XXIII. Центральная школа

Много лет спустя, около 1817 года, я узнал от г-на де Траси, что превосходный закон о Центральных школах был в значительной части составлен им^*.

^* (Превосходный закон о Центральных школах был составлен, кажется, комитетом, главой которого был г-н де Траси, получавший шесть тысяч франков содержания,- он, начавший с дохода в двести тысяч ливров; но обо всем этом после.)

Мой дед был достойным председателем комитета, который должен был представить в управление департамента имена профессоров и организовать школу. Дед обожал литературу и образование и в продолжение сорока лет стоял во главе всех литературных и либеральных начинаний в Гренобле.

Серафи сильно порицала его за то, что он принял обязанности члена организационного комитета, но основатель общественной библиотеки по самому положению своему в свете должен был стать главою Центральной школы.

Мой учитель Дюран, приходивший на дом давать мне уроки, стал профессором латыни; как же не слушать его курса в Центральной школе? Если бы была жива Серафи, она нашла бы какую-нибудь причину, но при данном положении вещей отец ограничился несколькими глубокомысленными и строгими замечаниями об опасности дурных знакомств для нравов. Я был вне себя от радости; по случаю открытия школы в зале библиотеки состоялось заседание, на котором дед произнес речь.

Может быть, это и есть то самое многолюдное собрание в первой зале Z, образ которого я нахожу в моей памяти.

Профессора были: Дюран - латинский язык; Гатель - общая грамматика и даже, кажется, логика; Дюбуа-Фонтанель^*, автор трагедии "Эриция, или Весталка" и редактор в течение двадцати двух лет "Journal des Deux Ponts",- изящная словесность; Трусе, молодой врач,- химия; Же, великий болтун, в пять футов десять дюймов роста, без малейших способностей, но умевший захватывать (увлекать) детей,- рисование; через короткое время у него было уже триста, учеников; Шальве (Пьер-Венсан), молодой бедный вольнодумец, типичная бездарность в литературном отношении,- история; ему поручено было принимать учебную плату, часть которой он проел с тремя сестрицами, отменными шлюхами по профессии, заразившими его во второй раз сифилисом, от которого он и умер вскоре после того; наконец, Дюпюи^**, самый напыщенный и елейный буржуа, какого я когда-либо видел,- профессор математики, без всяких дарований. Он едва годился в землемеры - и получил назначение в городе, где жил Гро! Но мой дед ровно ничего не смыслил в математике и ненавидел ее, а кроме того, напыщенность отца Дюпюи (как мы называли его; он говорил нам: "дети мои") словно создана была для того, чтобы доставить ему в Гренобле общее почтение. Этот пустой человек говорил, однако, великие слова: "Дитя мое, изучай "Логику" Кондильяка, это основа всего".

^* (Дюбуа-Фонтане ль Жак-Гаспар (1737-1812) - литератор. Курс, который он читал в гренобльской Центральной школе, был издан после его смерти, в 1813 году. Дюбуа-Фонта-нель в течение нескольких лет был редактором "Gazette des Deux Ponts", основанной в 1770 году и переименованной в 1783 году в "Journal de litterature francaise et etrangere".)

^** (Дюпюи де Борд (1746-1815) - профессор математики в артиллерийской школе Гренобля. В 1792 году Дюпюи преподавал математику в артиллерийской школе Баланса, где его учеником был Наполеон, в то время простой артиллерийский офицер.)

Нельзя было бы сказать лучше и в настоящее время, только заменив имя Кондильяка именем Траси.

Замечательно то, что Дюпюи, кажется, сам ни слова не понимал в этой логике Кондильяка, которую он нам рекомендовал; это был очень маленький и тоненький томик in-12. Но я забегаю вперед, это мой недостаток; может быть, перечитывая, придется вычеркнуть все эти фразы, нарушающие хронологический порядок.

Единственным человеком, который был вполне на своем месте, был аббат Гатель, жеманный, чистенький, постоянно вращавшийся в женском обществе, настоящий аббат XVIII века; но он был очень серьезен, когда читал свой курс, и, мне кажется, знал все, что тогда было известно об основных навыках инстинктивных движений и, во-вторых, об удобстве и аналогии, которым следовали народы при образовании языков.

Гатель составил очень хороший словарь, в котором он решился указать произношение; я постоянно им пользовался. Словом, это был человек, работавший по пять - шесть часов ежедневно, а это встречается очень редко в провинции, где только и знают бездельничать целыми днями.

Парижские глупцы порицают это обозначение здорового и естественного произношения. Происходит это от трусости и невежества. Они боятся показаться смешными, указывая произношение слов: anvers (город), cours, vers. Они не знают, что в Гренобле, например, говорят: J'ai ete au cour -ce или j'ai lu des ver-ce sur Anver-se et Calai-se. Если так говорят в Гренобле, городе просвещенном и немного напоминающем северные области, вытеснившие юг в отношении произношения, то что же делается в Тулузе, Безье, Пезена, Дине? В этих краях следовало бы вывесить французское произношение на папертях церквей.

Министр внутренних дел, который пожелал бы заняться своим делом вместо того, чтобы интриговать, как Гизо^*, при дворе и в Палатах, должен был бы испросить кредит в два миллиона в год, чтобы поднять до уровня образования остальных французов народ, живущий в роковом треугольнике между Бордо, Байонной и Балансом. В этих краях верят в ведьм, не умеют читать и не говорят по-французски. Они могут случайно произвести высокоодаренных людей, как Ланн, Сульт^**, но генерал... невероятно невежествен. Я думаю, что благодаря климату и любви к энергии, которую он сообщает человеческому организму, этот треугольник должен был бы производить лучших людей в Европе. На эту мысль наводит меня Корсика.

^* (Гизо был министром внутренних дел в момент написания этой главы. Второе министерство Гизо продолжалось от 11 октября 1832 года до 22 февраля 1836 года.)

^** (Сульт Никола (1769-1851) - французский маршал, военный министр и министр иностранных дел при Луи Филиппе.)

Имея 180 тысяч жителей, этот остров дал Революции восемь или десять достойных людей, а Северный департамент с его 900 тысячами жителей - едва ли одного. Да и то я не знаю имени этого одного. Само собою разумеется, что в этом роковом треугольнике священники всемогущи. Цивилизация распространяется от Лилля до Ренна и кончается Орлеаном и Туром. К югу от Гренобля проходит ее блестящая граница.

Назначить профессоров Центральной школы было нетрудно, и с этим быстро покончили; но необходимо было произвести полный ремонт помещения. Несмотря на войну, в то энергичное время делалось все. Дед беспрестанно просил средств в департаментском управлении^*.

^* (31 декабря 1835 года. Рим. Начал эту книгу, и вот это уже триста двадцать пятая страница, и еще сто, это будет четыреста... 1835 года.

Г-да Гатель, Дюбуа-Фонтанель, Труссе, Видар (крестьянин из Верхних Альп), Же, Дюран, Дюпюи, Шабер - в таком приблизительно порядке идут они по степени полезности для детей; первые три не лишены были некоторых достоинств.)

Занятия начались, кажется, весною, во временном помещении.

Из класса Дюрана открывался прелестный вид, и через месяц я это наконец почувствовал. Был прекрасный летний день, и легкий ветерок волновал траву на гласисе Бонских ворот перед нашими глазами, на шестьдесят или восемьдесят футов внизу.

Мои родные постоянно расхваливали мне на свой лад красоту полей, зелени, цветов и т. д., лютиков и т. д.

Эти пошлые фразы внушили мне к цветам и клумбам отвращение, которое продолжается до сих пор.

К счастью, великолепный вид, который я обнаружил сам рядом с классом латыни, из одного окна коллежа, куда я приходил помечтать в одиночестве, преодолел глубокое отвращение, вызванное фразами моего отца и священников, его друзей. Таким же образом много лет спустя многословные и претенциозные фразы Шатобриана и Сальванди побудили меня написать "Красное и черное" слишком отрывистым стилем. Большая глупость, так как через двадцать лет кто будет помнить о лицемерных словоизлияниях этих господ? Я же беру билет в лотерее, главный выигрыш которой заключается в следующем: чтобы меня читали в 1935 году.

Это такое же состояние духа, как и то, которое заставляло меня не смотреть на пейзажи, вызывавшие восторги моей тетки Серафи. В 1794 году я был в том же положении, в каком теперь, в 1835 году, находится миланский народ; ненавистные австрийские власти хотят заставить его наслаждаться Шиллером, для прекрасной души которого, столь непохожей на душу пошлого Гете, показалось бы оскорбительным иметь таких апостолов своей славы^*.

^* (Быстрота: 3 декабря 1835 года я был на 93 странице, 31 декабря - на 325; 232 страницы в 28 дней. В это же время была поездка в Чивита-Веккью. Не работал во время поездки и в вечер приезда сюда, скажем, не писал один или два дня. Значит, в 23 дня - 232 страницы, или десять в день, а в дни отправления курьера четыре или пять или совсем ничего. Как мог бы я писать хорошо физически? Кроме того, мой плохой почерк останавливает нескромных. 1 января 1836 года.)

Я чувствовал себя очень странно весной 1794 или 95 года, когда в первый раз в одиннадцати- или двенадцатилетнем возрасте поступал в школу, где у меня было десять - двенадцать товарищей.

Я нашел, что действительность сильно уступала созданиям моего необузданного воображения. Эти товарищи были недостаточно веселы, недостаточно сумасбродны, и манеры у них были довольно противные.

Дюран, преисполнившийся спеси оттого, что его сделали профессором Центральной школы, но по-прежнему добродушный, дал мне переводить, кажется, "De Bello Jugurtino"^* Саллюстия. Свобода принесла свои первые плоды: утратив свою раздражительность, я обрел здравый смысл, и Саллюстий мне очень понравился.

^* (О войне с Югуртой (лат.).)

Весь коллеж был полон рабочих, многие комнаты нашего четвертого этажа были открыты, и я ходил туда помечтать в одиночестве.

Все меня удивляло в этой долгожданной свободе, которой я наконец добился. Прелесть, которую я в ней нашел, была совсем не та, о какой я мечтал: вместо веселых, милых, благородных товарищей, каких я себе представлял, я нашел очень эгоистичных сорванцов.

Подобные разочарования я испытывал в продолжение почти всей моей жизни. Исключение составляли только радости честолюбия, когда, например, в 1810 году я стал аудитором, а через две недели инспектором движимости. В течение трех месяцев я упивался счастьем оттого, что перестал быть военным комиссаром, подверженным зависти и дурному обращению этих грубых героев, которые были чернорабочими императора при Иене и Ваграме. Потомство никогда не узнает, какова была грубость и глупость этих людей за пределами поля сражения. И даже на поле сражения, какая рассудительность! Это были люди вроде адмирала Нельсона, героя Неаполя (см. Колетту^* и то, что рассказывал мне ди Фьоре), люди, постоянно думавшие о том, какие кресты и награды доставит им новая рана. Какие подлые животные в сравнении с высокой добродетелью генерала Мишо или полковника Матиса! Нет, потомство никогда не узнает, какими пошлыми иезуитами были эти герои Наполеоновских бюллетеней и как смеялся я, получая "Монитер" в Вене, Дрездене, Берлине, Москве, которого не получал почти никто в армии, чтобы не смеялись над официальными сообщениями. Бюллетени были военными машинами, инженерными работами, но не историческими документами.

^* ("История Неаполитанского королевства с 1734 до 1825 года" неаполитанского генерала и министра Пьетро Коллетты, либерала и франкофила, была издана во французском переводе в 1835 году.)

К счастью для бедной истины, крайняя подлость этих героев, ставших пэрами Франции и судьями в 1835 году, покажет потомству, каков был их героизм в 1809-м. Я делаю исключение только для славного Ласаля и Эксельмана, который после того... Но тогда он не делал визитов маршалу Бурмону^*, военному министру. Монсе также не сделал бы некоторых низостей, но Сюше... Я забыл великого Гувьон-Сен-Сира^**, до того как возраст сделал его полуидиотом, а этот идиотизм восходит к 1814 году. После этого он сохранил только способность писать. А на гражданской службе при Наполеоне, что за пошлые мерзавцы, как, напр., де Б..., преследовавший Дарю в Сен-Клу, в ноябре месяце начиная с семи часов утра, как граф д'Аргу, низкий льстец генерала Себастиани!

^* (Граф Бурмон (1773-1846) - французский маршал; в 1829 году был военным министром.)

^** (Гувьон Сен-Сир (1764-1830) - французский маршал и политический деятель, автор нескольких трудов по истории наполеоновских войн.)

Но, боже мой, о чем я сейчас говорил? О классе латыни, о помещении коллежа.