28. Сестре Полине

Вчера вечером мне дали поручение, благодаря которому я смогу отлучиться из главной квартиры в Санкт-Пельтене.

Когда я уже собирался ехать, один из моих товарищей, которого я пригласил разделить со мной обед, состоявший из нескольких картофелин и маленького куска жесткого мяса, предложил мне отправиться в Вену после возвращения из поездки.

- А почему бы не сейчас?

- Но пропустят ли нас без подорожной и пропусков?

- Посмотрим.

- Тогда надо первым долгом послать за почтовыми лошадьми.

Я посылаю за ними; ливрея моего кучера производит впечатление: лошадей дают, не требуя подорожной. Мы уезжаем в половине десятого; на протяжении всей дороги нас останавливают наши посты. Сквозь сон отвечаем по-немецки, за нами гонятся, ругаются, и мы отделываемся от них не без труда.

Немного подальше, когда мы вовсе заснули, нас спрашивают по-немецки, кто мы такие; отвечаем по-французски. Нам меняют лошадей, но заведующий почтовой станцией велит почтальону передать венской полиции записочку, где речь идет о нас.

Наш план заключался в том, чтобы сойти за двести шагов до заставы, войти в город как бы с прогулки, а потом послать за нашим экипажем лошадей, взятых у кого-либо из наших друзей. В течение часа или двух мы пытаемся бодрствовать, но потом сон одолевает нас, и нас будит как раз у самых ворот сержант австрийского караула. Уезжая, мы переоделись в штатское, но сделали это не слишком тщательно, ибо на моем товарище остался форменный жилет, а на мне - форменная шляпа. Таким образом невозможно было скрыть, что мы французские офицеры. Мы храбро называем фамилии двух наших товарищей, оставшихся в Вене.

Возникают кое-какие затруднения, но мы держимся так уверенно, что в конце концов нас пропускают. В городе мы будим троих наших друзей, живших вместе, и от них узнаем, что император Франц II собирается в собор св. Стефана, чтобы присутствовать на Те Deum^*. Он прибыл вчера в плохой почтовой коляске, запряженной, однако же, шестеркой белых лошадей. Его узнали в центре города: тотчас же со всех сторон раздались восторженные крики; хотели впрячься в его коляску и таким образом довезти его до дворца.

^* (Тебе бога < хвалим>... (лат.).)

Император велел ехать быстрее, повторив несколько раз: "Благодарю вас, дети мои". Едва прибыв в Бург^*, он сел на коня и в течение двух часов показывал себя народу, восторг которого, как говорят, был чрезвычайным.

^* (Бург - императорский дворец в Вене. Стр. 96. Муссо - парижский парк, более известный под названием парка Монсо.)

Когда сегодня утром мы явились к своим друзьям, сразу же встал вопрос о том, что надо раздобыть круглые шляпы. Нам не следовало, по их словам, появляться в форме: третьего дня в момент народных восторгов несколько французов подверглись оскорблениям. Но все шляпы оказались малы для моей толстой башки, в конце концов откопали какой-то старый бальный шапокляк, я напялил его, и все пятеро мы отправляемся ко дворцу в самом шутовском виде. Снег валит ужасно; стража и народ преграждают нам путь. Наконец мы слышим приветственные крики. И вот за кавалерийским пикетом из сорока или пятидесяти вельмож или лакеев, покрытых галунами, мы различаем щупленького человечка с незначительным, измятым лицом, который раскланивается самым потешным образом. На Франце II треуголка, посаженная прямо: для приветствия он опускает голову, не поднося руки к шляпе, словно человек, который утвердительными кивками хочет сказать вам издали "да".

Отправляемся в собор св. Стефана, великолепную готическую церковь, не подновленную, как собор в Реймсе, а сохранившую свой почтенный темно-серый цвет, как собор в Страсбурге. В толпе я услышал раз пять или шесть: "Вот еще один француз",- чаще с оттенком любопытства, два или три раза со злобным выражением. Издали мы видим, что внутрь церкви не пускают.

Непринужденно, с отменной вежливостью, говорю двум часовым: "Можно войти, господа?" - и мы попадаем в церковь, где находилось сорок или пятьдесят священнослужителей в пышных белых стихарях, тридцать или сорок городских особ и лакеи. Тотчас же со всех сторон несется: "Вот еще один француз!" Я становлюсь возле хоровых врат; все эти люди, собравшиеся, чтобы чествовать императора, которого они обожают, стоят так тихо, что можно было бы услышать муху.

Шепот со всех сторон: "Французы, французы". Разглядывая вельмож в орденских лентах, стоящих у хоровых врат, узнаю г-жу С, как говорят, первую красавицу города (лицо рафаэлевой мадонны, достигшей тридцати лет, но глаза без всякого выражения, черты, впрочем, небесные). Она улыбается, и я говорю ей во всеуслышание: "Я счастлив, что в последний день своего пребывания в Вене вижу самую прекрасную женщину и самое выдающееся событие". Все поворачиваются ко мне, и на всех лицах я вижу одни улыбки. Появляется Франц II, вид у него еще более coinche *, незначительный, измятый, утомленный,- вид человека, которого надо держать в вате, чтобы он мог дышать.

^* (Гренобльское выражение.)

Его тесно окружают четыре высших военных чина из его свиты, вымокшие до нитки, как и он сам.

Я был в таком же состоянии, но в отличие от них не был обязан слушать Te Deum, хотя, судя по первым тактам, он обещал быть весьма красивым, и возвратился, чтобы погреться. Не застав никого, пишу тебе под свежим впечатлением всю эту историю, а Te Deum еще длится и под моими окнами раздаются ружейные залпы.

Прощай. Опиши мне день своей жизни. Мне бы это доставило большое удовольствие.