Глава XVIII. Письма Генерала Бонапарта к Директории

Читателю, который не располагает временем, я предлагаю пропустить помещаемые ниже двенадцать писем. Это официальные донесения, которые главнокомандующий Итальянской армии посылал Директории. Я сначала составил извлечение из них, довольно краткое,- хотя я включил туда несколько дополнительных соображений, которые Наполеон не мог в них привести,- но затем, сличив это извлечение с текстом писем, я увидел, что оно совершенно не передает их характера. Наполеон принадлежит к числу людей, чьи писания сокращать невозможно, потому что их слова рисуют их чувства. В этих письмах он лжет очень мало; он даже не проявляет в них раздражения против Директории, которая вызывала в нем глубокое презрение, смешанное с ненавистью. Наполеон, отнюдь не склонный увлекаться несбыточными мечтами и преувеличениями, после Кастильоне начал сравнивать себя со всеми, кем он был окружен как в военной деятельности, так и в административной. Он начинал чувствовать себя великим человеком, и эта радость подавляла все остальное. Страстное желание жить в памяти потомства преобладало над всем в его необычайной жизни. Желание это лишь ненадолго вытеснила страсть, которую ему внушила Жозефина. Мне думается, что в пору битвы при Риволи эта пылкая любовь уже отошла на второй план. Говоря так, я не основываюсь на каких-либо дошедших до меня задушевных признаниях; когда дело касалось Жозефины, Наполеон никому не давал заглянуть в глубину своего сердца. Но один эпизод, привести который в настоящее время я не считаю возможным, доказывает, что ко времени Риволи даже ревность не в силах была оживить и довести до исступления это чувство, в марте 1796 года имевшее такую власть над его душой.

Решаясь представить читателю эти двенадцать писем, я исходил главным образом из того, что он может без всякого ущерба пропустить их, если не настолько восторгается главным действующим лицом, чтобы желать их прочесть. В основном там изложены только те соображения, по которым главнокомандующий надеялся на успех или опасался неудач. Но ему было небезызвестно, что чиновники Директории имели полную возможность продать эти письма английским агентам или посланнику, которого Венецианская республика держала в Париже. И Наполеон ни на минуту не забывает об этой опасности, когда пишет правительству, от которого зависело решение множества вопросов, имевших для него огромную важность, в частности, вопроса о подкреплениях, в которых армия так сильно нуждалась с начала августа 1796 года по 1 февраля 1797 года.

Впрочем, если даже читатель и не прочтет этих двенадцати писем к Директории, это не помешает ему понять битву при Риволи, завершившую сражение при Арколе; понять капитуляцию Мантуи, битву при Тальяменто и катастрофическое отступление эрцгерцога Карла, который, имея армию, почти равную силам Наполеона, не сумел задержать переход французов через Альпы, покрытые снегом.

Мы видим, что Европа еще не переняла у Наполеона искусства большой войны; непостижимо, как это Австрия заключила мир в Леобене, вместо того чтобы послать десять тысяч человек во главе с отважным полководцем вроде Клемана на помощь Венеции. Ведь от Триеста до Венеции всего два дня пути. Вот одно из тех соображений, о которых Наполеон тщательно умалчивал в своих письмах к Директории.

За время, истекшее от битвы при Тальяменто до Леобена, судьба ниспослала Наполеону то, в чем она отказала ему в третий день сражения при Арколе, когда он так заслуживал этого дара.

Мы пользуемся для помещения этих двенадцати писем промежутком в 58 дней, прошедшим от Арколе до Риволи. Будь они приведены раньше, эти письма, полные административных и политических подробностей, прервали бы рассказ о подготовке той грозной драмы, развязка которой, вследствие нерешительности маршала Альвинци, наступила на третий день битвы при Арколе.