XI

4 июля 1832.

Не помню, кто ввел меня к Делеклюзу. Он, кажется, попросил у меня экземпляр "Истории живописи в Италии", чтобы написать о ней отзыв в "Лицее", одном из тех эфемерных парижских изданий, которые своим возникновением обязаны успеху "Edinburgh Review". Он захотел со мной познакомиться.

В Англии аристократия презирает литературу. В Париже литература слишком большая сила. Живущему в Париже французу невозможно высказаться правдиво о труде другого француза, тоже живущего в Париже.

Я нажил себе восемь или десять смертельных врагов только из-за того, что сказал редакторам "Globe", в виде совета и прямо в лицо, что тон у "Globe"^* слишком пуританский и что ему, пожалуй, недостает остроумия.

^* ("Globe" - журнал, основанный в 1824 году.)

Добросовестный литературный журнал, каким был, например, "Edinburgh Review", возможен лишь при одном условии: если он будет издаваться в Женеве и руководить им будет толковый деловой человек, способный хранить тайны. Этот редактор ежегодно должен совершать поездку в Париж и каждый месяц получать по почте в Женеве статьи для очередного номера. Он должен уметь выбирать статьи, хорошо их оплачивать (по 200 франков печатный лист) и держать в тайне имена всех сотрудников.

Итак, меня привели к Делеклюзу в воскресенье, в два часа дня. Он принимал именно в это неудобное время. Надо было подняться по лестнице в девяносто пять ступеней; его кабинет помещался на седьмом этаже собственного дома, принадлежавшего ему и его сестрам, на улице Гайон. Из маленьких окон виден был только лес почерневших дымовых труб. По-моему, это самый безобразный ландшафт; однако четыре маленьких комнаты, которые занимал Делеклюз, украшены были гравюрами и разными любопытными и приятными произведениями искусства.

У него был великолепный портрет кардинала Ришелье, на который я часто поглядывал. Рядом - огромное, отяжелевшее, туповатое лицо Расина. Конечно, до того как он так разжирел, этот великий поэт испытал чувства, воспоминания о которых были необходимы, чтобы написать "Андромаху" и "Федру".

Я застал у Делеклюза перед чуть тлевшим камином - это было, кажется, в феврале 1822 года - восемь или десять человек, разговаривавших на самые разнообразные темы. Я поражен был их здравым смыслом, умом и особенно редким тактом самого хозяина дома: он умело и незаметно руководил беседой, следя за тем, чтобы одновременно не говорили трое или чтобы не воцарялось томительное молчание.

Мне трудно выразить должным образом свое уважение к этому кружку. Я никогда не встречал, не говорю уже чего-нибудь высшего, но хотя бы подобного ему. Я поражен был в первый же день и еще, может быть, двадцать раз потом, в течение трех - четырех лет, пока этот кружок существовал, я ловил себя на том же чувстве восторга.

Такой кружок возможен лишь на родине Вольтера, Мольера, Курье.

Он невозможен в Англии, потому что у Делеклюза над каким-нибудь герцогом посмеялись бы так же, как и над всяким другим, или даже еще больше, если бы он оказался достоин смеха.

Невозможен подобный кружок и в Германии, где слишком склонны к восторженной вере во всякий модный философический вздор (ангелов Ансильона). К тому же, помимо их восторженности, немцы чересчур глупы.

Итальянцы держали бы длинные речи, каждый минут по двадцать, и каждый стал бы смертельным врагом того, с кем он спорил. Собравшись в третий раз, писали бы уже сатирические сонеты друг на друга.

Здесь все спорили обо всем упорно и откровенно. Тут были вежливы, потому что вежлив был сам хозяин. Ему часто приходилось прикрывать отступление неосторожных спорщиков, которые в поисках новой мысли доходили до слишком уж явных нелепостей.

Я застал там, кроме хозяина, еще Альбера Стапфера^*, Ж.-Ж. Ампера, Сотле и Мареста.

^* (Альбер Стапфер - французский писатель и критик эпохи романтизма, либерал; с 1830 до 1835 года - редактор журнала "National".)

Сам Делеклюз характером отчасти напоминает доброго Векфильдского священника. Чтобы дать о нем представление, необходимы все полутона Гольдсмита или Аддисона.

Во-первых, он очень некрасив; в особенности поражают- как редкость в Париже - некрасивые очертания низкого лба; сложен он хорошо и достаточно высокого роста.

Ему присущи все мелкие слабости настоящего буржуа. Если он купит на улице за тридцать шесть франков дюжину носовых платков, через два часа он уже будет считать, что платки эти - редкость и что больше ни за какую цену ничего подобного в Париже не найти.