2

Первым настоящим учителем Стендаля, как и всего его поколения, был Руссо. Он читал Руссо еще в детстве. Отец, Шерюбен Бейль, когда-то заливался слезами, читая "Новую Элоизу", а дед рассказывал, какое впечатление производил этот роман на его друзей. В детские годы "Эмиль" для Стендаля был недоступен, и он оставил это произведение после первых же страниц. Но "Новая Элоиза" пленяла его страстью, добродетелью и описаниями природы, всей той проповедью чувства, которая оказала такое влияние на полувековое развитие европейской мысли. Стендаль знал этот роман наизусть, почти так же как Жюльен Сорель^*. По прибытии в Женеву в мае 1800 г. он совершил традиционное паломничество в старый дом Руссо, который в скором времени был снесен, а на его месте выстроен новый, коммерческий^**. К тому же кругу чтений относится и "Грандиссон" Ричардсона, вызывавший у Стендаля слезы умиления^***.

^* ("Я стал читать "Новую Элоизу", но я знаю ее наизусть". 21 августа 1804 г.: Correspondance, t. I, р. 256.)

^** (Vie de Henri Brulard, pp. 65, 235, 238, 388, 395, 396 et sqq.)

^*** (Ibid., pp. 278-279.)

"Желаю тебе быть доброй и чувствительной", - пишет он сестре в конце декабря 1800 г^*. Это новогоднее пожелание написано в бездумном и разгульном Милане, столице Цизальпинской республики, где грубоватые молодые офицеры находили достаточно пищи для ничуть не сентиментальных развлечений. Нелегко было сочетать с такими вкусами службу в драгунском полку, и неслучайно вслед за славословием Руссо Стендаль выражает надежду "избавиться от своего мундира и обосноваться в Париже"^**.

^* (Correspondance, t. I, p. 35.)

^** (6 июня 1802 г.: Correspondance, t. I, p. 62.)

В веселой столичной сутолоке он не забывает о сестре и обращает к ней порывы своей чувствительной души: "Отчего тебя нет со мною! Все мои желания были бы удовлетворены: великая цивилизация больших городов изгнала наслаждения сердца..., добрая и откровенная простота не смеет проявить себя, и, однако, без простоты нет настоящего счастья"^*. Идиллический Кларан мерещится среди пейзажей слишком цивилизованного Парижа, где "в блеске света" Анри Бейль тщетно ищет "улыбку любящего сердца"^**.

^* (Апрель 1803 г.: Correspondence, t. I, р. 130.)

^** (Vie de Henri Bmlard, p. 337.)

"Новая Элоиза" долгие годы остается для него величайшим образцом любовного романа, который потускнеет только в начале 1820-х годов, когда он познакомится с Вальтером Скоттом. "После Жан-Жака, - пишет он весной 1803 г., - невозможно изображать любовь в романе. Новые романы тоже читают, но только из любви к любви. Книга Руссо не устареет в течение десяти или двадцати столетий, так как в ней немного событий, и события эти просты"^*. И, уезжая в деревню, он дает себе клятву вновь - в который раз! - перечитать "Новую Элоизу" вместе с "Илиадой" в переводе Попа и трагедиями Расина^**.

^* (Pensees, t. I, p. 157. Стендаль здесь вспоминает характеристику "Новой Элоизы", данную самим Руссо: простота сюжета и небольшое количество приключений.)

^** (Май 1803 г.: Pensees, t. I, р. 163.)

Тот комплекс идей и чувств, которые сам Стендаль связывал с именем Руссо, никогда не оставит его окончательно, и постоянное прославление этих чувств и борьба с ними продолжатся всю его сознательную жизнь.

Но руссоизм оборачивается для него и более трагическими своими сторонами. В обдуманном письме к Эдуарду Мунье, сыну Жозефа Мунье, знаменитого деятеля революции, Стендаль, желая пленить сестру своего корреспондента, шестнадцатилетнюю Викторину, принимает позу одинокого мыслителя, внушенную образом Жан-Жака. Летний отдых в лоне семьи превращается в "крайнее одиночество", особенно приятное по контрасту с Парижем, "где все было для ума и ничего для сердца". Но эта чувствительность отвратила от него близких: "Особенно удивительно то, что благодаря своей чувствительности я в семье прослыл бесчувственным; они вообразили, что это от скуки я провожу весь день на охоте. Их подозрения возросли, когда они заметили, что я ухожу читать в покинутую хижину. Мне кажется, что это самое подходящее место для чтения "Новой Элоизы", потому что она теперь очаровала меня больше, чем когда-либо". Но все это наводит его на грустные размышления: "Я подумал, что в теперешнем состоянии общества возвышенные души всегда должны быть несчастными, и тем более несчастными, чем более они презирают препятствие, мешающее их счастью"^*.

^* (15 декабря 1803 г.: Correspondence, t. I, рр. 159-160. Для истории этого письма см.: V. del Lit to. En marge des manuscrits de Stendhal. Complements et fragments inedits (1803-1820), 1955, pp. 32-33.)

Это противопоставление благородной души меркантильному и презренному обществу в высшей степени характерно для эпохи. Несчастье, на которое обречен чувствительный человек, оказывается его привилегией и наградой, и чем полнее его разрыв с действительностью, тем лучше для него.

В XVIII в. в различных слоях общества руссоизм принимал полярно противоположные формы. Возмущение неразумной действительностью, которое в революционно настроенных кругах превращалось в непримиримую борьбу со старым миром, в других случаях вызывало пассивное отвращение к обществу, проповедь меланхолического бегства на лоно природы и уединение в "капище своего сердца". Теперь, в конце 1803 г., этот побег приобретает у Стендаля формы общественного протеста и свидетельствует о переходе его на новые позиции.

Еще в 1800 г., во время своих одиноких томлений в Париже, он видел в Сен-Прё не столько философа, сколько пылкого любовника добродетельной Юлии. При прохладном отношении Стендаля к политике он не мог вскрыть в бесконечных письмах "Новой Элоизы" того содержания, которое находили в них люди предреволюционной поры. Непреодолимое отвращение к легким удовольствиям мешало ему стать на грубо эпикурейскую точку зрения, и руссоизм его в эту пору носил чисто сентиментальный характер, без апологии первобытного человека и без малейшего трепета политической мысли. Именно таким он рисует себя и в "Анри Брюларе".

Действительно, еще в конце 1802 г. он сохраняет свой бонапартистский монархизм и свою нелюбовь к республике. Это явствует из плана большой эпической поэмы "Фарсалия", набросанного 20-24 декабря этого года.

Основная фигура поэмы - Юлий Цезарь. Стендаль хотел прославить его как величайшего героя древности. "Цезарю недостает только поэта, чтобы вызвать к себе любовь", - записывает Стендаль^*. Он оправдывает его диктатуру: республика необходимо должна была погибнуть, - подхватывает он мысль Монтескье, разработанную в знаменитом сочинении^**. Эту "необходимость" Стендаль хочет представить в поэме как волю провидения. Переход через Рубикон он изображает как высшую государственную мудрость: Цезарь не хочет совершать этот акт насилия, но сам Ромул, основатель города, является ему и приказывает идти на Рим^***. "Из моей поэмы, - пишет Стендаль, - будет явствовать, что без деспотизма не может быть деятельной власти и, следовательно, для войны необходим деспотизм"^****. Катон, кончающий самоубийством после гибели свободы, служил Стендалю Доказательством того, что одного благоразумия недостаточно для великих дел^*****.

^* (Melanges de litterature, р. 333.)

^** (Montesquieu. Considerations sur les causes de la grandeur des Romains et de leur decadence, 1734.)

^*** (Melanges de litterature, p. 336.)

^**** (Ibid., p. 329.)

^***** (Ibid., р. 340.)

Бонапарта давно сравнивали с Цезарем, и эти ассоциации несомненно сыграли роль в замысле поэмы. Прославляя Цезаря, Стендаль прославлял Бонапарта, а переход через Рубикон должен был вызвать представления о 18 брюмера, столь же, с точки зрения Стендаля, необходимом для спасения отечества. Страстная любовь десятого легиона к Цезарю напоминала Стендалю преданность французских войск Бонапарту, который, так же как Цезарь, пытался привязать к себе не отдельных людей, подверженных смерти, а массы^*.

^* (Pensees, t. I, р. 44. С биографией Цезаря Стендаль познакомился но Плутарху в переводе Дасье. См.: ibid.)

Есть здесь и прямые намеки на Бонапарта: в описании Египта Стендаль хотел 16 строк посвятить французам и Бонапарту, конечно, для возвеличения Первого консула^*.

^* (Melanges de litterature. p. 325.)

Но с начала 1803 г. политические взгляды Стендаля резко меняются. Отвращение к военной службе, расхождения с семьей, чувство "морального одиночества" явились первыми симптомами той пылкой республиканской позиции, которую он занимает накануне Империи. Именно в последние месяцы Консульства Стендаль из безразличного монархиста превращается в страстного республиканца. Возникают в памяти знакомые с детства герои Плутарха, который "образовал характер прекраснейшей души и величайшего гения, когда-либо жившего на свете, Жан-Жака Руссо"^*. "Человек природы и истины" теперь дорог Стендалю своей непримиримостью и своим одиночеством, следствием угрюмой оппозиции, т. е. теми же чертами, которые так ценили в нем революционеры 1793 г.

^* (9 марта 1800 г.: Correspondance, t. I, p. 6.)

Стендаль следовал движению идей, охвативших довольно широкие круги французского общества. Не только старые непримиримые якобинцы, еще сохранившиеся после всех репрессий 1794-1800 г., но и умеренные "философы" и "идеологи", сочувствовавшие 18 брюмера, отвернулись от Первого консула, когда он проявил свои монархические тенденции. Брожение среди якобинцев, заговор Моро, на которого старые свободолюбцы возлагали большие надежды, оппозиция, проявившаяся даже в армии, новые преследования республиканцев накануне установления Империи, римский конкордат со всеми его последствиями - все это несомненно оказало влияние на Стендаля, вышедшего за пределы официальной идеологии и административных сфер, в которых он вращался в 1800 г. во время своего первого пребывания в Париже. Очевидно, круги студенческой молодежи и демо-критический партер французского театра также сыграли Свою роль в этой эволюции. Особенно большое значение приобрел для Стендаля Альфьери.