3

Идеи, высказанные в собрании "Греческого театра", в конце века стали общим достоянием и с разных позиций повторялись представителями разных лагерей. М.-Ж. Шенье утверждал, что Корнель и Расин создали трагедию для рабов, а Жоффруа со свойственной ему полемической запальчивостью защищал от презрения Вольтера простоту, энергию, правдивость греков, этих "ярых республиканцев", ставя их политическую трагедию выше философской и "романической" французской трагедии XVIII в^*.

^* (См.: Geoffroy. Cours de litterature dramatique, t. Ill, pp. 3. 8. 149; t. IV, p. 12 et sqq.)

Трагедии Альфьери были связаны именно с этой антикизирующей традицией французской и итальянской критики, которая при всем своем пиетете к драматургам "великого века" все же противопоставляла им трагедию греков. Эта трагедия была республиканской, и этим объясняли ее особенности и республиканцы, и просветители, и иезуиты. Естественно поэтому, что тираноборческие трагедии Альфьери внушили Стендалю благоговение перед республиканской античностью, которая создала неоклассический стиль революционной эпохи.

Развитие его собственных эстетических взглядов идет по ПУТИ> указанному Альфьери и антикизирующей критикой. Под влиянием Брюмуа он понимает, что нельзя с точки зрения современных вкусов судить произведения другой эпохи. "Переносить в отдаленные века все представления того века, в котором живешь, - один из самых обильных источников заблуждения", - пишет он, полемизируя с "людьми, желающими осовременить все эпохи прошлого"^*.

^* (Сентябрь-октябрь 1804 г.: Pensees, t. I, p. 220.)

Отсюда и недружелюбное отношение Стендаля к прошлому веку. "Наша" эпоха, т. е. период революции и республики, резко противопоставляется веку монархии и ее рабов, а греки оказываются носителями республиканского идеала. Лафонтен с его отточенным и в то же время простым и естественным языком кажется Стендалю поистине "древним" автором, резко отличающимся от "холодных" писателей XVIII в^*. Отчетливо он противопоставляет древних греков Вольтеру. Лучшее, что есть в его "Эдипе", заимствовано у Софокла^**. Благодаря Вольтеру "тупая" французская критика XVIII в. перестала понимать древних^***. Да и сам Вольтер чужд греческой культуре - эта мысль, возникшая не без влияния Жоффруа, отражается уже в записи от марта 1803 г^****. И Стендаль, чтобы испить из родника вечной свободной поэзии, собирается изучать греческий^*****. 12 мая 1803 г. он в первый раз читает "Эдипа" Софокла и тотчас же решает переделать эту трагедию для оперы, оставив хор: он увидел в ней "простоту Альфьери и вполне благоразумные хоры"^******. Заслугой Гимона де Латуша, или, вернее, греческого поэта, которого Гимон переделал, Стендаль считает отсутствие наперсников и персонажей, подобных Эрифиле Расина^*******. Он говорит о "длиннотах" Расина и "остроумии" Вольтера, противопоставляя им древних поэтов и Альфьери^********.

^* (Май 1803 г.: Pensees, t. I, p. 103.)

^** (23 мая 1804 г.: Journal, t. I, p. 130.)

^*** (Июль 1804 г.: Pensees, t. I, р. 252. Стендаль имеет в виду, в частности, слова "холодного" Мармонтеля об Аристофане.)

^**** (Март 1803 г.: Pensees, t. I, р. 81. Жоффруа постоянно говорил о том, что Вольтер не знал ни греческого языка, ни греческого театра.)

^***** (Март 1803 г.: Pensees, t. I, рр. 79, 81.)

^****** (Pensees, t. I, p. 169.)

^******* (20 ноября 1804 г.: Journal, t. I, p. 247.)

^******** (Апрель 1803 г.: Pensees, t. I, pp. 95-96.)

Альфьери и древние учат его энергии в выражении чувств, противоположной нежности и остроумию отечественных драматургов. Современным французам всякая энергия, а потому и лаконический стиль кажутся вульгарными, их можно заинтересовать только изысканными и изящными выражениями. Но как ни приятно завоевать успех современников, Стендаль не хочет приносить энергию в жертву хорошему тону: "В конце моей книги о новой философии, - записывает Стендаль, мешая английский и французский языки, - сказать о том, что наш век благоприятствует поэту, отметив все же, что он должен воспитывать свой дух не в высшем обществе, так как составляющие его люди только и стараются о том, чтобы подражать хорошему тону, а в простых семьях, где каждый проявляет себя таким, каков он есть"^*.

^* (Апрель 1804 г.: Pensees, t. I, pp. 234-235; 11 апреля 1904 г.: Journal, t. I, p. 98.)

Наконец, несомненно под влиянием Брюмуа, Стендаль говорит о "великом законе своеобразия места действия", обнаружив, что закон этот не соблюден в комедии Прокопа "La Gageure imprevue"^*. Эта мысль для ортодоксального французского классицизма весьма необычна. Удивительнее всего то, что примером "своеобразия места", т. е. закона древнегреческого театра, является для него Шекспир. Шекспир сохраняет те драгоценные свойства, которые были утрачены французским театром со времен "Сида" Корнеля и "Венцеслава" Ротру^**.

^* (14 ноября 1804 г.: Journal, t. I, p. 239.)

^** (16 ноября 1804 г.: Pensees, t. II, p. 352.)

Этот период в литературном развитии Стендаля, который можно было бы назвать неоклассическим, довольно резко отличается от раннего, собственно классического. Грань между этими двумя периодами была положена переменой его политических взглядов. Но неоклассицизм Стендаля продолжался недолго: едва охладел его республиканский пыл, как исчез и интерес к неоклассической эстетике. Революционные и стоические идеалы вытесняются идеалами эвдемонизма, личного счастья, согласующегося с искренним, но прохладным гуманизмом. В этих условиях политическое безразличие вызывает терпимость к иным формам мысли и творчества. Вместе с тем на смену Альфьери приходит Шекспир.