2

В "Жизни Анри Брюлара" Стендаль вспоминает, что еще в 1795 или 1796 г. он писал комедию или драму с главным героем Пикларом на сюжет, заимствованный у Флориана^*. Эта комедия, называвшаяся, так же как и повесть Флориана, "Сельмур" (а не "Пиклар"), занимала Стендаля в течение десяти лет, пока он не принялся за другие комедии, более актуальные и увлекательные. Но прежде чем писать, Стендаль хотел найти правила комического творчества и законы смеха.

^* (Vie de Henri Brulard, p. 275. Cp.: ibid., p. 173. Стендаль не был уверен ни в названии этой пьесы, ни в авторе, у которого он заимствовал сюжет.)

Еще будто бы в 1800 г., во время первого своего пребывания в Париже, он прочел книгу специалиста по комедии Кайява под названием "Искусство комедии"^*. Книга была но очень оригинальна, но тогда Стендаль не мог этого заметить. Это было ортодоксальное классическое произведение, рассчитанное на начинающих поэтов-комедиографов. Оно состояло из технических правил и рецептов, подкрепляемых обширными выписками из наиболее прославленных и "правильных" комедий, главным образом Мольера, на которого Кайява почти молился - говорили, что он постоянно носил в медальоне зуб Мольера^**. Здесь можно было найти советы по всем вопросам комедиографии: о выборе сюжета, о плане, о возрасте персонажей, о характере шуток, о месте и времени действия, о названиях комедий и т. д. Такое сочинение должно было заинтересовать Стендаля чрезвычайно, и вот почему он с таким искренним восхищением говорил Кайява о его "Искусстве комедии"^***. Нужно думать, что многие технические правила, сведения о пьесах и драматургах и общую эрудицию в комическом жанре Стендаль почерпнул у Кайява, обильно цитировавшего и критиковавшего чужие мнения. Еще в 1812 г. по поводу статьи Вольтера "Смех" в "Философском словаре" Стендаль ссылался на сочинение Кайява^****.

^* (J.-F. Cailhava. Do I'art de la Comedie, ou Detail raisonne des diverses parties do la Comedie et, de ses differents genres, suivi d'un trailefde l'imitation, 4 vis., 1772.)

^** (Cubieres Palmezeaux. Vie de Retif de la Bretonne. In: Paul Lacroix. Bibliographie et iconographie de Retif de la Bretonne, 1875, pp. 68-69. Впрочем, почти то же говорили и о других почитателях Мольера, в частности о его издателе Беффара, который будто бы носил зуб Мольера в виде булавки. См.: F. Brunetiere. Etudes critiques sur l'histoire de la litteraturo frangaise, I-re serie, 1916, p. 99.)

^*** (Vie de Henri Brulard, p. 342.)

^**** (Moliere, p. XI.)

Вспоминая свои юношеские годы, Стендаль датирует визит к Кайява 1800 г. Однако первые упоминания о его книге в записях Стендаля встречаются только в апреле 1803 г. - в это время он цитирует определение комического, найденное им в книге Кайява,^* а имя этого автора встречается только в июне следующего года^**. Уже тогда он относится к Кайява скептически. Самое интересное, что он нашел в этой книге, было определение комического, которое, однако, принадлежало не Кайява, а Гоббсу^***. Действительно, в главе, посвященной "комическому, забавному, причинам смеха", Кайява приводит начало статьи из журнала Аддиссона "Зритель", в которой цитируется определение комического, данное Гоббсом^****. Это определение стало основополагающим во всех рассуждениях Стендаля о комическом.

^* (Запись от 20 или 21 апреля 1804 г.: Pensees, t. I, p. 93.)

^** (Июнь 1804 г.: Pensees, t. I, p. 315; t. II, p. 309.)

^*** (Эта "единственная мысль" книги была, по словам Стендаля, заимствована Кайява у Бэкона (Vie de Henri Brulard, p. 342). Здесь очевидная ошибка, речь несомненно идет об определении Гоббса.)

^**** (Cailhava. De Part de la Comedie..., t. I, 1772, p. 467 (ch. XXVIII).)

Это был "свет, брызнувший из книжки in 12 Национальной библиотеки и неожиданно озаривший меня около 1803 г.", - вспоминал Стендаль в 1812 г^*. "Книжка in 12°" - французский перевод трактата Гоббса "О человеческой природе". Но здесь память изменила Стендалю: с определением Гоббса он действительно познакомился в 1803 г. в апреле, но не из сочинения самого Гоббса, а из книги Кайява^**. Он выписывает интересующие его слова целиком в апреле 1803 г. и тогда же решает, что ему непременно нужно найти причины смеха: "Страсть, возбуждающая смех, не что иное, как тщеславие, основанное на внезапном обнаружении какого-нибудь нашего достоинства в сравнении со слабостью других или той слабостью, которая была нам свойственна прежде, - так как смеются и над своими прошедшими безумствами, когда их неожиданно вспоминают, если только они в настоящее время не приносят бесчестья"^***.

^* (Moliere, p. 329.)

^** (В апреле 1803 г. Стендаль решил прочесть "Зрителя", "превосходное сочинение", и тут же выписал определение Гоббса (Pensees, t. I, р. 93). Через два дня он выписывает всю цитату из "Зрителя" и вслед за ней слова Кайява (Pensees, t. I, р. 117). Это свидетельствует о том, что цитируемое в "Зрителе" определение Гоббса Стендаль узнал только из книги Кайява. Стендаль ссылался на статью "Зрителя" еще в 1813 г. Очевидно, в это время он читал этот журнал во французском переводе (ср. запись от 18 февраля 1813 г.: Journal, t. V, рр. 124-128). "Spectator" был переведен на французский язык еще в первой половине XVTTT в. Речь идет о 35-м рассуждении (Discours XXXV. Spectateur, t. I, p. 261). Это рассуждение переведено из № 47 английского текста. № 35 английского текста также посвящен смеху, но содержание его другое. Книгу Гоббса Стендаль стал читать только 15 июня 1804 г. (Pensees, t. I, р. 266).)

^*** (Pensees, t. I, p. 117. В этой цитате последнее слово неправильно прочитано: "Deshonneur attache" вместо "Deshonneur actuel". Эти же слова Гоббса Стендаль записал на полях своего экземпляра сочинений Мольера в 1815 г., очевидно, по памяти, так как этот текст не совпадает ни с текстом Аддиссона, ни с текстом перевода Гольбаха. См.: Moliere, рр. 328-329.)

Утилитаристическое объяснение смеха не было для Стендаля неожиданным: он давно уже читал Гельвеция и объяснял все человеческие поступки стремлением к пользе. Этим и объясняется то, что он так быстро понял и безоговорочно принял эту совсем не простую формулу.

Но она отлично согласовалась и с традицией французской классической комедии. Ставя своей задачей осмеяние пороков, комедия "великого века" стала по преимуществу сатирической. Она изображает скупцов, обманщиков, лицемеров, легкомысленных, забывчивых, поэтов, финансистов, мещан, разыгрывающих из себя дворян, и дворян, надувающих мещан. Она почти не смеется (это дело низкого фарса), она насмехается. Страсть к "серьезному" смеху изгнала со сцены фарсы, смешные народные зрелища, веселье. Громадная литература в духе Лабрюйера и Феофраста приучила публику не смеяться, а судить. Сатира господствовала над всеми жанрами, а Гассенди, Ларошфуко и "пессимисты" XVII в. внушали мысль, что только сатирическая и обличительная проза может притязать на звание "серьезной". Смех, бытовавший во французском "свете", был насмешливым, "persifflage ridicule", как выразился Гельвеций^*. Это особенно бросалось в глаза иностранцам, имевшим иное представление о смехе.

^* (Helvetius. De l'Esprit. Discours II, ch. IX.)

То же происходило и в Древней Греции. Обличительный пафос античной комедии и функции смеха в античном обществе определили и эстетику комического в древней философии. Платон шел в том же русле идей, устанавливая психологическое родство между завистью, злорадством и смехом^*. Смех как насмешку понимал и Аристотель, и следовавший за ним Цицерон, и Квинтилиан, таково же было обычное понимание смеха в римском словоупотреблении. Новые авторы, заимствуя эту традицию, тоже понимали смех как насмешку, и Декарт объяснял его умеренным чувством ненависти^**. Определение Гоббса в большей степени подводило итоги европейскому литературному и эстетическому опыту, чем являлось новацией в толковании комического. Потому оно и пользовалось такой широкой известностью и сочувствием в течение всего XVIII в. За Гоббсом следовали и Локк в своем "Опыте о человеческом познании", и Шефтсбери в своих "Характеристиках", и Лессинг в "Гамбургской драматургии". Дюбос полагал, что комедия вызывает в нас смех и презрение^***. Пуэнсине де Сиври рассматривал смех как результат тщеславия и себялюбия^****. Адаму Смиту смех казался "гордостью преуспевшего"^*****. Мармонтель определял комическое точно по Гоббсу^******. Так же понимал смех и Ж.-ЗК. Руссо, обвинявший Мольера в безнравственности^*******.

^* (J. Walter. Geschichte der Aesthetik im Altertum, 1893, pp. 377-378.)

^** (R. Descartes. Les passions de Fame, II partie, art. 125-127 et III partie, art. 178-181.)

^*** (Abbe Dubos. Reflexions critiques sur la poesie et sur la peinturo. 7-me ed., t. I, 1770, p. 63.)

^**** (L. Poinsinet de Sivry. Traite des causes physiques et morales du rire, relativement a l'art de l'exciter, 1768, pp. 91, 117 et sqq. Cp. также: Mustoxidi. Histoire de l'estlietique fran$aise, p. 72.)

^***** (Adam Smith. Theorie des sentiments moraux... traduit par M-me S. de Grouchy, M-ise de Condorcet, 1860, p. 50.)

^****** (Marmontel. Elements de litterature. Oeuvres completes, t. XII, 1819, pp. 498-499 et sqq.)

^******* (J.-J. Rousseau, citoyen de Geneve, a M. d'Alembert. .. sur son article "Geneve". In: J.-J. Rousseau. Oeuvres completes. Hachette, t. I, 1884, passim.)

Но бывали и исключения. Таким исключением был Вольтер, с которым Стендаль полемизировал, и Спиноза, противопоставлявший смех насмешке, преодолевая традиции и обнаруживая оттенки, незаметные людям его эпохи^*.

^* (Спиноза. Этика, IV ч., теорема 45, заключение 2, примечание.)

Такое понимание смеха связано с общественной его функцией. Для XVII столетия осмеивающая роль смеха определялась его бытованием в придворных кругах и салонах, с их резко выраженной тенденцией к унификации форм жизни, языка и мировоззрения. В XVIII в., когда эта тенденция ослабела, смех оказался весьма действенным, а иногда и единственным средством борьбы со старым миром. Отсюда и то огромное значение, какое придавали в эту эпоху комедии как преобразующей и воспитательной силе. Действительно, понимание смешного как достойного презрения и смеха как осмеяния было отвергнуто только эстетической мыслью XIX столетия начиная с эпохи романтизма. Оно сравнительно редко всплывает у эстетиков более позднего периода^*.

^* (Например, у К. Юберхорна, пытавшегося восстановить в полной мере теорию Гоббса: К. Uberhorn. Das Komische, В. I, 1896.)

Впрочем, мыслители XVIII в. при их рационалистической любви к классификациям находили и в смехе множество всяких видов. Перечисление этих, уже ставших традиционными видов Стендаль мог найти у того же Кайява^*. Но желая во что бы то стало унифицировать душевную жизнь человека, эти мыслители все виды смеха объясняли одной причиной, сформулированной Гоббсом.

^* (Cailhava. Do Fart do la comodie, t. I, p. 466.)

Таким образом, смех или причина, его вызывающая, оказываются прежде всего аффектом, страстью, и страстью социальной в узком смысле слова. Это результат тщеславия, а тщеславие возникает лишь в обществе или, точнее, в "свете". Смех есть услаждение тщеславия при сравнении себя с другими, следовательно, если нет сравнивающего лица, то нет ни смеха, ни причины, его вызвавшей. Мысль об относительности смешного проходит сквозь все записи Стендаля. "Комическое не существует в нас, оно только относительно. Чтобы возникло комическое, нужны два лица: 1) то, которое делает глупость; 2) то, которое над нею смеется"^*. Ту же мысль Стендаль повторит и через тридцать лет: "Комическое должно быть обнаружено, в противном случае оно не существует"^**.

^* (Июнь 1804 г.: Pensees, t. I, p. 305.)

^** (Stendhal. Lucien Leuwen, ed. Champion, t. IV, 1927, p. 343.)

Относительность смешного является основной идеей всех рассуждений Стендаля. На ней он строит свой анализ отдельных комических ситуаций и собственные свои комедийные замыслы. Она особенно важна была для него в этот ранний период, так как в его эстетике все еще торжествовало понятие абсолютного художественного совершенства, идеально прекрасное. В 1803 г. Расин и Шекспир нравились ему не как воплощение различных художественных идеалов, но как испорченные слепки единой, воображаемой красоты. В 1804 г. он отвергал Расина не потому, что это была красота другой эпохи и другого общества, но потому, что Расин не был прекрасен вообще. Относительность комического он подчеркивал для того, чтобы противопоставить ее абсолютности прекрасного. Конечно, уже и теперь он признает факты, на основании которых мог бы сделать заключения и об относительности прекрасного. Но к этой мысли он пришел позже, с большим трудом и опять-таки с помощью Гоббса.

Однако направление философских размышлений Стендаля, весь характер школы, к которой он принадлежал, не позволял ему прийти к чисто субъективному пониманию эстетических проблем. Развивая свое (или гоббсовское) понятие комического, Стендаль определяет его объективный смысл, устанавливаемый опытнорациональным путем. И здесь вновь приобретает значение иллюзия, которая играет такую роль в философии Гоббса.

В марте 1804 г. Стендаль нашел в "Bibliotheque britaunique" статью, очень ему понравившуюся: "Опыт о комическом"^*. Этот доклад, прочитанный в Ирландском королевском обществе, развивает, как и все почти такого рода работы, теорию Гоббса. Анонимный автор понимает смех как осмеяние, и причиной его считает презрение. Повторяя Гоббса, он говорит о чувстве превосходства, о его внезапности и неожиданности, о том, что превосходство это должно быть незначительным, и т. д. Он говорит также, что смешны не физические недостатки, которые вызывают только жалость, а "несоответствие между страстью и ее предметом, между средством и целью"^**.

^* (Essai sur le ridicule. "Bibliotheque britannique", t. XI, 1799. Cp.: Pensees, t. I, p. 192.)

^** ("Bibliotheque britannique", pp. 503-510.)

Мысль Стендаля пошла в том же направлении. Уже в июне 1804 г. он интерпретировал комическое противоречие между средством и целью в свете учения Гоббса о "сердце" и "голове". Человек может показаться другим людям смешным в зависимости от того, как действуют в нем сердце и голова, пишет Стендаль. Страсть не может быть смешной, так как, во-первых, страсть непроизвольна, во-вторых, только сам человек может судить о том, в чем заключается его счастье. Если человек стремится к тому, что является для него счастьем, то ничего смешного в этом нет, даже если для нас счастье заключается совсем в другом. Но человек вызовет смех в том случае, если он ошибется в средствах, которыми думает достичь своего счастья. Человек, идущий на величайшие страдания ради свидания с любимой женщиной, может вызвать в нас жалость, но никак не смех, так как мы видим только, что он и мы стремимся к разному счастью, что этот человек не имеет ничего общего с нами. Мы смеемся, когда видим, что человек, стремящийся к тому же счастью, что и мы, ошибается на пути к счастью, потому что не обладает качествами, которыми обладаем мы.

"Человек живет в соответствии с теми представлениями о действительности, которые у него есть, а не в соответствии с тем, что действительно существует. Глупость - свойство человека, который благодаря своему невежеству вредит самому себе. Пример - Арнольф, который и не подозревает, что его докторальный тон постоянно оскорбляет тщеславие Агнесы и тем самым делает любовь между ними навсегда невозможной". Это глупое поведение, не соответствующее тем целям, которые он себе ставит, кажется смешным человеку, понимающему, в чем заключается его глупость^*. Стендаль находит четкую формулировку своей мысли: "Комическое - это нравственная истина, не понимаемая тем лицом, над которым смеются, и понимаемая тем, кто смеется"^**.

^* (Июль 1804 г.: Pensees, t. II, pp. 181-183. To же рассуждение он повторяет и в 1813 г. См.: Moliere, р. 8.)

^** (Июнь 1804 г.: Pensees, t. I, р. 284.)

Таким образом, не самая цель поступков, а расхождение между целью и поступками является смешным. Но расхождение это может существовать, не вызывая смеха; для того чтобы оно показалось смешным, должен быть наблюдатель, который поймет, в чем заключается расхождение, и увидит быстро и ясно свое превосходство над этим человеком. Объективный смысл комического заключается в человеке, кажущемся смешным. Относительность смеха - в человеке смеющемся.

Смех обладает большой объективно-познавательной силой, и Стендаль намерен этим воспользоваться. Дав только что приведенную формулировку комического, он замечает: "Разработать эту идею, которая может мне дать верное средство найти все смешные черты моего века, обнаружив истины, незаметные одним и понятные другим"^*.

^* (Июнь 1804 г.: Pensees, t. I, р. 284.)

Исследуя явления комические, Стендаль пользуется своим методом очень широко. Он сталкивается с проблемой, трудно разрешимой для теории Гоббса. Как объяснить, что один и тог же комический персонаж вызывает смех у самых разных людей и в разные эпохи? Над Фальстафом смеются и храбрые, и трусливые. Трусливые - так как им приятно видеть, что и подобный им трус может быть остроумен. Храбрые же потому, что, не будучи сами остроумными, они видят остроумного человека, опозоренного трусостью^*.

^* (Сентябрь 1803 г.: Pensees, t. I, pp. 219-220.)

Это одно из самых ранних размышлений Стендаля о природе комического. Однако оно весьма для него типично. Он всегда мыслит конкретного, общественного человека, человека "общества" в узком смысле этого слова. Несомненно, что и здесь он имеет в виду людей "света", храбрецов эпохи Консульства, созданных революционными войнами, и "адвокатов", столь ими презираемых, остроумных в салоне, но физически трусливых. Такая конкретность предполагается и самим определением комического как явления общественного и относительного. В дальнейших своих наблюдениях Стендаль всегда будет иметь в виду исторического человека с сознанием, определенным интересами данного общества и момента.

В это же время намечается у Стендаля интерес к другому виду смеха, к которому с трудом можно применить объяснение Гоббса. Читая книгу Кайява, он почти не обратил внимания на разновидности смеха, упомянутые педантичным автором, - в это время его интересовал только общий утилитаристический принцип Гоббса. Он спорит с Вольтером, который, характеризуя различные виды смеха, выступал против определения Гоббса. Ш В статье "Смех" своего "Философского словаря" Вольтер утверждает, что смех всегда выражает радость, за исключением лишь смеха "сардонического" и смеха "коварного". Но этот последний вид, к которому только и применимо объяснение Гоббса, - не смех, а осмеяние ("c'est liuer plutot querire"), и чем больше в смехе удовлетворенной гордости, тем меньше это смех в собственном смысле слова^*.

^* (Однако в предисловии к "Enfant prodique" 1738 г. Вольтер писал, что настоящий веселый смех возникает только при виде ошибки. Очевидно, в то время Вольтер разделял еще общепринятую точку зрения Гоббса.)

Стендаль на стороне Гоббса: радость в смехе возможна только потому, что мы презираем того, над кем смеемся^*. Действительно, с точки зрения утилитаризма это единственно возможное объяснение.

^* (17 сентября 1803 г.: Pensees, t. I, рр. 117-118. Те нее слова перепечатаны в кн.: Moliere, рр. 326-327.)

Через год Стендаль более внимательно исследует эту проблему. Прочтя в собрании Сюара статью "некоей м-ль П.", он точнее отделяет "смешное" от "веселого" и отдает предпочтение первому: "Гений веселья - обман, иллюзия, тень комического гения". И, вспоминая уроки Кайява, осуждавшего "шутки" в комедии, он видит веселье в шутках, а "комизм" - в драматических ситуациях: "Гений веселья или по крайней мере часть этого гения заключается в шутках; гений комический дает нам твердое и прочное основание признать наше превосходство"^*.

^* (Ноябрь 1804 г.: Pensees, t. И, р. 355. Ср.: С a illa v a. De l'art do la comedie, t. I, pp. 462-463. "Некая м-ль II." - небезызвестная журналистка, писательница и педагог Полина де Мёлан, впоследствии жена Франсуа Гизо. См.: J.-B.-A. Suard. Melanges de litterature. - Это собрание статей Сюара, среди которых напечатаны и статьи других авторов, вышло в 5 томах в 1803 г.)

Но юный посетитель салонов, жаждавший светских успехов и "побед", не может отказаться от типично парижской "plaisanterie", острых словечек, шуток, которыми пестрят его дневники. И потому он разрешает себе шутки и в комедиях: они нравятся публике и, кроме того, иногда играют роль в действии и характеризуют персонаж. Вслед за Кайява Стендаль противопоставляет шутника Реньяра комику Мольеру. Но он не осуждает Реньяра, как то делает Кайява: все же это очень веселый шутник и у него не мешало бы поучиться^*.

^* (Pensees, 1. II, р. 356-357.)

Дальше спор между веселым и смешным не пошел. Понадобилось более близкое знакомство с Шекспиром и толчок со стороны А. В. Шлегеля, чтобы из этого противопоставления развилась "романтическая" теория комедии и решительное предпочтение "веселого", шекспировского смеха смеху сатирическому, мольеровскому.