Глава I. Состояние общественного мнения во Франции в 1794 г. Корсика, ее нравы, ее борьба против Генуи и против Франции. Параллель между Паоли и Наполеоном. Семья Бонапарта. Г-да де Марбеф и де Нарбонн. Наполеон в Бриене

Я испытываю нечто вроде благоговения, начиная писать первую фразу истории Наполеона. Речь идет о самом великом человеке, которого мир знал после Цезаря. А если читатель даст себе труд изучить жизнь Цезаря по Светонию, Цицерону, Плутарху и "Комментариям", я даже дерзну сказать, что нам предстоит Еместе обозреть жизнь самого изумительного человека, появившегося после Александра, о котором мы знаем слишком мало подробностей, чтобы по заслугам оценить трудность его предприятий.

Я надеялся, что кто-нибудь из людей, знавших Наполеона, возьмет на себя задачу рассказать его жизнь. Я прождал двадцать лет. Наконец, видя, что этот великий человек становится все более и более безвестным, я захотел, прежде чем умру, сообщить мнение о нем его товарищей по оружию. Ибо среди всего того раболепства, которое известно миру, в Тюильрийском дворце, бывшем тогда центром вселенной, все же встречались люди, мыслившие свободно^*.

^* (В другом сочинении (я думаю, оно выйдет не раньше, чем через несколько лет) любознательные читатели найдут по этому поводу сведения, значительно отличающиеся от всех тех общих мест, которым в настоящее время принято верить.)

Преклонение перед республиканскими добродетелями, выработавшееся в самые юные годы; чрезмерное, доходящее до ненависти презрение к образу действий монархов, против которых мы воевали, и даже к простейшим военным обычаям, которых придерживались их войска, внушили многим из наших солдат 1794 года мысль, что одни только французы - разумные существа. В наших глазах обитатели остальной Европы, воевавшие за то, чтобы сохранить свои оковы, были всего лишь достойные сожаления глупцы или же мошенники, продавшиеся тем деспотам, которые нападали на нас. Питт^* и Кобург^**, чьи имена еще слышатся иной раз, как дальний отголосок революции, казались нам главарями этих негодяев и олицетворением всего предательского и глупого в мире. Тогда над всем главенствовало глубокое чувство, никаких следов которого я больше не вижу. Пусть читатель, если он моложе пятидесяти лет, постарается представить себе по книгам, что в 1794 году у нас не было никакой религии; наше сокровенное, подлинное чувство было сосредоточено на одной мысли: принести пользу отечеству.

^* (Питт, Вильям (1759-1806) - английский государственный деятель, дважды стоял во главе кабинета. Ярый реакционер и враг Французской революции, он был одним из главных организаторов коалиции держав против Франции. При нем Франция вступила в войну с Англией (1 февраля 1793 года). В дальнейшем Питт вел решительную борьбу и против наполеоновской завоевательной политики.)

^** (Фридрих, герцог Сакоен-Кобургский (1737-1815) - австрийский фельдмаршал. Одно время командовал войсками коалиции против Франции.)

Все остальное - одежда, пища, карьера - были в наших глазах лишь ничтожной, жалкой мелочью. Так как общества не было, то и успехов в обществе, так много значащих в характере нашей нации, не существовало.

На улице наши глаза наполнялись слезами, когда мы видели на степе надпись в честь юного барабанщика Барра (который в тринадцать лет пожертвовал жизнью, до последней минуты не переставая бить в барабан, чтобы предупредить внезапное нападение неприятеля). Различные празднества, частые и волнующие церемонии питали в нас, не знавших никаких других многолюдных сборищ, то чувство, которое в наших сердцах властвовало над всем.

Оно было единственной нашей религией. Когда Наполеон появился и покончил с непрерывными поражениями, которые навлекало на нас бездарное правительство Директории, мы увидели в нем лишь военную пользу диктатуры. Он давал нам победы, но мы судили о всех его поступках по законам той религии, которая с раннего детства заставляла учащенно биться наши сердца: мы видели в этой диктатуре лишь одну вещь, достойную уважения,- пользу для отечества.

Позднее мы неоднократно изменяли этой религии; но во все решающие минуты она, подобно католической религии, приковывающей к себе своих приверженцев, вновь обретала власть над нашими сердцами.

Иначе обстояло дело с теми, кто родился около 1790 года; первое, что они увидели в пятнадцатилетнем возрасте, в 1805 году, когда только еще начинали раскрывать глаза, были украшенные перьями бархатные шапочки тех, кого Наполеон недавно произвел в герцоги и графы. Но нам, старым слугам родины, ребяческое честолюбие и смехотворные восторги этого нового поколения внушали одно лишь презрение.

Среди этих людей, которые, так сказать, жили в Тюильри, у которых теперь были кареты с пышными гербами на дверцах, многие считали эти новшества прихотью Наполеона, притом заслуживающей порицания; наименее пылкие усматривали в этом опасную для них причуду; едва ли один из пятидесяти верил в их долговечность.

В отличие от поколения, дослужившегося в 1805 году до эполет, эти люди вновь обретали веселость и радость первых Итальянских походов 1796 года лишь тогда, когда император отправлялся в армию. В своем месте я расскажу, с каким неудовольствием армия, сосредоточенная в 1804 году в Булони, приняла первую раздачу орденов Почетного Легиона; в дальнейшем мне придется говорить о республиканском духе и об опале Дельмаса, Лекурба и других.

Итак, даже в пределах Тюильри, среди тех, кто искренне любил Наполеона, были люди, которые, когда они считали себя среди своих, в полной безопасности от сыска Савари, не допускали для суждения о поступках императора иной основы, кроме пользы для отечества. Таковы были Дюрок, Лавалет, Ланн и еще несколько человек; таковыми, несомненно, были бы Дезе^* и Кафарелли-Дюфальга; и, как это ни странно, таков был он сам, ибо он любил Францию со всей беззаветностью влюбленного.

^* (Дезе, Луи-Шарль (1768-1800) - французский генерал, участник египетского похода. Был убит в битве при Маренго.)

Такова неизменно была и г-жа Летиция, мать Наполеона. Эта редкая, можно сказать, единственная во Франции по своему нравственному складу женщина сильнее всех других обитателей Тюильри была проникнута твердым, искренним, незыблемым убеждением, что нация рано или поздно проснется, что созданное ее сыном огромное сооружение рухнет и, рушась, может изувечить его.

Упоминание об этой выдающейся личности вернуло меня наконец к моей теме, которою является сейчас детство Наполеона.

Корсика - нагромождение гор, покрытых девственными лесами и прорезанных глубокими долинами. В этих долинах кое-где встречаются клочки земли, покрытые растительностью; там живут немногие дикие, малочисленные племена, питающиеся каштанами. Они не представляют картины общества, а скорее кажутся собранием отшельников, объединенных исключительно нуждой. При всей своей бедности корсиканцы отнюдь не скупы и думают только о двух вещах: мстить своим врагам и любить свою возлюбленную. Они исполнены чувства чести, и эта честь более разумна, чем в Париже в XVIII веке. Но зато их тщеславие почти столь же легко уязвимо, как тщеславие буржуа маленького городка. Если в то время как кучка корсиканцев идет по дороге, кто-нибудь из их врагов с ближней вершины затрубит в пастуший рожок, раздумывать не приходится: этого человека нужно убить.

Глубокие долины, разобщенные мощными горными хребтами, - основа естественного разделения Корсики на округи; их называют pieve^*.

^* (Приход, община (итал.).)

Каждый pieve доставляет пропитание нескольким влиятельным семьям, исполненным взаимной ненависти; иногда они объединяются в союз, но обычно враждуют друг с другом. Под угрозой общей опасности вражда на несколько месяцев забывается. Вообще же это огненные сердца, которым, чтобы ощущать жизнь, нужна страстная любовь или страстная ненависть.

Изумительный закон ружейного выстрела приводит к тому, что повсюду царит величайшая учтивость; но нигде вы не найдете того подобострастия, которое немецкий крестьянин выказывает дворянину своего села. Самый мелкий хозяин в pieve отнюдь не заискивает перед своим соседом, крупным помещиком; но когда его самолюбие задето тем же, что и самолюбие этого соседа, он, вскинув ружье на плечо, присоединяется к нему.

Если Паоли был силен в борьбе против генуэзцев, а позже - против французов Людовика XV, то лишь потому, что многие pieve стояли за него.

Начиная с 1755 года Паскуале Паоли, призванный недовольными возглавить восстание, стремился завладеть гористыми частями острова. Он добился этого: ему удалось оттеснить генуэзцев на побережье.

Отчаявшись усмирить Корсику, ее угнетатели призвали на помощь себе французов, а те в конце концов стали воевать с недовольными в своих собственных интересах; поэтому корсиканские патриоты возненавидели французов, явившихся наследниками их тиранов и ставших тиранами в свою очередь^*.

^* (Записки Дюмурье, т. I - Камбьяджи, История Корсики.)

В ту пору военными и иностранными делами Людовика XV ведал герцог де Шуазель.

Среди самых пламенных вождей корсиканского восстания и самых преданных приверженцев Паоли выделялся Карло Буонапарте, отец Наполеона. Тогда ему было двадцать четыре года; он родился в Аяччо, в дворянской семье, поселившейся на острове в конце XV века. Карло Буонапарте, унаследовавший скромное состояние, которым управляли двое его дядей - священники, люди весьма почтенные,- изучил право в тосканском городе Пизе. Возвратившись на родину, он без согласия своих дядей женился на Летиции Рамолини, слывшей самой обворожительной девушкой на всем острове; он и сам был очень красив и весьма любезен.

В 1768 году, когда распря между французами и корсиканцами достигла крайнего ожесточения и французы высадили на острове весьма крупные вооруженные силы, Карло Буонапарте отправился в Корте, к Паскуале Паоли; не желая оставить своих дядей и жену в заложники французам, он увез их с собой.

Паоли весьма доверял ему. Карло Буонапарте приписывают воззвание к корсиканской молодежи, обнародованное в Корте в июне 1768 года и напечатанное впоследствии в четвертом томе "Истории Корсики" Камбьяджи.

После кровавого поражения при Понте Нуово, которое рассеяло все мечты о независимости, вдохновлявшие Паоли и разделявшиеся большинством корсиканского народа, Карло Буонапарте оказался в числе тех стойких патриотов, которые не впали в отчаяние и решили сопровождать Клементе Паоли, брата предводителя, в Ньоло. Они надеялись поднять жителей этой воинственной области и повести их в бой против быстро продвигавшейся французской армии. Эта попытка оказалась безуспешной.

Клементе Паоли, все время сопровождаемый Карло Буонапарте, перекочевал из Ньоло в Вико; он хотел бороться до конца. Но стремительный ход событий сделал столь благородные усилия бесполезными. Клементе Паоли, как и его славный брат, был вынужден бежать из отечества, которое они хотели избавить от чужеземного ига.

Среди всех бедствий злосчастных походов в Ньоло и Вико юная и прекрасная супруга Карло Буонапарте неизменно сопровождала его; она не страшилась опасностей войны и разделяла все лишения повстанцев, действовавших в самых диких горных местностях, среди крутых скал. Думая, как и ее муж, лишь о том, чтобы избавить свою родину от ига чужестранцев, г-жа Буонапарте стойко переносила невзгоды, чрезмерные для ее пола и ее положения. Она упорно отказывалась от убежища, которое ей предлагал французский полководец, завоеватель острова. Посредником при передаче этих предложений, поводом для которых служила беременность г-жи Буонапарте, был ее родной дядя, член только что учрежденного французским генералом верховного совета Корсики.

В июне, когда с отъездом братьев Паоли патриоты утратили всякую надежду, Карло Буонапарте, скрывшийся из Вико в деревушку Апьетто, вернулся в свой дом в Аяччо вместе с молодой женой, беременной на седьмом месяце.

15 августа 1769 года, в праздник Успения, у г-жи Буонапарте в церкви во время мессы начались родовые схватки, настолько сильные, что она была вынуждена поспешно вернуться домой; она не успела дойти до своей спальни и разрешилась от бремени в прихожей, на старинном ковре, затканном изображениями героев. Ребенку дали имя Наполеон, в память одного из дядей Карло Буонапарте, погибшего годом раньше под Корте, во время бегства.

Среди всеобщей подавленности и всех тех неурядиц, что следуют за окончанием длительной гражданской войны и установлением новой власти, в кругу семьи со скудными средствами, вдобавок увеличивавшейся с каждым годом, Наполеон в основном получил то воспитание, которое предписывалось необходимостью. Французам трудно представить себе всю суровость уклада жизни итальянской семьи; никакого оживления, ни одного лишнего слова, зачастую - унылое безмолвие. Несомненно, Наполеон в юные годы не был окружен той принятой во Франции аффектацией, которая так рано пробуждает и развивает в наших детях тщеславие и делает из них к шести годам - приятную забаву, а к восемнадцати - юных пошляков. Наполеон сам сказал о себе: "Ребенком я был упрям и любознателен".

Рассказы - признаюсь, малодостоверные - рисуют нам его в раннем детстве как шумливое маленькое существо, ловкое, живое и необычайно проворное. По его словам, старший брат Жозеф находился у него в полном подчинении Наполеон бил, кусал его; тот бежал жаловаться матери, но не успевал бедняга раскрыть рот, как мать уже бранила его. Жозеф сильно завидовал брату из-за его превосходства и того предпочтения, которое ему оказывали.

Некоторые философы полагают, что человек наследует свой характер от матери, что этот характер начинает формироваться с двухлетнего возраста и к четырем или пяти годам складывается уже окончательно. Это в первую очередь можно сказать о южанах с их мрачным и страстным характером. Эти люди с самого младенчества добиваются счастья определенным способом, который в дальнейшем применяется ими к различным предметам, но всегда остается одним и тем же.

Какие впечатления окружали колыбель Наполеона? Я вижу его мать, чей высокий ум не менее замечателен, чем ее красота,- женщину, обремененную заботой о многочисленной семье. Эта семья, довольно бедная, растет и возвышается среди ненависти и ожесточенных распрей, неизбежных после тридцати лет недовольства и гражданской войны. Позднее мы увидим, какое глубокое отвращение внушал Наполеону полковник Буттафоко^*, единственная вина которого заключалась в том, что он сражался против Паоли и примкнул к партии, враждебной той, к которой принадлежала семья Буонапарте.

^* (Полковник Буттафоко (1730-1806) - корсиканец по происхождению; был представителем Корсики в Генеральных штатах 1789 года. Стоял за присоединение Корсики к Франции. Паоли объявил Буттафоко изменником.)

Имя Паоли гремело на Корсике. Этот небольшой остров, побежденный и все же исполненный гордости, хвалился тем, что имя его героя твердят и прославляют по всей Европе. Поэтому в уме ребенка Наполеона все величие и все дарования отождествлялись с этим именем: Паскуале Паоли. И, по странной случайности, Паоли явился как бы прообразом и воплощением всей будущей жизни Наполеона.

Свою деятельность он начинает в двадцать девять лет главнокомандующим. На устах у него постоянно имена и изречения из Плутарха и Тита Ливия, которые станут катехизисом Наполеона. На Корсике Паоли в малых масштабах совершил все то, что Наполеону пришлось впоследствии совершить во Франции, когда он стал преемником жалкого правительства Директории. Сначала завоевание, затем устроение. Как Наполеон при Маренго завоевал независимость Франции, так Паоли, отвоевав у генуэзцев горные массивы Корсики, затем организовал там управление, правосудие и все остальное, вплоть до народного образования.

Долгое время Паоли являлся столько же правителем и политическим деятелем, как воином. Ему приходилось так же быть настороже против яда генуэзцев, как Наполеону - против адской машины роялистов или кинжала Жоржа Кадудаля. И, наконец, низложенный чужеземцами, силы которых несравненно превосходили его собственные, отторгнутый ими от народа, который его любил, Паоли вынужден был покинуть Корсику и искать убежища вдали от родины.

Все эти благородные усилия выдающегося человека служили обычной темой разговоров корсиканцев.

Таким образом, по странной удаче, не выпадающей на долю королевских детей, все пошлое, все суетное было чуждо людям, окружавшим колыбель Наполеона.

Представим себе, что он родился в 1769 году в Пикардии или Лангедоке младшим сыном маркиза, имеющего двадцать пять тысяч ливров годового дохода. Что он слышал бы вокруг себя? Рассказы о любовных похождениях, небылицы о древности его рода, разговоры о давней распре маркиза, его отца, с соседом, мелкопоместным дворянином, на два года раньше маркиза добившимся, под тем предлогом, будто он трижды был ранен, производства в капитанский чин; но зато маркизу благодаря покровительству принца Конти^* на три года раньше пожаловали крест ордена св. Людовика. Маркиз без устали говорил бы о своем презрении к дельцам^**, в особенности к интенданту провинции, выезд которого роскошнее его собственного; правда, это возмещалось бы тем, что маркиз получил почетную должность церковного старосты того прихода, где находится особняк интенданта, от чего интендант, наверно, пришел в ярость.

^* (Конти, Луи-Франсуа (1717-1777) - французский принц из династии Бурбонов, участник войн Людовика XV в Италии, в Германии, в Бельгии. При Людовике XVI был одним из вожаков придворной знати и выступал против всяких реформ.)

^** (См. мемуары Мирабо, изд. Люка де Монтиньи, т. I-II. Сравните детство Мирабо с детством Наполеона.)

Вместо всей этой жалкой болтовни Наполеон только и слышал, что разговоры о борьбе одной великой силы против другой великой силы; национальная гвардия небольшого острова, насчитывающего всего сто восемьдесят тысяч жителей, предводительствуемая молодым человеком, ею избранным, дерзает бороться с королевством Франции; это государство, вначале посрамленное, потерпевшее ряд поражений, наконец посылает на Корсику двадцать пять тысяч солдат под начальством лучшего своего полководца, графа де Во.

Обо всем этом Наполеону в детстве рассказывала его мать, сама много раз спасавшаяся бегством от французских пуль; в этой борьбе вся слава приходится на долю мирного гражданина, оказывающего упорное сопротивление; солдат - лишь презренный наемник, отрабатывающий свой оклад.

В наши дни, когда столь многие сами себе противоречат, потому что притворство вошло в обиход и потому что никто не осмеливается открыто добиваться радостей тщеславия - единственных наслаждений, реальных в XIX веке на севере Франции,- мало найдется жизней, столь не запятнанных лицемерием и, на мой взгляд, столь благородных, как жизнь г-жи Петиции Буонапарте. Мы видели, как в юные годы из преданности своей партии она отважно подвергала себя великим опасностям. Позднее ей пришлось перенести испытания, быть может, еще более тяжкие, поскольку ей уже не служили поддержкой возбуждение и всеобщий подъем, сопутствующие гражданской войне. На Корсике существует жестокий обычай, довольно близко напоминающий пресловутое "объявление вне закона" времен французской революции. Когда какая-нибудь семья оказывается в этой своеобразной опале, ее леса поджигают, ее виноградники и оливковые рощи опустошают, ее стада режут, ее жилище предают огню; в бедной стране, где нет никаких способов снова достигнуть зажиточности, это означает полное, непоправимое разорение. Трижды со времени своего возвращения на Корсику в качестве французского генерала и поднятого им затем в пользу англичан мятежа, Паскуале Паоли угрожал применить этот грозный закон к г-же Буонапарте - бедной вдове, не имевшей никакой опоры; трижды она передавала ему в ответ, что никакие угрозы не заставят ее отречься от партии приверженцев Франции. Ее скромный достаток был уничтожен, угроза ее личной безопасности заставила ее бежать с малолетними детьми в Марсель. Она думала, что во Франции ей, жестоко пострадавшей за свой патриотизм, окажут радушный прием. Ее стали презирать за бедность и за то, что ее дочери вынуждены были сами ходить на рынок.

Ничто не могло смутить эту возвышенную душу - ми презрение, выказанное ей марсельцами в 1793 году, ни, семь лет спустя, столь нежданный блеск двора ее сына. Достигнув глубокой старости, вынужденная искать пристанища у врагов своего имени и своей родины, видя радость, которую им внушает смерть ее сына и ее внука, она переносила это горе с тем же природным безыскусственным достоинством, как некогда - угрозы Паоли. Никаких жалоб, никаких признаков тех страданий уязвленного самолюбия, которые побуждают нас относиться с холодностью к государям и государыням, на наших глазах низвергнутым с престолов. Эта мужественная душа даже не разрешала себе произносить имена своих врагов и рассказывать о своем сыне^*.

^* (Г-жа Летиция умерла в Риме, в палаццо ди Венеция, 2 февраля 1836 года. Полиция папы Григория XVI добилась того, что ее гроб провожали свистками во время того краткого пути, который ему пришлось совершить от ее дворца до церкви Санта-Мария на Виа Лата.)

Мать Наполеона была женщина, подобная героиням Плутарха^*, подобная Порциям, Корнелиям, подобная г-же Ролан^**. Но еще более по всему своему складу- непоколебимому, суровому и страстному - она напоминает героинь итальянского средневековья, которых я не называю, потому что они неизвестны во Франции^***. Чисто итальянским характером г-жи .Петиции следует объяснить и характер ее сына.

^* (Плутарх - греческий писатель I-II вв. н. э., автор жизнеописаний героических личностей древности. Порция- дочь Катона из Утики, жена Брута-младшего - образец мужественной римлянки, готовой в случае надобности разделить участь мужа. Корнелия - дочь Сципиона Африканского, мать Тиберия и Кая Гракхов.)

^** (Ролан, Манон-Жанна (1754-1793) - жена министра Ролана, играла влиятельную роль среди жирондистов. После перехода власти в руки якобинцев была казнена.)

^*** ("Словарь знаменитых женщин" профессора Леватти, Милан, 1820)

По-моему, людей того же, что и Наполеон, типа можно найти только среди кондотьеров и мелких государей, живших около 1400 года в Италии, как, например, Сфорца^*, Пиччинино, Каструччо-Кастракани и т. п. Необычные люди, отнюдь не расчетливые политики в обычном понимании слова, а, напротив, по мере своего возвышения непрестанно увлекавшиеся новыми замыслами, искусно пользовавшиеся обстоятельствами и с уверенностью рассчитывавшие только на себя самих. Героические души, рожденные в эпоху, когда все стремились не писать, а действовать, неведомые миру, carent quia vate sacro^**, и лишь отчасти раскрытые их современником Макьявелли. В планы этого великого писателя, создавшего трактат об "искусстве незаметно похищать свободу у граждан", не входило говорить о проявлениях дикой страсти, внезапно омрачавших дарование "государя". Весьма мудро он обходит молчанием необузданные порывы чувств, неожиданно заставлявшие этих людей, на вид столь невозмутимых и все рассчитывавших, забывать всякое благоразумие.

^* (Сфорца, Франческо - кондотьер, служил попеременно Милану, Флоренции, Венеции; в 1450 году он овладел Миланом, где правил 15 лет. Никколо Пиччинино (1388-1444) сначала служил Милану, затем Флоренции, потом опять перешел на сторону Милана. Кондотьер *Каструччо-Кастракани (1281-1328) служил в войсках Англии и Франции. Позже сделался правителем Лукки.)

^** (Они изображены верно только у старинных итальянских историков вроде Виллани^***. Хорошее представление о них дает краткий очерк Муратори^****, первоклассного историка, столь же малоизвестного во Франции, как и его герои. См. его "Annali d'ltaha", где каждая глава, примерно в двенадцать страниц, описывает события за год, от первого года н. э. до 1750 года.)

^*** (Виллани, Джованни (1275-1348) - итальянский историк, автор известной хроники "История Флоренции", представляющей большую ценность в качестве исторического источника.)

^**** (Муратори, Лодовико-Антонио (1672-1750) - знаменитый историограф, библиотекарь Миланской библиотеки, издатель гигантского собрания хроник и материалов по истории Италии.)

Когда непрестанная близость опасности сменилась наслаждениями новейшей цивилизации^*, эта порода людей исчезла из мира. Тогда - словно для того, чтобы наглядным образом закрепить эту великую моральную перемену,- города, которые раньше, ради безопасности, строили на холмах, стали ради удобства воздвигать на равнинах, а власть от бесстрашного феодального сеньора перешла к плутоватому судейскому и к трудолюбивому промышленнику.

^* (Отсюда глубокое отвращение Наполеона к нравам Регентства, которые лично я намного предпочитаю лицемерию наших дней. В 1737 году люди, продававшие себя, возбуждали презрение; уважали не деньги, а нечто другое.)

И вот среди этих страстей и событий, настолько близко воспроизводящих XIV век, насколько это вообще возможно в новые времена, родился Наполеон. Эти грозные события могли сокрушить человека менее даровитого и сделать из юного корсиканца жалкого раба Франции; но не таков был Наполеон.

С младенческих лет внимание, которым Наполеон был окружен в своей семье, развивало в его юном сердце чувство собственного превосходства. Чтобы покрыть расходы по его образованию, семья решилась на величайшую жертву, какую только может принести корсиканец: она продала участок земли; но им и в голову не пришло принести такую же жертву ради его старшего брата Жозефа, который изнемогал от зависти.

Умирая, Карло Буонапарте сказал Жозефу: "Ты старший в семье, но помни, что глава семьи - Наполеон". Надо вам сказать, что на юге, где властвуют любовь и ненависть и где люди не развращены полуцивилизацией, понятие главы семьи имеет огромное значение; оно связано с правами и обязанностями, которых нет уже и в помине в наших северных странах, благоразумных и расчетливых.

Для Наполеона, когда ему исполнилось четырнадцать лет, на заре его юности, самая грозная опасность заключалась не в гибели от кинжала врага,- ведь во Франции врагов больше нет, - а в смерти от голода. Прежде чем помышлять о проказах беспечной молодости или об успехе у женщин, ему пришлось позаботиться о хлебе насущном.

Эта мысль неотступно занимала его в Бриенне; отсюда серьезность его характера и ею пристрастие к математике - верному способу заработать кусок хлеба.

Таким-то образом задатки, в раннем детстве заложенные преклонением перед Паоли, не заглохли среди утех юных лет, как это столь часто случается.

В Европе начинают понимать, что народы всегда достигают лишь той степени свободы, какую их смелость отвоевывает у страха. Патриотический подъем и долгое сопротивление Карло Буонапарте и его соратников принудили правительство Людовика XV даровать этой маленькой стране то, чего самые прекрасные области Франции уже были лишены: провинциальные штаты.

То ли по мудрому решению г-на де Шуазеля, то ли покоряясь силе обстоятельств, французы не преследовали в лице Карло Буонапарте пылкого патриота, до последней минуты оказывавшего им сопротивление. Необходимо также отметить, что, следуя принятому в Италии обычаю, граф де Марбеф, губернатор острова, был поклонником г-жи Буонапарте.

Указом верховного совета острова от 23 сентября 1771 года за Карло Буонапарте были признаны права, присвоенные дворянам.

Три года спустя он, по представлению графа де Марбефа, получил должность королевского советника и заседателя города и провинции Аяччо.

В 1779 году он был назначен депутатом Корсики при королевском дворе и, наконец, в 1781 году стал членом совета двенадцати именитых дворян этого острова.

В Париже депутат Корсики Карло Буонапарте, в свою очередь, оказал услугу графу де Марбефу. Депутаты предыдущего созыва корсиканских штатов своими докучными жалобами поколебали его положение. В ту пору островом управляли два французских генерала, сильно враждовавшие между собой: г-н де Марбеф, добродушный и пользовавшийся популярностью, и г-н де Нарбонн-Пелле, надменный и необузданный. Этот последний, по знатности и связям стоявший выше г-на де Марбефа, был для него опасным соперником.

Рассказывают, что Карло Буонапарте и остальные депутаты Корсики дали о г-не де Марбсфе благоприятные отзывы. Так или иначе, двор решил дело в его пользу.

Другой Марбеф, племянник генерала, был архиепископом Лионским и ведал распределением бенефиций; депутат, оказавший услугу его дяде, получил благодаря ему три стипендии: одну - для своего старшего сына Жозефа в духовной семинарии города Отена, другую - для Наполеона в Бриенской военной школе, третью - для дочери Марии-Анны в Сен-Сирском институте.

Пребывание Карло Буонапарте во Франции затянулось до 1779 года. Через пять лет после своего возвращения на Корсику ему пришлось возбудить два крупных процесса против администрации острова; положение еще более осложнилось тем, что он был не в ладах с интендантом.

Первая тяжба была доведена до конца только в 1786 году сыном Карло Буонапарте, Жозефом. Он выиграл ее. Вторую Карло Буонапарте успел сам закончить столь же благоприятным для его семьи образом.

В 1785 году Карло Буонапарге отправился в Монпелье посоветоваться там с профессорами прославленного медицинского факультета. Он был болен раком желудка; наука оказалась бессильной, и он скончался 24 февраля 1785 года.

Это был человек кроткий и обходительный, слывший у себя на родине весьма умным; публичные речи давались ему легко, он добился некоторых успехов на этом поприще. Он менее всего был набожен, но во время предсмертной своей болезни часто призывал к себе священников. Так поступает большинство итальянцев; однако не так поступил архидиакон Люсьен, двоюродный дед Наполеона, после смерти Карло ставший главой семьи.

То был весьма достойный священнослужитель. Он на много лет пережил своего племянника и скончался в очень преклонном возрасте. Перед самой смертью он сильно рассердился на г-на Феша^*, в ту пору уже священника, который поспешил явиться в стихаре и епитрахили. Архидиакон настойчиво попросил его дать ему умереть спокойно и скончался окруженный своими близкими, которым до последней минуты давал разумнейшие наставления.

^* (Феш, Жозеф (1763-1839) - дядя Наполеона I, архиепископ и кардинал. После реставрации Бурбонов эмигрировал.)

Иногда, возвращаясь мыслью к прошлому, Наполеон с нежностью говорил о старике-деде, который заменил ему отца и который восхищал его своим умом. Архидиакон был одним из самых уважаемых граждан всего острова. Его твердость и благоразумие в сочетании с саном архидиакона в Аяччо (одна из высших духовных должностей) снискали ему всеобщее расположение и сделали его чрезвычайно влиятельным лицом.

Своей бережливостью он привел в порядок имущественные дела семьи, сильно расстроенные большими тратами Карло и его пристрастием к роскоши. Нравственный авторитет архидиакона был особенно велик в его pieve Талаво и в городке Бокконьяно, в окрестностях которого находились земли семьи Буонапарте.

Овдовев, мать г-жи Летиции вторично вышла замуж за некоего капитана Феша, служившего в одном из швейцарских полков, которые генуэзцы держали на Корсике. От этого второго брака родился г-н Феш, ныне - кардинал, являющийся сводным братом г-жи Буонапарте и дядей Наполеона. На его руках г-жа Буонапарте умерла в 1836 году в Риме.

У г-жи Буонапарте было тринадцать человек детей; выжили из них только пять сыновей и три дочери.

Самый старший, Жозеф, которого хотели сделать священником, чтобы извлечь пользу из покровительства г-на де Марбефа, распределявшего бенефиции, учился в духовной семинарии; но когда наступило время, он наотрез отказался принять священнический сан. Впоследствии мы видели его королем неаполитанским и испанским. Он во всех отношениях стоял выше современных ему королей. Испания предпочла ему изверга, именуемого Фердинандом VII. Я восхищаюсь безрассудным чувством чести, воодушевлявшим доблестных испанцев; но насколько они оказались бы более счастливыми, если бы начиная с 1808 года ими правил, руководствуясь своей конституцией, мудрый Жозеф!

Луи, человек очень порядочный, был драгунским капитаном и королем голландским; Жером - королем вестфальским; Элиза - великой герцогиней тосканской; Каролина - королевой неаполитанской.

Полина, княгиня Боргезе, была самой замечательной красавицей своего времени. Люсьен, депутат, министр внутренних дел, французский посланник в Португалии, не пожелал быть королем и кончил тем, что стал князем Римским.

По словам Наполеона, Люсьен провел бурную молодость; в пятнадцать лет его привез во Францию г-н де Семонвиль^*, рано сделавший из него ярого революционера и усердного посетителя клубов. Говорят, он под именем Брута Бонапарте выпустил несколько якобинских памфлетов. Это якобинство не помешало ему 18 брюмера предать родину в интересах своего брата.

^* (Де Семонвиль, Шарль-Луи, маркиз (1754-1839) - французский политический деятель. Во время революции выполнял дипломатические поручения. При Империи получил звание сенатора. После реставрации Бурбонов был назначен секретарем палаты пэров.)

Для Наполеона было бы гораздо лучше не иметь семьи.

В Бриенской военной школе характер Наполеона закалился под влиянием того, что для гордых, пылких и застенчивых душ является великим испытанием: общения с враждебными чужеземцами.

Наполеона привезли в Бриенн в 1779 году, когда ему было десять лет; в ту пору во главе этого учебного заведения стояли монахи францисканского ордена.

Приведем несколько рассказов, не представляющих большого интереса. Наполеон произносил свое имя с корсиканским акцентом, скорее на французский, чем на итальянский лад; это имя, в его устах звучавшее приблизительно как Napoillione (Напойоне), товарищи переиначили в обидное прозвище La-paille-aunez - "Солома в нос".

Однажды дежурный наставник, не сумевший распознать глубокую, живую чувствительность этого странного мальчика, приказал ему надеть ряску и во время обеда стоять на коленях у двери трапезной. Для обыкновенного ребенка это наказание было бы мимолетной неприятностью - и только; но судите сами, что оно должно было значить для юного корсиканца, проникнутого сознанием, что бедность вынуждает его жить среди угнетателей его страны. Когда наступил момент наказания, у него сделалась рвота и разыгрался сильнейший нервный припадок. Настоятель, случайно проходивший мимо, избавил его от пытки, непереносимой для существа, целиком сотканного из гордости. Отец Патро, преподаватель математики, тоже поспешил протестовать против унижения, которому, ни с чем не считаясь, подвергли его лучшего ученика.

Характер Наполеона - решительный, мрачный, чуждый всякого ребячества, вначале возбуждал неприязнь маленьких французов, его школьных товарищей, усматривавших в этой решительности враждебное их тщеславию самомнение Наполеон, будучи очень маленького роста и помня о своей бедности, считая к тому же, что французы угнетают его родину, сторонился своих товарищей. Он соорудил из веток какое-то подобие хижины и во время перемен прятался там, чтобы читать. Однажды его товарищи попытались вторгнуться в это убежище; он защищался, как герой, то есть как корсиканец.

Природный французский характер - отсутствие злопамятности и склонность к веселью - блестяще проявился в этом случае: недружелюбие к юному чужестранцу сразу же сменилось восхищением, и он стал одним из коноводов коллежа.

В следующую зиму выпало много снега, и воспитанники задумали соорудить из него крепость. Наполеон был главным инженером, руководившим постройкой укреплений, а когда пришло время брать их штурмом, он стал предводителем тех, кто шел на приступ; но к снежным комьям, служившим снарядами для обеих сторон, прибавились булыжники, которыми несколько воспитанников было ранено Учителя заставили прекратить эту игру.

Мы вовсе не намереваемся делать какие-либо значительные выводы из этих маленьких фактов, к тому же не вполне достоверных; мы убеждены, что такие же происшествия случаются каждый день со многими школьниками, которые позднее становятся весьма ничтожными людьми.