3

Словно по капризу судьбы в тот самый месяц, когда он с увлечением читал "Гения христианства", Стендаль познакомился и с творчеством Альфьери, которому вскоре поверил и отдался целиком. Ему не приходилось внутренне спорить с ним, как он спорил с Шатобрианом, отделять его политические взгляды от литературных, плевелы от злаков. Ему не надо было ломать систему Альфьери, чтобы выбрать нужное и утвердить его на новом основании. Литературные взгляды Альфьери логически вырастали на своем политическом базисе, и Стендаль тотчас же включил их в сумму своих идей.

Альфьери разрушает старые симпатии Стендаля и пробивает брешь в броне его классических представлений, нисколько не поколебленных "антифилософской" пропагандой Шатобриана.

В XVIII в., при полном как будто бы торжестве Расина, все же раздавались голоса, резко выступавшие против него и превозносившие Корнеля. Сам Вольтер считал недостаточно энергичными, слишком нежными всех этих "французских царедворцев": мосье Баязета, мосье Ксифареса и мосье Ипполита^*. Мерсье говорит о Расине с раздражением, как об изнеженном придворном поэте, отказавшемся от героики Корнеля ради любовного воркования^**. Мадам де Сталь считает Расина придворным поэтом, выражающим монархические и рыцарские чувства, и видит в этом мало хорошего^***. Даже Фонтан, защищая "Гения христианства", указывал, что Расина все считают царедворцем^****. Такая репутация сложилась не без влияния Вольтера и упрочилась в конце XVIII столетия с его республиканскими, героическими и неоклассическими идеалами. Даже страстные поклонники классического театра упрекали Расина в "романичности", противопоставляя ему обнаженный, "простой" и героический греческий театр^*****. Наконец, с особым раздражением о "придворной" трагедии Расина говорил М.-Ж. Шенье, противопоставлявший ему новую, революционную и республиканскую "национальную" трагедию^******.

^* (См. "Le Temple du Gout" и "Dictionnaire philosophique" (art. "Art dramatique"). Об этом с раздражением говорил Жоффруа в фельетоне от 18 фримера XI г./9 декабря 1802 г. См.: Geoffroy. Cours de litterature dramatique, t. II, p. 77.)

^** ([S. Mercier]. Du theatre. .., p. 27 et sqq.)

^*** (Madame de Stael. De la litterature considereo dans ses rapports avec les institutions sociales. Ed. critique par Paul van Tieghem. 1959 pp. 274-275.)

^**** (Chateaubriand. Oeuvres completes, t. II, p. 728.)

^***** (Эти упреки идут еще со времен Септ-Эвремона и "корнелевцев" XVII в. Косвенно упрекает его в этом и Петито, защищавший честь французского театра от Альфьери. См. его "Examen d'"Oreste" (Oeuvres dramatiques du comte Alfieri, t. II, p. 184).)

^****** (M.-J. Chenie r. De la liberte du theatre. In: Charles IX, ou l'Ecole des rois, 1790, p. 197 et sqq.)

Слава Расина, больше чем слава Мольера или Корнеля, была ограничена пределами Франции. Это понимали и в XVIII в^*. Восторги, которые он вызывал за рубежом, всегда были несколько сомнительны и сопровождались более или менее явным протестом против "певца влюбленных женщин и царей"^**. Так воспринял его и Альфьери^***. Однако в итальянской критике он не был первым, выступившим против "изнеженного царедворца".

^* (Cp.: [S. Mercier]. Du theatre..., p. 282.)

^** (Это отметил и Ф. Бальденсперже (F. Baldensporger. Racino et la tradition romanesque. "Revue de litterature comparee", 1939, p. 666). Cp. также статьи, изучающие критические отзывы о Расине в литературах Европы, в том же выпуске этого журнала за 1939 г.)

^*** (М. Fubini. Racine et la critique italienne. "Revue do litterature comparee", 1939.)

В трактате "О государе и литературе" Расин служит доказательством пагубного влияния тирании на поэзию. Это типичный "монархический писатель", так же как Гораций, Вергилий, Ариосто и Тассо, поэт, "развращенный двором", прислужник деспота. Расин хорош только в изображении любви, так как только эта страсть, которой пренебрегали греки лучших времен, дозволена современными государями. "Сравните его с греками... Древние греки, движимые естественным побуждением, стремясь к одной лишь славе и изображая одну лишь истину, сочиняли и писали, чтобы научить добродетели, истине и свободе свободный народ, доставляя ему удовольствие; а французский трагик, движимый искусственным побуждением, при покровительстве и поощрении государя, писал, подражая и трепеща; а потому, чтобы развлечь и не оскорбить народ несвободный и расслабленный, он передавал смягченными любовью образами пылкие и возвышенные, полные энергии греческие образы, молчаливо признавая себя слабее своих учителей не только вследствие различных обстоятельств, но главное вследствие собственного чувства и побуждения"^*.

^* (Alfieri. Del principe e delle lettere, 1. Ill, cap. VII.)

С презрением отзывается он и о Вольтере, постоянно подписывавшемся своим званием "королевского камергера". Своих двух "Брутов" Альфьери написал, чтобы исправить ошибку Вольтера, "испортившего" этих античных героев своей монархической манерой^*.

^* (Vita di Vittorio Alfieri, scritta de esso, epoca IV, cap. XVI.)

Альфьери не выносит французского трагического стиха, особенно стиха Расина, и говорит о нем в своей "Жизни" с нескрываемым отвращением^*.

^* (Ibid., cap. I.)

Вергилий - такой же "монархический" поэт, он жестоко искажал истину в угоду Августу, хулил борцов за свободу и прославлял ничтожного племянника страшного императора^*. Напротив, Гомер вызывает восхищение Альфьери, как поэт независимый и правдивый, полный свободного величия и подлинного вдохновения^**.

^* (Alfieri. Del principe e delle lettere, 1. II, cap. VI et VII.)

^** (Ibid., cap. IV et V.)

С еще большей резкостью отзывается о французском театре Раньери де Кальсабиджи, автор "Письма о первых четырех трагедиях Альфьери"^*.

^* ("Lettera di Ranieri de Calsabigi all'Autore sulle quattro sue prime tragedie". Это письмо во французском переводе напечатано в издании Петито под названием: "Dissertation sur la tragedie" (Oeuvres dramatiques du comte Alfieri, t. I) и во французском издании на итальянском языке (Tragedie di Vittorio Alfieri, t. I, 1801).)

Признавая французский театр лучшим в Европе, Кальсабиджи указывает на его пороки. Расин, в частности, служит примером тех искажений, которым французы подвергают античные образы и нравы. В "Андромахе" Пирр говорит мадригалами, недостойными античного героя^*. Нерон на протяжении ста шестидесяти стихов "болтает" с Юнией, придуманной специально для галантных придворных дам. С той же галантностью выражаются суровый Митридат, турок Баязет, Тит и полудикий Ипполит. Гений Корнеля был более возвышен, а воображение его полно грандиозными образами, хотя все они похожи один на другой и кажутся неестественными. Вольтер часто бывает неправдоподобен и впадает в декламацию. С другой стороны, Кальсабиджи защищает национального поэта Тассо от упреков Буало.

^* ("Queste tenerezze, languidozze, vezzi, carezzo amoroso, e quei qoncet-tini, sicuramente non sono appropriati a Pirro".)

Прочтя Альфьери, Стендаль обрадовался: "Божественный Альфьери... доставил мне величайшее наслаждение, когда я увидел, что он, так же как я, ставит Корнеля и Гомера много выше (di gran longa) Вергилия и Расина"^*.

^* (23 апреля 1803 г.: Pensees, t. I, p. 119.)

Услуга была действительно велика. У Альфьери Стендаль нашел формулировку собственных желаний и тенденций, в то время неясных еще для него самого.

Глухой процесс перестройки всего философского и литературного мировоззрения Стендаля совершался уже давно, и в этом труде давно помогал ему Альфьери. Апрельские чтения были лишь последним толчком, позволившим Стендалю осознать происшедшую в нем революцию. Страстный гельвецианец, он был уверен в том, что искусство есть ложь, что философия противоречит поэзии, что знание убивает воображение. Но его тревожила мысль о том, что он слишком философ, чтобы быть поэтом. Альфьери успокоил его, показав на собственном примере, что прозаический Гельвеций может создать великого поэта.

Более того, теперь Стендаль знал, о чем писать и как творить. Не простое и чисто внешнее подражание образцам, не использование традиционных сюжетов в обычном истолковании, но изучение героев как представителей того или иного общества и политической системы с ее движущими силами - страхом, честью и добродетелью.

Под влиянием Альфьери он собирается прочесть Монтескье, чтобы со знанием дела изобразить в комедии различные общественные нравы^*. Продолжая Гельвеция, Альфьери и Монтескье, он объясняет нравы общества как производное от конституции и климата и делает выводы эстетического порядка: "Не возникает ли вкус прямо из нравов? Если да, то:

^* (Конец января или начало февраля 1803 г.: Pensees, t. I, р. 63.)

1) вкус республиканский,

2) вкус монархический, деспотический,

3) вкус аристократический"^*.

^* (Начало февраля 1803 г.: Pensees, t. I, р. 72.)

Полемизируя с Монтескье, Альфьери отождествлял монархию с деспотией. То же делает и Стендаль, относя вкус монархический и деспотический в одну категорию, но тройственное деление, очевидно, все же идет от Монтескье. Вслед за Монтескье и в противоречии с Гельвецием Стендаль говорит о влиянии климата - Гельвеций утверждал, что нравы: зависят только от общественного строя.

Так были заложены социологические и "научные" основы для критики классицизма.