|
73. Г-же Метильде Дембовской
Гренобль, 25 августа 1819 года.
Сударыня,
Я получил ваше письмо три дня тому назад. Увидев снова ваш почерк, я был так глубоко взволнован, что опять не в состоянии был ответить вам подобающим образом. Это прекрасный день среди смрадной пустыни, и как бы вы ни были ко мне суровы, я все-таки обязан вам единственными мгновениями счастья, которое я испытал после Болоньи. Я беспрерывно думаю об этом счастливом городе, где вы должны находиться с 10-го числа. Душа моя блуждает под портиком, под которым я так часто проходил, направо по выходе из Больших ворот. Беспрестанно у меня перед глазами эти красивые холмы, увенчанные дворцами, которые видны из сада, где вы гуляете. Болонья, где вы не были со мною так суровы, для меня священна; там я узнал о событии, которое изгнало меня* во Францию, и как бы жестоко ни было это изгнание, оно еще полнее дало мне почувствовать силу, привязывающую меня к стране, где вы живете. Нет ни одного ее пейзажа, который не остался бы запечатленным в моем сердце, Б особенности тот, что виден с дороги на мост, с лугами, раскинувшимися справа при выходе из-под портика. Сюда, боясь быть узнанным, я шел, чтобы на свободе думать о женщине, живущей в этом счастливом доме, на который, проходя мимо, я почти не дерзал взглянуть. Я начал письмо к вам после того, как переписал своей рукой два длинных акта, посредством которых, если это возможно, я попытаюсь уберечься от мошенников, меня окружающих. Все, что самая глубокая, самая неумолимая и тонко рассчитанная ненависть может предпринять против сына, я вытерпел от своего отца. И все это прикрыто непревзойденным лицемерием, - я наследник и, если судить по видимости, не имею основания ни на что жаловаться. Это как раз то, из-за чего в другое время я подпрыгнул бы до небес от радости, и я не сомневаюсь, что все и было специально рассчитано с этой целью.
* ()
Это завещание датировано 29 сентября 1818 года, но писавшему его не могло и в голову прийти, что на следующий день произойдет небольшое событие, после которого я потеряю всякую чувствительность к ударам судьбы. Любуясь усилиями и ухищрениями ненависти, я чувствую только одно: очевидно, я предназначен как испытывать, так и внушать сильные страсти. Здесь это завещание - предмет любопытства и восхищения юристов; однако, поразмыслив и перечитав гражданский кодекс, я, кажется, нашел средство отразить наносимый мне удар. Но для этого пришлось бы начать долгий процесс с моими сестрами, одну из которых я люблю. И вот, хотя я и наследник, сегодня утром я предложил своим сестрам дать каждой из них по одной трети имущества отца. Но я предвижу, что на мою долю оставят имущество, отягощенное долгами, и что через два месяца мучений, в течение которых я узнаю человеческую природу с самой неприглядной стороны, я останусь с очень небольшими средствами и с перспективой стать немного менее бедным в глубокой старости. Я отложил до моего теперешнего возраста несколько больших путешествий. Я был бы жестоко разочарован, если бы вся эта любовь к путешествиям и лошадям давно не исчезла у меня, уступив место губительной страсти. Сегодня я жалею о ней единственно потому, что в своем неистовстве она довела меня до поступков, которые могли не понравиться той, кого я люблю и уважаю больше всего на свете. В остальном же все, что существует на этой земле, оставляет меня совершенно безразличным, и я обязан мысли, владеющей мной беспрестанно, совершенным и удивительным равнодушием к тому, что из богача я превратился в бедняка. Единственно, чего я боюсь,- это показаться скупым в глазах моих миланских друзей, которые знают, что я получил наследство.
Прошу вас, напишите мне о себе самым подробным образом. Вы совершенно ничего не чувствуете в груди? На этот вопрос вы не отвечаете, и вы так равнодушны ко всем заботам, тревожащим мелкие души, что пока вы специально не скажете нет, я буду бояться, что да.
Прежде я просто ненавидел Порретту; теперь же я буду любить ее страстно, если ее воды излечили вас от болей в желудке, а главное, в глазах. Если очень сильно чего-нибудь желаешь, то желание переходит в надежду: и вот я надеюсь, что вы соблаговолите сообщить мне о себе; это единственное, что может помочь мне переносить ту плачевную жизнь, которую я веду.
Вероятно, моя свобода в Милане будет несколько ограничена: волей-неволей мне придется привезти туда сестру, которую соблазнил "Отелло"* и которая на родине чувствует себя все хуже и хуже.
* ()
Кончаю свое письмо, мне не под силу дольше разыгрывать равнодушие. Мысль о любви составляет здесь мое единственное счастье. Не знаю, что бы сталось со мной, если бы во время долгих споров с судейскими я не думал беспрерывно о предмете моей любви.
Прощайте, сударыня, будьте счастливы; мне кажется, что для вас это возможно только тогда, когда вы любите. Будьте же счастливы, даже любя другого, а не меня.
Я могу вполне искренне написать вам то, что повторяю беспрерывно:
Когда бы смерть и ад разверзлись предо мной,
Я б из любви к тебе сошел туда живой.
Анри.
|