|
25. Сестре Полине
26 марта 1808 года.
Чувствую, мой милый друг, что тебе приходится заниматься множеством вещей, выполнять множество обязанностей: с трудом находишь ты время прочесть мое письмо; все же писать тебе для меня удовольствие; еще приятнее будет читать и перечитывать твой ответ, если ты удосужишься его написать. Мне кажется, что в чувствительной душе живет множество мелодий, они словно плавают в ней; вдруг тебя охватывает чувство, которое они выражают, и тогда они приходят на память, и ты напеваешь их целыми днями, находя в этом все новое удовольствие. Эта вот теория характеризует мой сегодняшний день; ко мне пришла прелестная мелодия на словечки cara sorella*. Я перебрал в памяти все то время, что мы провели вместе: как я не любил тебя в детстве; как я отколотил тебя однажды в Кле, на кухне. Я спрятался тогда в маленькой библиотеке; через минуту вошел разгневанный отец и сказал мне: "Гадкий ребенок! Я тебя съем". А еще все мучения, которые заставляла нас выносить бедная тетушка Серафи**; наши прогулки по дорогам, окаймленным стоячими водами, к Сен-Жозефу. Как я вздыхал, разглядывая горные склоны, обращенные к Вореппу! Особенно летом, в сумерках. Очертания гор выделялись нежным оранжевым цветом! Какое сильное чувство охватывало меня при этом имени - Французские ворота! Как любил я слово "французские" - само по себе, не думая о том, что оно выражает! Увы! Это - восхитительное блаженство, которое я себе представлял,- я ощутил его лишь однажды в саду у Фраскати*** и еще несколько раз в Милане. С тех пор об этом нет и речи; мне даже странно, что я мог так чувствовать. Одна память о нем сильнее, чем все те радости, которые я теперь могу себе доставить.
* ()
** ()
*** ()
Таковы мои мечтания, милый друг; мне чуть ли не стыдно за них; но ведь в конце концов ты единственный человек на свете, с кем я осмеливаюсь говорить об этом, Я замечаю одну довольно грустную вещь: теряя какую-либо страсть, утрачиваешь понемногу и память о тех наслаждениях, какие она приносила. Я уже рассказывал тебе, как однажды у Фраскати, на красивом фейерверке, в момент взрыва, Адель на минуту прильнула к моему плечу. Не могу тебе передать, до чего я был счастлив. В продолжение двух лег, угнетенный горестями, я черпал новое мужество в этом образе и забывал все несчастья. Я давно забыл об этом, но сегодня мне захотелось о ней подумать. И вот невольно я вижу Адель, какая она есть, но для меня, каков я сейчас, в этом воспоминании нет ни малейшего счастья. Иначе обстоит с г-жой Пьетрагруа*: воспоминание о ней связывается с памятью об итальянском языке. И как только что-либо понравится мне в произведении, в женской роли, я невольно вкладываю это место в ее уста. Я слышу ее - сегодня мое настроение началось именно с этого. Я читал автора, которого не знал и нисколько не уважал: произведения графа Карло Гоцци** - это было "Punizione nel Precipizio"***. Королева Эльвира, вынужденная скрываться в необозримых лесах, встречает своего сына, очаровательного молодого человека, который не знает, что она его мать. Если тиран дон Санчо заподозрит, что это сын его предшественника, он погубит юношу. Эльвира ничего о нем не слыхала со времени его рождения. Из осторожности она запрещает ему когда-либо вновь появляться в этих местах; она хочет уйти, но не может; она возвращается и говорит ему:
* ()
** ()
*** ()
Pastore, vedi se t'amo,
Tu ristora... ets.*
* (
Пастух, ты видишь, как я тебя люблю,
Ты воскрешаешь и т. д. (итал.).
)
Я представил себе Анджелину с ее благородной внешностью, говорящую со своим сыном. А после описания пещеры я почувствовал, что плачу, как ребенок; в течение нескольких минут я перечитывал слова se puoi* и плакал все сильнее. За восемнадцать месяцев я трижды переживал такие сладостные мгновения: два раза, читая про смерть Клоринды** - O vista! O conoscenza!*** - и нынче утром. После этого я проверил отчетность на 9 007 661 франк и 7 сантимов, разбросанную на ста сорока страницах ведомости in-folio; я составил протокол на восьми страницах, но ничто не могло стереть этого сладостного впечатления. Пьеса эта к тому же - единственное прекрасное из тех произведений искусств, какие я видел за последние полтора года. Наше холодное, приличное общество назовет такую вещь фарсом; но есть ли другое произведение, которое могло бы двумя словами, без всякой подготовки, растрогать до такой степени?
* ()
** (
По сообщению историков, события, описываемые Стендалем, произошли в Брауншвейге 4 и 5 сентября 1808 года.)
*** ()
Прощай! Люби меня.
|