2

Любопытно, что уже после первого чтении Гельвеция Стендаль при помощи его морали объясняет собственные переживания. Почти дословно повторяя Гельвеция, он утверждает, что начал заниматься наукой из боязни скуки и из любви к славе. "Единственный двигатель человека, - заключает Стендаль, - это страсти; они причиняют все то благо и все то зло, которое мы находим на земле". И далее он точно излагает то, что Гельвеций пишет о Вокансоне, Мильтоне, Шекспире и Мольере^*.

^* (30 января 1803 г.: Correspondance, t. I, рр. 95-98. Ср.: Helvetius. De l'homme, de ses facultes intellectuelles et de son education, section I, cli. VIII ("Des lmsards auxquels nous devons souvent los hommes illustres").)

Гельвеций приводит эти примеры в доказательство того, что великих людей создает случай, но Стендаль утверждает, что великих людей создает скука, - мысль тоже чисто гельвецианская и чрезвычайно типичная для буржуазной философии XVIII в.: ведь и Аристотель говорил, что искусство обязано своим происхождением досугу.

Еще более привлекает Стендаля учение о страстях как единственном двигателе человеческой машины. Сильная страсть, повторяет он мысль Гельвеция, всегда достигает цели. "Страсти могут все, - записывает он в своих тетрадях. - Как глупа шестнадцатилетняя девушка, воспитанная своими родителями, мещанами какого-нибудь маленького городка! Но она влюбилась - и сколько в ней обнаруживается таланта!"^*.

^* (Между 29 января и 3 февраля 1803 г.: Pensees, t. I, рр. 02-63. Высказывая эту гельвецианскую мысль, Стендаль, очевидно, вспомнил стихи из восхищавшей его комедии Реньяра "Любовные безумства":

 Qu'une fille a d'esprit, de raison, de bon sens, 
 Quand I'amour, une fois s'emparant de son ame, 
 Lui peut communiquer son genie et sa flamme!

("Сколько находчивости, ума, здравого смысла обнаруживает девушка, когда любовь, овладев ее душою, сообщает ей свой гений и свой огонь!". - "Les Folies amonrcuses", acte III, scene 1).)

Играя на страстях ребенка, воспитатель может сделать из тупицы гения. Гениев создает страсть в сочетании со случаем. Чтобы быть счастливым, нужно только установить, в чем заключается счастье, - остальное сделает страсть. И Стендаль формулирует общие истины, заимствованные им у Гельвеция: "1) Все наши идеи возникают из ощущений; 2) большая или меньшая острота чувств не определяет количества ума; 3) только воспитание создает великих людей, следовательно, нужно только захотеть, чтобы стать великим гением".

И отсюда еще одно правило: чтобы стать очень умным, нужно сравнивать впечатления от различных предметов и никогда не верить на слово^*. Эти истины навсегда останутся для Стендаля непреложными, и даже полемика с Гельвецием, в которую он вступит впоследствии, пойдет под знаком их дальнейшего углубления.

^* (Письма от 29 и 30 января 1803 г.: Correspondance, t. I, рр. 85-99. Все эти положения сформулированы Гельвецием в De l'homme" (section II, ch. I - "Que toutes nos idees nous viennent par les sens...").)

Предыдущие чтения и вся философская атмосфера эпохи как будто должны были подготовить Стендаля к учению Гельвеция, и все же оно показалось ему откровением. Сразу все изменилось: и взгляд его на людей и события, и отношение к любимым прежде авторам. Многое было согласовано с новым учением - не только прежний его вкус к математике, не только Вовенарг и Альфьери, но и Руссо, несмотря на принципиальную его враждебность Гельвецию. Все то, что не входило в эту орбиту, было отброшено как предрассудок и порождение старого режима.

В эпоху грандиозных спекуляций, карьеризма и бесшабашного наслажденчества юный Стендаль, только что вернувшийся из армии, мучительно работает над своим мировоззрением. Нужно было ориентироваться в напряженной идеологической борьбе, разобраться в хаосе сентиментальных восторгов и юношеских вожделений, чтобы не расплыться в бесполезной мечте и не отступить в грубый позитивизм карьеристов и жуиров. Он бросил военную службу из-за этого смутного желания самоопределения и от тоски по устойчивым духовным ценностям. Одного только руссоистического энтузиазма было мало. Нужна была твердая психологическая теория, которая помогла бы начинающему поэту познать человеческую душу и наконец самого себя. Такую теорию Стендаль нашел у Гельвеция. Этот философ "настежь распахнул передо мною дверь в человека", - формулирует Стендаль свое тогдашнее чувство, наполнявшее его великим счастьем^*.

^* (3 февраля 1803 г.: Pensees, t. I, p. 69.)

В первое время его не пугало ни беспощадное "разоблачение" эгоистической природы человека, ни настойчиво упрощающие психологические рассуждения Гельвеция, ни столь же упрощенное "стремление к счастью", максимально реальному и ощутимому. Наоборот, все это его скорее привлекало, так как давало ощущение научности и достоверности. Кроме того, любовь к славе, которой Гельвеций объясняет деятельность философа и поэта, окрашивала его систему в героические тона, напоминавшие Степдалц Руссо и Альфьери.

И какое удобство для мысли! Какое последовательное, ничем не смущаемое единство метода! Один и тот же мотив объясняет самые разнообразные поступки, из одного чувства раскрывается вся гамма человеческих добродетелей. Чтобы понять себя и других, нужно только обнаружить влечение аппетита в его дальновидности и в его извращении.

Влиянии Гельвеция тотчас же сказалось во всех областях мысли Стендаля. Он нашел у него основы своей сенсуалистической эстетики. Отброшены были "метафизические" теории прекрасного, и эстетическое исследование было утверждено на психологической основе. "Красота произведения, - пишет Стендаль, вольно излагая и дополняя Гельвеция, - измеряется впечатлением, которое оно производит. Чем это впечатление отчетливее и яснее, тем оно сильнее. Всякая поэтика есть лишь развитие этого закона"^*.

^* (Начало мая 1803 г.: Pensees, t. I, р. 174. Ср.: Helve tius. De l'honime, section VIII, ch. XIV, а также: eh. XII, XIII.)

В своей комедии "Два человека", задуманной как раз в это время, Стендаль проводит мысль Гельвеция о решающей роли воспитания - эта мысль кажется ему "самой прекрасной нравственной истиной, какую можно сказать нашему веку". Все его герои должны были действовать согласно морали Гельвеция^*.

^* (1 марта 1803 г.: Theatre, t. II, p. 101; конец февраля 1803 г.: ibid., t. II, pp" 84, 90, 92.)

Замечательно, что положительный герой, воплощающий эту "истинную мораль", выдержан в духе Руссо. Это сочетание Сен-Прё и Эмиля, - и Сргендаль указывает страницу из "Эмиля и Софи", на которой он нашел подходящую для него ситуацию^*. Героиня должна была походить на Софи из того же произведения Руссо^**. Несомненно, что в этот период ему, как и большинству читателей XVIII в., Гельвеций казался писателем "чувствительным" и близким к природе, т. е. философом руссоистического типа^***. Так, например, Бриссо, книгу которого Стендаль с увлечением читал в 1804 г., характеризует Руссо и Гельвеция как философов одного типа, одинаково поэтично и ясно излагавших свои мысли, сформировавшихся, как полагается великим философам, в одиночестве, вдали от льстецов и т. д^****. Личная добродетель Гельвеция, известного своей филантропией, как раз в эти годы была прославлена комедией Андриё "Гельвеций, или Месть философа".

^* (Cp.: Theatre, t. II, pp. 89, 93 et sqq.)

^** (Ibid., p. 91.)

^*** (См.: A. Keim. Helvetius, sa vie et son oeuvre, 1907, pp. 639-040.)

^**** (J.-P. Brissot de Warville. De la verite, ou les Meditations y., sur les moyens de parvenir a la verite dans toutes les connaissances humaines, 1782, pp. 210, 216, 217.)

Строя своих героев по законам утилитаристической морали, Стендаль как будто отвечает на возражения, выдвигавшиеся против Гельвеция еще в XVIII в. Так, Тюрго опровергал теорию "личного интереса", утверждая, что "роман, герой которого действовал бы в соответствии с теориями Гельвеция, очень не понравился бы читателям"^*.

^* (Тюрго в письме к Кондорсе. См.: A. Keim. Helvetius..., р. 612.)

Для Стендаля, очарованного открывшимся ему новым миром, Гельвеций был образцом не только мыслителя, но и писателя. Книга "О духе" написана увлекательно и с блеском,^* а стиль Гельвеция кажется Стендалю даже "восточным",^** т. е. гимническим и метафорическим, - в то время это считалось высшим достоинством поэзии. Стендаль называет его гением^*** и хотел бы отдать на его суд свои произведения^****. Таким образом, не отождествляя философию и художественное творчество, Стендаль и не противопоставляет их, рассматривая Гельвеция так, как если бы он был поэт.

^* (Theatre, t. III, р. 116.)

^** (Январь 1803 г.: Pensees, t. I, р. 49.)

^*** (Апрель 1803 г.: Correspondance, t. I, р. 129.)

^**** (Август 1803 г.: Pensees, t. 1, р. 155. Ср. август 1803 г.: Pensees, t. I, р. 153; 15 мая 1811 г.: Correspondance, t. III, р. 314 et sqq.)

Альфьери, которого в то время Стендаль считал величайшим поэтом, подкреплял его в этом мнении и поддерживал его восхищение Гельвецием. Ведь в своих трактатах "О государе и литературе" и "О тирании" Альфьери с точки зрения утилитаризма объяснял и психологию тирана, и республиканские добродетели, и поэтическое творчество, и всю историю культуры. Громадная заслуга Альфьери заключается, по словам Стендаля, также и в доказательстве того, что "человек, полный ГеЛьвецием, может быть возвышенным поэтом"^*. Вывод для Стендаля чрезвычайно важный, так как сам он, до краев полный философией утилитаризма, надеялся стать великим поэтом. "Как мне было бы выгодно, если бы никто, кроме меня, не знал Гельвеция!", - восклицает он^**. Монопольное владение этой философией гарантировало бы гениальность его комедий. Несмотря на полувековую давность, книга Гельвеция сохранит для Стендаля всю свою свежесть и на долгие годы останется предметом его размышлений и полемики.

^* (23 апреля 1803 г.: Pensees, t. I, p. 119.)

^** (Август 1803 г.: Pensees, t. I, p. 143.)

Сенсуализм и эвдемонизм, привлекшие и поразившие Стендаля у Гельвеция, он нашел в полной мере и в книге современного философа самой свежей даты, представителя "идеологии", и тотчас же пришел от него в восторг.