю вас.

Я только что видел в палаццо Монте-Кавалло печальный образ человеческого величия. Все покои были открыты и пусты; я прошел по ним, не встретив ни одной кошки, до самой спальни папы, тело которого лежало, как всегда, на постели, охраняемое четырьмя иезуитами, читавшими молитвы или делавшими вид, что читают их. Кардинал-камерленго (Аннибале Альбани) прибыл около девяти часов утра, чтобы выполнить свою обязанность. Он несколько раз ударил маленьким молоточком по лбу покойного, называя его по имени: "Лоренцо Корсини!",- и, видя, что тот не отвечает, сказал: "Вот почему ваша дочь молчит",- и, сняв с его пальца перстень с печатью папской канцелярии, он, согласно обычаю, сломал его. После этого он удалился, и все вышли вслед за ним. Тело папы должно долго оставаться открытым для обозрения публики, поэтому тотчас же вслед за уходом кардинала Альбани ему побрили бороду и слегка подрумянили щеки, чтобы смягчить ужасную бледность смерти. Уверяю вас, что в таком виде он выглядел лучше, чем во время своей болезни. У него от природы довольно правильные черты лица. Это красивый старик. Сегодня вечером будут бальзамировать его тело. Тотчас же приступят к целому ряду дел, которые волнуют весь город: похороны, катафалк, приготовления к конклаву. Пока папский престол вакантен, камерленго пользуется абсолютной властью. Он имеет право в течение нескольких дней чеканить монету от своего имени и в свою пользу. Он только что послал сказать директору монетного двора, что если в продолжение ближайших трех дней тот не вычеканит монет на какую-то весьма значительную сумму, то будет повешен. Директор непременно выполнит приказ, ибо иначе грозный камерленго сдержит свое слово".

Я опускаю описание системы папского правления, которое заняло бы не меньше двадцати страниц. Может быть, все это переменится к тому времени, когда вы будете читать эти строки.

Первый же папа, у которого обнаружатся какие-нибудь административные способности, отменит все, что сейчас применяется, и назначит четырех министров с тем же распределением обязанностей, как и во Франции, а именно:

1) министр церковных, дел,

2) министр иностранных дел и полиции,

3) министр внутренних дел и юстиции,

4) министр финансов.

Он завершил бы свои благодеяния, если бы вместе с этой четкой и точной организацией дал своим подданным французский гражданский кодекс и французскую организацию суда. Поступив таким способом, русский король заставил позабыть о хартии, которую он обещал в 1813 году.

Сегодня утром мы осмотрели множество современных статуй, которые будто бы изображают героев или так называемых героев, умерших несколько лет тому назад.

Ни одна из них не стоит "Боншана"^* г-на Давида. В церкви городка Сен-Флорана, в Вандее, на своей гробнице изображен маркиз де Боншан, смертельно раненный в момент, когда он приказывает отпустить на свободу пять тысяч республиканских солдат, захваченных в плен в сражении при Шоле. Рана героя позволила г-ну Давиду изобразить его полунагим. Нет ничего проще, правдивее и, следовательно, трогательнее этой статуи, превосходящей натуральные размеры. Она стоит в той самой церкви, где были заперты пять тысяч военнопленных, которых спасло одно слово Боншана.

^* (Ни одна из них не стоит "Боншана"...- Статуя Боншана, одного из вождей вандейского восстания, работы Давида, была выставлена в Салоне 1824 года, и Стендаль отзывался о ней с похвалой в "Салоне 1824 года".)

В бюстах современной итальянской скульптуры есть что-то рыхлое и тупое; поглядите на бюст лорда Байрона работы г-на Торвальдсена; поглядите на все бюсты, собранные в Капитолийском музее, называемом Протомотекой и находящемся направо от входа на площадь. Мы не видели ничего, не скажу, лучшего, но сколько-нибудь напоминающего бюсты г-д де Беранже, де Шатобриана, де Лафайета, Грегуара, Руже де Лиля, Россини - работы Давида.

Сегодня вечером Фредерик заметил, что для среднего француза ничто не может быть утомительнее долгого пребывания в Италии. Он становится грубым; ум его, не оживляемый страхом эпиграммы, тупеет. Никакое страстное волнение не компенсирует молчания ума, и вы можете ясно наблюдать переживания вульгарной души.

Я должен признаться в небольшом обмане: нравы Феррары совсем не похожи на нравы Болоньи и Падуи. В Италии все меняется через каждые двадцать лье; однако, чтобы не быть бестактным, я принужден был изменить место действия тех небольших анекдотов, которые я мог припомнить. Я не мог сохранить за каждым итальянским городом его подлинную физиономию.

На одном большом балу в Брешии, в казино для дворян, юный Витальяни из Кремоны бродил по залам с праздным и немного смущенным видом. Причиной этого был его девятнадцатилетний возраст. К нему подошел пожилой человек, который, как ему было известно, был одним из patiti^* интересной и блистательной графини Пескара. "Милое дитя мое,- сказал ему patito,- я знаю, что вы желаете быть представленным графине Пескара; пойдемте, она здесь. Я исполню эту cerimonia"^**. "Как, меня? Графине Пескара! - отвечает молодой человек, краснея.- О нет, я не думал об этом!" "Что за ребячество! Я уверен в обратном. Вам хочется этого до смерти; пойдемте со мною".

^* (Поклонник (итал.).)

^** (Церемония (итал.).)

Юноша из робости отказывается и уходит. Бедный patito сообщает о том, как он выполнил свое поручение, и ему заявляют в ответ, что он глуп и неловок.

Через минуту после этого в дверях, где стеснилась толпа, графиня Пескара ударяет веером по плечу Витальяни и с очаровательной улыбкой говорит ему: "Вы мне представлены". "Как, сударыня!" - восклицает Витальяни, краснея. "Я желаю видеть вас в своем обществе. Приходите ко мне завтра в два часа".

Краска бросается в лицо юноше. Он не находит, что сказать, неловко кланяется и уходит. Он не сомкнул глаз всю ночь и ни жив ни мертв на следующий день явился на свидание. Вы догадываетесь, какова была развязка. В жизни своей Витальяни не бывал так счастлив. Вечером, опьяненный счастьем и радостью, он встречает г-жу Пескара в театре; он хочет подойти к ней; она едва отвечает ему равнодушными словами. На другой день он видит ее на многолюдном вечере; она делает вид, что незнакома с ним. На следующий день она уже совершенно не узнает его и громко спрашивает: "Кто этот высокий молодой блондин, который, не отрываясь, смотрит на меня? Я никогда его не встречала. Наверно, он только что окончил коллегию?"

Князь дон К. Р. утверждает, что такие случаи очень редки в Риме, где они могли бы повредить репутации женщины. Этот милый молодой человек хочет познакомиться с Францией и с деятельностью представительного правления; он спрашивает моего совета, не следует ли ему прожить год в каком-нибудь маленьком городке. "Вы умрете там со скуки и не найдете ни одного салона. Там нет больше общества; француз, который когда-то так любил говорить и рассказывать о своих делах, становится необщителен. Заметьте, если вы встречаете очень вежливого и разговорчивого человека, то ему всегда бывает больше пятидесяти лет.

Отставки, которые дало министерство Виллеля^*, разрушили светскую жизнь в Кагоре, Ажене, Клермоне, Родеве и т. д. Из страха потерять свое местечко буржуа все реже и реже стал посещать кафе. Боязнь скомпрометировать себя заставляет тридцатилетнего француза проводить вечера за книгой в обществе жены. Вас примут за шпиона; ваше пребывание в городе возбудит толки, может быть, вы даже подвергнетесь оскорблениям. Французы уже не тот народ, который когда-то смеялся и веселился по всякому поводу.

^* (Отставки, которые дало министерство Виллеля... - Во время министерства Виллеля, а особенно в периоды выборов в палату депутатов правительство увольняло с государственной службы лиц, благонамеренность которых казалась ему подозрительной.)

Парижские салоны были бы такими же холодными и скучными, как и провинциальные; но, во-первых, врач, художник, депутат посещают их ради карьеры и интриг; во-вторых, там можно узнать новости; в-третьих, люди, живущие в большом городе, имеющем свыше полумиллиона жителей, поневоле бывают не так глупы и злы. В наших маленьких городках вы часто встретите страсть к накоплению денег из страха перед будущим, ввиду невозможности тратить свои доходы с приятностью.

Я заметил, что жители Дижона, люди достаточно остроумные, не признают превосходства знаменитых людей, родившихся в Дижоне, если у них нет уверенности в том, что эти знаменитости не оставили внуков или кузенов, которые смогли бы использовать их славу для собственного тщеславия. Во Франции вы не найдете веселья и жажды развлечений. В место этого вы встретите там зависть, благоразумие, благотворительность, экономность, большую любовь к чтению. В 1829 году самые веселые и самые счастливые города - это города Германии, где находится маленький двор и мелкий юный деспот".

Мы только что вышли из Академии археологии, заседающей поблизости от палаццо Фарнезе. Эти люди вовсе не интриганы; видно, что они интересуются своими трудами, а не своим успехом. То, о чем они говорят, они серьезно изучали, каждый в меру своих способностей. Римские ученые живут одиноко; но зато благодаря их одинокой жизни они гарантированы от насмешек; поэтому, если какая-нибудь теория нравится им, они считают ее доказанной. Мне кажется, что ни обладают необыкновенно тонким чутьем ко всякой детали архитектурного стиля. По форме букв какой-нибудь надписи они сразу узнают, что она относится; такому-то веку.

Здесь ежедневно открывают какой-нибудь памятник. Вчера поблизости от гробницы Цецилии Метеллы нашли надгробную плиту какого-то кавалерийского полковника, умершего в восемнадцатилетнем возрасте

при первых императорах. Сегодня утром три члена Академии отправились на раскопки и вечером сделали доклад, лишенный вкуса и изящества, но весьма содержательный. Двое или трое ученых, сидевшие как раз перед нами, имели вид настоящих шарлатанов - недостаток, который у дантистов, например, нисколько не исключает профессиональной ловкости.- Страх ученого, критиковавшего в нашем присутствии мнение, которого придерживается правящий папа, и наряду с этим презрительный и неприличный тон, каким говорят о недавно умершем папе, называя его только по фамилии - Кьярамонти...

Жизнь в Риме пробуждает любовь к искусству, но природные наклонности или дух противоречия иногда придают этой любви странное направление. Так, трое из нашей компании, до приезда в Рим не видавшие ни одной картины, с жаром заявляют, что Рубенс - величайший из художников и что сэр Томас Лоуренс пишет портреты лучше Мороне, Джорджоне, Париса Бордоне, Тициана и т. д.

Сэр Томас Лоуренс умеет придать глазам чудесное выражение, но оно всегда одно и то же; мускулы на его лицах кажутся вялыми и дряблыми. Плечи на своих портретах он также рисует слишком уж нелепо. Мне кажется, что портрет Гольбейна лучше всего передает наружность человека; посмотрите простой профиль Эразма в Лувре.

Когда бываешь в Риме, часто слышишь разговоры о набегах варваров, разрушавших его и уничтожавших римские памятники. Мысль эта в силу своей неясности волнует воображение. Хоть я и боюсь написать слишком толстый том, я все же помещу здесь начало одной статьи о варварах. Большая часть из них были храбры, свободолюбивы и в значительной степени сохраняли еще нравы, описанные Тацитом в его "Германии".

1. Аларих, король готов, взял Рим в 410 году. Об этом нашествии рассказывает Павел Диакон в книге XII. Прочтите подлинный его рассказ, не очень длинный и искаженный учеными.

Войско Алариха пробыло в Риме только три дня; окрестности были опустошены больше, чем самый Рим. Аларих раскинул свой лагерь поблизости от Порта-Салара. Разгром распространился до Баккано и Монте-Ротондо.

После того как Аларих умер в Козенце, готы вернулись в Рим под предводительством своего нового короля - Атаульфа. Вся область по дороге из Террачины в Рим вдоль гор была разорена.

2. В 424 году Гензерих, король вандалов, вступил в Рим, который даже не оборонялся. Он пробыл там две недели (см. Павел Диакон, кн. XV). Гензерих вывез из Рима все статуи и произведения искусства, какие только мог захватить с собой. Мольбы папы Льва оказали на него большое действие, но вся равнина между Римом, Неаполем и морем была предана огню и мечу.

3. В 472 году Рикимер, король готов, вступил в Рим и разграбил его; много домов было сожжено (Павел Диакон, кн. XVI). Рикимер шел через Чивита-Кастеллану и Сутри.

4. С 520 по 530 год Одоакр, король герулов, дважды опустошал Римскую кампанью. В первый раз - когда после отречения от престола Августула он прибыл в Рим, чтобы принять власть над ним; во второй раз - когда, спасаясь бегством от Теодориха, короля остготов, разбившего его при Аквилее и Вероне, он подошел к Риму, отказавшемуся открыть ему ворота (см. Павел Диакон, кн. XVI).

5. В 527 году Витигес, король готов, осадил Рим, который Велизарий защищал в течение целого года; варвар не смог его взять. Из мести за это он приказал своим войскам уничтожить в Римской кампанье всякий признак цивилизации. Он пытался разрушить все памятники и акведуки, расположенные на Аппиевой дороге из Рима в Террачину (Павел Диакон, кн. XVII).

6. С 546 по 556 год Тотила, король готов, окончательно опустошил римские окрестности. После осады, длившейся несколько месяцев, он вступил в Рим через остийские ворота; он прошел через Палестрину и Фраскати. Он собирался сравнять Рим с лицом земли (см. Муратори, том III; Прокопий, кн. II; Павел Диакон, кн. XVII).

7. Наконец, лангобарды привели в окончательное запустение Римскую кампанью и причинили, по словам современных историков, больше зла, чем все варвары до них. В первый раз они появились здесь в 593 году, во второй раз - много времени спустя, в 755 году, под предводительством своего короля Астольфа (см. Муратори, т. III, стр. 96 и 177; Тароний, историк, продавшийся римской курии, т. X).

Мы подошли к более сложной истории нашествий императора Генриха IV, Робера Гюискара и сарацин. Обо всех этих событиях пятьдесят страниц современных им авторов дают больше сведений, чем пятьсот страниц писателей нашего времени, которые почти все продались власти или какой-нибудь теории.

Сегодня утром мы, кажется, уже в десятый раз отправились к папской мессе; это то же, что воскресный прием в Тюильри. Мессу служат в Сикстинской капелле, если папа проживает в своем Ватиканском дворце, или в капелле Паулина, когда его святейшество живет в Квиринальском дворце. Месса совершается каждое воскресенье и в праздники, и, если папа чувствует себя хорошо, он никогда не пропускает ее. "Страшный суд" Микеланджело написан на задней стене Сикстинской капеллы, которая своей величиной напоминает церковь. В дни, когда папа служит мессу, фреску закрывают, вешая на стену ковер, на котором изображено "Благовещение" работы Бароччи; перед этим ковром расположен алтарь. Конечно, во Франции не совершили бы такого варварства. Папа выходит из глубины капеллы и садится по левую сторону от зрителей в кресло с очень высокой спинкой. Трон этот покрыт балдахином. Г-н Энгр^* в 1827 году выставил небольшую картину, которая дает очень точное представление об этой церемонии и о Сикстинской капелле.

^* (Г-н Энгр в 1827 году выставил небольшую картину...- "Сикстинская капелла" Энгра изображает папское богослужение Пия VII в этой капелле. Рядом с папой - кардинал Консальви. Эта картина была выставлена в 1824 году, и Стендаль упоминает о ней в своем "Салоне 1824 года" (см. т. VI настоящего издания).)

Вдоль стены, по левую руку, облаченные в свои красные платья, сидят кардиналы-епископы и священники. Кардиналы-диаконы, которых очень немного, располагаются с правой стороны от зрителя, напротив папы. Папская месса - место встречи всех придворных. Довольно большое количество монахов пользуются правом присутствовать на ней и никогда не пропускают этого случая. Это генералы орденов, прокураторы, провинциалы и т. д. Эти особы отделены от публики только небольшой оградой из орехового дерева в пять футов высоты. Ловкому иностранцу нетрудно завязать с ними беседу. Если иностранец хочет развлечься, пусть он выкажет безграничное восхищение перед иезуитами; он увидит, что большая часть этих монахов, особенно те, которые одеты в белое, как кардинал Дзурла, выразят явное нерасположение к последователям Лойолы.

Разговоры эти происходят до начала божественной службы, пока ожидают папу. Кардиналы приходят по очереди. Каждый из них, входя в капеллу, становится на колени на молельную подушку перед алтарем и остается в таком положении три или четыре минуты, словно погруженный в самую пламенную молитву; многие кардиналы совершают эту церемонию с большим достоинством и благочестием. Среди самых набожных наше внимание привлекли сегодня утром кардинал Кастильони, главный пенитенциарий, и красивый кардинал Микара, генерал капуцинов. Этот последний носит бороду и одежду своего ордена, как и все кардиналы-монахи; узнать, что они кардиналы, можно только по их красной скуфейке.

Среди придворных мы заметили двух монахов, одетых в белые, очень элегантные одежды. Эти господа любезно называли нам входивших кардиналов. Очень важно быть хорошо одетым; славные монахи с большим любопытством разглядывают крестики и ордена и ценят человека только по его одежде.

Мы отдаем прощальные визиты некоторым памятникам, о которых я позабыл упомянуть. Сегодня утром, в приятную прохладную погоду, мы пошли в церковь Сант-Аньезе-Фуори-ле-Мура; это одна из самых приятных прогулок. На расстоянии одной мили от Порта-Пиа стоит маленькая церковка; в нее спускаются по великолепной лестнице в сорок пять ступеней, на стенах которой справа и слева вы замечаете множество могильных надписей. Такой вход в церковь сразу напоминает вам последние годы преследования христиан и век Константина, выстроившего ее. Мы снова ощутили здесь то благоговение к христианским древностям, которое иногда охватывает наши сердца, несмотря на все то, что совершили христиане, когда они захватили власть^*.

^* (Весьма интересна история аутодафе, имевшего место в 1680 году в Мадриде; о ней повествует Дель Ольмо^** на испанском языке, in-folio.)

^** (Дель Ольмо (1611-1696) - испанский археолог и писатель. Ему принадлежит описание большого аутодафе 1680 года, на котором присутствовал Карл II. В этот день был сожжен 21 человек.)

Церковь Сант-Аньезе имеет три нефа, образованных шестнадцатью античными колоннами; из них десять гранитных, четыре из porta santa и две из фиолетового мрамора; эти последние покрыты рельефным орнаментом. Верхний портик, образующий трибуну, поддерживают шесть колонн менее крупных размеров.

Главный алтарь прелестен. Он украшен балдахином и четырьмя порфировыми колоннами; под сенью находится статуя св. Агнесы. Торс ее принадлежит какой-нибудь античной статуе из восточного алебастра.

В этой хорошенькой церкви все сделано из драгоценных материалов. Абсида украшена древней мозаикой времен Гонория I; на ней можно прочесть имя св. Агнесы. На алтаре мадонны мы заметили голову спасителя, которую можно было бы принять за работу Микеланджело. В той же капелле прекрасный античный канделябр Церковь Сант-Аньезе по своей форме весьма напоминает одну из тех базилик, которые играли такую большую роль в жизни римлян.

Анастасий Библиотекарь, нескромный автор, рассказавший историю папессы Иоанны, говорит, что Константин Великий, построив церковь Сант-Аньезе, рядом с нею воздвиг круглый баптистерий, в котором получили крещение обе Констанции - его сестра и дочь. В этом баптистерии, который теперь называется церковью Санта-Констанца, нашли порфировый саркофаг, покрытый барельефами, изображающими гениев с виноградными гроздьями. Пий VI перенес его в Ватиканский музей. Некоторые ученые утверждают, что баптистерий этот был храмом Вакха, так как на полукружном своде нефа есть эмалевая мозаика, изображающая гениев с виноградными гроздьями. Но и христиане первых веков часто употребляли такой орнамент; однако памятник выстроен в эпоху полного упадка. За все время господства язычества никогда архитектура не падала так низко.

В 1256 году папа Александр IV признал в теле, лежавшем в саркофаге, о котором мы упомянули, тело св. Констанции; он положил его под главный алтарь и превратил это здание в церковь. Она круглой формы и имеет в диаметре шестьдесят девять футов; алтарь находится посредине, а купол поддерживается двадцатью четырьмя гранитными колоннами, парными и коринфского ордера; это, может быть, единственный древний пример такого сооружения; пространство между колоннами и круглой стеной здания образует галерею, на сводах которой находится мозаика, изображающая гениев, виноградные гроздья и сбор винограда. Вокруг этого любопытного сооружения шел коридор, теперь почти совершенно разрушенный.

В предшествующем столетии ограду продолговатой формы, сооруженную в VII веке, быть может, с военными целями, принимали за ипподром Константина.

По дороге в Рим мы снова осмотрели живописные развалины, называемые храмом Минервы Medica^*. Кажется, она специально создана для того, чтобы послужить сюжетом для одного из прекрасных английских эстампов, якобы изображающих Италию, хотя все в них ложно, за исключением очертаний памятников. Говорили, что этот свод, повисший в воздухе, принадлежал прежде базилике Гая и Луция, воздвигнутой Августом, или же храму Геркулеса Callaicus, сооруженному Брутом. Позже там открыли знаменитую статую Минервы со змеей у ног; Пий VII купил эту статую у Люсьена Бонапарта (теперь она находится в Браччо-Ново, в Ватикане); этим и объясняется ее теперешнее название - Минервы Medica.

^* (Медицинской (лат.).)

Мне кажется, что здание это было просто-напросто павильоном, построенным каким-нибудь богатым римлянином в своем саду. Стиль свода и поддерживающих его стен говорит о веке Диоклетиана.

Развалины эти, видные издалека, среди садов, к востоку от прекрасной прямой улицы, идущей от Санта-Мария-Маджоре к Санта-Кроче-ин-Джерузалемме, имеют десятиугольную форму с окружностью в двести двадцать пять футов, так как расстояние от одного угла к другому - двадцать два с половиной фута. Здание имеет десять окон и десять ниш для статуй. Кроме статуи Минервы, здесь при Юлии III были найдены статуи Эскулапа, Помоны, Адониса, Венеры, Фавна, Геркулеса и Антиноя. Кирпичный свод, придающий этим развалинам живописность, был реставрирован недавно, при Льве XII.

Термы Тита, Домициана, Траяна и Адриана, быть может, представляют собою просто отдельные части огромного сооружения, где в распоряжении римлян были сады, бани, библиотеки; а кроме всего этого, они могли там наслаждаться беседой. Оно тянулось от Колизея до церкви Сан-Мартино. Чтобы дать сколько-нибудь отчетливое представление об этих развалинах, нужно было бы посвятить им двадцать страниц, но они не стоят этого.

Иностранцы идут в термы Тита, чтобы посмотреть небольшие чудесные фрески. Это арабески. Они прежде находились в залах дома Нерона, которые впоследствии были использованы как нижний этаж для терм Тита. Говорят, что Рафаэль, вдохновившись этими изящными произведениями, создал свои арабески в Ватикане и затем приказал засыпать землей комнаты и коридоры, в которых находятся фрески. Это клевета. Подземелья эти, забытые в начале XVIII века, были обнаружены в 1776 году Мирри. В 1811 году Наполеон произвел здесь большие раскопки. В это время здесь была обнаружена капелла, построенная в термах в VI веке и посвященная св. Феличита.

Поблизости от терм Тита находился его дворец; там помещалась знаменитая группа "Лаокоон". Та, которая нам теперь известна, была найдена при Юлии II как раз в том месте, где прежде стоял этот дворец, между Санта-Мария-Маджоре и "Семью залами".

"Семь зал" представляли собою водяной бассейн, сооруженный, по-видимому, раньше терм Тита. Это строение имело два этажа, причем первый находился под землей. Верхний этаж разделен на девять коридоров. Стены его очень толсты и покрыты двойным слоем: первый состоит из водонепроницаемой массы, второй образован известковым осадком воды. Средний коридор имеет в ширину двенадцать футов, в длину - тридцать семь и в высоту - восемь.

Самые крупные римские термы были выстроены Диоклетианом, чудаком, предпочитавшим верховной власти разведение латука, и его соправителем Максимианом. Они были посвящены богам Галерием и Констанцием. В этих термах, представлявших собой квадрат, стороны которого имели 1 069 футов, могли мыться одновременно 3 200 человек. Теперь в этом квадрате находятся чердаки, выстроенные Климентом XI, церкви Сан-Бернардо и Санта-Мария-дельи-Анджели, две большие площади, сады, часть виллы Массими, и проч., и проч. Мы снова осмотрели амфитеатр Кастрензе, названный так потому, что он был предназначен для боев солдат с дикими зверями. Можно заметить, что это сооружение было окружено двумя ярусами полуколонн и коринфских пилястров. Оно было использовано при постройке стены Гонория. Во время произведенных недавно раскопок здесь были найдены подвалы, полные скелетов крупных животных.

Мы подошли к Порта-Маджоре, замечательной своими длинными надписями. Древние имели обыкновение роскошно украшать свои акведуки в тех местах, где эти сооружения пересекали дороги. Девятнадцать больших дорог шли из Рима. Множество акведуков проводили в город воду. Вы можете себе представить, сколько памятников вроде Порта-Маджоре стояло на этой земле, когда на нее взирали Тибулл и Проперций.

Клавдий провел в Рим два источника воды. Один из акведуков был длиной в 45 миль, другой - в 62 мили. Об этом сообщает нам одна из надписей; две другие принадлежат Веспасиану и Титу.

Древнеримская миля равняется 5 английским милям и 23 футам, а современная римская - 4 милям 883 футам.

Здание, воздвигнутое Клавдием, имеет две большие арки и три малые. Оно выстроено из огромных глыб травертина, сложенных без извести. Такой способ постройки плох тем, что грани глыб разрушаются.

Мы спустились в долину, когда-то называвшуюся Мурцией, между Палатинским и Авентинским холмами. Ромул справлял в этой долине великолепные игры в честь Нептуна Consus. В том месте, где мы сейчас находимся, произошло похищение сабинянок. Здесь Тарквиний выстроил цирк, прозванный Circus Maximus (Большой цирк). Дионисий Галикарнасский видел этот цирк после того, как Юлий Цезарь реставрировал и расширил его; он оставил нам его описание. После того, как он был вновь расширен Траяном и Константином, он мог вместить четыреста тысяч зрителей.

Этот цирк, как и все другие, имел форму игральной карты. Одна из коротких сторон была полукруглой, другая описывала едва заметную кривую линию. Главная входная дверь находилась на полукруглой стороне.

Напротив помещались запряженные колесницы, которые должны были участвовать в состязании. Место, где держали лошадей и колесницы до подачи сигнала, называлось carceres. В Большом цирке carceres находились со стороны Тибра, а ворота были расположены со стороны Аппиевой дороги.

Длинную и узкую площадку, простиравшуюся посредине арены, называли spina; колесницы должны были объехать ее семь раз. На spina в Circus Maximus стояли маленькие алтари, статуи, колонны и два египетских обелиска. По краям находились столбы, называвшиеся metae:

 Metaque fervidis 
 Evitata rotis.

Horat^*.

^* (И огибая горячими колесами межевой столб. Гораций^** (лат.).)

^** (Латинская цитата - из первой оды Горация, "К Меценату".)

Арена Circus Maximus была окружена портиками, расположенными один над другим; портиков не было только со стороны carceres. Перед этими портиками шли ярусы скамей.

Здесь-то и произошло знаменитое происшествие с Андроклом, так нас забавлявшее в коллеже. Авл Геллий рассказывает, что Андрокла, которого отдали на растерзание диким зверям, вдруг узнал бросившийся на него лев, - когда-то в Африке Андрокл вытащил из его лапы занозу. Лев стал ласкаться к нему.

У подножия Палатинского холма, на развалинах Circus Maximus, были выстроены сеновалы, сараи и дома.

О слишком бесформенных развалинах можно дать представление только при помощи гравюры. Я отказываюсь давать их описание: это было бы слишком скучно для читателя. Такие вещи, если вы хотите избежать преувеличений, нужно видеть собственными глазами.

Поблизости, около улицы Сан-Грегорио, находился знаменитый Септизониум, выстроенный императором Септимием Севером. Какую форму имел этот великолепный портик? Он имел три этажа, и Сикст V разрушил его, чтобы перенести его колонны в базилику св. Петра,- вот все, что мы о нем знаем. Септизониум служил, вероятно, воротами ко дворцу цезарей.

Вновь осмотрев термы Каракаллы, мы отправились в цирк Каракаллы, который дальше будет называться нами цирком Ромула, так как он, говорят, был выстроен около 311 года в честь Ромула, сына Максенция. Поблизости от главного входа вы найдете надпись, из которой явствуют эти обстоятельства.

Цирк этот был раскопан знаменитым торговцем бумажных лент, известным под именем герцога Браччано^*. Ни один французский богач, начиная от Самюэля Бернара и кончая г-ном Буре^**, не сделал для искусств ничего подобного. Я вовсе не обвиняю их в этом, а только указываю на различие национальных особенностей.

^* (Герцог Браччано - римский банкир Торлония, о котором не раз упоминалось выше.)

^** (Буре - финансист XVIII века, прославившийся не только своим богатством, но и расточительностью. В 1773 году, чтобы избежать банкротства, он покончил жизнь самоубийством.)

Цирк, раскопанный г-ном Торлонией, дает очень точное представление о древних цирках, которые я только что описал, говоря о Circus Maximus. Стены, на которых были укреплены ярусы скамей, были отрыты, как и главные ворота. Пришлось снять слой в пятнадцать футов земли. Здесь можно видеть spina; можно еще видеть нижние части крайних столбов (metae), находившихся по краям spina.

В сводах этого здания много терракотовых ваз. Такая постройка имела свой смысл: она облегчала своды; но образцы ее можно встретить только в период полного упадка архитектуры. Этот цирк был сооружен в одно время с аркой Константина.

Он имел 1 524 фута в длину и 895 в ширину; он вмещал только 20 тысяч зрителей и имел меньше десяти ярусов. Spina расположена не по главной оси цирка; со стороны, противоположной carceres, откуда выезжали колесницы, она на 33 фута подходит к левой стороне, чтобы колесницы могли с большей легкостью делать повороты, состязаясь в скорости и опережая одна другую.

Посередине spina был обелиск, который теперь находится на Пьяцца Навона. Каждый заезд состоял из четырех колесниц в две или четыре лошади. Благодаря глупости Нерона цвета одежд у возниц прославились; было четыре цвета: голубой, зеленый, красный и белый.

Римляне страстно любили ристания колесниц. Бессмертный Виганб, оставшийся совершенно неизвестным во Франции, изобразил нам эти ристания в первом акте своего изумительного балета "Весталка"^*.

^* (Представлен в Милане в 1818 году.)

Солнце еще не зашло; мы воспользовались этим и спустились в Мамертинскую или Туллиеву тюрьму.

Анк Марций, четвертый римский царь, был беден и построил эту тюрьму в старой каменоломне. Сервий Туллий добавил к ней помещение, вырытое под первым и предназначавшееся для больших преступников. Вот почему она была названа Туллиевой.

Здание это выстроено из огромных глыб вулканического камня. Фасад его, выходящий на Форум, имеет сорок с половиной футов в длину и девятнадцать в высоту. На фризе, сделанном из травертина, начертаны имена консулов К. Вибия Руфина и М. Кокцея Нервы, реставрировавших эту тюрьму в 22 году до р. X. и в 775 году от основания Рима.

Мы увидели, что верхнее помещение имеет двадцать пять футов в длину, восемнадцать в ширину и тринадцать в высоту. Узников спускали туда на веревке через круглое отверстие в сводах.

Таким же способом их спускали в нижнюю тюрьму, которая имеет восемнадцать футов в диаметре и шесть в высоту.

Со стороны Форума находились scalae gemoniae, называвшиеся так из-за стонов несчастных, которых вели в тюрьму. Это напоминает Ponte de'Sospiri^* в Венеции. Около этих ступеней бросали трупы преступников, чтобы внушить народу ужас.

^* (Мост вздохов (итал.).)

В этой-то тюрьме погиб от голода Югурта. Тюрьма видела Сифакса, царя нумидийского, и Персея, царя македонского. Говорят, что при Нероне здесь в течение девяти месяцев томился в заключении св. Петр, но писатели-протестанты утверждают, что все это выдумки. Внутренние лестницы недавнего происхождения. Над тюрьмой выстроена небольшая церковь Сан-Джузеппе.

Сегодня вечером у г-жи де Т. милейший дон Ф. К. смеялся над двумя - тремя плохими поэтами-ультралибералами. Эти господа все заимствуют у Альфьери, вплоть до его нелепого гнева на французов. Альфьери, человек недалекий, никак не мог простить революции, подарившей Европе и Америке двухпалатную систему, того, что она конфисковала у заставы Пантен полторы тысячи принадлежавших ему книг в переплетах из веленевой кожи. Мне кажется, что все скверные либеральные поэты Италии еще глупее, чем английские country squires^*. Эти рифмоплеты понимают только то, что они вычитали у Альфьери и Данте. Они всех ненавидят, и французов, кажется, еще больше, чем австрийцев.

^* (помещики (англ.).)

Мы выписали из Милана партитуры балетов Вигано. Этот великий человек выбирал и аранжировал арии, которые могли усилить впечатления от страстей, изображаемых в его балетах. Г-жа Лампуньяни играет эти партитуры замечательно; мне кажется, что они очень нравятся тем немногим подлинным ценителям, которые посещают наши вечера. Чтобы быть допущенным, нужно до смешного восхищаться Чимарозой. Сегодня вечером монсиньор N. с торжествующим видом сказал мне, показывая экземпляр "Gazette de France": "Ваше представительное правление беспрестанно толкует об экономии, а вы поступаете, как какой-нибудь папенькин сынок, проматывающий деньги. Вы залезете по уши в долги и прекратите свои безумные траты только тогда, когда никто не будет вам давать взаймы". Это совершенно справедливо.

После нашего возвращения из Неаполя мы видели много драгоценных картин, которых не показывают ни одному путешественнику, и не без основания. Этой милостью мы обязаны нашей репутации людей скромных, а главное, очаровательным гравюрам г-на Тони Жоанно^*. Нам присылают из Парижа все, что публикует этот милый художник, и мы преподносим его столь живописные и остроумные эстампы нашим римским друзьям, любящим чудеса светотени. Небольшое произведение, величиною в пятифранковую монету, отчетливо выражает благородную мысль.

^* (Тони (Антони) Жоанно (1803-1852) - замечательный романтический рисовальщик и иллюстратор.)

В 1824 году, когда я был в Неаполе, я пошел посмотреть "Сражение при Абукире" г-на Гро. Этот шедевр не был в моде, потому что на нем изображен король Мюрат^*. Но сторож в надежде получить несколько карлино от любопытных путешественников развернул это огромное полотно. Оно лежало на полу большой комнаты, и мы прошли по картине, чтобы узнать лицо того знаменитого неблагодарного, который был расстрелян в Пиццо. Это прекрасное произведение, в котором есть столько хорошего и столько плохого, не пробудило талантов неаполитанских художников. Можно было бы предположить, что пылкое исполнение, даже некоторое преувеличение в главной группе, сюжет, волнующий и одинаково понятный как для ладзарони, так и для философа, могли бы расшевелить их. Где там! Если бы они увидели "Зачумленных в Яффе", то все же остались бы такими же манерными и плоскими, как и сейчас.

^* (...шедевр не был в моде, потому что на нем изображен король Мюрат.- Король неаполитанский Иоахим Мюрат во время первой Реставрации отрекся от Наполеона, чтобы сохранить свой престол. Это заслужило ему здесь название "неблагодарного". В 1815 году Мюрат выступил против австрийских войск, потерпел поражение и вскоре был расстрелян.)

За исключением г-на Гайеца из Милана и, может быть, г-на Паладжи, современные итальянские художники не могут сравниться с нашими. Нам не попалось ничего похожего на "Смерть Елизаветы" или "Кардинала Ришелье, ведущего Сен-Мара на казнь" кисти г-на Делароша. Сами римляне признают превосходство г-на Шнеца. Удивительно, что такая правдивость и такой успех не отвадят их от холодного подражания господам Генвенути и Каммучини, которые сами являются бездушными подражателями Давида.

Они видели, как г-н Кур писал в Риме "Погребение Цезаря", но им и в голову не пришло вернуться к правде и отбросить театральность.

Современное состояние парижского общества не благоприятствует работам, требующим времени и терпения. Может быть, по этой причине гравюры господ Андерлони, Каравалья, Лонги, Иези лучше наших.

В путешествии самое приятное - это удивление, которое испытываешь при возвращении. Вот мысли, которые внушил нам Рим, когда мы вернулись в Париж.

Наши спутницы не понимают, почему не выстроят портика с восемью колоннами, вроде портика римского Пантеона, чтобы скрыть уродливую дверь Лувра и круглые верхние окошечки со стороны Тюильри.

Они не понимают, почему наши архитекторы в своих постройках не придают никакого значения линии неба (контуру, вырисовывающемуся в небе). Чтобы скрыть безобразные печные трубы, достаточно было бы при той же общей высоте здания поднять фасад на одну двадцатую часть.

Все наши дворцы, которые ниже окружающих их домов, кажутся им безобразными.

Великолепные колонны Биржи, ведущие в залу, образуемую аркадами и простыми опорными столбами, кажутся им забавным абсурдом.

Почему бы не обсадить набережные деревьями? Почему бы в течение ближайших ста лет не разделить в двух или трех местах террасу Тюильри у реки? За королевским садом у нас были бы три холма с видами на Сену. Склоны этих холмов, обсаженные деревьями, спускались бы к самой реке.

Нередко в Риме, возмущенные каким-нибудь мелким или крупным преступлением, мы говорили: "Почему здесь не введут нашего гражданского кодекса, разумной французской системы управления и т. д.?" Вернувшись в Париж, мы думаем об украшениях, которые будут созданы здесь в течение ближайшего столетия, если только экономия в бюджете и республиканское уныние не уничтожат всего того, что в изящных искусствах выходит за пределы портретной живописи или надгробной статуи говоруна-депутата.

Я только что показывал Рим одному из моих друзей, молодому англичанину, приехавшему из Калькутты, где он прожил шесть лет. Отец оставил ему десять тысяч франков годового дохода; в глазах своих лондонских друзей он себя опозорил, когда высказал намерение жить как философ на эту небольшую сумму, не пытаясь умножить свое состояние. Он должен был уехать в Индию, чтобы избежать презрения всех своих знакомых.

Он представил меня г-ну Клинкеру. Это очень богатый американец, неделю тому назад высадившийся в Ливорно со своей женой и сыном. Он живет в Саванне. Он приехал в Европу на год, просто попутешествовать, то сорокапятилетний человек, весьма хитрый и не лишенный сообразительности в серьезных делах.

Вот уже три дня, как я с ним познакомился. За это время г-н Клинкер не задал мне ни одного вопроса, который бы не относился к деньгам. Как здесь наживают деньги? Какой самый верный способ помещения капитала, если вы не можете использовать его в вашем производстве? Во сколько обходится содержание отрытого дома? Как нужно поступать, чтобы не быть mposed upon (остаться в дураках)?

Он заговорил со мной о Франции. "Верно ли, сударь, то, что я слышал? Возможно ли, чтобы отец не мог свободно распоряжаться of his own money (своими собственными деньгами) и чтобы ваш закон принуждал его оставить некоторую долю состояния каждому из своих детей?"

Я показал г-ну Клинкеру статьи из кодекса, касающиеся наследования. Удивление его не имело границ; он все время повторял: "Как, сударь, вы лишаете человека права распоряжаться своими собственными деньгами, деньгами, которые он заработал!"

Весь этот разговор происходил перед прекраснейшими памятниками Рима. Американец все осматривал с тем вниманием, которое он уделил бы векселю, представленному к учету; впрочем, красоты он не заметил ни в чем. В соборе св. Петра, в то время как его молодая жена, бледная, болезненная и покорная, осматривала ангелов на гробнице Стюартов, он объяснял мне быстрейший способ постройки каналов, применяющийся в Америке: каждый владелец участка на берегу реки берет подряд на ту часть, которая проходит по его земле. "Окончательный расход,- добавил он с торжествующим видом,- часто оказывается ниже сметы!"

Словом, в разговоре этого богатого американца звучали только два слова, выражающие чувство: "How cheap! How dear!": "Как это дешево! Как это дорого!" У г-на Клинкера действительно очень тонкий ум, только говорит он сентенциями, как человек, привыкший к тому, чтобы его слушали. У этого американца много рабов.

По моему мнению, свобода меньше чем через столетие уничтожает любовь к искусству. Чувство это безнравственно, так как оно располагает к обольщениям любви, погружает в лень и побуждает к преувеличениям. Поставьте во главе работ по сооружению канала человека, который любит искусство: вместо того, чтобы вести работы благоразумно и хладнокровно, он влюбится в проект и наделает глупостей.

Я исполнил свой долг, проведя три дня с богатым американцем. Общество этого человека нагнало на меня тоску. Чтобы насладиться контрастом, я познакомил его с монсиньором N. Они возненавидели друг друга.

Г-н Клинкер прибыл из Нью-Йорка в Ливорно, а затем из Ливорно в Рим одновременно с одним молодым перуанцем, приехавшим из Смирны. Год тому назад один богатый француз в Смирне дал роскошный бал. Его посетил какой-то турецкий вельможа, приятель француза. К концу вечера француз спросил, как ему понравился бал. Турок был удивлен тремя вещами: "Почему, друг мой, вы танцуете сами, когда, обладая таким богатством, вы можете нанять людей, чтобы они танцевали за вас? Я не думал, что вы так богаты. Из всех этих женщин, может быть, восемьдесят очень красивы и, наверно, обошлись вам очень дорого".

Турок думал, что все находившиеся на балу женщины были собственностью его хозяина. Он был столь в этом уверен, что сказал ему в виде совета: "Как бы ни просили меня мои жены, я бы никогда не позволил им показываться на людях в таком декольте".

Сегодня утром на вилле Лудовизи около чудесной фрески Гверчино мы встретили г-на Константина, знаменитого живописца по фарфору. В наше время он лучше, чем кто-либо, изучил Рафаэля и лучше, чем кто-либо, копирует его.

Возвращаясь во Францию, мы осмотрели в Турине, у князя Кариньяно, двенадцать изумительных, исполненных на фарфоре копий лучших флорентийских произведений. Портрет Льва X работы Рафаэля, "Поэзия" Карло Дольчи и "Венера" Тициана, "Святой Иоанн в пустыне" (вероятно, написанный с молодого негра) показались нам выше, всех похвал. Г-н Константен* чужд современной мелочности (он решается писать просто).

*Константен, Абраам - живописец по фарфору, проживавший в то время в Женеве, друг Стендаля, имя которого упоминается в завещаниях на рукописях "Жизни Анри Брюлара" и "Люсьена Левена".

Один наш знакомый немец пишет работу, которая, боюсь, покроет позором всех так называемых ученых, толкующих о Риме. Г-н фон С. составил список всех развалин Рима и его окрестностей на десять миль в окружности.

Против каждого из этих названий он переписывает целиком все места из древних авторов, которые, несомненно, относятся к данному памятнику. Во второй графе, которую он печатает другим шрифтом, он помещает те места из древних авторов, отношение которых к тем или иным развалинам можно считать спорным.

В третьей графе он кратко излагает мнения Нардини, Венути, Пиранези, Уджери, Вази, Феа и т. д., и т. д., и т. д. Наконец он высказывает свое собственное предположение, основывающееся почти исключительно на тексте древних авторов, на медалях на копиях памятников (как, например, Триумфальная арка в Беневенте, копия арки Тита на Форуме, разрушенной г-ном Валадье).

Книга, о которой я говорю, если писать ее добросовестно, потребует нескольких лет работы. Тогда станет ясно, как мало у нас оснований, чтобы судить о древних памятниках Рима. Это произведение, которое появится около 1835 года, произведет революцию в науке.

Я пытаюсь излагать относительно римских памятников мнения, которые в 1829 году мне кажутся наиболее вероятными, однако весьма возможно, что в 1839 году они будут опровергнуты.

Сейчас я покажу читателю образчик исследования, которому подверглись многие памятники; поводом для этого мне послужит храм Марса за городской чертой, К несчастью, не всегда это изучение было вполне добросовестным. Слишком часто ученые обкрадывают друг друга и, чтобы опередить соперника, высказывают или опровергают какое-нибудь предположение, не запасшись предварительно всеми теми доводами, какие можно было бы добыть у древних авторов. Воздержусь от того, чтобы называть имена ныне живущих ученых.

Где стоял храм Марса? Храм этот был не только за городской чертой, но и по соседству с Порта-Капена. "Extra urbern, prope portam"^*,- говорит Сервий. Ворота стояли почти на целую милю ближе к Капитолию, чем нынешние. Это показывает милевой столб, на котором стоит № 1; он был найден на Винья-Нари.

^* (За городом, поблизости от ворот (лат.).)

Храм Марса стоял не на Аппиевой дороге, а поблизости от нее, на небольшом холме, на который можно было взойти по склону (clivus), называвшемуся clivus Марса. По этому clivus была проложена дорога для телег; он находился поблизости от гробницы Сципиона (открытой в 1780 году). Нашли следующую древнюю надпись: "Clivum Martis pec. publica... in planiciem redigerunt S. P. Q. R."^*. В деяниях св. Сикста мы читаем: "Et ante templurn in clivo Martis"^**. Овидий сообщает нам, что храм этот находился на небольшом холме, перед Порта-Капена: "Quern prospicit extra Adpositum rectae porta Capena viae". Аппиева дорога шла по прямой линии, а поблизости от Рима, у самой Порта-Капена, проходила Латинская дорога, которая, начинаясь у Аппиевой дороги, поворачивала налево. Страбон говорит: "Latina sinistrorsum est prope Romam de-fleitens"^***, что можно заметить еще и теперь поблизости от церкви Сан-Чезарео.

^* (Склон Марса на общественные средства... сделали пологим сенат и народ римский (лат.).)

^** (И перед храмом на Марсовом спуске (лат.).)

^*** (Латинская... сворачивает налево поблизости от Рима (лат.).)

Таким образом, теперь можно считать доказанным то, что Нардини высказывал как предположение. "Может быть,- говорил он,- этот храм Марса extra muros^* стоял на холме, который принимали за Целиолум, в том месте, где теперь находятся остатки античного фундамента. Может быть, Аврелиан провел юда свою стену с двойною целью - заключить этот холм в городскую черту и предохранить великолепный храм Марса от грабежей неприятеля".

^* (за стенами (лат.).)

Г-жа Д. говорит нам: "Цивилизация XIX столетия стремится к слишком тонким нюансам; может быть, искусства не смогут за нею следовать. Тогда идеал утратит свою ценность. Уже теперь начинают говорить о том, что лицо, соответствующее греческому типу красоты, имеет глупое выражение. Может ли скульптура заставить нас предпочесть голову Сократа голове Аполлона?"

^* (Цифра 46, стоящая после даты "23 января 1829 года", означает, что в этот день Стендалю исполнилось 46 лет.)

Сегодня утром я был у г-на N., очень уважаемого художника. Вошла женщина, несомненно, очень красная, но еще более замечательная дикостью своего подлинно римского лица. Это натурщица, с которой он пишет Софонисбу, привязанную около костра ("Освобожденный Иерусалим", песнь II). Можно было заметить на ней следы нескольких ножевых рай. Она рассказала нам историю каждой из них. "Per la santissimo Madonna!^* - восклицала она в бешенстве после каждого рассказа.- Я сумею отомстить за себя!" Под конец она совсем разъярилась. Г-н Кур, автор "Погребения Цезаря" (в Люксембургском дворце), написал превосходный портрет этой девушки, которую он изобразил с кинжалом в руке.

^* (Клянусь святейшей мадонной! (итал.))

Гите двадцать два года. Когда карбонарии бросали жребий, кому из них надлежит убить предавшего их товарища, Гита должна была вынуть из античной вазы две записки с именами. Эти два человека умерли на Пьяцца-дель-Пополо^*.

^* (Эти два человека умерли на Пьяцца-дель-Пополо.- то есть были казнены.)

Гита потеряла своего возлюбленного и, несмотря на свою редкую красоту, ни за что не хотела завести другого. Впав в нищету, она стала актрисой. Она играет трагедии в маленьком театре, и отнюдь не плохо, а после этого танцует в балете как прима-балерина и за все это получает пять франков в день. Театр этот открыт только шесть месяцев в году. Гита иногда бывает натурщицей, если встречает какого-нибудь честного художника; вообще же она всегда носит при себе кинжал.

Пока мой друг работал над своей "Софонисбой", пришел аббат дель Греко, рассказавший нам о жестокой клевете, которая угрожает одному талантливому человеку. Его обвиняют в том, что он шпион^*, а люди, завидующие ему, не веря этой клевете, в восторге от нее и опровергают ее только для вида. Мы были возмущены. Вместо ответа аббат с большим чувством продекламировал нам следующий сонет:

^* (Его обвиняют в том, что он шпион.- В 1820 году в Милане Стендаль оказался жертвой клеветы, которая угрожала не названному здесь "талантливому человеку": в Милане распространился слух, что Анри Бейль - тайный агент Бурбонов.)

            La Gloria umana 

 Gloria, che se'tu mai? per te l'audace 
      Espone a dubbi rischi il petto fortej 
      Sui fogli accorcia altri l'eta fugace, 
      Et per te bella par la stessa morte. 
 Gloria che se'tu mai? con ugual sorte 
      Chi ti brama, e chi t'ha perde la pacej 
      L'acquistarti è gran pena, e all'alme accorte 
      Il timor di smarrirti è piu mordace. 
 Gloria, che se'tu mai? sei dolce frode, 
      Figlia di lungo affanno, un aura vana 
      Che fra i sudor si cerca, e non si gode. 
 Tra t vivi, cote sei d'invidia insana; 
      Tra i morti, dolce suono a chi non t'ode. 
      Gloria, flagel della superbia umana!

Giulio Bussi^*.

^* (Слава человеческая

)

^** (Нам неизвестен поэт Джулио Бусси, сонет которого цитирует Стендаль. Быть может, имеется в виду поэт Джованни Бусси, член римской академии "Аркадия", умерший в 1707 году.)

Наша спутница, та самая, которой итальянский климат неприятен оттого, что каждый день здесь бывает солнечным и море здесь слишком голубое, говорит мне: "Вы поступаете коварно по отношению к итальянской полиции; вы часто делаете вид, что знаете какие-то возмутительные факты. Расскажите же мне хоть один из них, сейчас же, не раздумывая!"

Ответ. Один государь предает большое число своих подданных (1822) суду, членов которого он сам назначает. Затем этот трибунал приговаривает девятерых из этих несчастных к смертной казни. Судьи ссылаются на приказ государя, опубликованный несколько месяцев назад, после того как обвиняемые были уже арестованы. Этот приказ неограниченного монарха, ни разу еще не оставившего безнаказанным недостаток рвения, заранее указывает место, где будет приведен в исполнение смертный приговор, в случае, если суд приговорит к смерти кого-либо из обвиняемых.

Один из нас имел счастье повстречаться с разбойниками^*, о которых нам говорили, может быть, раз сто в течение последних полутора лет. Вот рассказ нашего приятеля:

^* (Один из нас имел счастье повстречаться с разбойниками...- Приключение с разбойниками произошло с Романом Коломбом во время его путешествия в Италию. Стендаль включил рассказ об этом в свою книгу с разрешения Коломба.)

"5 мая 1828 года я нанял в Неаполе один из тех ангризанских экипажей, которые приходят в Рим через тридцать восемь часов ( и стоят пятьдесят пять франков). Мы выезжаем в три часа утра, при великолепной луне. Я занимаю одно из двух мест в кабриолете, а рядом садится какой-то толстяк из Гамбурга; четыре других путешественника помещаются внутри экипажа; вместе с кондуктором и двумя почтальонами мы составляем группу в девять человек. Четыре лошади, причем две передние запряжены на довольно большом расстоянии от задних (таков обычай в Неаполе), мчат нас галопом; мы быстро проезжаем Аверсу, Капую и Спаранизи. Пейзажи великолепные. Я спокойно сплю, как вдруг в десять с половиной часов утра при ярком солнце в открытой местности меня будят крики почтальонов, кондуктора, пассажиров и два выстрела. Я постепенно начинаю соображать, что на нас напали разбойники. В шести дюймах от своего глаза я вижу дуло ружья разбойника, который целится в меня; дуло очень заржавленное.

"Разбойники говорили довольно тихо и очень быстро; стволами своих ружей они колотят нас по рукам и коленям, требуя, чтобы мы отдали им subito^* все, что имеем. Я даю монету в сорок франков тому, который целится в меня. Чтобы взять ее, он отводит свое ружье. Разбойники эти были так комичны, что я вспомнил некоторые сцены^** из "Пещеры", из "Старика из Вож", из "Нападения на дилижанс" Франкони. Смеясь над необычайным страхом многих наших пассажиров, я засунул в сапог два или три наполеондора. Я думал, как бы спасти свои часы, к которым я очень привык, как вдруг разбойник, увидевший, что я дал его товарищу сорокафранковую монету (мне следовало бы иметь для разбойников восемь или девять мелких серебряных монет), потребовал у меня золота. Я ответил по-итальянски, что уже отдал сорок франков, то есть все, что у меня с собой было.

^* (Немедленно (итал.).)

^** (...я вспомнил некоторые сцены...- Адольф Франкони в 1827 году ввел в моду новый жанр циркового представления, получившего название "Спектакль Франкони". С клоунадами и фокусами наездника он сочетал мимодраму, пешие и конные сражения, нередко патриотического характера. Стендаль имеет в виду такого рода пьесы.)

"Мне велели выйти из экипажа. Нас выстроили посреди дороги, позади телеги, спиной к разбойникам; мы ожидали, что нас строго обыщут: я уже мысленно расстался с моими часами. Четыре или пять разбойников продолжали целиться в нас, а другие с изумительным проворством обирали экипаж; мой маленький спальный мешок сперва понравился им, но потом они бросили его на дорогу, где я вскоре его подобрал. Birlanti^* потребовали ключей от наших чемоданов, но вдруг заметили на дороге груженные хлебом телеги, возницы которых, по-видимому, не обращали никакого внимания на то, что происходило; тем не менее разбойники обратились в бегство. Мы видели, как они пустились наутек по полю.

^* (Разбойники (итал.).)

"Их всего было восемь человек. Это были молодые люди от восемнадцати до двадцати пяти лет, небольшого роста, одетые в крестьянские платья. В их одежде не было ничего особенного, за исключением платка, спускавшегося от глаз на грудь и скрывавшего большую часть лица. Они не произнесли почти ни одного слова. Вооружены они были ножами, кинжалами и топорами; только пятеро из них имели ружья. Они захватили денег вместе со стоимостью часов около тысячи или тысячи двухсот франков. У кондуктора они отняли, кроме кошелька, серьги и ударили его палкой по голове. Никто больше не пострадал. Первым делом были выпряжены лошади; оба почтальона и кондуктор лежали на земле ничком в течение семи или восьми минут, пока продолжалось ограбление. Прежде всего мы заявили о нашей невзгоде карабинерам в Ласкане, поблизости от Санта-Агата. Во второй раз мы заявили об этом полицейскому комиссару в Мола-ди-Гаэта. Он составил протокол, который мы подписали. В третий раз мы заявили об этом, снова составив протокол, интенданту и другим чиновникам. Из-за этого мы задержались на три часа в Моле, где подписали множество бумаг. Власти обращаются с нами с большой предупредительностью и предлагают нам денежную помощь в самых вежливых выражениях; мы не принимаем ее, так как почти все из нас имеют средства для того, чтобы закончить свое путешествие. Князь Кариати, интендант Молы, обладает манерами превосходно воспитанного человека. Это настоящий француз. Он крепко пожимает мне руку, и мы снова садимся в экипажи, чтобы проехать через Итри и Фонди, небольшие городки, расположенные на Аппиевой дороге, жители которых некогда жили только разбоем. Можно проехать из Террачины в Мола-ди-Гаэта морем и избежать этих страшных городов".

........................................................

Сегодня вечером у г-жи Марентани был отвратительный концерт. Наскучив музыкой Доницетти, я завел длинный политический разговор с монсиньором N. Это человек большого ума, но в глубине души ультрароялист.

В Риме ужасно боятся Франции. Мне кажется, что местные хитроумные политики предпочли бы, чтобы мы были протестантами. Каждый хоть сколько-нибудь образованный прелат ненавидит "четыре статьи 1682 года", словно они угрожают его личному благосостоянию.^*

^* (После записи, датированной 1 февраля 1829 года, в первом издании "Прогулок по Риму" была напечатана статья "Жизнь и произведения Микеланджело", выпущенная в издании 1853 года. Мы также выпускаем ее, так как она повторяет почти тот же текст, но с некоторыми сокращениями, который Стендаль уже напечатал в своей "Истории живописи в Италии".)

"Вам пятьдесят лет, монсиньор,- отвечал я моему собеседнику.- Неужели вы думаете, что эти четыре статьи придут к вам сюда, в Рим, в течение ближайших пятидесяти лет?"

Этот превосходный довод не действует на монсиньора N. Это одна из тех благородных и романических душ, которые, как Наполеон, радуются или скорбят из-за того, что о них подумает потомство. Его пугают неловкие действия французского правительства, но, тем не менее, он очень рассчитывает на культ Святого Сердца. Это подлинная религия папы.

"Религия Тридентского собора, - сказал я ему,- вновь сможет завоевать престиж во Франции только в том случае, если каждый кюре станет несменяем, как судья, после трех лет выполнения своих обязанностей и если кюре будут выбирать епископов. В средние века знатный сосед назначал епископом своего младшего сына, когда тот достигал двадцати лет; в настоящее время нам не угрожают такие злоупотребления.

"Если не будет принята эта мера, то молодые бедные плебеи, получившие прекрасное образование, перестанут принимать духовный сан. Коммерция, адвокатура, медицина открывают им более широкое поле деятельности; у вас останутся только грубые крестьяне".

Нас прервала чудесная неаполитанская песенка, живо напомнившая мне нашу жизнь в Искии. Матросы пели ее по вечерам, плывя вдоль берегов; тон ее грустен и заунывен. Г-жа Тамбурини восхитительно спела ее. Ей подпевал красивый голос г-на Трентанове, скульптора. Вот смысл неаполитанских стихов:

"Я хочу выстроить себе дом среди моря (да, среди моря); он будет выстроен из перьев (да, из перьев) павлина; лестницы я сделаю из золота и серебра, а балконы из драгоценных камней. Когда моя красавица Нена встает с постели, то кажется, что скоро взойдет солнце".

В то время как исполняли эту песню, мы заметили, что происходит нечто необыкновенное. Хозяйка дома написала и отправила несколько записок. Постепенно все обратили внимание на то, что у г-жи Марентани озабоченный вид, и воцарилось глубокое молчание, которое среди бала казалось довольно странным. Г-жа Марентани подозвала остроумного человека, с которым я только что имел политико-религиозный разговор. Монсиньор N. был так добр, что минуту спустя вернулся ко мне и сообщил, что папа Лев XII опасно заболел. Новость переходила от одной группы к другой; никто не прибавлял от себя ни одного слова. Наконец, когда два или три шпиона ушли, хозяйка дома не могла больше сдержаться и сказала громко: "Папа умирает".

После этой новости последовали медицинские и хирургические рассуждения, возмутившие меня. Было совершенно ясно, что все желали смерти этого бедного старика. Никто не признавался в этом открыто, но особенно подчеркивали серьезность симптомов: задержание мочи, от которого папа жестоко страдает в течение уже двух часов. Г-жа Марентани, вероятно, первая в Риме узнала эту важную новость.

Бедный одинокий старик, без семьи, предоставленный на своем ложе попечениям людей, которые вчера низко льстили ему, а сегодня его ненавидят и открыто желают его смерти,- такое зрелище для меня слишком тягостно. Над моей чувствительностью стали смеяться, обвиняя меня в рисовке, напоминали мне о людях, которые были казнены из-за предрассудков умирающего папы.

Однако я видел только страдающего и покинутого всеми человека. Монсиньор N. сказал мне, уходя: "Правда, должности наши просуществуют дольше нас, но разве не имеет никакого значения для нас то, какое впечатление произведет известие о нашей смерти?" "Монсиньор,- отвечал я,- благородные и романические натуры должны заниматься искусством".

Три дня назад, 2 февраля, в праздник Очищения, мы были в Сикстинской капелле и осматривали "Ноев ковчег", фреску Микеланджело на плафоне; мы видели Льва XII, возгласившего Te Deum^*. Он, как всегда, был бледен, но, казалось, чувствовал себя хорошо.

^* ("Тебе, бога, славим" (итал.).)

Большой переворот в мире интриг; люди станут более благоразумными и не будут так волноваться: папе лучше. Вчера и позавчера ему было особенно плохо, но сегодня утром появилась надежда. Эти три дня за папскими врачами все ухаживают наперебой. Здесь все известно; этот город слишком мал, а жители его слишком проницательны, чтобы возможны были ложные новости. У статуи Пасквино поставили часового. На ней находят прелестные стихи.

У статуи Пасквино поставили часового - На статую Пасквино римляне приклеивали сатирические сонеты,написанные на злобу дня. Отсюда,между прочим,происходит слово "пасквиль".

Лев XII только что причастился святых тайн: причащал его cameriere secreto (или камергер) монсиньор Альберто Барболани.

Все говорят, что папе хуже; но некоторые утверждают, что предсмертное причастие, которое принял папа, еще ничего не означает, Лев XII очень благочестив и принимал предсмертное причастие ровным счетом девятнадцать раз. Говорят, что врачи стали скрытными. Волнение достигло высшей точки. Как только в каком-нибудь доме заканчивается обсуждение последних новостей, начинают решать вопрос: кто будет новым папой? И скоро приходят к другому вопросу: кого бы мы хотели иметь папой? Я прекрасно почувствовал глубокий и мрачный итальянский характер; многие говорили при мне, имея в виду папизм: "Da lui corda!"

Эти три маленьких слова означают: "Пожелаем, чтобы выбор пал на самого худшего; мы придем к последним крайностям и скорее избавимся"^*.

^* ("Da lui corda" - отпустите на волю это бешеное животное, чтобы оно само бросилось в пропасть.)

Благодаря привычке к осторожности в разговоре употребляются только метафоры, вероятно, непонятные за пределами Рима. Что же касается меня, то я хотел бы, чтобы Италия была избавлена от преступлений, которыми часто сопровождаются революции. Я хотел бы видеть на престоле св. Петра самого здравомыслящего кардинала и подал бы голос за г-на Бернетти.

Сразу после того, как папа причастился святых тайн, кардинал Бернетти, государственный секретарь, сообщил о том, что его святейшество находится в опасности:

1) его преосвященству кардиналу делла Сомалья, декану священной коллегии;

2) его преосвященству кардиналу Дзурла, главному викарию папы, то есть исполняющему обязанности римского епископа;

3) дипломатическому корпусу.

Кардинал Кастильони, старший пенитенциарий, уведомленный кардиналом-деканом, вошел к папе, чтобы дать ему последнее напутствие. Святое причастие было выставлено в базиликах св. Петра, Сан-Джованни-ди-Латерано и Санта-Мария-Маджоре; в церквах служили мессы pro infirmo pontifice morti proximo^*.

^* (О страждущем первосвященнике, близком к смерти (лат.).)

Все находящиеся в Риме иностранцы следят за этими церемониями с живейшим интересом. Мы больше всего стараемся угадать настроение народа. Прежде всего он испытывает чувство, о котором я ничего не скажу. Далее, смерть папы и избрание его преемника являются для народа игрой, то есть самым интересным на свете занятием. Я записываю только малую частицу всего того, что мы видим. Я убежден, что, если бы изложить в отдельных статьях все, что происходит во время избрания папы и его смерти, такой кодекс заключал бы в себе больше двух тысяч статей.

Сегодня вечером все театры были закрыты.

Говорят, что папа находится в глубокой летаргии. В хорошо осведомленных домах считают смерть неизбежной. Волнение достигло предела, выражение всех лиц изменилось. Эти итальянцы, которые так медленно бредут по улицам, теперь ходят почти так же быстро, как в Париже.

Нас разбудили в девять часов утра. Лев XII покончил счеты с жизнью. Аннибале делла Дженга родился 2 августа 1760 года; он правил пять лет четыре месяца и тринадцать дней. Он скончался без больших страданий в восемь с половиной часов утра.

Мы не стали терять времени и тотчас же отправились в Ватикан. Погода стоит очень холодная.

4 февраля его святейшество дало часовую аудиенцию нашему другу, молодому русскому вельможе, и двум англичанам. Папа был как будто в очень хорошем расположении духа и отлично себя чувствовал. Разговор шел о мундирах разного рода оружия в русской и прусской армиях. "Папа показался мне очень некрасивым,- сказал нам г-н N.- У него вид старого остроумного посланника, очень хитрого и, быть может, несколько злого. Его святейшество часто шутил, и очень удачно. Папа насмешливо упомянул об одном из кардиналов, которого он совсем недавно назначил".

Кардинал Галеффи, камерленго, созвал трибунал everenda Camera apostolica и в час пополудни вошел в комнату усопшего папы. После краткой молитвы камерленго подошел к постели. Сняли покрывало, закрывавшее лицо покойного, камерленго признал его тело, и монсиньор maestro di Camera вручил ему перстень с печатью папской канцелярии.

Покидая Ватикан, камерленго, который теперь является владыкой, шел в сопровождении швейцарской гвардии, одетой в парадный костюм XV века, желтый с синим. Когда камерленго проходил, ему отдавались все воинские почести. Затем занялись туалетом усопшего папы. Его одели, побрили, говорят, что ему слегка нарумянили щеки. Тело охраняют пенитенциарии собора св. Петра. Приступили к бальзамированию; позже лицо покроют очень схожей восковой маской.

В два часа римский сенатор, официально узнав о смерти папы, приказал звонить в большой колокол Капитолия. По приказанию кардинала Дзурла, викария, все римские колокола принялись вторить капитолийскому. Это была величественная минута. При звоне всех колоколов Вечного города мы отдали свои прощальные визиты самым прекрасным его памятникам. Дела вызывают нас во Францию, и мы рассчитываем выехать в Венецию сразу же по окончании конклава.

Погребение усопшего папы началось сегодня в сборе св. Петра. Оно будет продолжаться, согласно обычаю, девять дней. Мы были в соборе с одиннадцати часов утра. Монсиньор N. любезно объяснял нам весь церемониал, совершавшийся на наших глазах, катафалк папы водружен в капелле на хорах; он окружен почетной стражей, одетой в красивые красные мундиры с двумя золотыми полковничьими эполетами. Тела папы еще нет.

Мы прослушали торжественную мессу, отслуженную перед катафалком. Служил ее кардинал Пакка, так как он имеет звание помощника декана священной коллегии. Кардинал Пакка - кандидат от крайней правой партии. У него много шансов на то, чтобы стать преемником Льва XII. Я нахожу, что лицо у него умное. На этой мессе присутствовала целая толпа иностранцев.

Называли друг другу имена кардиналов, рассматривали их лица. Восемь или девять из этих господ имеют важный или, вернее, болезненный вид, другие оживленно разговаривают между собой, как будто они находятся в салоне.

После мессы кардиналы отправились управлять государством. Заседание происходило в зале капитула св. Петра. Члены его утвердили в должностях всех сановников. Римские conservator произнесли перед ними речь, выражавшую скорбь по поводу смерти Льва XII, которая всех порадовала. Впрочем, если бы даже папа был каким-нибудь Сикстом V, повторилось бы то же самое. Кардиналы, которым было поручено оборудовать небольшие квартирки для кардиналов в палаццо Монте-Кавалло, где должен происходить конклав, сделали доклад.

В то время, как кардиналы управляли государством, клир собора св. Петра направился в капеллу, куда перенесли тело Льва XII. Miserere пропели довольно плохо. После того как тело папы было перенесено в капеллу на хорах, кардиналы вернулись туда. Тело было одето в великолепные белые одежды; строго соблюдая весьма сложный церемониал, его торжественно укутали саваном из темно-красного шелка, украшенного шитьем и золотой каймой. В гроб положили три кошелька, полных медалями, и пергамент, заключающий в себе историю жизни папы.

Занавес главной двери хоровой капеллы был задернут, но несколько иностранцев, имевших протекцию, были тайком проведены на места певчих.

Нотариус составляет протокол всех церемоний, о которых я вам сообщаю в самом сжатом виде. Ко всему тому, что происходит во время смерти папы, относятся со справедливым недоверием. Ведь у бедного покойника нет здесь родственников, а люди, которые должны выбрать ему преемника, могли бы похоронить и живого папу. Возвращаясь домой, очень усталые и

окончательно продрогшие, мы заметили, что у дверей палаццо князя дона Агостино Киджи, маршала конклава, стоит почетная стража.

Мы два часа провели в соборе. Кардинал Кастильский, старший пенитенциарий, служил мессу перед прахом папы. Во многих римских церквах были воздвигнуты катафалки; мы пошли посмотреть катафалк в Сан-Джованни-ди-Латерано.

Сегодня вечером прибыл его величество король баварский под именем графа Аугсбургского; артисты весьма обрадованы: они обожают этого государя.

Кардиналы прибывают один за другим. Баварский король осматривал мавзолей Пия VII в мастерской г-на Торвальдсена. Этот мавзолей был закончен как раз к сроку. Льва XII положат в соборе св. Петра поблизости от хоровой капеллы, над дверью, где он займет место славного Пия VII. Останки же Пия VII будут погребены в подземелье собора, где они останутся вплоть до того времени, когда их перенесут на постоянное место под памятником папы. Вам известно, что кардинал Консальви позаботился в своем завещании о том, чтобы его господин не остался без гробницы. По истечении девяти дней торжественных похорон государство здесь не делает для усопшего папы ничего. О Льве XII говорят уже так, как будто он умер двадцать лет тому назад.

Кардинал Альбани не хочет допустить в собор св. Петра гробницу Пия VII, которую только что закончил Торвальдсен. Причина этого заключается в том, что Торвальдсен - еретик.

Баварскому королю так понравились три статуи, предназначенные для памятника Пия VII, что он тотчас же наградил г-на Торвальдсена крестиком командора своего ордена. Эта новая почесть в Риме не имела успеха; говорят, что художник прикидывается простачком, но что он великий дипломат. Вероятно, это говорят завистники: у г-на Торвальдсена восемь или девять орденов. Я вовсе не в восторге от его произведений и потому не старался с ним познакомиться.

Нам оказали великую честь и позволили осмотреть конклав; это счастье столь велико и может так скомпрометировать того, кто нам его доставил, что мы могли наслаждаться этим счастьем только три минуты. У каждого из кардиналов будет квартирка из трех маленьких комнат. Сегодня эти господа распределяли квартиры по жребию. Г-н Шатобриан, посол короля, произнес кардиналам свою первую речь; отвечал ему кардинал делла Сомалья.

Сегодня утром мессу перед телом усопшего папы служил кардинал де Трегорио. Все иностранцы хотят видеть папой г-на де Трегорио, так как г-н Бернетти слишком уж молод, чтобы вступить на престол.

Посредине главного нефа собора воздвигли роскошный катафалк. Украсил его скульптор Тадолини. Г-н Валадье, известный осквернитель арки Тита, явился его архитектором. Катафалк сделан действительно недурно.

Общая форма этой гробницы представляет собою пирамиду, но ее покрыли множеством украшений - и хорошо сделали. Здесь есть барельефы, изображающие деяния Льва XII, множество латинских надписей аббата Амати. Дипломатический корпус присутствовал при службе, совершавшейся вокруг этого катафалка. Службы эти, все время одни и те же, кажутся нам слишком уж длинными. Приехавшие из Неаполя англичане, наоборот, рвутся на них с азартом. На дороге из Неаполя за почтовых лошадей платили бешеные деньги. Найти квартиру в Риме почти невозможно. Мы уступили наш загородный дом в Гротта - Феррате двум неаполитанским семьям, радушно принимавшим нас у себя, когда мы были в Неаполе. Каждый вечер, несмотря на холодную погоду, наши друзья терпеливо отправляются в Гротта - Феррату. В их глазах мы читаем, что все эти погребальные церемонии имеют для них гораздо больше значения, чем для нас.

Последний день церемоний в соборе. Монсиньор Май, милейший помощник библиотекаря в Ватикане, произнес на латинском языке речь о добродетелях Льва XII в присутствии кардиналов и дипломатического корпуса. Речь эта словно переписана из Цицерона; ни одной мысли; ее можно было бы произнести о любом папе, в правление которого происходил юбилей.

Вчера ночью благодаря сильной протекции мы были свидетелями зловещего зрелища. В огромном соборе св. Петра несколько плотников при свете семи или восьми факелов заколачивали гроб Льва XII. Затем каменщики на веревках подняли его с помощью лебедки и поместили над дверью, где он занял место Пия VII. Рабочие все время перебрасывались шутками; то были шутки в стиле Макьявелли - тонкие, глубокие и злые. Эти люди разговаривали, как демоны из "Панипокризиады"^* г-на Лемерсье; нам было неприятно их слушать. Одна из наших спутниц, у которой выступили на глазах слезы, добилась разрешения дважды ударить молотком по гвоздю. Никогда мы не забудем этого мрачного зрелища; оно было бы не столь ужасным, если бы мы любили Льва XII.

^* ("Панипокризиада"- поэма Н. Лемерсье (первые шестнадцать песен были напечатаны в 1819 году). В ней изображается спектакль, который бесы дают в аду для развлечения Люцифера.)

Наконец похороны закончены.

Кардинал делла Сомалья только что отслужил "мессу святого духа" по случаю открытия конклава. Эта церемония также имела место в хоровой капелле собора, золоченая лепка которой украшена множеством нагих статуй. Эта нелепость не выходила у нас из головы в продолжение всего обряда похорон. Сегодня монсиньор Теста прочел по-латыни проповедь на ему об избрании папы. Право, в ней было слишком много скуки и фальши. У всех был такой вид, как будто они думали о посторонних вещах.

Крайняя правая группа кардиналов называется, не знаю почему, сардинской партией; сегодня говорили, что она победит. Будущий папа будет продолжать политику Льва XII во внутренних делах, но не сохранит той же умеренности в сношениях с иностранными державами. У этих кардиналов, должно быть, бронзовые сердца, если они могут выдержать перспективу умереть так же, как Лев XII. Я прежде всего хотел бы, чтобы окружающие меня любили.

Сегодня вечером, в двадцать два часа (за два часа до захода солнца), мы пошли посмотреть "а процессию кардиналов, вступающих в конклав. Церемония эта происходила на площади Монте-Кавалло, у гигантских коней. Крест, который несли перед кардиналами, был повернут назад, так что эти господа могли видеть тело спасителя. Все это имеет мистический смысл, который монсиньор N. любезно нам разъясняет. Каждый кардинал шел в сопровождении своего конклависта, который по выходе из конклава, кажется, получает титул барона.

Так как собранию кардиналов оказываются те же почести, что и государю, то этих господ окружала почетная стража и швейцарцы в парадной форме XV века. Костюм, по нашему мнению, очень подходит к этому случаю.

Процессию возглавляли кардиналы-епископы; мы насчитали их пять: их преосвященства делла Сомалья, Пакка, Галеффи, Кастильони и Беккаццоли. Вокруг нас говорили, что один из них станет папой.

Вслед за ними шли двадцать два кардинала-священника во главе с кардиналом Фешем и, наконец, пять кардиналов-диаконов.

Монсиньор Капеллетти, губернатор Рима и начальник полиции, шел рядом с кардиналом-деканом г-ном делла Сомалья.

У дверей конклава эту процессию встретила комиссия из пяти кардиналов; в числе их был г-н Бернетти; вот почему его не было в процессии, где его искали глазами все иностранцы, а особенно те, которые приехали только сегодня.

Мы пошли обедать и, как настоящие зеваки, вернулись на площадь Монте-Кавалло в три часа ночи (в восемь с половиной часов вечера), чтобы дождаться знаменитых трех ударов колокола. Колокол ударил. Все посторонние лица вышли, князь Киджи поставил свою стражу, и кардиналов замуровали.

Когда же они выйдут оттуда? Все это может протянуться долго. До приезда кардинала Альбани, легата в Болонье, вопрос не будет решен; он доверенное лицо Австрии, то есть ему поручено в случае надобности провозгласить ее veto (вы знаете, что на конклаве в 1823 году кардинал Альбани воспрепятствовал избранию кардинала Североли).

Вы отлично понимаете, что я не могу рассказать все. По городу ходят очаровательные стихи: сила Ювенала в соединении с сумасбродством Аретино.

В этих стихах говорится, что существуют три плотно сколоченные партии: партия сардинская, или "ультра", утверждающая, что нужно управлять церковью и Папской областью самым строгим образом. Эту партию возглавляет кардинал Пакка; либеральная партия, во главе которой стоит кардинал Бернетти; и, наконец, австрийская партия, или партия центра, которую возглавляет кардинал Галеффи. Это человек образованный и любящий искусства. Для нас, несведущих, кажется странным, что иезуиты принадлежат к партии центра. Не для того ли, чтобы предать ее? "Il tempo e galantuomo"^*,- говорит монсиньор N., иначе говоря, мы узнаем правду после окончания конклава.

^* (Время - честный человек (итал.).)

Дождемся ли мы его в Риме? Мы хотим тронуться в путь сразу же после закрытия конклава. Но стоят холода, и нам придется ехать к северу против трамонтаны; а наши спутницы хотят присутствовать на короновании папы. Против моего желания было решено, что мы будем дожидаться этого великого события в течение тридцати дней. Наши английские друзья держат по этому случаю пари на огромные суммы. Бьются об заклад на полторы тысячи гиней против тысячи за то, что конклав продлится больше чем тридцать раз двадцать четыре часа, то есть больше чем семьсот двадцать часов.

Раз уж я заговорил о конклаве, поддамся искушению и процитирую несколько отрывков из письма, написанного из Рима одним молодым дипломатом. Есть фамилии, в которых ум и таланты передаются по наследству.

"Рим можно было бы назвать городом выборов. С самого его основания, т. е. в продолжение почти двадцати шести веков, форма его правления почти всегда была основана на выборах. Мы знаем, что римляне избирали своих царей, консулов, трибунов, императоров, епископов и, наконец, пап. Правда, папы избираются привилегированной корпорацией, но корпорация эта не наследственная, она постоянно пополняется лицами всех положений и всех национальностей; поэтому можно сказать, что, хотя прямых выборов здесь и нет, все же это народные выборы, совершаемые чрез посредство тех, кто достиг высших ступеней общественной лестницы.

"...Консула избирал весь народ; впоследствии тоже весь народ избирал епископа. Но когда государственные учреждения гибнут и приходят в упадок, то императоров выбирает уже преторианская гвардия; папу избирают кардиналы.

"...Духовный глава Рима первоначально избирался собранием христиан, скрывавшихся в недрах катакомб. После того, как империя была перенесена на Восток и благодаря наплыву варваров христиане приобрели больше значения, выборы стали производиться народом публично. Позднее, когда епископ приобрел больше власти, когда организовалось духовенство, его стали избирать члены этого духовенства; народ теперь отходит на задний план. Вскоре Карл Великий и его преемники вообразят, что они возрождают Западную империю... и для того, чтобы империя могла опираться на религию, они захотят возложить императорский венец на свою голову в Риме... Звание епископа, в Европе уже весьма нередкое, сменяется званием папы. Духовенство получает иерархию; папа не хочет быть обязанным своей властью простым священникам,- отныне избирать его будут только кардиналы.

"...Однажды народ, наскучив медленным ходом выборов, решил замуровать двери дворца, где собрались избиратели, и держать их взаперти, пока они не сделают выбора. Этот прецедент получил силу закона.

Отныне конклав запирается при всяком избрании... Наконец вошло в обычай и получило юридическую силу, что несколько католических держав могут через посредство одного из кардиналов внутри конклава протестовать против какого-нибудь кандидата, который кажется им опасным.

"Так обстояли дела, когда новый западный император, присоединив Рим к своей империи^*, объявил, что "никакая иная власть не должна вмешиваться в управление духовными делами в пределах империи и что после своего возведения на престол папы должны приносить присягу в том, что они никогда ничем не посягнут на четыре положения галликанской церкви, принятые в собрании духовенства в 1682 году" (сенатское решение от 17 февраля 1810 года).

^* (...новый Западный император, присоединив Рим к своей империи...- Наполеон.)

"...Наибольшее влияние в конклаве сейчас имеют две державы - Франция и Австрия. Интересы их противоположны, но все так или иначе улаживается: если одна держава побеждает в выборе папы, другая побеждает в выборе государственного секретаря.

"...Духовенство во Франции исполнено достоинства и набожно, оно внушает к себе уважение; в Риме аббаты - это баловни судьбы: они веселы, забавны, а иногда потешны... Они вовсе не похожи на наших маленьких аббатов старого режима, надушенных амброй и мускусом. Итальянцы не умеют столь тщательно заботиться о своей персоне... Они не набивают своих карманов стишками к Хлое... Но они почти всегда знают какую-нибудь смачную историю о капуцине или картузианце, им известно, что у новой певицы одна нога короче другой, они смеются неумолчным смехом богов.

"...Оба конца улицы Пиа закрыты дощатыми заграждениями, покрытыми старыми коврами. Швейцарец-часовой, одетый в костюм XIV века и вооруженный длинной алебардой, охраняет эту шаткую преграду.

"...Главная дверь палаццо Монте-Кавалло открыта, но ее охраняет многочисленная стража. Окна фасада во втором этаже закрыты ставнями. Только одно среднее окно, выходящее на балкон над главной дверью, замуровано"^*.

^* (Анри Симеон^**.)

^** (Анри Симеон (1803-1874) - французский политический деятель, граф. Его отец и дед также были крупными государственными деятелями.)

Направляясь к Пьяцца Монте-Кавалло, мы встретили три процессии, которые должны вымолить у неба скорейшее избрание первосвященника. Самый последний ремесленник в Риме отлично знает, что избрание "е состоится в первые же дни; партии должны сначала измерить свои силы. Первая баллотировка, которая не может привести ни к какому результату, является простой учтивостью,- кардиналы подают голоса за тех из своих коллег, которых они хотят почтить знаком общественного уважения.

Мы присутствовали при fumata^* и бурных взрывах смеха, которые она всегда вызывает. Вот как это приделывается.

^* (Дымок (итал.).)

Из окна, расположенного рядом с замурованным окном на фасаде палаццо Монте-Кавалло с видом на исполинских коней, выходит печная труба в семь или восемь футов длиной. Эта труба играет во время конклава большую роль.

Из газет вам уже известно, что каждое утро благородные узники отправляются на голосование. Каждый кардинал, совершив краткую молитву, опускает в урну, расположенную на алтаре капеллы Паулина, небольшую запечатанную записку. Эта записка, сложенная особым образом, содержит имя избираемого кардинала, девиз, заимствованный из священного писания, и имя кардинала-Избирателя.

Каждый вечер подсчитывают голоса, полученные кандидатами в это утро. Маленькая запечатанная записка содержит следующие слова: "Accedo domino N."^*. Эти слова не должны сопровождаться никакими рассуждениями, никакими условиями,- запомните это. Вечерняя церемония получила название "акцессии", Иногда кардинал, недовольный намеченными утром кандидатами, пишет в своей вечерней записке: "Accedo nemini"^**. Дважды в день, после того как кардиналы, которым поручен подсчет голосов, устанавливают, что ни один кандидат не получил двух третей голосов, записки эти сжигаются, и дым выходит через печную трубу, о которой я сейчас упоминал: это и называется fumata. Каждый раз эта fumata вызывает бурный смех народа, толпящегося на Пьяцца Монте-Кавалло и думающего о том, какое разочарование должны испытывать честолюбивые кандидаты. Все уходят, говоря: "Ну, сегодня у нас еще нет папы".

^* (Подаю голос за г-на N. (лат.).)

^** (Не подаю голос ни за кого (лат.).)

Возбуждение достигло крайних пределов. 2 и 3 марта прибыли их преосвященства кардиналы Руффо-Шилла из Неаполя и Гейсрух из Милана. Эти господа пойдут помолиться в собор св. Петра, примут более или менее таинственных визитеров и затем вступят в конклав, выполняя забавный церемониал, описание которого наскучило бы читателю, может быть, и без того утомленному всеми папскими делами. Наших спутниц очень развлекают эти церемонии, которые выполняются людьми, думающими вовсе не о том, что они делают. Что же касается меня, то я уже наблюдал все это во время выборов Льва XII.

Сегодня утром мы видели, как подают кардиналам обед. Каждый обед доставляется процессией, шествующей через весь Рим медленными шагами. Впереди идут слуги кардинала, более или менее многочисленные, в зависимости от богатства их господина. (Самые лучшие ливреи принадлежат кардиналу де'Грегорио.)

Затем следуют носилки, несомые двумя facchini^*; на них находится большая корзина, украшенная гербом кардинала. В корзине этой заключен обед. Два или три парадных экипажа завершают процессию. Такой кортеж ежедневно выступает из всех кардинальских дворцов, направляясь к Монте-Кавалло.

^* (Носильщики (итал.).)

Благодаря монсиньору N. мы сегодня утром присутствовали при контроле обедов. Несколько процессий уже прибыло. Пройдя не без труда через дверь и через большой двор палаццо Монте-Кавалло, мы вошли в комнату, специально построенную для этого из досок, покрытых коврами; в задней стене ее соорудили два вращающихся на оси ящика. Там епископ проверяет обеды.

Корзины раскрывают, блюда одно за другим передают епископу, который должен осмотреть все это для того, чтобы не допустить передачи писем. Епископ осматривал блюда с важным видом, обнюхивал их, когда они казались ему аппетитными, и передавал своему помощнику, который ставил их в ящик. Понятно, что в каждом обеде, в цыплятах или в запеканках из овощей, может находиться пять или шесть записок.

После осмотра двух или трех обедов нам наскучила вся эта кухня, и мы уже собирались уходить, когда увидели, что в ящик поступила из конклава записка с двумя номерами-25-м и 17-м, с советом приобрести лотерейные билеты под этими номерами.

Азартные игры - одна из главных страстей итальянцев. Если римлянина бросает его любовница, то, как бы ни была велика его печаль, он непременно купит лотерейный билет, номер которого соответствует возрасту его возлюбленной и числу месяца, когда они расстались. Даже самое слово "неверность" в "Словаре лотереи" соответствует, если не ошибаюсь, числу "37". Числа, пришедшие из конклава, могли в равной мере означать, что на утренних выборах кардинал, занимающий помещение № 25, получил семнадцать голосов, или что-либо подобное. Эти номера, 17 и 25, были незамедлительно переданы слуге кардинала П.

Из описания того, как поступают в конклав обеды кардиналов, вы могли видеть, что переписываться с кардиналами по утрам не представляет никаких трудностей. Вечером после fumata, когда все расходятся, на Пьяцца Монте-Кавалло или на улицу Пиа бросают выдолбленные пиастры, заключающие в себе маленькие записочки, написанные на тонкой бумаге, и всегда, как бы случайно, кто-нибудь оказывается на месте, чтобы их подобрать.

Единственная официальная новость, которую можно здесь узнать,- это имена старших кардиналов, которым поручается подсчет голосов. Кардиналы, которые были старшими в дни 5, 6 и 7 марта,- их преосвященства Ареццо от группы епископов, Тестаферрата от группы священников, и Гверьери-Гондзага от группы диаконов.

Произошло замечательное событие, но решусь ли я о нем рассказать?

На римское общество оно подействовало, как сильнейший удар электрического тока. Нужно вам сказать, что правление покойного папы вызывало здесь сильное раздражение; все были уверены в том, что партия "ультра" победит и результаты выборов будут ужасны (хотя умеренные иностранцы не придерживаются этого мнения).

Вдруг сегодня, около десяти часов вечера, стало известно, что выборы едва не закончились превосходнейшим образом.

Несколько дней тому назад кардинал Бернетти, бывший губернатор Рима, очень здесь любимый,- это местный г-н де Беллем,- итак, кардинал Бернетти будто бы договорился с кардиналами-итальянцами. "Религия должна быть выше всяких партий. Если она станет австрийской, то она возбудит к себе ненависть девятнадцати миллионов итальянцев, которые с тем или иным основанием ненавидят Австрию. Значит, нужно выбрать папу до прибытия кардинала Альбани, которому поручено произнести австрийское veto". Так будто бы рассуждал бывший губернатор Рима, но за достоверность этого я не ручаюсь. Некоторые робкие кардиналы,- иные говорят, что они заранее были подкуплены Австрией,- потребовали дважды двадцать четыре часа, чтобы решить этот вопрос.

Наконец, вчера рассчитали, что кардинал Альбани скоро должен прибыть. Сегодня утром была баллотировка; все кардиналы, в которых не были уверены, получили совет голосовать за кардинала де'Грегорио, кандидата либеральной партии. Надежные кардиналы должны были сегодня вечером обеспечить избрание, написав имя кардинала де'Грегорио.

Сегодня вечером, во время accessit, стали подсчитывать голоса. Кардинал де'Грегорио получил ровно две трети голосов и должен был быть провозглашен папой; но, к несчастью, кардинал Бенвенути, желая блеснуть остроумием, добавил в своей записке одну или две фразы, вследствие чего она была признана недействительной. Тотчас же были приняты все меры, чтобы добиться успеха на следующее утро, но в тот же вечер кардинал Альбани вступил в конклав. Все погибло.

Таковы римские слухи. Я ручаюсь, что это рассказывается в самых осведомленных кругах; но правда ли все это?

У нас нет больше сил думать о конклаве. Мы провели вчерашний и сегодняшний дни в Тиволи. Погода великолепная. Сегодня вечером, вернувшись в Рим, мы нашли наших римлян в полном отчаянии; лица у них совсем вытянулись. "Какое значение имеют для вас выборы папы? - говорят они нам.- Для вас это дело простого любопытства. Папа правит обычно около восьми лет. Несостоявшееся сейчас избрание папы обеспечило бы нам спокойствие на несколько лет".

На это нечего возразить. Говорят, что в Романье недовольство достигло крайних пределов.

Г-н де Шатобриан произнес в конклаве речь. В з.нак лестного внимания его карету по дороге к Монте-Кавалло сопровождали кареты всех кардиналов: эти господа, находясь в конклаве, отдали соответствующее распоряжение. Г-н де Шатобриан устроил роскошные празднества; он велел произвести раскопки; он заявил о своем намерении воздвигнуть надгробный памятник Пуссену; он был учтив с кардиналом Фешем. Мне кажется, что этот знаменитый человек завоевал симпатии кардиналов.

Г-н де Шатобриан произнес речь в помещении, где осматривают обеды, около крохотного отверстия, в которое нельзя было бы просунуть яйцо. По другую сторону этого отверстия находились представители конклава. Кардинал Кастильони отвечал на речь королевского посла. Мы уже цитировали одну часть этого ответа.

Речь испанского посла была произнесена по-латыни. Г-н де Шатобриан говорил по-французски. Речь его очень либеральна. В ней было слишком много "я" и "меня"; но в остальном она была превосходна и имела большой успех. Кардиналам она не понравилась. На какой бы точке зрения ни стояло французское правительство, но в Италии, если оно хочет иметь какое-либо влияние, оно должно покровительствовать либеральной партии. Сегодня вечером списки речи г-на де Шатобриана читались во всех салонах.

Все время продолжаются процессии и молебны о скорейшем избрании папы. Начинается сильный ропот. Римляне боятся, что они потеряют свою святую неделю; если папа не будет избран к 19 апреля, ко дню Пасхи, то не будет святой недели и не удастся заработать, отдавая квартиры внаем. Наши хозяева говорят о святой неделе, как о сборе урожая; они утверждают, что в этом году она должна быть превосходной. Иностранцы, приехавшие в Рим ради церемоний конклава, останутся здесь, и наедет еще много других. Вчера и сегодня мы обошли все кварталы Рима; мы хотели снять квартиру для одного из наших, друзей, приезжающего из Сицилии, но ничего нельзя достать, цены совершенно безумные.

По-видимому, Испания поручила защищать свои интересы кардиналу Джустиньяни, который, как говорят, личный друг его величества короля Фердинанда VII; он известен в Риме своей лентой испанского ордена, которую всегда носит поверх кардинальского одеяния^*. Его подвиги в Испании едва не заставили партию "ультра" предпочесть его кардиналу Пакке. Действительно, только две державы по-настоящему заинтересованы в избрании папы - Франция и Англия. В Риме очень боятся Франции; к тому же мы ничего не можем сделать для кардинала-итальянца. Австрия может дать епископства племянникам тех кардиналов, которые голосовали в ее интересах.

^* (Кардинал Джустиньяни - епископ Имолы. Попросите рассказать вам о восстании, происшедшем в Имоле в начале июня 1820 года, из-за одной реликвии. Какая энергия! Правда, она была проявлена ради достижения преступной или нелепой цели. Прочитайте отлучение от церкви Имолы, которая смеется над ним.- Изгнание евреев.)

Сегодня утром шел проливной дождь - настоящий тропический ливень; в это время парикмахер, которому мы пообещали денег, вдруг ворвался в салон, где мы завтракали, запыхавшись и совершенно вне себя. "Signori, поп v'efumata!" - вот единственные слова, которые он произнес. ("Господа, фуматы не было!") Значит, записки не были сожжены. Значит, папа избран.

Мы попали впросак; мы, как Цезарь Борджа, предусмотрели все, что могло случиться в день избрания папы, за исключением проливного дождя. Но мы не обратили на него внимания. Мы имели мужество провести три часа на Пьяцца Монте-Кавалло. Правда, через десять минут мы так промокли, как будто нас выкупали в Тибре. Наши плащи из вощеного шелка кое-как предохраняли наших спутниц, столь же бесстрашных, как и мы. В нашем распоряжении были окна, выходящие на площадь, но мы хотели быть как раз напротив дверей палаццо, находящихся рядом с замурованным окном, чтобы услышать голос кардинала, который провозгласит имя нового папы. Никогда еще я не видел такого стечения народа: негде было упасть булавке, хотя шел проливной дождь.

Бравые швейцарские солдаты, подкупленные заранее, провели нас к местам, которые были для нас оставлены как раз перед дверьми палаццо. Один из наших соседей, человек очень хорошо одетый и мокнувший под дождем уже в течение часа, сказал нам: "Это в сто раз интереснее, чем розыгрыш лотереи. Подумайте, господа, ведь имя папы, которое мы сейчас услышим, имеет непосредственное значение для благополучия и планов всех тех, кто в Риме носит платье из тонкого сукна".

Постепенно ожидание в столь неудобном положении привело толпу в раздражение, а при таких обстоятельствах всякое собрание людей становится толпой. Тщетно я пытался бы описать вам восторженную радость и порывы нетерпения, которые во мгновение ока овладели всеми нами, когда маленький камушек отделился от замурованного, выходящего на балкон окна, на которое были устремлены все взоры. Нас оглушил всеобщий крик. Отверстие быстро увеличивалось, и через несколько минут брешь стала достаточно велика, чтобы человек мог выйти на балкон.

Появился какой-то кардинал; нам показалось, что это был кардинал Альбани, но, испуганный страшным дождем, который лил в это время, кардинал не решился выйти на балкон после столь долгого заключения. Через полминуты колебаний он отступил. Кто мог бы описать вспыхнувший в это мгновение гнев народа, его яростные крики, его грубые ругательства? Наши спутницы были не на шутку испуганы. Разъяренные люди кричали, что они -разрушат конклав и вырвут у него их нового папу. Эта необычайная сцена продолжалась добрых полчаса. Под конец наши соседи потеряли голос и не могли больше кричать.

Дождь на мгновение стих. Кардинал Альбани вышел на балкон. Огромная толпа испустила вздох облегчения, после чего наступила такая тишина, что можно было бы расслышать полет мухи.

Кардинал произнес: "Annuntio vobis gaudium magnum papam habemus eminentissimum et reverentissimum dominum (здесь внимание толпы удвоилось) Franciscum Xaverium, episcopum Tusculanum, Sacrae Romanae Ecclesiae Cardinalem Castiglioni, qui sibi nomen imposuit Pius VIII"^*.

^* (Объявляю вам великую радость: у нас есть папа - преосвященнейший и достопочтеннейший владыка Франциск Ксаверий, епископ Тускуланский, святой римской церкви кардинал Кастильони, принявший имя Пия VIII (лат.).)

Услышав слова "Franciscum Xaverium", некоторые хорошо знавшие имена кардиналов, угадали, что речь идет о кардинале Кастильони; я отчетливо слышал, как рядом со мной произнесли это имя. Когда было произнесено "episcopum Tusculanum", два десятка голосов повторили это имя, но очень тихо, чтобы не пропустить ни одного слова из того, что говорил кардинал Альбани. При слове "Кастильони" раздался подавленный крик, сопровождавшийся явным чувством радости. Говорят, что этот папа обладает всеми добродетелями; а главное, он не будет жесток.

Прежде чем уйти обратно, кардинал Альбани бросил народу лист бумаги, на котором были написаны только что произнесенные им слова. Он захлопал в ладоши. И ему ответили всеобщими рукоплесканиями. В то же мгновение пушка с крепости св. Ангела возвестила об этом великом событии населению города и деревень.

У многих на глазах выступили слезы. Было ли это простое волнение по причине столь долгожданного события? Или, быть может, слезы эти выражали радость по поводу того, что наконец-то, после столь долгих опасений, был избран столь добрый государь? Народ, расходясь, жестоко посмеивался над двумя или тремя кардиналами, избрание которых было бы ему неприятно.

Мы поскорее вернулись домой, чтобы согреться. Никогда в жизни никто из нас не бывал под таким дождем.

Вот несколько подробностей, которые осторожность позволяет мне сообщить.

Тремя или четырьмя голосами, которые обеспечили избрание Пия VIII, он был обязан одному предсказанию Пия VII. Говорят, что Пий VII, сделав его кардиналом, сказал, правда, не совсем ясно: "Он будет моим преемником"^*. Партии "ультра" не удалось добиться успеха. Либеральная партия потеряла всякую надежду, после того как 7 марта ей не далась победа. Кардинала Кастильони посадила на престол умеренная австрийская партия.

^* ("Или: будет после меня". (Запись на экземпляре Сержа Андре.))

Вчера вечером общество было молчаливо. Каждый обдумывал, каково будет его положение по отношению к новому папе и друзьям нового папы. Если наши римские друзья начинали говорить, то лишь для того, чтобы объяснить нам, какие следствия повлечет за собою избрание Пия VIII; мы сами догадаться об этом не могли.

Вместе с этим папой на престол взошли все добродетели. Время правления Наполеона, с 1809 по 1814 год, он провел в Мантуе, Милане и Париже. Говорят, что он очень сведущ в теологии. Он был в большой дружбе с Консальви и даст повышение кардиналу де'Грегорио. Но он часто болеет; кто будет его министром?

Пий VIII был избран через сорок девять дней после того, как престол освободился, и через тридцать шесть дней после начала конклава. Наш друг N. выиграл пари в тысячу гиней. Избрание кардинала Кастильони решилось ночью. Он был избран утренней баллотировкой. Когда кардинал делла Сомалья спросил его, согласен ли он, кардинал Кастильони ответил просто: "да", и принял имя Пий VIII.

Тотчас же монсиньор Цукки, нотариус святого престола, составил протокол избрания.

Кардиналы Альбани и Качча Пьятти повели новоизбранного папу в молельню капеллы Паулина, где его облачили в одежды первосвященника. Одежды эти были заранее заготовлены на три роста.

После этого папа воссел на престол капеллы Паулина и принял первое поклонение, которое заключается в целовании руки и повторных объятиях. Кардинал Галеффи, камерленго, вручил папе перстень с печатью папской канцелярии.

Сегодня около пятнадцати часов (девять часов утра) новый папа отправился из Квиринальского дворца в Ватикан. Его восторженно приветствовали. Народ спрашивал: "Кого же он назначит государственным секретарем?". Римляне еще не знают, что кардинал Альбани был вчера назначен motu proprio^*, написанным рукою папы. В карете его святейшества мы заметили кардиналов делла Сомалья и Галеффи. Мы видели папу в главном алтаре собора св. Петра. Пропели "Те Deum", и Пий VIII принял третье поклонение.

^* (Motu proprio - буквально "по собственному побуждению" (лат.). Так называются некоторые послания папы, имеющие административный характер или частное значение.)

Во время этой довольно длинной церемонии г-н N., тот самый милый человек, который сообщил мне о болезни Льва XII у г-жи М., осыпал нас любезностями и стал нашим другом.

Франческо Саверио Кастильони родился в Чинголи, небольшом городке Анконской марки, 20 ноября 1761 года. Сначала он был епископом Монтальто. 8 марта 1816 года папа Пий VII сделал его кардиналом и епископом Чезены. При этом папа и сказал: "Он будет после меня". Вскоре стало ясным, что для должности старшего пенитенциария нужен человек образованный. Обычай был нарушен, и кардинал Кастильони получил назначение исключительно благодаря своим глубоким познаниям.

Кардиналу Альбани семьдесят восемь лет; он слишком стар для того, чтобы стать папой на следующем конклаве. Это вельможа, любящий удовольствия. Что станет он делать? Захочет ли он возбудить против себя ненависть? Мне кажется, что можно остаться самим собою в двух положениях: когда не являешься ничем и когда являешься всем. Всю жизнь кардинал Альбани был предан политике австрийского дома, поэтому к его назначению министром отнеслись очень подозрительно. Это человек любезный, бывший в молодости немножко Дон-Жуаном; для итальянца у него манеры элегантные. Я встречал его в Болонье, на вечерах у г-на дельи Антони, где м-ль Кантарелли исполняла музыку его собственного сочинения.

Стиль этой музыки старинный, но в 1775 году, в эпоху, когда кардинал Альбани, вероятно, учился, она могла бы показаться ученой. Он принял сан лишь в 1823 году, специально ради конклава.

Новый государственный секретарь только что сообщил кардиналу де'Грегорио о том, что он назначен старшим пенитенциарием, а кардиналу Пакка - о том, что он утвержден в своей должности.

Кардинал Бернетти услан в Болонью, где он будет легатом; эта новость всех опечалила.

Мы только что вернулись из Лоджий Рафаэля. По случаю избрания папы монсиньор Солья, заведующий благотворительными делами его святейшества, роздал милостыню, по одному паоло, римским нищим, собравшимся на бельведерском дворе в Ватикане. Один ученик Галля посоветовал нам наблюдать это зрелище из нижнего окна палаццо. Рассматривая столько голов ярко выраженного типа, наш друг рассуждал весьма приятно, но нисколько не убедил нас; в этой системе только общие положения могут быть верны. Седалище страстей у римской черни гораздо более развито, чем седалище разума. Мы проверили идеи доктора Эдвардса о национальных характерах. Я забыл сказать, что 1 и 2 апреля была устроена большая иллюминация.

Прекрасный весенний день. Сегодня утром мы присутствовали на коронации Пия VIII в соборе св. Петра четырнадцать часов (восемь с половиной часов утра). Мы видели, как его святейшество прибыл из Квиринала в собор; из любезности к Франции и Австрии папа взял в свою карету кардиналов де Ла-Фара и Гейсруха, достойного миланского архиепископа. Церемония в соборе была великолепная: огромное стечение народа и иностранцев; однако не было никакой давки - так велика эта церковь.

Будет ли папа австрийцем или французом? - таков злободневный вопрос. Карбонаризм так глубоко проник в народ, что возница нашего фиакра говорил с лакеем о том же, о чем мы только что разговаривали с князем N.

У Пия VIII есть несколько братьев в Чинголи. Один из них архидиакон и скоро станет кардиналом.

Первое папское богослужение Пия VIII; большое течение народа. Папа раздавал ветки; в королевском але происходила процессия; его святейшество несли кресле destatoria (как Юлия II в "Изгнании Гелиодора из храма" Рафаэля).

Церемонии святой недели были великолепны. Римляне не запомнят, чтобы в их городе было такое стечение народа; многие иностранцы ездят ночевать в Альбано. За маленькие, плохонькие комнатки платят по луидору в день. Что же касается обеда, то это трудноразрешимая проблема. Osterie, очень неопрятные в обыкновенное время, заполнены с десяти часов утра настолько, что нельзя войти внутрь; в час обеда там стоит толпа, как перед театром в день премьеры.

Иностранцы, не имеющие в Риме друзей, которые могли бы им предоставить самое необходимое для жизни, очень несчастны. В таких случаях римская лень торжествует; я видел, как какой-то поваренок с гордостью отказался от пяти франков, которые предлагали ему за то, чтобы он зажарил котлету. Несколько любопытствующих неаполитанцев питались целый день шоколадом и кофе. Ходят весьма забавные эпиграммы.

После вербного воскресенья Рим принял очень необычный, праздничный вид; все торопятся, все ходят быстро.

У меня не хватает терпения описывать церемонии святой недели; два или три момента были великолепны. Если вы окажетесь здесь в это время, купите маленький томик в восемьдесят две страницы, напечатанный на французском языке, на каком говорят в Риме,- произведение аббата Канчельери. Папа два раза позировал скульптору, г-ну Фабрису. Мы смотрели этот бюст, он очень похож.

Завтра, к нашему великому сожалению, мы покидаем Рим. Едем в Венецию. В это лето мы две недели проведем на луккских водах и один месяц на чудесных водах Баттальи, поблизости от Падуи.

В этих местах отдыха итальянский дух забывает о страхе и ненависти. Назначение кардинала Альбани начинает приносить плоды: сегодня утром в двадцати местах Рима и, в частности, на дверях палаццо Монте-Кавалло, где обитает папа, было написано белым мелом огромными буквами:

 Siam servi si, ma servi ognor frementi*.

Альфьери.

^* (Да, мы рабы, но мы восстать готовы (итал.).)