48. Сестре Полине и графине Беньо

Разбери, если у тебя хватит терпения, прилагаемый черновик; это письмо г-же Беньо^*, и все, что в нем написано, чистая правда. Я окружен глупцами, которые выводят меня из себя. По зрелом размышлении я решил, что в последний раз удаляюсь отдели - la mia cara Italia^**. У нас нет чернил; я только что изготовил семьдесят пять капель, которые уже истратил на свое большое письмо. Итак, прощай, никому не показывай другого письма. Я более чем когда-либо чувствую отвращение к скучным людям; освобождайся от них как только можешь. Я думаю, что буду в двадцати или тридцати милях от Москвы. В настоящий момент все еще продолжают бить русских.

^* (Графиня Бёньо (1769-1825) - жена графа Бёньо (1761-1835), видного государственного деятеля эпохи Империи и Реставрации. В первые годы Реставрации граф Бёньо делает безуспешные попытки оказать Стендалю протекцию. Стендаль посвятил графине Бёньо (которую он иногда называл г-жой Долиньи) свою первую книгу - "Письма о Гайдне, Моцарте и Метастазио.)

^** (Моей дорогой Италии (итал.).)

Сударыня,

Обязательно нужно воспользоваться любезным разрешением, которое вы соблаговолили мне дать, и не терять окончательно привычку говорить с приятными людьми; тех, что окружают меня вот уже три месяца, никак нельзя причислить к таковым. Эти люди всегда говорят о серьезных вещах, а серьезные вещи следовало бы сокращать и пробегать по ним, как по раскаленным угольям; не тут-то было, они примешивают к ним невероятную дозу важности, и то, что можно сказать за десять минут, растягивается из-за этого на добрый час.

Это, сударыня, очень неприятно, а между тем мы принуждены видеть только таких людей. Так, например, у меня не было случая заговорить с женщиной с тех пор, как мы были в деревне Мариамполь, в Пруссии; это наша общая судьба. Приходится платить такую дорогую цену за зрелище города, горящего ночью, над которым до самого неба вздымается огненная пирамида шириной в полторы мили.

За пять дней пожар выгнал нас из пяти дворцов; наконец, устав бороться, на пятый день мы поехали на бивуак, за черту города. Едучи туда, мы испытывали превратности величия. Мы выезжаем со своими семнадцатью экипажами на улицу, еще не слишком охваченную пламенем, но огонь движется быстрее наших лошадей, и, когда мы достигаем середины улицы, пламя горящих по обе стороны домов пугает их, искры их обжигают, дым душит нас, и мы с большим трудом поворачиваем назад и выбираемся оттуда.

Я уж не говорю вам, сударыня, об еще более ужасающих ужасах. Одна лишь вещь огорчила меня: кажется, 20 сентября, в день нашего возвращения в Москву, я увидел, что этот очаровательный город, один из прекраснейших храмов наслаждения, превратился в черные зловонные развалины, среди которых бродили несколько несчастных собак и несколько женщин в поисках пищи.

В Европе не знали этого города. В нем было шестьсот или восемьсот дворцов, каких нет в Париже. Все там было устроено для самого чистого наслаждения. Там были лепные украшения самых свежих тонов, лучшая английская мебель, изящнейшие псише, прелестные кровати, диваны тысячи оригинальных фасонов. В каждой комнате можно было расположиться четырьмя или пятью различными способами и всегда удобно, все было продумано; величайший комфорт соединялся здесь с самым тонким изяществом.

Это объясняется очень просто: тут жили тысяча человек, получавшие от пятисот тысяч до полутора миллионов ливров годового дохода. В Вене такие люди всю свою жизнь сохраняют серьезность и думают о том, как бы им получить орден св. Стефана. В Париже они ищут того, что они называют приятным существованием, то есть такой жизни, которая больше всего удовлетворяет их тщеславие; сердца их высыхают, и они неспособны понимать других.

В Лондоне они хотят принимать участие в делах нации; здесь, при деспотическом правительстве, у них остается одно - наслаждение.

Я думаю, сударыня, что счастливый Белиль с вами; скажите ему, что с его мундиром аудитора нельзя ничего сделать до тех пор, пока военный министр не напишет, что он больше не нуждается в его талантах.

Будьте добры, сударыня, поклониться от меня графу Беньо и благоволите вспоминать иногда о моей почтительной преданности.