10. Эдуарду Мунье

(Эдуард Мунье (1784-1843) - сын Жозефа Мунье, друг Стендаля. Политический деятель; барон я впоследствии пэр Франции. В 1802-1804 годах Стендаль был увлечен его сестрой Викториной (1783-1822), впоследствии г-жой Ашар. Адресованные Эдуарду Мунье письма Стендаля в действительности предназначены для Викторины и полны намеков на его привязанность к ней.)

Возможно, любезный друг, вы даже не узнаете голоса, который к вам обращается. Я очень давно вам не писал; не думайте, однако, что я молчал, потому что вас забыл. Мне было стыдно высказывать моим друзьям одни только безумные мечты; они, наверно, достаточно надоели вам в моих предыдущих письмах. Но я не могу дольше оставаться без вестей от вас и не сказать вам, как я вас люблю. Последние три месяца я провел в крайнем одиночестве: после Парижа, где все было посвящено уму, а не сердцу, этот контраст пришелся мне по вкусу. Странно, что именно благодаря свойственной мне чувствительности я среди своих родных прослыл бесчувственным; они вообразили, будто я целые дни провожу на охоте, потому что мне скучно; подозрение их еще усилилось, когда они узнали, что я ухожу читать в уединенную хижину. По-моему, это самое подходящее место для чтения "Новой Элоизы"^*; и действительно, никогда прежде эта книга не казалась мне столь прекрасной; я перечитывал там некоторые письма, полученные от друзей, в особенности одно, от которого осталась у меня лишь копия; тем не менее оно по сию пору живет в моем сердце. Мне кажется, что при нынешнем общественном порядке возвышенные натуры почти всегда должны быть несчастны и особенно несчастны потому, что презирают те препятствия, которые встают на их пути к счастью. Например, разве не величайшее испытание для такого рода души быть вынужденной считаться с денежными соображениями, которые мешают самым заветным ее устремлениям, или с волей человека, чей образ мыслей она не уважает? Я не уверен, понимаете ли вы меня; но если вы поняли то, чего я не договариваю, то я уже оправдал себя в ваших глазах и вы должны мне ответить.

^* ("Новая Элоиза" - роман Ж.-Ж. Руссо.)

Эти мысли и навеянная ими грусть заставили меня обратиться к сочинениям, трактующим о законах, лежащих в основе наших обычаев и нравов; но, помимо этого, я испытывал тайную гордость, сближаясь таким образом с тем из моих земляков, которых я больше всего уважаю^*. Я прочел "Общественный договор"^** и "Дух законов"^***. Из этих книг первая привела меня в восторг, за исключением того места, где сказано, что 600 тысяч римлян были в состоянии голосовать, отдавая себе отчет, за что подают свои голоса. Вторую я прочел дважды, и она показалась мне не заслуживающей той известности, которой она пользуется. Я это говорю только вам как человеку, сведущему в подобного рода вопросах, который увидит в моих словах не самомнение, а простое желание получить совет. К чему мне знать дух дурного закона? Разве только для того, чтобы сделать лишнюю выписку? Не лучше ли было бы сказать о тех законах, которые, принимая людей такими, какие они есть, могли бы дать им возможно больше счастья? Подобного рода книга, написанная так, как это мог сделать Монтескье, быть может, предотвратила бы революцию.

^* (...с тем из моих земляков, которых я больше всего уважаю.- Стендаль имеет в виду Жозефа Мунье.)

^** ("Общественный договор"- сочинение Ж.-Ж. Руссо.)

^*** ("Дух законов"- философское и политическое сочинение Монтескье.)

Наконец, я прочел сочинение, показавшееся мне весьма странным - местами превосходным, местами просто отвратительным и достаточно обескураживающим в целом. Это "Об уме" Гельвеция. Первые части его настолько увлекли меня, что на несколько дней заставили усомниться в дружбе и любви. Но в конце концов я догадался, что Гельвеций, никогда не изведавший этих сладостных чувств, неспособен был их изображать, согласно его же учению. Как мог он изъяснить и смутное волнение, которое вдруг охватывает вас при первой встрече, и неослабную верность, способную питать без малейшей надежды раз вспыхнувшую любовь? Он не верит в непоколебимое постоянство, примеры которого мне весьма часто приводились. А вы-то сами верите в него? Верите ли вы в непостижимую силу любви, которая среди тысячи ничего не значащих фраз заставляет влюбленного угадать именно ту, что написана для него? Верите ли в силу, которая заставляет его прислушиваться к голосу, едва различимому среди других и слышимому им одним, который говорит ему о всех терзаниях влюбленного в него существа и напоминает ему, что он один может облегчить их?

Мне кажется, что Гельвеций не в состоянии передать ни эти чувства, ни множество других, с ними схожих. Я многое бы дал, чтобы вы уже прочли эту книгу, которую я считаю действительно необыкновенной. Если вы ее прочли, напишите, пожалуйста, подробно свое мнение о ней.

Я съездил в Гренобль во время выборов, чтобы воочию убедиться, что представляют собой эти собрания, столь восхваляемые в книгах, и должен вам признаться, что они показались мне в достаточной мере жалкими и как нельзя лучше показали истинность рассуждений о роли самолюбия.

Здравый смысл как будто требовал избрания в Сенат вашего отца и г-на Дюбушажа^*. Пятьдесят семь избирателей, среди которых, к моему удовольствию, были мой отец и мой дед, приложили к этому все усилия. Нелепая по своей смехотворности интрига заставила вместо вашего отца избрать человека, о котором ничего не известно, кроме того, что он достоин всяческого презрения и в свое время был отвергнут тремя или четырьмя департаментами. Все убедились, насколько так называемые порядочные дворяне больше дорожат своей кастой, нежели убеждениями. Избиратели простого звания единодушно голосовали за г-на Дюбушажа, но ни один из дворян не подал своего голоса за г-на Мунье. Я в этом усматриваю следы зависти, которую внушает человек, поднявшийся благодаря своим способностям над окружающей его средой; понятно, что ваш отец возбудил это чувство в высшей степени. Подробнее я расскажу вам обо всем при личной встрече.

^* (Избирательный корпус департамента Изеры собрался в ноябре 1803 года для выбора кандидатов в Сенат. Были избраны некий г-н Клари, член Законодательного корпуса, и г-н Дюбушаж, префект департамента Приморских Альп.)

Опишите мне с возможной обстоятельностью, как вы живете и каковы ваши планы на будущее. Вам, наверно, хотелось бы видеть своего отца сенатором и жить в Париже. Правительство должно либо сейчас его оценить, либо никогда его не оценит.

Прощайте, любезный друг; если бы я не побоялся показаться смешным в ваших глазах, я бы спросил: ощутили ли вы, читая это письмо, душевное волнение, его продиктовавшее? Не знаю, посчастливилось ли нашим сердцам познать друг друга, но поверьте, что чувства, воодушевляющие меня, никогда не изменятся; я бы многое еще хотел добавить, но боюсь себя выдать; если вы меня поняли, то напишите мне, и в ответном письме я смогу высказаться до конца.

Сознайтесь, дорогой Эдуард, что это какие-то совершенно несуразные фразы. Возвращаюсь на землю и ставлю вас в известность, что через неделю буду в Гренобле, а в Париже, вероятно, не раньше весны. Неужели же нам так и не удастся свидеться, а ведь сколько возможностей! А пока что давайте почаще писать друг другу, дело только за вами, при некоторой ловкости у меня будет сколько угодно адресов... К черту ваши загадки!

Прощайте, мой друг, не сжигайте моего письма, и не пройдет и трех дней, как вы его либо разгадаете, либо выясните, что это безнадежно. Прощайте, всем сердцем ваш.

Б.