|
21. Сестре Полине
Берлин, 30 апреля 1807 года.
Я дал себе слово написать тебе 15-го числа этого месяца, чтобы изобразить тебе бури, волновавшие в апреле мою душу, несмотря на все то благоразумие, которое я стараюсь внушить себе. Я этого не сделал; "тридцатое число", словно петушиный крик, заставило меня пробудиться. Но как в средневековых монархиях, так и здесь волнения привели только к тому, что власть деспота еще более упрочилась, а деспотом в данном случае является искусство быть счастливым. Найти счастье в других невозможно, а черпать его в себе самом тоже очень нелегкое дело. Однако этого необходимо достичь; нужно создать себе счастье, не зависящее от других, счастье в одиночестве; стоит только свету увериться, что вы можете быть счастливым без него, и свойственное роду человеческому суетное стремление нравиться повергнет светских людей к вашим ногам. Приучи свое тело повиноваться твоему мозгу, и ты, к собственному изумлению, обретешь счастье; оно подобно скале, на которой высился замок Армиды*: грозной, если смотреть на нее снизу, чарующей, если взобраться на верхний уступ.
* ()
Семь - восемь раз за этот месяц борьба чести с любовью* и гордыми замыслами то причиняла мне жестокие страдания, то давала жгучее блаженство. 5 марта чувство чести поссорило меня с Марсиалем; 5 апреля оно помирило меня с ним. Я вынужден был ехать в Торн. Ценою величайших усилий и, по правде сказать, со слезами я поборол любовь; в семь часов вечера, в минуту, когда я должен был решить вопрос об отъезде, я, как безумный, блуждал по улицам Брауншвейга; я ходил под окнами молоденькой девушки, которою я увлечен; сердце у меня разрывалось. Однако честь взяла верх; я пошел сказать Марсиалю, что хочу ехать; он не соглашался отпустить меня, он рассчитывал, что любовь удержит меня в Брауншвейге; он сказал мне все, что было нужно, чтобы заставить меня остаться.
* ()
И вот я остаюсь; я воображаю, что я счастлив; не знаю почему, но Минетта вдруг начинает выказывать мне холодность; расчет, тщеславие, жалость - все властно говорит мне, что я не должен больше заниматься ею. На блестящем балу я оказываю внимание другой девушке; Минетта изумлена, огорчена, разочарована. Отступившись от нее, я с легкостью одерживаю победу над той, другой.
Затем я предпринимаю искуснейший маневр, чтобы снова сблизиться с Минной. На прогулке я издали замечаю некоего человека, очень умного и питающего должное презрение к людскому сброду; у него пятьдесят лет жизненного опыта и сто тысяч франков годового дохода; благодаря этому он приобрел светский лоск; я заговариваю с ним, и два часа подряд так изощряюсь в остроумии на его же лад, что в конце концов он приглашает меня на большой прием, назначенный у него в тот же вечер, причем туда не был зван никто из французов - блестящий успех! Я прихожу к нему весьма довольный, так как узнал, что на вечере должны быть девицы фон Грисгейм; оказалось, что Минетта не захотела приехать. Я нахожу там только ее сестер и ее соперницу, м-ль фон Трейенфельс. Соперница соглашается дать мне свидание; когда подходит назначенный час, мне говорят: "Если вы сегодня вечером отправитесь к таким-то, вы увидите у них Вильгельмину"; я стараюсь как можно скорее развязаться со свиданием; улучив минуту, когда м-ль фон Трейенфельс выходит, чтобы приготовить мне чай, я сбегаю; придя к тем, кого мне назвали, я не застаю Минетту, зато там оказываются две самые безобразные и самые сухопарые женщины всего Брауншвейга.
Наконец я вчера помирился с Минеттой; пустяшных глупостей, которые я мог бы тебе рассказать, хватило бы на два - три тома, но докучать тебе этим - значило бы злоупотребить твоей дружбой. Вчера Минетта пожала мне руку, и только; ты будешь смеяться надо мной, но после той жизни, которую я вел в течение шести лет, это увлечение несказанно волновало меня весь месяц.
Я опускаю все промежуточные осложнения; мой единственный друг, тот единственный француз, с кем я здесь могу беседовать, завидует умению и настойчивости, проявленным мною на его глазах и в этой любовной интриге, сущность которой ему известна; он почти что перестал разговаривать со мной и не заходил ко мне вот уже неделю.
У меня сильно болела грудь, мне стоило большого труда вымолвить хотя бы слово. Среди всех этих треволнений, вызванных столь малыми причинами, Благоразумие все время бранило меня, черпая доводы в тех неудачах, которые, по счастью, неотступно следовали за всеми моими ошибками, и наконец, умертвив Любовь, одержало победу.
Теперь Минетта, белокурая, прелестная Минетта, северная душа, какой я никогда не встречал ни во Франции, ни в Италии, нравится мне- и только; лучшее тому доказательство - то, что я постараюсь получить назначение в Фалькенштейн, в главную квартиру армии. На основании того, что дедушка сообщает мне в письме г-на Дарю, попроси его, чтобы он, если к тому представится случай - заметь, я говорю: если; г-ну Дарю нельзя надоедать,- передал ему, что я хотел бы служить в действующей армии; не забудь моего поручения.
Сегодня вечером предстоит жаркий бой на балу, где я окажусь между обеими соперницами; завтра я, возможно, буду в таком же волнении, как третьего дня; но мое решение твердо, я отправлюсь в армию, если только представится возможность. Меня влечет туда желание вблизи увидеть крупную игру псов со скотного двора, именуемых людьми.
Дедушка очень доволен тобою; наконец-то я вижу, что ты идешь вперед по стезе мудрости, единственной, которая ведет к счастью.
Когда никто уже не в силах будет волновать твою душу, ты достигнешь счастья с легкостью, которая тебя восхитит. Для этого нужно совершенно побороть в себе тщеславие. Тебя не должно трогать, скажет ли о тебе супруга Огюстэна Перье*: "У этой толстухи, м-ль Бейль, индюшечья походка", или же: "Какая несравненная грация у этой милейшей Полины". Все это отражает лишь подлость и глупость того, кто порицает или хвалит тебя, вскоре его суждения станут тебе безразличны; но страшись обнаружить этот высокий душевный склад, иначе люди скажут: "Как! Вот человек, который уходит из-под нашей власти? В тайниках своего сердца он, возможно, находит основания предпочесть себя нам?" И тогда, как здешний мой друг, они тебя возненавидят.
* ()
Судя по тому, что пишет дедушка, сельскохозяйственная мания* не слабеет с годами; ты никогда не выйдешь замуж, бедное дитя; тонкорунный баран куда важнее зятя. Будь же благоразумна! Смотри на мужа как на вещь, а не как на живое существо; чтобы существовать, драгуну нужна лошадь, а девушке - муж. Выходи за г-на Бадона, он простак и сочтет за милость с твоей стороны, если ты станешь его женой; ты же, напротив, уверишь его, что очень счастлива с ним, и он даст тебе возможность жить спокойно и независимо; у тебя будут дети, которых ты будешь любить; у простака Бадона будут тонкорунные овцы, как у его тестя; он будет возить тебя в Париж, мало-помалу мы убедим его переехать туда, и ты будешь счастлива, пожалуй, более счастлива, чем за Перье, и в десять миллионов раз более, чем за Фором, Флероном и всеми прочими. У Пене и ум и чувство, правда, были достаточно развиты, чтобы он мог быть счастлив любовью к жене; но, даже зная его, я поставил бы десять против одного, что по истечении первых трех лет жена Бадона будет счастливее госпожи Пене.
* ()
В твоем положении это самое главное; ты только выиграешь, если выйдешь замуж вместо того, чтобы с Грандисоном* в руках дожидаться копии с него.
* ()
Первейшее качество мужа - не быть тираном.
Безвольный Бадон не будет им: посмотри на г-жу Б... Ее муж не хуже других мужей, но у него достаточно твердый характер, чтобы быть тираном, и недостаточно великодушия, чтобы страшиться делать других несчастными; поэтому она глубоко несчастна. Поразмысли об этом первейшем качестве мужа.
1°. Он не должен быть тираном.
2°. Он должен быть богат. У Бадона есть оба эти качества.
Отвечай немедленно; живо за перо! Слушайся меня, не то я дам тебе пощечину!
|