|
9. Сестре Полине
Париж, 9 плювиоза, год XI. (Суббота, 29 января 1803 года).
Мне грустно, дорогая Полина; поищу утешения в беседе с тобой. На этот раз я собираюсь поговорить о духовных началах литературы, to есть разобраться в том, что такое прекрасное и что побудило великих людей создавать прекрасные произведения.
Вне геометрии существует лишь один способ рассуждения - это основываться на фактах.
Перебирая имена выдающихся людей в любой области, убеждаешься, что бедные народы всегда упорнее других стремились к славе и подарили человечеству значительно больше великих людей, нежели народы процветающие. Самые счастливые народы - это народы бедные, ибо они наиболее добродетельны, а ведь единственный путь к счастью на земле - это добродетель. Злодеи на расстоянии порой кажутся счастливыми, но, присмотревшись поближе, видишь, что их снедают угрызения совести и страх. Вспомни по этому поводу Пигмалиона, жестокого царя Тира, который выведен в "Телемахе". Чем больше у мужчины потребностей, тем легче в нем может развиться дух самовластия; чем больше потребностей у женщины, тем больше ее тянет к пороку.
В Англии существует партия оппозиции, часто состоящая из людей высокой нравственности. Подробности об этом ты узнаешь у дедушки и у папы. Эта оппозиционная партия враждует с дворцовой партией, которая только и стремится усилить королевскую власть, то есть превратить Англию сначала в монархию, а затем уже в деспотическое государство. Лет сорок тому назад министр короля Уолпол* решил привлечь на сторону дворцовой партии некоего честного человека, принадлежавшего к оппозиции, и отправился к нему.
* ()
- Я явился к вам,- сказал г-н Уолпол,- от имени короля заверить вас в его благосклонности, выразить вам его сожаления, что он до сих пор ничего для вас не сделал, и предложить соответствующий вашим заслугам пост.
- Милорд,- возразил ему гражданин,- прежде, чем ответить на ваше предложение, прошу разрешить, чтобы мне при вас подали мой ужин.
И ему тут же приносят рубленое мясо, приготовленное из оставшейся от обеда бараньей ножки.
- Милорд,- продолжает он, обернувшись к Уолполу,- неужели вы думаете, что человека, удовлетворяющегося подобным ужином, двор легко может перетянуть на свою сторону? Расскажите королю, что вы видели,- вот вам мой единственный ответ.
Господин Уолпол удалился в смущении. Люби соблазняемый им человек роскошные трапезы, можно было бы прозакладывать что угодно, что он поддался бы искушению.
Два обстоятельства принудили меня заняться науками: боязнь скуки и жажда славы. Желание развлечься или нежелание скучать заставили меня уже с двенадцатилетнего возраста пристраститься к чтению. Дом у нас был в достаточной степени унылый; я начал читать и почувствовал, что счастлив. Удовлетворение собственных страстей - единственная побуждающая причина человеческих действий. От страстей идет все хорошее и все дурное, что мы видим на земле.
Испытывать страсть к какому-нибудь предмету - значит неустанно его желать; сильную страсть испытывают к предмету, если жизнь кажется без него невыносимой; отсюда поступок Курция*, бросившегося в Риме в пропасть, разверзшуюся посредине площади,- общественное благо и славу он поставил выше жизни и пошел на смерть.
* ()
Пьер Корнель тоже предпочел бы вовсе не жить, нежели жить без славы, поэтому он и написал "Цинну".
Демосфен тоже не смог бы жить, не будучи великим оратором, но он был от природы заикой; другому этот недостаток послужил бы препятствием; он же ежедневно набирает в рот камешков и проводит по два часа на берегу моря.
Сильные страсти превозмогают все, и потому, если человек желает чего-нибудь горячо и упорно, он достигает своей цели.
Чтобы как следует понять что-нибудь, нужно сосредоточить на этом все свое внимание.
Надо заметить, что люди обычно достигают того, что им безусловно необходимо. Уж на что трудно научиться читать, а между тем самые отъявленные бездельники приобретают этот навык. Значит, если ребенок не может чему-нибудь научиться, в этом вина его наставников, не внушивших ему желания усвоить соответственный предмет, и в этом отношении они непростительно глупы. Учитель Гаэтана изо дня в день твердит ему, что каждый человек должен знать латынь; бедняга Гаэтан* не видит тому никакого подтверждения и не делает успехов. Если бы носатый малый, преподающий ему латынь, потрудился бы изучить характер своего ученика, он узнал бы, что Гаэтан любит поесть, и первым делом выработал бы систему поощрений, заведя следующую таблицу:
* ()
"Если Гаэтан совсем не приготовит уроков, он получит к обеду один только суп, хлеб и воду.
"Если он выучит урок, ему дадут еще и овощей.
"Если он хорошо сделает перевод, он получит кусок баранины.
"Наконец, если он будет знать уроки и хорошо сделает перевод как на французский, так и с французского, ему дадут все, чего он пожелает".
Вполне возможно, что с помощью этой системы из бедного Гаэтана, над которым теперь все смеются, сделали бы одного из величайших гениев в мире. Чревоугодие побудило бы его изучать латынь; после этого можно было бы, подметив его преобладающую склонность и разумно используя ее, заставить его изучить еще историю, геометрию и правила нравственного поведения. Вскоре он сам бы убедился, что в его же интересах стать образованным человеком. Тогда бы он почувствовал, какое счастье иметь такого дедушку, как наш, и больше ни в ком бы не нуждался.
Старайся уяснить себе, что именно может тебе принести счастье, и ты в конце концов придешь к убеждению, что это добродетель и образование. Когда ты проникнешься этими двумя истинами, я больше не буду о тебе беспокоиться: ты окажешься и добродетельной и образованной, сама того не подозревая. И то и другое присуще тебе в большей мере, чем ты думаешь. Когда я уезжал из Гренобля, я знал трех девушек образованнее тебя; двух ты уже превзошла, только третья выше тебя. Она достигла редкого счастья, которое выделяет ее среди других: дело в том, что она относится критически ко всему, что ей говорят, веря (за исключением религии) лишь тому, что может быть доказано.
Всякий человек, верящий чему-либо лишь потому, что сосед ему говорит: "Верь!" - олух.
Все крестьяне и рабочие трудятся потому, что очень боятся, как бы не остаться без куска хлеба к старости; и чем сильнее одолевает их этот страх, тем упорнее они трудятся.
Но если они убеждены, что им не грозит опасность остаться без куска хлеба, они стремятся уже завести куртку покрасивее, чем у соседа, и из такого же тонкого сукна, как у деревенского мэра; но ввиду того, что желание это менее сильно, чем желание быть обеспеченным куском хлеба, то и трудятся они менее усердно; и потому немало крестьян, обзаведясь двумя жалкими полосками земли, на этом и успокаиваются.
Если ты встретишь человека, в котором погасло желание страстно чего-нибудь желать, будь уверена, что он не приумножит ни своей славы, ни богатства. Исходя из этой истины, можно заранее предсказать, кто из крестьян в Кле разбогатеет.
Барнав* и Мунье** были мелкими адвокатами, каких много в Гренобле, и оба они достигли славы. По этому поводу замечу, что славой в Париже они пользуются гораздо больше, чем в Гренобле, потому что Гренобль гак и кишит завистниками из их бывших собратьев.
* ()
** ()
Есть один верный способ распознать, рожден ли человек для славы: если ты ненавидишь стоящих выше тебя людей, среди которых тебе приходится жить, ты навсегда останешься посредственностью.
Из этого следует, что человек, завидующий всем без исключения, на всю жизнь так и останется ничтожеством. На примере Барнава я смогу тебе показать, что люди, воодушевленные какой-нибудь сильной страстью, всегда превосходят тех, кто ею не одержим. Несомненно, что Бартельми д'Орбан* (тот самый, что научил меня корчить рожи) в начале революции был образованнее Барнава. Однако какая разница между этими двумя людьми! Через десять лет никто и не вспомнит о Бартельми д'Орбане, а пройдет сто лет - и все еще будут вспоминать о Барнаве как о выдающейся личности, скошенной смертью во цвете лет. Можно убедиться, что даже и сейчас принято говорить "господин д'Орбан" и просто "Барнав".
* ()
Тебе, может быть, интересно узнать, кого я в настоящий момент причисляю в Гренобле к выдающимся людям. Я тебе отвечу: это Гро* и Плана**, тот самый молодой человек, который должен был привезти тебе ноты из Италии. Из Гро, если бы он занимался своей наукой, вышел бы второй Лагранж***, но он предпочитает заниматься охотой. Что касается Плана, то, если ничто не собьет его с пути, он через десять лет будет знаменитостью; я имею удовольствие считаться его близким другом.
* ()
** ()
*** ()
После гениальных людей, по моему мнению, следуют философы-практики, умеющие находить пути к благополучию вопреки всем преградам; мне бесконечно приятно сказать тебе, что первым из таких людей в Гренобле я считаю своего отца.
Прощай, моя дорогая Полина; письмо это получилось предлинное; поразмысли над ним и, главное, никому его не показывай, потому что оно восстановит против нас всех жителей Гренобля и прочих дураков, окружающих тебя. Можешь прочесть Каролине то, что я написал о Гаэтане; убеди ее, не выдавая своей заинтересованности, что дарования порой возмещают красоту и что лично я предпочитаю некрасивую тридцатилетнюю женщину красивой. Красивой в этом возрасте она перестает быть, а ввиду того, что она своевременно не позаботилась о своем образовании и постоянно была окружена лестью, она сделалась невыносимой. Женщина некрасивая, напротив того, в этом возрасте имеет больше преимуществ, чем когда бы то ни было, и если ей удалось еще оградить себя от сплетен, она становится общим кумиром.
Весь Париж в настоящую минуту следит за поединком между талантом и красотой. Можешь прочесть в газетах, что в труппу Французского театра собираются пригласить либо красавицу м-ль Жорж*, либо преисполненную величайшего таланта, но очень некрасивую м-ль Дюшенуа. Несмотря на то, что из двадцати человек девятнадцать неспособны оценить м-ль Дюшенуа и что красота всесильна, тем не менее м-ль Дюшенуа, по-видимому, выйдет победительницей из этого соревнования.
* ()
Покойной ночи.
|