1806

Встал в одиннадцать. Решил составить план самообразования.

Сегодня написал г-ну Дарю, вчера - г-же Дарю.

В субботу вечером, 4 января, я пережил, кажется, самый сильный приступ страсти, какой у меня когда-либо бывал. Он с такой силой охватил меня и сделал меня столь неспособным к наблюдению, что, хотя с тех пор прошло лишь три дня, я забыл уже почти все происходившее.

Страсть, которую я имею в виду,- честолюбие. Пробудило его письмо деда, полученное мною за день или за два до этого. Слово "пробудило" здесь весьма уместно. Я перечитывал "Скупого". Первые акты очень захватили меня. Вдруг подают письмо. Я равнодушно пробегаю его, затем снова принимаюсь за чтение, но, уже не в силах больше сосредоточиться, я начинаю мечтать о том счастье, которое испытывал бы, сделавшись аудитором Государственного Совета или чем-нибудь в этом роде.

Эти мечты не покидали меня. Наконец, в субботу вечером, обедая, вопреки обыкновению, с Мелани, когда я должен был бы чувствовать себя счастливейшим из людей и полным любви, я вдруг почувствовал, что любовь во мне совсем как будто угасла, и мало-помалу меня охватило безумное и почти бешеное честолюбие. Мне стыдно об этом вспоминать, но я почувствовал, что из честолюбия способен буквально на все.

В Гренобле, слушая деда, говорившего о возможной смерти моей сестры Полины, я понял, что вовсе не трудно описать характер; что для этого нужно лишь представить себе желанным или, напротив, ненавистным то, что данное лицо желает или ненавидит, и уже после этого перейти к здравому рассуждению, не отступая перед необычайными и дикими на первый взгляд выводами, к каким может привести строгое рассуждение. Я записал это на полях моего Мольера.

Это о страстях, которые наблюдаешь в других. Позавчерашний день доказал, что совершенно так же обстоит дело и со страстями, которые мы ощущаем в себе. Чтобы изобразить честолюбца, необходимо предположить, что он готов пожертвовать всем ради своей страсти; ну что же, хотя мне и стыдно в этом признаться, в субботу вечером я был таким честолюбцем. Я подумывал: не жениться ли мне на моей старой соседке, чтобы получить кредит у ее братьев? Я чувствовал себя способным на величайшие преступления и величайшие низости. Мне все было нипочем. Моя страсть пожирала меня, гнала неудержимо вперед, я задыхался от бешенства, бессильный что-либо предпринять в столь благоприятный для моей карьеры момент; я с наслаждением избил бы Мелани, с которой тогда находился. На следующий день моя страсть несколько утихла, а еще через день я сделался рассудителен. Даже сегодня, 7 января, продолжаю думать обо всем этом. Хотя, начитавшись Сен-Симона, я отлично знал, каким испытаниям я подверг бы себя (даже если учесть изменившиеся обстоятельства), сделавшись аудитором Государственного Совета, в глубине души я продолжаю желать этого.

В половине пятого меня начинает мучить ужасающая тоска (впрочем, без отчаяния), мрачное отвращение, уныние, лишающее всех душевных сил; и все это после разговора с Мелани, сообщившей мне, что у нее не будет средств, чтобы жить в Париже после того, как она уедет отсюда. Она была очень грустна. Я иду в комнату к г-же Дюран, ее собака на короткое время развлекает Мелани; затем является г-н Бо. Можно было подумать, что разрыв - дело решенное, и притом без особой горечи, что еще больше усиливало это впечатление. Она снова начинает грустить.

Уже три дня я чувствую себя очень плохо из-за насморка, который слегка затуманивает мне голову, мешает спать и т. д.

За последние две недели я понемногу отвык разговаривать с Мелани; мне наскучили ее вялость и слова, которые не содержат ничего яркого и которых приходится дожидаться по две минуты. Надо сказать ей, что причина этой грусти - я сам.

Читая Сен-Симона (т. 1, стр. 378), я думаю:

История. Христианская религия. Она исключает для нас возможность достигнуть истинной добродетели рассудочным путем.

Подобно тому как священники приспособляли свои догмы и даже выдумывали их, чтобы угодить королям, так и сама эта религия, одно из основных достоинств которой могло бы состоять в том, чтобы заставлять королей выслушивать правду, не в состоянии сказать им ничего такого, что не приносило бы вреда.

Консультация Сорбонны успокоила Людовика XIV, встревоженного введением нового налога, доказав ему, что все имущество его подданных принадлежит ему.

Сегодня утром, 9 января, в то время как я читал газеты у Мишеля, он, как всегда, напыщенно и важно ораторствуя, приводит к нам бедную девочку с растрепанными волосами и растерянным выражением лица, которая только что видела труп своей приемной матери, убитой братом. Убийца, которого хотели схватить, покончил с собой.

Нескромное любопытство читателей. Душевная доброта г-на Мишеля.

Сегодня вечером у г-жи Коссонье рассказы о ворах и убийствах, развлекшие несколько Мелани, которая, как кажется (в данное время), равнодушна ко всему, кроме подобных историй. Страх смерти заразителен; если он хорошо разыгран, можно не сомневаться в его действии, тогда как высмеивание может и не достигнуть цели, показаться пошлым в силу тысячи обстоятельств.

Старческий ум подходит больше к комедии, а юношеский - к трагедии.

23 января во мне начала пробуждаться энергия; я снова почувствовал, что моя душа пламенна, мрачна, любит тонко комическое, холерическое, стремится с силою, волею, горячностью достигнуть глубин мысли. Это действие произвела чашка превосходного кофе, которым меня угостила г-жа Коссонье.

Но сегодня, 26-го, мое обычное состояние, то есть боли под ложечкой. Привыкнуть и в этом состоянии наслаждаться счастьем любви, к которому я так жадно тянулся и которое причинило мне столько горестей.

Всматриваясь в предмет, подмечать все присущие ему свойства. Необходимо приучить себя к этому.

23 и 24 января была чудесная солнечная погода, на небе ни облачка, на солнце даже жарко; сегодня, 26-го, весь день шел дождь, и, несмотря на это, я задыхался бы вечером, если бы у меня затопили. Погода исключительно хороша; зима прошла совсем незаметно; я страдал от холода лишь в брюмере, пока Менье не распорядился топить. В Париже я буду часто с сожалением вспоминать об этой погоде.

У нас в доме только что произошла сцена. Какой-то человек спрашивает г-на N, проживающего на пятом этаже, поднимается наверх, подслушивает у двери; опасаясь, не вор ли это, соседи приходят с огнем; тогда он входит в комнату и принимается хлестать по щекам находящуюся там женщину. Она кричит ему: "Перестань!" Он тащит ее на лестницу и гонит вниз, подталкивая ногою в зад; когда она спустилась на один марш, он дал ей такого пинка, что она перелетела через несколько ступенек и треснулась головой о дверь, ведущую в большую гостиную. Живущие в доме девушки (Виктуар, Розет, Мадлон и сестра Розет, которая, кстати, беременна) - свидетельницы всего происшедшего. Они боялись, как бы несчастная не убилась,- так страшно она падала.

Это зрелище восхищает г-жу Коссонье, забавляет ее, возбуждает. Виктуар оно потрясло, как меня потрясает хорошая трагедия. Мадлон, более пылкая, но менее впечатлительная, чем маленькая Виктуар, жалела, что не могла схватить этого человека за шиворот.

Тот, у кого была эта бедняжка, оказался таким подлецом, что не пытался ее защитить.

Это швея, лет двадцати, очень красивая, как говорит Виктуар, с блеклым, усталым ртом. Незадолго до этого Мант и я, выйдя от Тиволье, который только что приехал из Гренобля, направлялись к г-же Коссонье и встретили на лестнице обоих героев происшествия.

Кое-кто уверяет, что Виктуар - дочь г-жи Коссонье, которая родила ее еще до своего замужества. Я готов верить этому, но доказательств нет никаких.

Вчера у себя под окнами видел покойника в открытом гробу; можно было разглядеть лицо, сложенные руки, тело, завернутое в простыню, с небольшим крестом на груди. Я содрогнулся. За обедом (четверть часа спустя) и рассказал одну историю, причем, рассказывая, отождествил себя с ее героем. То ли этот случай, то ли удовольствие при виде того, что моя история понравилась, а вернее, и то и другое развеселило меня.

В картине семейного счастья порядочные женщины предстают в более привлекательном свете. Тиволье возле своей жены, растянувшейся в креслах по случаю гриппа. Они счастливы. Это столько же говорит в ее пользу, сколько ее страсть к картам мне антипатична. Но подобные случаи редки, а картежная игра - каждый день.

Я выискиваю нужные мне комические эффекты в книгах, в журналах; как только я замечаю нечто комическое, я облекаю его действием, тотчас же начинаю представлять себе действие, которое разыгрывается двумя - тремя персонажами и доводит этот комизм до публики.

Вполне возможно, что это не такой уж хороший метод. Вполне возможно, что хороший метод состоит в том, чтобы найти две-три основных черты персонажа, которого вы хотите заставить действовать, предположить, что эти черты есть у вас, и посмотреть, как поступили бы в таком случае вы.

Я не умею работать, и в этом мое несчастье. Вчера, вечером я был в бешенстве: я пытался сочинить две строки из одной сцены, я не узнавал самого себя, я хотел бы, чтобы все написанное мной было: "Уж лучше б умер он!" или "Без приданого!"^* Мне нужно было бы сочинять комедии вместе с Жозефом Пеном^** или Пикаром.

^* ("Без приданого!" - слова Гарпагона в "Скупом" Мольера (действие 1-е, явление 5-е))

^** (Жозеф Пен (1773-1830) - французский водевилист, автор полутораста пьес, написанных по большей части в сотрудничестве с Анжело, Бульи, Дюмерсаном и др.)

Обработать мою пьесу сценически; затем, по мере того, как я буду находить необходимость в поправках, вносить эти поправки непосредственно в сцену, а не заниматься описанием их.

Вот как я живу последние два месяца: встаю в девять, десять или в одиннадцать, отправляюсь в контору, завтракаю, читаю у камина, переписываю несколько бумаг, через день мараю страничку для моего дневника, и когда таких страничек набирается две или три, переношу их в большую тетрадь. Я подвел два - три сальдо, проверил десятка два документов о взыскании пошлины, отправился один раз в магазин по ту сторону бульвара Гуфе.

В течение последнего месяца я довольно часто заглядываю в Казати, чтобы выпить там маленькую чашку кофе. Хожу читать газеты к Мишелю. Этот бедняга сходит с ума от собственной глупости, нагоняющей на него уныние. Два предыдущих месяца я ходил читать газеты в клуб, билет в который дал мне г-н де Сен-Жерве. Боюсь быть навязчивым.

В четыре, возвращаясь из конторы, захожу к Мелани, а иногда иду прямо к себе; обедать отправляюсь в половине шестого и обычно запаздываю к началу обеда. Иногда после обеда в половине седьмого или в семь захожу к г-же Коссонье, затем в театр. За последнюю неделю, когда спектаклей нет, стал реже бывать у г-жи Коссонье, которая неизменно делает мне комплименты по поводу моих рук. Остаток вечера, до половины первого или до часа, провожу с Мелани. Когда к ней приходит г-н Бо, читаю у себя от семи до одиннадцати, до половины двенадцатого.

Купил на шесть ливров дров, которых мне должно хватить. Из-за опоздания с этой покупкой 6 января, делая при лунном свете записи в эту тетрадь, схватил грипп, продолжавшийся десять дней.

Прочел в "Монитере" важное сообщение о свободе печати.

Можно печатать все, но при условии, что автор отвечает за свою книгу. Он отвечает согласно закону (перед судом) или на основании решения его величества. Преступлением считается покушение на общественную нравственность или на прерогативы верховной власти. Правительство, подобно добродетели, должно избегать крайностей ("Монитер" от 22 января).

Все это, изложенное в пятидесяти строках, исходит, по-видимому, от самого императора.

Водил г-жу Коссонье и м-ль С. на маскарад к г-же Деплас и оттуда на бал во Французский театр. Перед этим, вернувшись к себе в десять, читал "Алкесту" Эврипида, чтобы подготовиться к одноименной трагедии Альфьери. Нахожу предсмертные слова Алкесты почти безупречными.

Мне пришлось оставить свою трагедию, чтобы одеться. В четверть первого ночи, с тоской в душе, являюсь к г-же Деплас вместе с обеими названными особами; мои спутницы интригуют Леме, который, впрочем, их скоро узнает. Г-жа Коссонье рассказывает несколько анекдотов о г-же Ланглад: комната любовника, меблировка стоимостью в 15 000 франков; ножницы, которые она воткнула ему в ляжку; как только муж засыпает, она уходит из дому. Пересказываю все это г-же Ланглад, которая слушает с интересом.

Интригую немножко Леме по поводу г-жи Грембло; мы обмениваемся масками; возвращаемся к г-же Деплас, где остался один сброд. Отправляемся во Французский театр, но и там не лучше. Возвращаемся домой в половине пятого. Никакого удовольствия, кроме легкого удовлетворения тщеславия.

Чудесная ночь; луна заливает светом Мельянские аллеи; равномерное освещение, придающее теням четкость и плотность. Расходы - 30 франков.

Легкость, с какою можно узнать маску, когда искушен в этом.

Замечаю, что нет во мне больше страсти ни к маскарадам, ни к балам.

Менье начинает разочаровываться в Бонапарте и понимать, что его торжество - большое несчастье. Менье начинает отрезвляться и бояться Бонапарта.

От Тулона до Гренобля - немалое расстояние, но из отвращения к писанине я за все это время не написал ни словечка. Ни Дарю, ни Марсиаль ничего не ответили. Надеюсь получить какую-нибудь работу в личной канцелярии. Письма Шеминада заставляют меня опасаться, что мне предложат должность в управлении косвенных налогов, но я хочу в этом случае отказаться.

Мое презрение к людям значительно возросло. Я видел несколько добродетельных поступков, но почти всегда мотивы их были порочными. Думаю, что я до некоторой степени избавился от высокомерия.

Больше всего меня убеждает в этом та легкость, с какой меня можно растрогать до слез.

В таких случаях все мои критерии мгновенно меняются.

Я почти утратил весь свой энтузиазм по отношению к великим писателям. Их низменное и мелочное тщеславие убило все мое восхищение ими. Они кажутся мне чем-то вроде моего дяди, очаровательного (если закрыть глаза на погрешности вкуса) в своих письмах, но мелкого, смешного и пренеприятного, когда наблюдаешь его поведение.

Отец снова со мною сблизился, и это доставляет мне радость; будь он более искренен, мы отлично ужились бы с ним и доставили бы друг другу счастье.

Искусство жить, которое год назад казалось мне пустым звуком, представляется мне теперь исключительно трудным. Для этого необходима большая мудрость. Жить с кем-нибудь постоянно и притом в ладу - вот чего надлежит достигнуть. Фор совершенно прав, это исключительно трудно.

Ничто не доставляет мне настоящего удовольствия. Порывы страстей, за исключением страсти на полчаса, внушаемой женщинами, умерли во мне. Вчера вечером, например, я испытал четверть часа настоящего наслаждения в обществе г-жи Галис по дороге от Французских ворот, но это наслаждение было очень скоро испорчено старанием быть любезным. Вечер все же был приятным.

Не думаю, однако, чтобы мне удалось ее покорить.

Париж - бивуак. Наполеон сказал г-ну Молльену^*: "Я вскоре уезжаю; я отравляюсь во Франкфурт председательствовать на сейме. Не знаю, предстоит ли мне война, но я хочу нагнать на них страху".

^* (Молльен (1768-1850) - французский государственный деятель, 26 января 1806 года был назначен государственным казначеем и оставался на этом посту в продолжение всего периода Империи.)

Все в движении. Я только что обнял Лагета. Коляски Сен-Жерменского предместья наготове.

Канонир из Венсенна умирает оттого, что не может отправиться на войну; больные егеря, размещенные в Военной школе, прыгают в окна. Разительные доказательства пыла гвардии.

Если все уезжают, что же станет со мной? Неужели я останусь на эту зиму парижским буржуа? Или пойду добывать чины на севере? Я предпочел бы отправиться туда, особенно с Марсиалем. Г-ну Дарю проще простого послать меня вместе с ним. Если я хорошо устрою свои дела, это даст мне положение и чины; если у меня не хватит для этого ловкости,- погибну в сумятице войны.

Но вспомнит ли обо мне Дарю? Это во-первых; во-вторых, пожелает ли он мне сказать: "Поезжайте"?

Говорят, что его величество выезжает во вторник. В течение двух недель выяснится, что станет со мною. Мое чувство к Мелани снова как будто вспыхнуло. Все эти дни я доволен собой. "Омазис"^*, бессмыслица. "Тайный брак".

^* ("Омазис, или Иосиф в Египте" - трагедия в 5 действиях Баур-Лормиана (премьера 14 сентября 1806 года).)

Все утро меня настолько мучило честолюбие, что я почти не читал, очевидно, из-за того, что, входя в кафе Матон, встретился с Альфонсом и Огюстеном Журданом; Альфонс сразу заговорил о моих кузенах; у Огюстена глупый вид, свойственный Бассе, и выражение глубочайшего почтения к власти, явственно говорящее о том, что он ее никогда не имел и был бы на верху блаженства, если бы когда-нибудь добился ее.

Это подхлестнуло меня. В два часа я направился к Марсиалю; застал его в гневе на подчиненных, которые действительно холодные и тщеславные истуканы; диктую им отчет до четырех часов; ошалев от работы, спускаюсь вниз к г-же Дарю-матери. Я чувствую (знал это и раньше), что могу быть хорошим работником.

Незначительный разговор, дружеское расположение и доверие с ее стороны; она приглашает меня отобедать, делая это с большой неохотой, так как обед был приготовлен для нее одной.

В семь часов приходят г-н и г-жа Дарю. Г-н Дарю здоровается со мной очень приветливо; он чрезвычайно утомлен, ему необходимо в восемь ехать в Сен-Клу.

Сейчас вернулся с "Тайного брака"; увертюра и первая сцена (любовная) доставили мне огромное удовольствие. Я чувствовал каждый взмах смычка; становлюсь чувствительным и к гармонии.

Сегодня утром провел целых два часа у Марсиаля; наконец заговорил с ним о себе безо всяких околичностей. Он ответил, что если я желаю, то могу отправиться вместе с ним, что сегодня же утром он поговорит с г-ном Дарю, и моя судьба сразу решится.

Мне кажется, что если мне суждено остаться в Париже, Дарю должен будет обещать мне должность аудитора. Все это слегка волнует меня. Завтра все выяснится.

Я желал бы быть военным комиссаром и служить с Марсиалем. Если война продлится, как многие утверждают, год или полтора, я продвинусь по службе, находясь с Дарю, много дальше, чем будучи аудитором, так как среди военной администрации он единственный талантливый человек.

Так или иначе, моя судьба скоро решится, чему я очень рад.

Если поеду, то получу больше 3 000 ливров. Купил карту Германии, которая проливает свет на эту неразбериху.