Глава II. Наполеон в Валансе. Недостаточность его образования. Его ошибки в политике. Служба в Осоннском гарнизоне. Первый литературный опыт. Он печатает в Авиньоне брошюру под заглавием "Ужин в Бокере". Французская революция. Как на нее смотрят за границей. Политические волнения и мятижи внутри страны. Энергия Конвента. Наполеон - начальник батальона национальной гвардии на Корсике. Он прибывает в армию, действующую под Тулоном, в звании начальника артиллерии

В двадцать один или двадцать два года Наполеон, по всей вероятности, был очень непохож на то, что в Париже называют приятным молодым человеком, и для него было большим счастьем, что его оценила г-жа дю Коломбье. Надо полагать, что в Париже его успехи не были бы столь быстрыми; судите сами: он мыслил самостоятельно, у него была неумолимая логика. Он был невероятно начитан и, по его собственным словам, с тех пор, быть может, кое-что даже подзабыл. Ум у него был живой, быстрый, речь - выразительная. В Балансе его сразу же заметили. Женщинам он нравился своими свежими, оригинальными мыслями и смелыми суждениями. Мужчины побаивались его логики и избегали споров, которые он, в сознании собственной силы, охотно затевал.

Один офицер, знаток военного дела, но человек старого порядка и безукоризненно воспитанный, говорил нам в Берлине, что он был крайне удивлен, видя, что г-н Бонапарте выигрывает сражения. На первых порах он решил, что это однофамилец Наполеона или его брат. От своих встреч с Наполеоном в Балансе и позднее в Осонне он сохранил воспоминание о нем, как о молодом болтуне, по всякому поводу заводившем бесконечные споры и стремившемся все переделать в государстве. "Таких пустомель,- прибавил офицер,- я с тех пор, как служу, знавал десятка два". Что касается манеры Наполеона держать себя, то в ней не было ни изящества, ни непринужденности, а лицо его, не будь оно столь необычайным, могло бы показаться некрасивым. Но его спасало благорасположение дам. "Мне кажется,- говорил в Берлине тог же офицер,- что их зачаровывал его взгляд, мрачный и пристальный, в котором было нечто итальянское. Они, наверно, воображали, что это взгляд человека, которым владеет великая страсть".

Во время пребывания своего в Балансе Наполеон получил премию от Лионской Академии за сочинение на тему, предложенную знаменитым в то время аббатом Рейналем: "Какие законы и установления следует дать людям, чтобы сделать их как можно более счастливыми?" Это сочинение было замечено; но молодой офицер, опасаясь насмешек своих товарищей, счел за лучшее не открывать своего имени. Впрочем, это произведение вполне соответствовало духу и стилю той эпохи; возвышенные и романтические идеи соединялись в нем с поверхностной и односторонней критикой существующих установлений. Автор начинал с вопроса: в чем заключается счастье? В том, чтобы наслаждаться жизнью во всей ее полноте, гласил его ответ, чтобы наслаждаться ею так, как это наиболее соответствует нашему нравственному и физическому складу. Став императором, Наполеон бросил в огонь это сочинение, разысканное впоследствии стараниями г-на де Талейрана.

Молодой артиллерийский офицер сумел забавным по своей оригинальности образом изложить вопрос, которым много занималась античная философия, единственная сколько-нибудь знакомая ему. Но, к несчастью как для него, так и для Франции, его общее образование осталось весьма неполным. За исключением математики, артиллерийского дела, военного искусства и Плутарха, Наполеон ничего не знал. Ему была неизвестна большая часть великих истин, открытых за последние сто лет и относившихся именно к тому искусству делать людей более счастливыми, которым он в данном случае заинтересовался.

Его превосходство всецело основывалось на способности невероятно быстро находить новые мысли, судить о них с безукоризненной проницательностью и осуществлять их с силой воли, с которою ничто не могло сравниться.

К несчастью, эта сила воли порой изменяла ему под влиянием чувствительности. Так, в 1813 году он не захотел дать сражение в Богемских горах. Предзнаменование или какое-то внутреннее предчувствие смутило великого человека и, к несчастью, возобладало над необходимостью вступить в бой, чтобы успешно закончить кампанию, и при явном наличии наиблагоприятнейших для этого условий.

Несомненно, живя в Балансе, Осонне и других местах, Наполеон много читал; но на эту пылкую душу, неустанно мечтавшую о будущем, самые серьезные сочинения оказывали лишь то действие, какое на заурядные души оказывают романы. Эти книги пробуждали или усиливали в нем страстные чувства; но давали ли они познание тех великих истин, которые были вполне доказаны и которые в дальнейшем могли бы служить основой для его жизненного поведения?

Наполеон, например, не прочел Монтескье так, как его следует читать, то есть решительно принимая или отвергая каждую из тридцати одной книг "Духа законов". Не читал он таким образом ни "Словаря" Бейля^*, ни "Разума" Гельвеция^**.

^* (Бейль, Пьер (1647-1706) - известный французский историк и критик, один из виднейших представителей французской просветительной философии.)

^** (Гельвеций, Клод-Адриен (1715-1771) - видный французский философ-материалист.)

Я не хотел бы предвосхищать того, о чем речь будет дальше; но, чтобы изложить мою мысль с должной ясностью, я вынужден привести несколько примеров.

Много лет спустя при обсуждении Гражданского кодекса в Государственном совете можно было наблюдать, как этот великий гений на лету угадывал все следствия, вытекавшие из тех истин, которые высказывали в его присутствии г-да Трельяр и Буле де Ла-Мёрт. Но эти новые для него истины не были новыми ни для кого из тех сорока членов Государственного совета и аудиторов, которые присутствовали на заседаниях. Правда, он с быстротой, невообразимой для тех, кто не был тому свидетелем, делал чрезвычайно правильные выводы, до которых ни Трельяр, ни Буле никогда не додумались бы. Правда также, что, овладев наукой поздно и проявив при этом весь здравый смысл вполне сложившегося человека, он не поддавался мелочным предрассудкам, которые все еще вредят самым совершенным наукам. Это отчетливо видно в рассуждениях о разводе и о завещаниях^*. Со своей стороны Трельяр и Буле пугались этих полных новизны гениальных прозрений, и Наполеону приходилось их защищать против них же самих.

^* (См. Локре^**, который все время мельчит и опошляет суждения императора. См Тибодо.)

^** (Локре, Жан-Гильом, барон де Буасси (1758-1840) - видный французский юрист. При Наполеоне был секретарем Государственного совета, принимал участие в выработке новых кодексов.)

В беседах императора его невежество обычно не обнаруживалось; во-первых, он управлял разговором, а во-вторых, он с чисто итальянской ловкостью никогда не выдавал своего невежества неосторожным вопросом или необдуманным замечанием^*.

^* (Та же изумительная ловкость проявляется в разговоре дикарей, всегда настороженно следящих за тем впечатлением, которое они производят на собеседника.)

Итак, что касается науки об управлении государством, той, которая впоследствии могла бы оказаться наиболее полезной для Наполеона, образование этого великого человека, можно сказать, было ничтожным.

Ему было понятно только управление полководца, заставляющего свои войска действовать: 1) из преданности родине, 2) из чувства чести, 3) из страха наказания, 4) из самолюбия или честолюбивых побуждений, 5) из корысти.

Мы видим, что среди этих мотивов действия ни один не основан на привычке повинующегося к определенному роду мыслей или поступков или на мнении, которое могло у него сложиться о законности власти того, кто приказывает.

Одним словом, Наполеон сумел заставить повиноваться себе как полководец, но он не умел повелевать, как повелевает король, и несовершенство его дарования в этой области я всецело приписываю полному отсутствию надлежащей подготовки.

Когда Наполеону понадобились мудрые мысли о том, как управлять Францией, ему пришлось самому их находить; но несчастье заключалось, во-первых, в том, что сам он испытывал отвращение к либеральной школе, а во-вторых, ему нередко требовались еще и данные собственного опыта, чтобы уразуметь самые основные истины, открытые за тридцать лет до него^*.

^* (Их открыли Делольм^**, Монтескье, Беккариа^***, и в 1837 году их можно было прочесть у Бентама^**** В 1809 году в Ландсхуте некий министр сделал выговор аудитору за то, что тот читал Делольма.)

^** (Делольм, Жан-Луи (1740-1806) - женевский адвокат, поклонник английского парламентаризма, автор книги "Конституция Англии".)

^*** (Беккариа, Чезаре, маркиз (1738-1794) - видный итальянский юрист и политический писатель, автор известного трактата "О преступлениях и наказаниях" (1764), выступавший против пыток и смертной казни.)

^**** (Бентам, Иеремия (1748-1832) - английский философ и юрист, давший теоретическое обоснование утилитаристскому учению о нравственности (учению о практической полезности, как основе нравственности). )

Заговор Малле в октябре 1813 года показал ему, быть может, впервые, что, думая создать монархию на благо Франции и своего сына, он создал лишь власть. Ему, быть может, навсегда осталось непонятным, что в нравственном, как и в физическом, отношении опорой может служить только то, что способно сопротивляться, и что представительные учреждения, не оказывающие противодействия, когда это необходимо, на деле не существуют. И он с наивным изумлением увидел, что Сенат не существует, что великий канцлер Камбасерес не существует, и т. д., и т. д. Вернувшись из России после заговора Малле, он как нельзя более удивлялся тому, что Сенат бездействовал, что благоразумные люди, как, например, г-н Фрошо, префект департамента Сены, бездействовали, и, наконец, что все взоры не обратились мгновенно на короля Римского.

Я решаюсь утверждать, что в его армии двадцать тысяч офицеров стояли выше ребяческой иллюзии, будто в критическую минуту кто-нибудь подумает о короле Римском.

Что бы сам он ни говорил порою, когда его воображение предавалось одной из любимейших своих забав - "блужданию в романтических далях грядущего"^*, - он всецело ошибался относительно роли, предстоявшей Римскому королю. Видя свое превосходство над всем тем, что существовало на протяжении многих веков, чувствуя, что он подлинно любит Францию, притом любовью, которой никогда не могли испытывать пошлые души королей, его предшественников, - он воображал, что незыблемые законы, вытекающие из самой природы сердца человеческого, прекратят свое действие, когда после его смерти у короля Римского, его сына, не окажется иной опоры, кроме могущества титула или собственного дарования.

^* (Беседа с графом Дарю в Кремле в сентябре 1812 года.)

Ему в голову не приходило, что этот ребенок, дурно воспитанный вылощенными и угодливыми людьми, как это бывало со всеми ничтожными монархами,- явится, не находя в сердцах французов древней привычки повиноваться его роду, лишь орудием в руках нескольких предприимчивых полководцев.

Ему в голову не приходило, что, если он хочет создать авторитет Римскому королю, который когда-нибудь лишится отца, он еще при жизни должен поступиться долей своей власти и допустить образование представительных учреждений.

Но он любил власть, потому что хорошо умел пользоваться ею, и ему нравилось быстро проводить благие меры; всякая задержка, вызванная обсуждением или рассмотрением, казалась ему злом.

По недостатку образования он никогда не вспоминал Карла Великого, тоже могущественнейшего человека, от деяний которого не осталось следа; он знал Карла Великого только по академическим пошлостям г-на де Фонтана^*.

^* (Председателя Законодательного корпуса, ректора университета, друга Элизы Бонапарте.)

Не зная даже истории минувшего века - истории Ришелье и Людовика XIV,- он не видел, что до революции король правил Францией только благодаря тому, что мог опираться на дворянство и парламенты, а главное - благодаря стародавней привычке французов никогда не сомневаться в законности королевской власти.

Не имея возможности за несколько лет создать столь древнюю привычку, он не видел, что после революции 1789 года государь, не опирающийся на палату представителей, сохраняет власть только благодаря страху, внушаемому его армией, или преклонению перед его гением.

Словом, вследствие прискорбных пробелов его раннего образования история для него не существовала; он знал только те факты, которые совершились на его глазах, да и то он их видел сквозь призму своего страха перед якобинцами и своей любви, своего пристрастия к Сен-Жерменскому предместью.

Все эти данные, касающиеся Наполеона императора, понадобились мне, чтобы показать, к чему сводилось столь хваленое образование Наполеона в ту пору, когда он был лейтенантом артиллерии. Он не знал ни орфографии, ни латыни, ни истории^*. Все успело оскудеть и зачахнуть к 1785 году, в пору предельного упадка монархии Людовика XIV,- все, вплоть до народного образования. С этой точки зрения можно сказать, что изгнание иезуитов было злом: в пору бессилия всякое изменение есть зло.

^* (Утверждение Стендаля, будто Наполеон не знал ни орфографии, ни латыни, ни истории, опровергается новейшими исследователями.)

Пришлось покинуть Балансе и приятный салон г-жи де Коломбье, чтобы отправиться на гарнизонную службу в Осонн. Перед этим Наполеон вместе с г-ном Демази предпринял нечто вроде сентиментального путешествия в Бургундию.

Принц Конде^* в ту пору посетил артиллерийское училище в Осонне, чтобы сделать смотр. Приезд титулованного полководца был великой честью и важным событием. Начальник школы назначил молодого Бонапарта командовать на полигоне, обойдя других офицеров выше его чином. Накануне смотра все пушки полигона оказались заклепанными. Но молодой лейтенант был слишком начеку, чтобы попасться в западню, устроенную его товарищами; возможно даже, что это был подвох со стороны именитого путешественника.

^* (Конде, Луи-Жозеф, принц (1736-1818), во время революции командовал отрядами дворян-эмигрантов, которые вторглись в 1792 году во Францию (вместе с австро-прусскими войсками).)

В Осонне Наполеон впервые доставил себе удовольствие выпустить в свет собственное сочинение: это было "Письмо г-на Буонапарте к г-ну Маттео Буттафоко".

По словам г-на Жоли, владельца типографии в городе Доле, эта брошюра была им издана в 1790 году, в то время Наполеону был двадцать один год, и он служил лейтенантом Лаферского полка, стоявшего гарнизоном в Осонне. Он приехал к г-ну Жоли в Доль вместе со своим братом Луи Бонапартом, которому в те годы преподавал математику. Сочинение Наполеона было напечатано за его счет в ста экземплярах. Он отослал их на Корсику, где "Письмо" нанесло жестокий удар популярности г-на Буттафоко. Это сатирический памфлет, совершенно в духе Плутарха. Основная мысль остроумна и вместе с тем убедительна. "Письмо" можно принять за памфлет, написанный в 1630 году в Голландии.

Наполеон сам правил последние корректуры. Он уходил из Осонна пешком в четыре часа утра; придя в Доль, он просматривал корректурные листы, разделял с г-ном Жоли его скудный завтрак и еще до полудня возвращался в свой гарнизон, пройдя в оба конца восемь лье.

Бонапарт написал труд, который мог бы составить целых два тома, о политической, гражданской и военной истории Корсики. Он пригласил г-на Жоли к себе в Осонн для переговоров об издании этой работы. Г-н Жоли посетил молодого офицера. Оказалось, что гот живет более чем скромно. Бонапарт занимал во флигеле бедно обставленную комнату, всю меблировку которой составляла кровать без полога, два стула и стоявший в нише окна стол, заваленный книгами и бумагами. Его брат Луи спал в соседней каморке на тюфяке, брошенном на пол. Они сошлись в цене за напечатание "Истории Корсики"; но автор с минуты на минуту ждал приказа, который должен был либо заставить его немедленно покинуть Осонн, либо надолго задержать его там. Через несколько дней приказ этот был получен; молодой Бонапарт уехал, и труд его не был напечатан.

Г-н Жоли сообщает, что молодому офицеру поручили охрану церковной утвари и облачений, принятых от полкового священника, должность которого только что упразднили. "Если вам никогда не приходилось бывать на мессе, я могу вам прочесть ее",- сказал Бонапарт г-ну Жоли. Впрочем, он весьма благопристойно отзывался о религиозных обрядах.

Три года спустя, в 1793 году, Бонапарт, уже около полутора лет состоявший в чине капитана, был проездом в Бокере. 29 июля он ужинал там на постоялом яворе вместе с несколькими купцами из Монпелье, Мима и Марселя. Зашел спор о политическом положении Франции. У каждого из собеседников было свое мнение.

Вернувшись в Авиньон, Бонапарт написал брошюру, озаглавленную "Ужин в Бокере"; она вышла в свет у Сабена Турналя, редактора и издателя газеты "Авиньонский вестник". В то время эта брошюра не обратила на себя внимания. Но когда Бонапарт стал главнокомандующим, некий г-н Лубе, у которого сохранился один экземпляр ее, стал очень дорожить им, так как этот экземпляр был надписан рукою автора. Брошюра была переиздана у Панкука^*.

^* (Сочинения Наполеона Бонапарта. Четыре тома in-8°, т. I, 1821.)

Слог обеих этих брошюр тяжеловат, порою встречаются неправильные обороты речи, кое-где попадаются итальянизмы; но нельзя не признать за автором своеобразия мысли.

Я склонен допустить, что женское общество придало угрюмому и рассудочному характеру молодого офицера-корсиканца налет легкомыслия. До суровых времен Итальянской кампании у него можно порою уловить черты галантности, проблески веселости; позже - лишь хмурая сосредоточенность. С этого момента Наполеон уже чувствует, что он должен быть не таким, как все.

В годы этих детских забав совершилась революция. Многие из числа артиллеристов эмигрировали, так как партия аристократов считала крайне важным переправить через Рейн возможно больше офицеров этого рода оружия. В ту пору знать воображала, будто французский народ, покинутый офицерами, не сумеет самостоятельно вести войну.

Эмигранты стекались в Кобленц. Они были столь безумны,- а впоследствии столь пристойно показали иностранцам, как французы умеют переносить несчастья,- что мы не в силах возмущаться их тогдашними замыслами. А ведь это были ужасные замыслы - во сто крат хуже, чем расстрелы Нея, полковника Карона^* или братьев Фошё^** ***.

^* (Карон, Огюстен-Жозеф (1774-1822) - полковник французской армии, участник наполеоновских войн. Был расстрелян за участие в заговорах против правительства Бурбонов.)

^** (Фошё, Сезар и Константен, братья - генералы французской армии. В 1815 году, после второй реставрации Бурбонов, были расстреляны по приговору военного суда.)

^*** (См. мемуары, опубликованные в период Реставрации Фош-Борелем^****, Бертраном де Мольвилем^***** и другими.)

^**** (Фош-Борель-секретный политический агент Людовика XVIII, автор мемуаров, опубликованных в 1830 году в 4 томах.)

^***** (Бертран де Мольвиль, Антуан-Франсуа, маркиз (1744-1818) - французский политический деятель, занимал важные правительственные посты при Людовике XVI, автор мемуаров о последних годах его царствования и "Истории французской революции", написанной в крайне реакционном духе.)

В тот момент, когда в Кобленце сосредоточивались эмигрировавшие из Франции дворяне, зародилась пресловутая коалиция, силы которой в конце концов, в марте 1814 года, заняли Париж^*.

^* (Но она совершила промах, не посадив на престол Наполеона II, который не допустил бы нарождения свободы печати, поразившей монархов в самое сердце.)

Возникновение этой знаменитой лиги еще недостаточно выяснено. Значение она стала приобретать лишь по мере того, как безумства французского народа начали все более и более страшить монархов. Можно, если угодно, усмотреть первые зачатки коалиции в совещаниях, происходивших в Мантуе между императором Леопольдом и графом д'Артуа^*, впоследствии Карлом X. Вначале гордость молодого принца разрешала ему просить помощи только у тех монархов, которые имели честь быть связанными кровными узами с его домом; то были короли испанский и сардинский, а также австрийский император.

^* (Граф д'Артуа (1757-1836) - французский принц из династии Бурбонов, брат Людовика XVI и Людовика XVIII. Ярый реакционер, он бежал из Франции через два дня после падения Бастилии и возглавлял дворянскую эмиграцию; был одним из организаторов военной интервенции против революционной Франции. В 1824 году, после смерти Людовика XVIII, стал королем под именем Карла X. В июле 1830 года реакционная политика Карла X привела к революции, которая покончила с монархией Бурбонов и заставила Карла X бежать за границу.)

Леопольд предложил Национальному собранию созвать конгресс, в ответ на что собрание объявило изменником родины всякого француза, который унизится до обсуждения законов своей страны на конгрессе, созванном иностранцами. Пример Польши был еще у всех на памяти.

В свое время Людовик XV оказал помощь шведскому королю Густаву III в попытке упразднить конституцию и стать абсолютным монархом. Эмигранты с подлинно монархической деликатностью решили, что не кто иной, как этот король, должен, в свою очередь, оказать подобную же услугу Людовику XVI.

Но Густав был убит, и во главе антифранцузской коалиции был поставлен, неизвестно почему, прусский король Фридрих-Вильгельм. Англия и Россия весьма одобрили эту меру, первая - из ненависти к Франции, незадолго перед тем тяжко оскорбившей ее в Америке, вторая - из-за более насущных интересов. В тот момент, когда в Париже, становившемся столицей всего мира, раздался устрашивший монархов клич свободы, Пруссия и Швеция вооружались против России. Их целью было спасти Турцию, куда вторглись соединенные силы Иосифа II и Екатерины.

Ловкая Екатерина была в восторге от страха, охватившего монархов Средней Европы; она рассчитывала благодаря этому завладеть остатками Польши.

Французские армии стали жертвой предательства и в апреле 1792 года потерпели поражение от горсточки немцев под начальством того самого Болье, которому четыре года спустя суждено было стать первым полководцем, побежденным в борьбе с Наполеоном.

Через три месяца после этого первого поражения министры Людовика XVI заключили соглашение с герцогом Брауншвейгским, который, выйдя из Кобленца во главе шестидесяти тысяч пруссаков и десяти тысяч эмигрантов, вторгся в Шампань. В своем пресловутом манифесте^*, возмездие за который наступило после битвы при Иене, он угрожал предать всю Францию огню и мечу. Бертран де Мольвиль, тогда морской министр и наперсник Людовика XVI, хвастался своей связью с герцогом Брауншвейгским неприятельским главнокомандующим^**. На это предательство народ ответил событиями 10 августа: трон рухнул.

^* (Манифест герцога Брауншвейгского, главнокомандующего австро-прусскими войсками, был опубликован 25 июля 1792 года в его главной квартире в Кобленце. В этом манифесте герцог Брауншвейгский требовал от французского народа полного подчинения королевской власти и грозил Парижу разрушением за малейшую попытку сопротивления. Герцог Брауншвейгский рассчитывал запугать своим манифестом революционные массы парижского населения, но результат получился иной. Как только в Париже узнали о манифесте, он вызвал бурю негодования в массах. 10 августа 1792 года вспыхнуло народное восстание, которое закончилось взятием королевского дворца и привело к свержению монархии.)

^** (См. историю всех событий, предшествовавших осаде Тулона, в собрании Ру и Бюшез^***, 36 томов; или же те исторические сочинения, которые еще будут извлечены из этих материалов.)

^*** (Ру и Бюшез - авторы документального издания "Парламентская история французской революции. Дневник национальных собраний с 1789 г. до 1815 г." (Париж, 1834-1838, 40 томов).)

Вскоре Аргоннское ущелье стало свидетелем первой победы французского народа; тогда началась та великая драма, которая, по крайней мере для нас, закончилась битвой при Ватерлоо.

На протяжении многих веков уже не было видано, чтобы великий народ сражался не за смену короля на престоле, а за свою свободу, и зрелище это еще величественнее оттого, что энтузиазм французов не имел опоры ни в религии, ни в аристократии.

Самая героическая часть этой драмы,- та, которая потребовала гениальности Дантона и вместе с тем гибели стольких невинных жертв,- подходила к концу, когда в 1794 году, в пору осады Тулона^*, на сцену выступил Наполеон.

^* (...когда в 1794 году, в пору осады Тулона...- Стендаль ошибочно относит осаду Тулона к 1794 году. На самом деле упоминаемое сражение произошло 17 декабря 1793 года.)

Уже давно коалицию возглавляла английская дипломатия; она заставила все европейские державы почти безоговорочно исполнять свою волю и вдобавок с помощью подкупа вербовала множество предателей в самой Франции.

Этой изворотливости Конвент противопоставил свою грозную энергию; он обратился с торжественным призывом ко всем благородным сердцам.

Был момент, когда положение Франции казалось безнадежным. От Альп до Пиренеев, от Рейна до океана, от Роны до берегов Луары трехцветное знамя отступало. Вандея была в огне. Шестидесяти тысячам роялистов путь на Париж был открыт. В Бордо, Лионе, Марселе, Кане вспыхивают восстания против Конвента. Малочисленные по сравнению с неприятелем и дезорганизованные республиканские армии, лишенные даровитых начальников, всюду ждут ударов, которые должны уничтожить их Все как будто предвещает близкий чудовищный разгром; кажется, что цивилизация Европы будет отброшена далеко назад.

Но вот монтаньяры устраняют жирондистов и проявляют удвоенную энергию. Карно, Приёр^*, Дюбуа-Крансе^** руководят военными операциями; Дантон издает декрет, согласно которому солдат, покинувший строй, подлежит казни. Валансьен и крепости дают Дантону время воспламенить Францию своей отвагой. Это самый прекрасный момент во всей новой истории.

^* (Приёр, Клод-Антуан (1763-1832), известный под именем Приёра из Кот д'Ор,- деятель французской революции, член Законодательного собрания, а затем Конвента. Будучи членом Комитета общественного спасения, принимал активное участие в руководстве военными делами.

От Приёра из Кот д'Ора следует отличать Приёра из Марны, также члена Конвента и члена Комитета общественного спасения.)

^** (Дюбуа-Крансе, Эдмон-Луи-Алексис (1747- 1814) - французский политический деятель. Был членом Учредительного собрания и членом Конвента, примыкал к якобинцам. Провел реформу революционной армии, выразившуюся в слиянии регулярных частей с отрядами волонтеров.)

23 августа 1793 года Конвент принял декрет о всенародном ополчении. Пять дней спустя декретом Конвента была временно отменена конституция и учреждена диктатура, названная Революционным Правительством. И, что особенно удивительно, диктатура эта осуществлялась не одним человеком, а слагалась из высших проявлений энергии, на какие были способны все.

Сразу же после обнародования этого декрета было получено роковое известие о занятии англичанами и испанцами Тулона. Наполеон вскоре появится.

По предложению Баррера было учреждено двенадцать революционных трибуналов, которых потребовала Парижская коммуна, чтобы судить предателей. Миллион французов устремился против войск коалиции и наконец отбросил их по всему фронту. Солдаты любят свою родину, офицеры воодушевлены честью и самыми разнообразными побуждениями; некоторые из них - бывшие дворяне.

Нелепо требовать осмотрительности и умеренности от человека, который обезумел от гнева и стремится, отбиваясь от ожесточенных ударов двадцати врагов, спасти свою жизнь. А ведь это-то и забывают жалкие писаки наших дней, рожденные в эпоху лицемерия и спокойствия и стремящиеся сколотить капиталец.

В начале этой великой войны за французскую революцию повышения на военной службе вследствие образования новых частей и наличия из-за эмиграции множества вакансий в старых полках давались быстро. Наполеон, 6 февраля 1792 года произведенный в капитаны, в начале 1793 года отправился на Корсику; он только что напечатал в Авиньоне свой "Ужин в Бокере"; теперь он принял командование батальоном корсиканской национальной гвардии, которую предполагалось применить в походе против Сардинии.

12 февраля 1793 года адмирал Трюге стал на якорь в виду Кальяри, столицы острова. Но так как о Сардинской экспедиции трубили уже полгода, французов встретили ружейным огнем. Они делают одну ошибку за другой; выказывают малодушие; наконец лишаются одного из своих кораблей и вынуждены вернуться в Тулон. Это один из самых нелепых походов, предпринятых Республикой.

В ту пору на Корсике командовал Паскуале Паоли; Людовик XVI произвел его в генерал-лейтенанты и назначил на этот остров. Там он предал Францию, в верности которой он перед этим в самых напыщенных выражениях клялся Конвенту, и стал интриговать в пользу англичан. Должно быть, именно в это время, наблюдая, как молодой Бонапарт организовал свой батальон, он и высказал о нем следующее суждение, ставшее знаменитым на Корсике: "Этот молодой человек скроен на античный лад. Он напоминает героев Плутарха".

Задуманный Паоли переворот на первых порах заинтересовал Наполеона своим размахом и возможным воздействием на его собственную судьбу. Одно из огромных преимуществ его ума заключалось в том, что он был совершенно чужд непостоянства. Двадцатичетырехлетний человек раз двести за год меняет свои желания. Наполеон желал лишь одного: славы!

Вновь увидев Корсику в более зрелом возрасте, Наполеон наконец здраво оценил отношения этой страны с Францией. От пятнадцати лет страстной ненависти у него осталась только привычка к глубоким размышлениям и правило не доверяться людям, среди которых ему приходилось жить.

Вернувшись из похода в Сардинию, во время которого Наполеон мог наблюдать образцы всякого рода нелепостей в военном деле, он снова поступил в артиллерию, но уже в чине батальонного командира. На Корсике он нашел свою семью разоренной. Он возвратился во Францию, имея единственным достоянием свой воинский чин; ему было в это время двадцать четыре года.

Что происходило тогда в этой огненной душе? Я вижу в ней: 1) сознание собственной силы, 2) привычку не поддаваться рассеянности, 3) способность приходить в глубокое волнение из-за нескольких прочувствованных слов, из-за предзнаменования или впечатления, 4) ненависть к чужестранцам.

Застав свою семью в нищете, Наполеон более чем когда-либо почувствовал необходимость создать себе положение либо во Франции, либо на Востоке.

Вернувшись в Париж командиром артиллерийского батальона и осмотревшись вокруг, Наполеон увидел кипящее гневом собрание, призванное руководить великой войной и повсюду искавшее талантливых людей; он мог, следовательно, сказать себе: "Я тоже буду повелевать!". Но военная карьера в те дни была сопряжена с отвратительными опасностями. Национальный Конвент, убежденный в том, что его окружают предатели, и бессильный разобраться в существе дел, посылал на эшафот каждого генерала, который терпел поражения или не одерживал полной победы.

Внезапно распространилась весть, что Тулон передался англичанам (сентябрь 1793 года).

Наполеона, прибывшего в Марсель и хорошо знавшего юг, назначили начальником артиллерии в армию, осаждавшую Тулон с суши.

К счастью для Республики, державы коалиции не поняли всего значения захвата Тулона. Они видели в нем только крепость, которую надо защищать, тогда как господство над Тулоном могло оказать огромное влияние на весь ход войны. Тулон представлял собой не более и не менее как операционную базу для неприятельских армий, действовавших на юге Франции.

Одним из счастливых для свободы обстоятельств оказалось неумение членов коалиции направлять к единой, общей цели свои силы, столь значительные; иными словами, за исключением Уильяма Питта, среди них не нашлось ни одного выдающегося человека.

Франция, искавшая людей во всех классах общества, находила великие дарования в тех слоях, из которых обычно выходили только адвокаты или младшие офицеры. Если бы Людовик XVI продолжал править, Дантон и Моро были бы адвокатами, Пишегрю, Массена и Ожеро - унтер-офицерами, Дезе и Клебер - капитанами, Бонапарт и Карно - подполковниками или полковниками артиллерии, Ланн и Мюрат - шляпными торговцами или почтмейстерами, Сьейес был бы главным викарием, а Мирабо - самое большее второстепенным авантюристом вроде шевалье д'Эона.

В конце августа 1793 года, когда приверженцы старого порядка, командовавшие в Тулоне, решили передать коалиции флот и город, Лион поднял белый флаг; гражданская война еще не совсем затихла в Лангедоке и Провансе; одержав несколько побед, испанская армия перешла Пиренеи и вторглась в Русильон; пьемонтская армия, в свою очередь, перешла Альпы и уже стояла у ворот Шамбери, в трех переходах от Лиона.

Если бы тридцать тысяч англичан, сардинцев, испанцев и неаполитанцев соединились в Тулоне с двенадцатью тысячами федератов, эта сорокатысячная армия отлично сумела бы, располагая столь важной базой, подняться вверх по Роне и дойти до Лиона. Тогда она своим правым флангом сомкнулась бы с пьемонтской армией, а левым - с испанской. Но можно утверждать, что в ту пору подобные мысли, связанные с войной большого масштаба и внушенные нам походами времен революции, показались бы несбыточными мечтами тем старым воякам, которые возглавляли армии коалиции. Самые образованные из них были знакомы только с войнами Фридриха II, во время которых операции армейского корпуса всегда зависели от возможности передвижений пекарни. К счастью для Франции, ни у кого из них не было даже тени его дарования, и исход боев почти всегда определялся случаем.

Так как цель этого сочинения не в том, чтобы академическим слогом изложить события жизни Наполеона, а в том, чтобы изобразить его самого, то я решился привести здесь рассказ об осаде Тулона в том виде, в каком его дал сам этот великий человек. Таким же образом я поступлю и тогда, когда буду говорить об Итальянском походе, длившемся с 10 апреля 1796 по 12 мая 1797 года. Это значит, что, изложив в сжатой форме историю сражений, я воспроизведу подлинные рассказы о них, которые Наполеон диктовал на острове св. Елены. Таким образом, приблизительно четвертую часть содержания первых двух томов составят выписки из сочинений Наполеона.

Проще всего было бы использовать эти рассказы, сократив их; этим я оберег бы себя от критических замечаний, которые очень нетрудно сделать. Следовало, говорят некоторые, поступить с рассказами Наполеона так, как Роллен^* в своей "Римской истории" поступил с Титом Ливнем. Но мне подобный способ показался бы кощунством. Я считаю, что историк Наполеона, не представляющий глазам читателя его повествований об Итальянской кампании в том виде, как их оставил этот великий человек, не может притязать на то, чтобы познакомить с характером Наполеона, с его манерой воспринимать несчастье, с его взглядами на людей и на события, и т. д. и т. д.

^* (Роллен, Шарль (1661-1741) - французский историк и педагог, автор многотомной "Древней истории" и "Римской истории".)

Совершенно иное дело - период с 1800 по 1814 год. В этот период Наполеон сперва хотел стать, а затем - оставаться императором, и он оказался в суровой необходимости постоянно лгать. Я не приведу и двадцати страниц из его рассказов, относящихся к этому второму периоду.

Еще другая причина побудила меня привести рассказы Наполеона о главных его сражениях. Я рассудил, что читатель, знающий о Наполеоне лишь то, что до сих пор писало об этом великом человеке большинство историков, вынужден на слово восхищаться его военным гением; мне же представляется вполне возможным рассказать о его сражениях и сделать их понятными даже невоенному читателю. До 1790 года рассказ такого рода был бы немыслим; в то время французский стиль допускал при описании сражений только изысканные фразы аббата де Верто^* или же легковесную манеру Вольтера.

^* (Аббат де Верто (1655-1735) - автор "Истории революций в Португалии" и "Истории революций в Швеции".)

Сейчас, мне думается, основная трудность в литературе заключается в том, чтобы достичь ясности мысли. Если писатель имеет счастье обладать ею и вдобавок согласен отказаться от красот напыщенного стиля, он может быть уверен, что читатель его поймет. А нет ничего легче, как составить себе ясное представление о битве при Риволи.

Я смею надеяться, что с помощью карты Италии стоимостью в десять франков любой читатель поймет битвы при Кастильоне, Арколе и Риволи, воспрепятствовавшие австрийцам освободить Мантую и являющиеся как бы фоном Итальянского похода.

Я долго колебался, привести ли целиком пространный рассказ об осаде Тулона; ее отлично можно было изложить на шести страницах, но

1) читатель может без всякого ущерба пропустить рассказ Наполеона^*;

^* (Воспоминания Наполеона, т. I, стр. 1.)

2) этот рассказ о первой победе великого полководца представляется мне чрезвычайно любопытным;

3) сколько я ни расспрашивал современников, я не мог обнаружить никакой лжи в том рассказе, который сейчас приведу; лишь после Лоди Наполеон стал помышлять о чем-то более высоком, нежели звание генерала республики.