3

Теория комического совершенно согласуется с задачей классической комедии - смехом бичевать пороки и исправлять нравы. Если бы смех не был осмеянием, если бы он не заключал в себе презрения, если бы смеющийся не чувствовал своего превосходства над осмеиваемым, задача комедии не была бы разрешена.

Но смех не только бичует пороки, он также обнаруживает пороки, не видимые простым глазом. Комедия является средством психологического и нравственного анализа, а вместе с тем и средством общественных преобразований. "Веселый" смех эти функции выполнить не может.

Стендаль настаивает на таком понимании комического творчества, и, вероятно, потому его политические страсти проявились в его комедиях с большей силой, чем в других задуманных им произведениях. Несмотря на уроки Альфьери и на традиции политического театра, Стендаль в своих трагедиях все же как-то отходил от общественных вопросов или, вернее, не делал их центром произведения. Когда он говорит об общественной функции поэта, он думает именно о комедии: "Я, комический поэт, ... чтобы быть полезным народу, должен разрушать власть тиранов над ним и приближать его к божественной свободе"^*.

^* (12 августа 1804 г.: Pensees, t. II, р. 9.)

Вдохновляя себя на труд, Стендаль упорно говорит о воспитательном и политическом значении комедии. Однако это не было повторением общего места: его записи представляют собою скрытую полемику с Жоффруа, утверждавшим, что комедия не в состоянии исправить нравы, иначе нравы давно уже были бы исправлены. Стендаль полемизирует и с Руссо, считавшим комедию школой разврата. Такие записи приходятся как раз на август 1804 г., когда Стендаль читал знаменитое "Письмо Даламберу".

В свете принятой им теории Стендаль хотел понять, каким образом осуществляется благотворное действие комедии. Автор, по его мнению, должен истолковать зрителям поступки, которые они наблюдают повседневно. "Зритель уважал Тартюфа, которого он встречал в обществе, он восхищался Клеопатрой. Посмотрев "Тартюфа" и "Родогуну", он стал ненавидеть этих двух злодеев. Значит, эти пьесы срывают маску с порока, значит, они затрудняют успех порочным людям, открывая глаза порядочным". Комедия должна подсказать зрителю нравственную оценку того, что она изображает. "Искусство комедии заключается, по-моему, не в том, чтобы заставить протагониста совершать необычайные поступки, но в том, чтобы внушить зрителю симпатию или ненависть к моим героям, показав мотивы их поступков, которые на его глазах повседневно совершаются в жизни"^*.

^* (Август 1804 г.: Pensees, t. II, р. 70. Ср.: ibid., р. 247.)

Идеал Стендаля - не "исправление пороков", о котором говорили в XVII в., и не "улыбательная" комедия, уводившая зрителя от политических интересов к мелким вопросам бытовой порядочности. Он хочет бороться с тиранами и их приспешниками. Пример "Родогуны" и "Тартюфа" в этом отношении показателен. Действительно, его собственные комедии "Два человека" и "Летелье" ставят вопросы большого общественного значения.

Старые теоретики объясняли возникновение комедии условиями придворной жизни. Подлинная комедия, т. е. комедия характеров и нравов, изображающая и осмеивающая современное общество, возникла, по мнению Вольтера, вместе со светским обществом и галантностью, "единственным источником хорошего комизма"^*. Это говорили буквально все критики прошлого столетия, которым комедия казалась жанром "светским" по преимуществу и вместе с тем монархическим. Постоянное сравнение себя с другими, тщеславие, необходимое для подобных сопоставлений, единые для всех зрителей критерии дурного и хорошего, т. е. вредного и полезного в данной общественной обстановке, единый образец совершенства и строго вычисленные нормы поведения - все эти условия, без которых существование комедии невозможно, особенно характерны для абсолютной монархии с ее двором, нормированными нравственными ценностями, единообразием стремлений, направленных к завоеванию монаршей милости, и трудолюбивой светской праздностью, выработанной ежедневным пребыванием в приемных покоях дворцов.

^* (Voltaire. Vie de Moliere, avec de petits sommaires de ses pieces (1739). Oeuvres completes, t. XXIII, 1879, p. 97-98 (по поводу комедии "L'Etourdi").)

Усваивая эти идеи из книг и разговоров, Стендаль интерпретировал их в свете своей теории комического. Только прочтя трактат Гоббса, он начинает размышлять о социальной функции комедии. "Крайняя вежливость, - пишет он сестре, - является необходимым следствием крайнего эгоизма... Эгоизм порождается монархическим правительством, но комедия может владычествовать только при крайней вежливости; следовательно, нет хорошей комедии без монархии"^*.

^* (Июнь 1804 г.: Correspondance, t. I, p. 206.)

По той же причине комедия может заинтересовать только порочных людей, ведь она "больше подходит монархиям, чем республикам"^*.

^* (Июль или август 1804 г.: Pensees, t. II, p. 287.)

В это время Стендаль прочел письмо Руссо Даламберу, доказывавшее безнравственность самого жанра комедии. "Люди добродетельные, - говорит Руссо, - не смеются над злыми, а уничтожают их своим презрением". Наоборот, смех - излюбленное орудне порока. И он доказывает, что пьесы Мольера безнравственны, так как подрывают традиционные устои общества, осмеивают естественные добродетели человека - уважение к старикам, любовь к правде, независимость и т. д., и прославляют бытующие в современном обществе пороки. Никогда, говорит Руссо, Мольер не шел против течения, никогда он не противоречил вкусам публики, так как иначе он не имел бы ни одного зрителя. Сущность комедии определяется тем, что она должна нравиться, следовательно, потакать порокам зрителей. Даже если она осмеивает пороки, зритель не замечает в себе этих пороков, вот почему комедия и бесполезна, и вредна, вот почему она возможна лишь в развращенном обществе и способна, развратить добродетельных людей^*.

^* (Rousseau, Oeuvres completes, t. I, pp. 188-189.)

Это письмо-манифест, очевидно, поразило Стендаля. "Монархический жанр" был характеризован в ней как нельзя лучше: конечно, комедия создавалась и функционировала для развращенных людей, для придворных, которые могли только смеяться друг над другом, не задумываясь глубоко над пороками и обществом, ведь чувство комического поверхностно и кратковременно, это чувство легкомысленных людей. Конечно, комедия скорее потакает порокам, чем исправляет их.

Это подтверждается на примере Мольера: "Жан-Жак говорит о Мольере довольно верные вещи: он (Мольер, - Б. Р.) создал себе идеальный образ человека, который мог бы особенно понравиться его современникам, а затем стал осмеивать противоположные пороки. Значит, он хотел воспитать светского человека, а не человека честного"^*. Руссо говорит также, что все герои Мольера, за исключением Мизантропа, достойны ненависти и презрения^**, - и это также вполне согласуется с гоббсовой теорией комического. "Жан-Жак справедливо упрекает Мольера за Альцеста и Филинта"^***, а эти упреки сводились к тому, что Мольер, в угоду господствующим нравам, осмеял добродетельного Альцеста и оправдал порочного Филинта.

^* (5 августа 1804 г.: Pensees, t. II, p. 230.)

^** (5 августа 1804 г.: Penseep t. II, p. 233.)

^*** (5 августа 1804 г.: Pensees, t. IJ, p. 234.)

Стендаль переводит отвлеченно-нравственные рассуждения Руссо на язык социологии, противопоставляя, как Руссо, древних республиканцев современному развращенному монархическому обществу.

Увлеченный теорией совершенствования, Стендаль и в этом письме Руссо пытается найти нечто утешительное. Если Мольер столь безнравствен, то только потому, что безнравствен его век. Наш зритель, думает Стендаль, не потерпел бы такой расправы с бедным Мизантропом и не стал бы сочувствовать отвратительному Филинту. "Я надеюсь, что в наш век, чтобы занять положение в свете, нужно быть честным человеком. Революция внушила отвращение к мошенникам". С 1666 г. времена изменились: "На представлениях "Мизантропа" чувствуешь, что приятнее быть вместе с Альцестом, чем с Филинтом". О том же свидетельствует успех "Филинта" Фабра д'Эглантина. "Следовательно, мы лучше, чем были наши предки 138 лет тому назад. Истины, проникшие нам в голову, были причиной того, что мы лучше понимаем цену добродетели и потому лучше ее награждаем. Значит, теперь нужно только иметь хорошую голову (или правильно рассуждать), чтобы быть добродетельным. Вот каким образом литература совершенствует нравы"^*.

^* (5 августа 1804 г.: Pensees, t. II, рр. 230-231.)

Принимая точку зрения Руссо, Стендаль, однако, полемизирует с ним в самом важном вопросе. Рассуждения Руссо сводились к тому, чтобы показать вредное, развращающее влияние литературы. Стендаль из тех же фактов делает прямо противоположный вывод, согласный с теорией совершенствования.

Но все же чтение "Письма", и особенно первой его части, посвященной театру, произвело на него гнетущее впечатление^*. С этим мрачным настроением, очевидно, не могла совладать даже теория совершенствования. Через две недели Стендаль возвращается к идеям, высказанным Руссо, и делает из них более радикальные и более пессимистические выводы. Теперь речь идет уже не о порочности Мольера, не об Альцесте и не о Филинте, а о самом жанре комедии. Она никак не способствует развитию нравственности и искоренению пороков, так как самая сущность ее порочна. И возможна она только в порочном обществе. У добродетельного человека пороки могут вызвать только негодование и желание искоренить их. Если бы Мольер родился во времена римской республики, он не стал бы изображать смешных и порочных людей, а предложил бы издать законы против них^**.

^* (5 августа 1804 г.: Pensees, t. II, рр. 234-235.)

^** (26 августа 1804 г.: Pensees, t. TI, р. 292.)

Стендаль словно позабыл о древнегреческой комедии, создававшейся в период республик. А еще так недавно, в июле того же года, он читал Аристофана, который показался ему более энергичным, чем Мольер^*. Но его не интересует история. Он обращается к историческим фактам лишь для того, чтобы иллюстрировать свои социологические теории. Оказывается, подлинный республиканец и действительно добродетельный человек неспособен наслаждаться комедией: Тартюф не вызовет его смеха, но только негодование и непременное желание уничтожить воплощенные в нем пороки. Если же пьеса вызывает у зрителя чувство серьезной опасности и, следовательно, желание наказать изображенный в ней порок, то она не возбудит смеха и перестанет быть комедией.

^* (Июль 1804 г.: Pensees, t. I, р. 253. Ср. также: июнь 1804 г.: ibid., р. 263, где Стендаль полемизирует с Вольтером, защищая Аристофана и ссылаясь на Брунка, автора, цитируемого в кн.: Thean'o des Grecs, t. XI, рр. 167-168.)

При всем своем теоретическом эпикурейство Стендаль не обладал драгоценной способностью смеяться над злом и не чувствовать отвращения при виде человеческой пошлости. Может быть, это не было "республиканское" и "добродетельное" негодование, но все же это было благородное чувство общественного характера. Те пороки, которые осмеивали французские комедиографы XVII-XVIII вв., его возмущали, и Мольер не веселил, а печалил. Тартюф слишком отвратителен, может быть, слишком страшен даже сегодня, в дни Консульства, чтобы над ним можно было смеяться. Альцест слишком несчастен, а окружающее его общество уж очень развращено. "Школа жен" рекомендует слишком низкие идеалы, да и все почти комедии Мольера изображают пошлый быт и низкие чувства, вызывающие одно только отвращение. Это чувство сохранилось у Стендаля навсегда, и на склоне жизни он считал, что отвращение к низости было основной причиной его неудач в комедии. В 1803-1804 гг. он пытался наметить пределы возможной в комедии одиозности и не мог сделать этого с достаточной ясностью^*. В собственных своих комедиях, побуждаемый ненавистью к усиливающейся реакции, Стендаль постоянно переходил эти пределы и потому создавал комедию не веселую и не смешную, нарушая, по его мнению, основной закон жанра.

^* (Ср.: Theatre, t. II, р. 178.)

Отсюда следует и еще один важный и печальный вывод: в монархическом обществе, в котором только и может процветать комедия, существуют подданные, а не граждане. Показывать им пороки государственной системы, в которой они живут, значит говорить им об их несчастном положении, пугать их и вызывать неприятное чувство. А это неприятное чувство комическому жанру противопоказано. Следовательно, прямая борьба с тиранами средствами комедии невозможна. Комедия должна щадить "тщеславие" своих зрителей, а потому и не слишком бичевать в них "подданных"^*.

^* (26 августа 1804 г.: Pensees, t. II, рр. 291-293.)

Таковы эстетические пределы жанра.

Но если комический поэт может возбуждать только приятные чувства, он должен творить только для того общества, которое он хочет развлекать. Поэтому смешные персонажи он должен брать только из этого общества, а величайшее наказание, какому он может подвергнуть своих героев, это изгнание их из общества^*. По той же причине герой комедии не может быть крупной личностью - ни в зле, ни в добре: слишком крупные растения не вмещаются в рамки комедии, так как вызывают либо ужас, либо восторг - страсти, одинаково негодные для жанра^**.

^* (26 августа 1804 г.: Pensees, t. II, рр. 292-293.)

^** (18 августа 1804 г.: Theatre, t II, p. 219. "Растения" - воспоминание известного выражения Альфьери: "La pianta uomo.")

Так указан предел и общественного воздействия комедии, и ее изобразительной силы.

Но вместе с тем самый жанр комедии, комедии вообще, окрашивается в мрачные тона. Это жанр монархический, легкомысленный, бесполезный в общественном отношении, жанр для порочных людей, для светского стада, непостижимый и ненужный для добродетельных людей, для граждан республики. Как же средствами комедии осуществлять общественное призвание поэта: улучшать нравы и бороться с тиранами?

Нужно признать, что самая природа жанра делает его неспособным к великому делу общественного обновления. Стендаль приходит к этому выводу с очевидностью, почти неоспоримой. Теория Гоббса и критика Руссо, история возникновения этого жанра и традиции классической комедии - все заставляло его отказаться от первоначальных намерений: бичевать, исправлять и бороться.