Наполеон

Особо значительной политической силой во Франции первой половины века оказался Наполеон, в котором продолжала жить вся проблематика Революции и сосредоточивались все разногласия политических партий. Стендаль относился к павшему Императору с каким-то восхищением, хотя постоянно говорил о его недостатках и ошибках. Его раздражала хула, сопровождавшая каждое упоминание об Императоре,- в Палате депутатов, в газетных статьях и исторических сочинениях. Еще в 1817 г. он собирался написать что-то вроде мемуаров или воспоминаний об Империи и Императоре, которого видел вблизи несколько раз в своей жизни. Книга, которую он задумывал, выросла из отвращения к Реставрации, к Бурбонам, к ультрароялистам, к политическим деятелям и чиновникам, быстро переменившим позицию и прославлявшим короля с тем же восторгом, с каким недавно пресмыкались перед Императором.

"Жизнь Наполеона" была начата в конце 1817 г. Стендаль работал над ней весь декабрь и неожиданно прервал свой труд 12 января 1818 г. Побывав во Франции в начале этого года, Стендаль приобрел там заинтересовавшие его книги, в частности возмутившую его книгу Жермены де Сталь "Размышления о Революции".^* Он написал о ней резкую рецензию и послал редактору "Кончильяторе" Сильвио Пеллико. Но для итальянских патриотов, карбонариев и романтиков Сталь была чуть ли не вождем, первооткрывателем истин, давно бродивших в умах прогрессивно настроенных итальянцев, и рецензия не была напечатана.^**

^* (Madame de Stael. Considerations sur les principaux evenements de la Revolution francaise. Paris, 1818. О полемике Стендаля с этой книгой см.: Carlo Pellegrini. Stendhal contre madame de Stael a propos de Napoleon.- Revue d'histoire litteraire de la France, 1966, № 1. См. также: H. Gui11emin. Madame de Stael, B. Constant et Napoleon, Paris, 1959.)

^** (О роли Сталь в итальянском освободительном движении см.: Simone Balaye. Madame de Stael, Napoleon et l'independance italienne.- Revue des sciences humaines, Janvier - mars, 1969.)

"Я пишу "Жизнь Наполеона" как ответ на некий пасквиль",- отметил. Стендаль в записи того же времени. Но вскоре он почувствовал, что в кратком опровержении нельзя восстановить истину и определить значение Наполеона для Франции и ее будущего.

Одних личных впечатлений было недостаточно. Стендаль должен был использовать множество сочинений, конечно, далеко не объективных, обсуждавших отдельные эпизоды этой необычайной жизни, походы, встречи, впечатление, какое Наполеон производил на современников. Первым источником послужило "Эдинбургское обозрение", где подробно рецензировались работы, посвященные Наполеону и во многом совпадавшие со взглядами Стендаля. Он читал нашумевшие в то время книги - У ордена "Письма с острова св. Елены", аббата де Прадта "Исторические воспоминания об Испанской революции", его же "Историческое повествование о Реставрации королевства во Франции 13 марта 1814 г.", Гобгауза "Письма из Парижа во время последнего правления императора Наполеона" и др.^* Затем работа прекратилась. К истории Наполеона Стендаль вернулся только в 1836 г., во время своего отпуска, проведенного в Париже. В 1837 г. он как будто закончил написанную заново книгу о Наполеоне, так как рукопись 1818 г. осталась в Милане (она была вывезена оттуда после смерти Стендаля в 1844 г. его другом и корреспондентом Марестом). Стендаль предполагал, что это второе сочинение, которое он назвал "Мемуарами о Наполеоне", выйдет в свет в 1839 г. В книге была использована прежде всего мемуарная литература 1820-1830-х годов, воспоминания самого Наполеона, записанные на острове Св. Елены, "Мемориал" Лас-Каза, воспоминания Буррьена, "Политическая и военная биография Наполеона" Жомини, "История Наполеона" Вальтера Скотта, Норвена и др. Наибольший интерес для нас представляет все же первая книга Стендаля, излагающая его взгляд на Наполеона как на явление историческое. Вторая книга не противоречит первой. Более систематично она излагает отдельные факты биографии Наполеона и записи его поклонников, в которых Стендаль находил подтверждение своих взглядов на судьбы Франции и деятельность Императора.

^* (См.: Napoleon, t. I, p. XL-XLVIII.)

Все политические партии рассматривали Наполеона в связи с событиями Революции. Он был ее наследником и спасителем, губителем и продолжателем. Это противоречивое определение заключало в себе некое диалектическое единство и потому сложную историческую истину. Стендаль почти отождествлял Наполеона с Революцией. Отсюда его неизменное восхищение великим человеком и критика его личности и деятельности.

Шатобриан, отказавшись присягнуть Июльскому правительству, определил проблему Империи так, как ее понимали во время Реставрации. В таком понимании деспот оказался пророком или предтечей свободы. "Если бы Реставрация произошла в 1796 или 1797 г., у нас не было бы Хартии, или ее задушили бы бушевавшие страсти. Бонапарт растоптал тогдашнюю свободу, но он подготовил свободу будущего, покорив Революцию и до конца уничтожив то, что еще оставалось от прежней монархии. Он распахал все это поле трупов и развалин; его могучий плуг, влекомый Славой, проложил борозды, в которые должны были упасть семена конституционной свободы".^*

^* (Chateaubriand. De la restauration et de la monarchie elective...- ОС, t. VIII, 1859, p. 482.)

В это время Шатобриан давно уже был чем-то вроде либерала и вместе с тем чем-то вроде легитимиста. Ближе всего он был к доктринерам. Шатобриан повторяет приблизительно то, что они говорили и думали, и даже пользуется их терминологией. Отличаясь друг от друга своими политическими симпатиями, принимая различную политическую тактику, левые либералы и умеренные роялисты согласились бы с тем пониманием совершавшегося, какое Шатобриан изложил в этих кратких словах. Стендаль, не любивший Шатобриана как писателя и политического деятеля, В своих рассуждениях о Реставрации, Наполеоне и свободе приходил к тем же результатам.

И доктринеры, и представители других, сколько-нибудь умеренных партий рассматривали империю Наполеона как историческую необходимость. Обстоятельства побуждали его поступать так, а не иначе, и только потому он мог проявить необычайные свойства своего ума и воли. Так объяснял свое поведение сам Наполеон и когда управлял Европой, и когда жил в изгнании: "Меня создали обстоятельства, я всегда шел в ногу с ними".^* Но для Стендаля поведение человека, так много совершившего, объяснялось не только элементарной, почти физической необходимостью, но и нравственными свойствами личности. Свобода воли для Стендаля-историка существовала более отчетливо, чем даже для доктринеров, очевидно потому, что это было необходимо и ему самому,- в таком толковании Наполеона заключалась глубокая истина, несмотря на то что он многого не знал, что-то преувеличивал или недооценивал. Но тем не менее, может быть, и до сих пор его книга могла бы быть полезна не только для истории "Наполеоновской легенды".^**

^* (Эти слова цитировались очень часто, например Барантом в его "Воспоминаниях", Гобгаузом в "Письмах из Парижа" (1817), Б. Констаном и др.)

^** (Среди огромной литературы о "Наполеоновской легенде" следует назвать недавнюю и весьма интересную статью П. Барбериса о "литературном мифе" Наполеона. См.: P. Barberis. Napoleon: structure et signification d'un mythe litteraire.- Revue d'histoire litteraire de la France, 1970, № 5-6.)

Стендаль различает два периода в деятельности Наполеона - первый, когда он "шел в ногу" с обстоятельствами, и второй, когда он утратил связь с требованиями эпохи, понимаемыми как высшая справедливость, и стал вести игру для себя и за собственный счет. В первый период он продолжал Революцию и спасал Францию и свободу, во второй - он губил то и другое.

Стендаль оправдывает все, что делал Наполеон, завоевывая Италию, не подчиняясь приказам Директории, совершая свой переворот. 18 брюмера не было уничтожением республики или свободы, потому что республики тогда не существовало, а свобода исчезла уже при якобинской диктатуре и даже еще раньше. Чтобы спасти будущую свободу, нужно было раздавить буйный хаос, созданный термидорианским переворотом, Конвентом и Директорией и преисполненный духом хищничества и наживы.

В 1818 г. Стендаль записал разговор итальянцев об англичанах: "День несчастий для Англии будет для Италии праздничным днем. Англия убивает нашего Отца и хочет получить пользу от этого убийства, никак себя не опозорив".^* Итальянцы называют Наполеона Отцом, потому что он спас их, воспитал и как бы породил заново. Итальянские походы освободили Италию от австрийского владычества - Стендаль говорит об этом не по личным воспоминаниям, оставшимся от 1800 г., а по литературным памятникам, в которых Бонапарта называли освободителем.

^* (Pages d'ltalie, p. 116.)

"Итальянка в Алжире", опера-буфф Россини, заключает в себе некоторые гражданственные ноты: "Наполеон только что воссоздал патриотизм, изгнанный из Италии под страхом двадцатилетней тюрьмы". Россини, композитор веселый по преимуществу, сыграл свою роль в патриотическом воспитании Италии, и в этом тоже сказалось влияние Наполеона.^*

^* (Rossini, t. I, p. 107-108.)

Но все же он не успел их воспитать - для этого потребовалось бы еще несколько десятков лет постоянного "наполеоновского" деспотизма. Молодые карбонарии не понимали, что прежде чем прийти к представительному правлению Ломбардии необходимо было сорок лет правления деспота, такого же гениального, как Наполеон.^* "Италия будет иметь литературу только после двухпалатной системы, а это произойдет только через сто лет".^**

^* (30 ноября 1825 г.: Courrier, t. I, p. 223.)

^** (RNF, t. I, p. 14.)

Нравственное воспитание тесно связано с воспитанием политическим. Во времена Наполеона убийства карались независимо от того, был ли убийца родственником какого-нибудь вельможи или влиятельного монаха, и количество убийств значительно уменьшилось, а судьи перестали брать взятки. Еще более удивительно, что нравственная распущенность в высших кругах общества также исчезала, так как Наполеон боролся и с бессмысленным распутством праздных женщин, и с самым институтом чичисбеизма, который вызывал негодование еще в XVIII в.,- хотя бы у Альфьери, Гольдони, Парини, Сисмонди и др.^* И это тоже было полезно - у мужчин оказалось больше времени, чтобы заниматься серьезными общественными делами. Крутые меры Наполеона, о которых до этого в Италии не имели представления, воссоздали нравственные качества страны, и в 1796 г., т. е. после первого итальянского похода, возникло общественное мнение.^**

^* (RNF, t. I, p. 108, 119, 123-124, 163, 190-191, 359-361, 366-367, 375; t. II, p. 87.)

^** (RNF., t. I, p. 92.)

О необычайных успехах Италии в своем общественном воспитании Стендаль говорит в 1817 г. в книге, полной восторженных отзывов об итальянцах.^* Итальянцы могли бы обвинить Наполеона только в том, что он поднял их на две стадии цивилизации, хотя мог бы поднять и на все десять, но и в этом его можно оправдать.^**

^* (RNF, 1817, p. 305-310.)

^** (RNF, t. I, p. 359-360.)

Воспитательная роль Наполеона в Италии бросалась в глаза людям как будто прямо противоположных взглядов: Шатобриан, проезжая Милан, повсюду замечает "печать Гиганта, сумевшего раскрыть глаза Италии, между тем как возвращение Австрии снова уложило ее в гроб".^*

^* (Chateaubriand. Memoires d'outre-tombe.- В кн.: M. Descotes. La legende de Napoleon et les ecrivains francais au XIX siecle. Paris, p. 108. См. также: Chateaubriand. Napoleon. Introduction par Christian Melchior Bonnet. Paris, 1969. О Наполеоне в итальянской мысли и литературе см.: A. Fugier. Napoleon et l'ltalie, 1947; Maria dell' Isola. Napoleon dans la poesie italienne a partir de 1821. S. L., 1928; G. S. G. Napoleone, la poesia italiana e un' ode del Pellico.- Marzocco, 20 maggio 1928; R. Ciampini. Napoleone visto dei comtemporanei. Torino, 1930. См. также: "Europe", avril-mai 1969 - том, посвященный Наполеону и писателям.)

О том, какими мерами Наполеон воспитывал новые поколения итальянских женщин, писала и леди Морган, читавшая сочинения Стендаля и в своих книгах ссылавшаяся на него. Может быть, вдохновляясь Стендалем, она говорила о пансионатах, в которых молодых девушек воспитывали в либеральном духе, готовя их для семейной жизни.^*

^* (Lady Morgan. L'ltalie. Trad, de l'anglais, t. I, 1821, p. 248-249. Ср. статью Стендаля от 1 февраля 1825 г.: Courrier, t. II, p. 258.)

Приблизительно то же, по мнению Стендаля, происходило и во Франции. В 1789 г. французы не были готовы для свободы, и революционный террор был в известной мере необходим, потому что "публика, созданная развращенным деспотизмом Людовика XV, сохраняла свои прежние взгляды и не понимала преимуществ свободы. К тому же эти преимущества еще только зарождались и совсем не были похожи на утопии 1789 года".^*

^* (Napoleon, t. II, p. 112.)

Трудно привыкать к свободе тем, кто воспитался при старом режиме. Чтобы быть свободным, нужно желать этого, и не Напалеон был препятствием для свободы французов. Они были при нем счастливыми и довольными в продолжение двенадцати лет. Его величайшее преступление в том, что он мог бы ускорить их воспитание, но не сделал этого.^* "Благодаря Наполеону Франция созрела на десять лет раньше. Появление императора спасло страну от небольшого кровопускания и от большого нравственного падения. На нравственное падение не обращают достаточно внимания; чтобы понять это, человеку, не знающему сердца человеческого a priori, нужны примеры. Прочтите у Пиньотти о нравственном падении Флоренции под властью Содерини".^** Наполеон реформировал нравственность высших классов французского общества, уничтожив распутство старого королевского двора, но Бурбоны опять восстановили нравы 1780 г., хотя только в придворных кругах.^***

^* (Запись около 1818 г.: Marginalia, t. II, p. 9.)

^** (Marginalia, t. I, p. 378, 366.)

^*** (1 февраля 1825 г.: Courrier, t. II, p. 256-257.)

Стендаль считал, что и во время Реставрации Франция не созрела для свободы. Об этом с сожалением говорили и левые либералы, и даже те, кто не участвовал в политической жизни страны. Это говорил и Гобгауз, свидетель Ста дней, и П.-Л. Курье, и, очевидно, его собеседник Аликс.^*

^* (См.: S. Desternes. Qui etait le general Alix? - Cahiers Paul-Louis Courier, 1972, № 7, p. 17.)

Работа Наполеона, воспитывавшая, оздоровлявшая, подготовлявшая людей для будущего счастья, была возможна только при условии деспотической власти. "В Неаполе вы поймете великую пользу деспота, каким был Наполеон". "14 лет деспотизма гениального человека сделали Милан, большой город, когда-то славившийся своим обжорством, столицей итальянской культуры".^* "Для современных столь развращенных народов самый необходимый для свободы инструмент - это король". Республика, пишет Стендаль, словно вспоминая уроки Римской истории, порождает военную диктатуру. "Если бы у англичан был свой Наполеон, они через каждые три слова называли бы его имя, а мы не были бы достойны развязать ремни их сандалий".^** Стендаль повторял то, что говорили многие: "Наполеон хотел подарить миру новое издание монархии" - такую деспотию, которая подготовила бы Европу к свободному режиму без революции.^*** Как счастлива была бы Италия, если бы благоразумный деспотизм этого великого человека продлился хотя бы двадцать лет, может быть, эти люди стали бы достойны двух Палат!^****

^* (RNF, t. I, p. 135, 157.)

^** (5 марта 1817 г.: Journal, t. V, p. 306.)

^*** (8 декабря 1837 г.: Marginalia, t. II, p. 16. 42)

^**** (RNF, t. I, p. 25.)

Значит, "Наполеон - тиран XIX в., а тиран - это человек великого ума; не может быть, чтобы великий гений не воспринял, хотя бы сам того не сознавая, здравый смысл, которым пропитан воздух". После падения Наполеона "Европа как будто лишилась солнца. Странный тиран, которого оплакивают его подданные, и особенно крестьяне. Странный тиран, если после его падения нужно издавать жестокие законы, чтобы запретить подданным оплакивать его".^* "Наполеон был уверен в любви народа: при нем свобода никогда не была бы возможна".^** "Душа мира", "воплощение мирового разума" - так называл этого тирана в 1806 г. Гегель, видя в Наполеоне воплощение идей Революции. Как может примириться демократия с абсолютной властью? - спрашивал пылкий республиканец Э. Кине, и утверждал, что эти два слова не всегда исключают одно другое.^*** После Ватерлоо, унижения Франции и возвращения Бурбонов в Париж Стендаль записал в дневнике: "Франция будет счастлива только тогда, когда ею будет управлять государь, занявший престол не по праву наследования, а согласно конституции",^**** т. е. избранный согласно закону государства.

^* (Napoleon, t. I, p. 346, 362.)

^** (Touriste, t. II, p. 121.)

^*** (E. Quinet. Le Champ de bataille de Waterloo (1836).-ОС, t. VI, 1957, p. 382. В 1854 г. Кине отрицал возможность такого согласия.)

^**** (25 июля 1815 г.: Journal, t. V, p. 279.)

Все это - блага, которыми Европа обязана деспотизму Наполеона. Но, воспитывая Францию, он причинил ей много вреда. Уже 18 брюмера он мечтал об абсолютной монархии для себя, а не о республике, которую мог дать стране,- на это, по словам Стендаля, была рассчитана и его конституция.^* Став императором, он тем самым спас монархический принцип, и европейские короли своими престолами обязаны только ему.^** Об этом говорил сам Наполеон,^*** с ним согласился Жозеф де Мэстр, увидев в Наполеоне гениального узурпатора, который один был способен восстановить в Европе монархию. То же писали Шатобриан,^**** Бальзак, Гейне и многие другие.

^* (Napoleon, t. I, p. 65. Об этом особенно много говорили в 1815 г. после Дополнительного акта.)

^** (18 ноября 1826 г.: Courrier, t. III, p. 261. "Revue britannique", где была напечатана эта статья, от себя добавил: "Без него республиканские идеи овладели бы всей Европой". Ср.: PR, t. II, p. 18.)

^*** (Memorial de Sainte-Helene, t. II, p. 413 ss. Запись 10-12 марта 1816 г.)

^**** (Chateaubriand. Essai sur la litterature anglaise.- ОС, t. XI, 1856, p. 790.)

Заключив с папой конкордат, Наполеон впустил во Францию иезуитов, распахнул двери самым нелепым формам католического культа, влиянию духовенства, всегда связанного с самыми реакционными идеями. Затем он впустил во Францию эмигрантов, которые, по его же слишком поздно сказанным словам, ничего не забыли и ничему не научились и предавали его как только могли,- поведение Бурмона в 1815 г., по мнению Стендаля, было самым типичным и трагическим предательством этого плана. В те годы, когда Стендаль писал свою книгу, Сальванди утверждал, что народы потеряли веру в Наполеона не из-за его деспотизма - он пал, потому что утверждал свои общественные взгляды на основе старого легитимизма.^* Наполеон сам признавал, что восстановление аристократии было ошибкой, привело к предательству и вызвало его неудачи в последние годы правления.^**

^* (Salvandy. Islaor ou le Bard chretien, nouvelle gauloise, Paris, 1824, p. 42 ss.)

^** (J. Hobhous. Lettres ecrites de Paris..., t. I, p. 189.)

Увлекшись придворной мишурой и разгадав французский национальный характер с его врожденным тщеславием, он создал новую аристократию, а это сбило народ с толку и развратило его.^* Раздавая ордена и титулы своим генералам, он убивал в них патриотическое чувство, заменяя его пустой жаждой славы. Вот почему в 1814 г. они с такой легкостью перешли в лагерь его врагов. Орден Почетного Легиона имел огромное значение: на эту высокую награду могли рассчитывать все, от солдата до полководца, и это вызывало жажду успеха и продвижения по службе. Но и здесь была своя опасность: орден привлекал сам по себе, он воспитывал в людях "пассивное повиновение", христианскую добродетель, уничтожившую чувство нравственной ответственности. Солдат, так же как и чиновник, в ожидании ордена думал только о точном исполнении приказа, не размышляя о том, справедлив ли приказ и приносит ли он пользу обществу или только императору. Так Наполеон развратил солдата и армию, которых сам он создал и воспитал, это и привело к военным катастрофам в Испании. Преступления, совершавшиеся в наполеоновской армии, были невозможны в армии революционной. Наполеон воспитывал во Франции чиновников и генералов, всегда чванливых, испуганных и ищущих только повиновения. Он презирал людей, и это презрение было оправдано высшими классами, откровенно желавшими продаться кому угодно. Этот взгляд усвоили все, кто ему служил. Они презирали нацию, восхищались деспотом и любили армию, в которой было слишком много похожих на Дальгетти, наемного солдата, неподражаемо изображенного Вальтером Скоттом.^** Он не любил талантов, боясь, что они помешают действовать, как он захочет, и в этом был подобен Людовику XIV. Он удалил от дел Люсьена Бонапарта, Карно, Талейрана, Фуше...^***

^* (Февраль 1827 г.: Courrier, t. III, p. 334.)

^** (11 июля 1825 г.: Courrier, t. I, p. 130; 1 ноября 1825 г.: ibid., t. II, p. 254. Ср.: Napoleon, t. II, p. 50.)

^*** (Napoleon, t. II, p. 50; т. I, p. 183-184.)

И все это произошло оттого, что сам Наполеон был воспитан в старых монархических традициях. Он был недостаточно образован и не предвидел исторических результатов событий. Он учился в королевских коллежах - это они, запрещавшие чтение Гельвеция и Монтескье, испортили прекраснейшую душу и величайший гений нового времени, сделав из него французского императора.^* Вот почему "настоящая свобода не может появиться раньше 1860 г. Эта отсрочка была вызвана режимом великого морального разложения, осуществлявшегося Наполеоном с 1802 по 1814 г.".^**

^* (Napoleon, t. II, p. 229, 356)

^** (18 декабря 1824 г.: Courrier, t. IV, p. 341)

Таким образом, великий деспот оказался не только воспитателем, но и развратителем, особенно для Франции, прошедшей через Революцию и избавившейся - к сожалению, ненадолго - от монархических привычек и от инстинкта чинопочитания. Почти каждое замечание о Наполеоне в любой книге Стендаля сопровождается горькими сожалениями, получающими свое политическое объяснение.

Когда величайший гений превратился в императора? Иногда Стендаль указывает как начало новой стадии - переворот 18 брюмера, иногда - коронование. Хорошо было бы, если бы Наполеон был убит в 1805 г., потому что с этого момента он действовал не в интересах Франции, а в интересах своей династии.^* "Если бы на наше счастье Наполеон был убит после сражения при Аустерлице, мы стали бы действительно свободными уже в 1830 г.".^** Если бы осуществился заговор Нея и шести других генералов против Наполеона в 1813 г. и Наполеон был убит, Франция теперь была бы менее свободна, но более могущественна.^*** Однако в 1815 г. Стендаль утверждал, что во время Ста дней Наполеон должен был захватить всю власть в свои руки, посадить Палаты на месяц в тюрьму, как советовал Люсьен, раздать оружие народу, которого он боялся, и тем спасти страну.^****

^* (Napoleon, t. I, p. 65; Marginalia, t. II, p. 338.)

^** (18 декабря 1824 г.: Courrier, t. IV, p. 341.)

^*** (1 ноября 1822 г.: Courrier, t. II, p. 15.)

^**** (Ср.: 25 июля 1815 г.: Journal, t. V, p. 278-279.)

Мнение Стендаля совпадает с мнением ненавистной ему Жермены де Сталь, Меттерниха, Шатобриана и многих других его современников самых различных ориентации: единовластие положило начало новой фазе в эволюции Наполеона - периоду честолюбия. Об этом стали говорить еще после поразительных итальянских походов: "Работал ли он ради народа, его усыновившего, или ради самого себя?".^*

^* (Lettres au "Spectateur" sur le caractere et les projets de Bonaparte.- Spectateur, avril 1797, p. 108.)

"Любовь к славе похожа на мост, который Сатана перебросил через хаос, чтобы перейти из ада в рай" - этот французский эпиграф В. Г. Тепляков предпослал своему стихотворению "Гений", где говорится о Наполеоне и его изгнании.^*

^* (В. Г. Тепляков. Стихотворения, т. I. СПб., 1832, стр. 107-112 и прим. на стр. 189.)

Любовь к славе считали благородной страстью, она толковалась как желание облагодетельствовать народ. И враги, и почитатели Наполеона постоянно говорили о славе как об основной его страсти, определявшей все его поступки.

Размышляя о Ста днях после того, как уже отшумели события, Стендаль еще раз убедился, что Наполеон действовал только ради личного честолюбия. По его мнению, Францией в это время управлял Карно, словно это была республика, а Наполеон был чем-то вроде военного министра. Он совершил только один акт самодержца, издав знаменитый "Дополнительный акт" к конституции. "Этот акт разрушил все иллюзии; в изгнаннике, возвратившемся с Эльбы, узнали честолюбца, старавшегося подавить во Франции всякую любовь к свободе".^* То же Стендаль говорит в наброске трагедии "Возвращение с острова Эльбы".^**

^* (О второй части "Momoires sur les Cent-Jours" Бенжамена Констана - 27 ноября 1822 г.: Courrier, t. I, p. 55. О том же писал и Гобгауз, ср.: J. Hobhous. Lettres ecrites de Paris..., t. I, p. 191 ss.)

^** (RSh, t. I, p. 153.)

Падение Наполеона обычно объясняли так, как то сделал Вальтер Скотт: "Могущество великих людей, как и целых народов, заключается в могуществе идеи, ими осуществляемой. Но когда идея их покидает, они теряют свою силу и уходят с исторической арены. Так случилось с Наполеоном, когда он отбросил всякую осторожность и пытался оправдать действия своего правительства, попиравшего законы государства и нравственности, ссылкой на политическую необходимость и на государственный интерес - или, иными словами, на его собственный интерес".^* В битве при Ватерлоо, писал Байрон в знаменитой "Оде", победили не те, кто остались победителями,- здесь Свобода победила Тирана, который из Сына Свободы превратился в Тирана-честолюбца. Таков "моральный урок"; о котором писал Вальтер Скотт.^**

^* (Вальтер Скотт. Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов, т. IV. СПб., 1836, стр. 28.)

^** (Byron. Ode from the french. Впервые напечатанная в "Morning Chronicle" 15 марта 1816 г., она была широко известна во Франции. Ее авторство приписывали Шатобриану. Байрон имеет в виду стих Скотта в его "Field of Waterloo": "Write, Britain, write the moral lesson dawn".)

Так же понимали исторический смысл этой битвы и французские либералы и, вместе с Байроном, говорили о падении Наполеона от героя к королю, датируя это падение переворотом 18 брюмера, коронованием или Тильзитом. В. Кузен в своих лекциях создал знаменитую формулу, к которой, вслед за многими, пришел и Стендаль: "Кто был победителем? Кто был побежденным при Ватерлоо? Побежденных не было... Единственными победителями были европейская цивилизация и Хартия!".^* Иначе говоря, революция, приостановленная Наполеоном, вновь началась после Ватерлоо.^** Ламартин в 1849 г. писал, что падение Наполеона в 1815 г. было падением контрреволюции, а на престол вступила, вместе с династией Бурбонов, революция 1789 г.^***

^* (V. Cousin. Introduction a Fhistoire de la philosophie, Lecon XIII. Paris, 1828, p. 36-37.)

^** (Ср.: RSh, t. I, p. 142.)

^*** (Lamartine. Histoire de la Revolution de 1848, t. V. Paris, 1849, p. 17. Декоту эти слова кажутся "удивительным заключением", хотя они были общим местом тридцатилетней давности. См.: М. Descotes. La legende de Napoleon..., p. 129.)

В 1817 г. Стендаль оплакивал поражение при Ватерлоо: "Итальянцы правы: Маренго на сто лет продвинуло вперед цивилизацию их отечества, как другое сражение ее остановило".^* Он имеет в виду не только цивилизацию Италии. "Беспристрастное потомство,- обращается он к Наполеону в посвящении "Истории живописи",- будет оплакивать сражение при Ватерлоо, отодвинувшее либеральные идеи на целый век назад".^** Но в 1826 г. он пишет совсем другое: "Одна из крупнейших удач для Франции - это сражение при Ватерлоо. Проиграла битву не Франция, а монархия".^*** Приблизительно в то же время он говорит об огромных успехах здравого смысла от 1815 до 1825 г.: "Поэтому я благословляю поражение при Ватерлоо и реставрацию Бурбонов". "Какое счастье, что французы проиграли сражение при Ватерлоо! Если бы Наполеон победил, мы остались бы такими же ослепленными военной славой тупицами, какими были в 1812 г. Теперь наши тираны - иезуиты; при Наполеоне это был бы какой-нибудь бригадный генерал. Но если тогда все французы были в восторге от солдата, то теперь они ненавидят иезуитов, и это великий шаг вперед".^****

^* (RNF, 1817, р. 178.)

^** (HPI, t. I, p. 289-290.)

^*** (RNF 1826, t. II, p. 4. Слово "монархия" в этом издании заменено многоточием и по рукописной заметке Стендаля восстановлено в издании Шампиона: t. I, p. 249.)

^**** (18 ноября 1825 г.: Courrier, t. V, p. 270-271. Ср.: 18 апреля 1825 г.: ibid., р. 59.)

Но для Англии Ватерлоо - это поражение: "Удивительно странно и приятно для француза,- если он больше патриот, чем либерал,- видеть, что время полной утраты свободы в Англии - это день сражения при Ватерлоо. Тогда-то знать и богачи окончательно заключили оборонительный и наступательный союз против бедняков и трудящихся".^*

^* (Октябрь - ноябрь 1818 г.: Pages d'ltalie, p. 151.)

Стендаля беспокоит "опасное восхищение Наполеоном", поддерживаемое Беранже,- оно может возвратить нас к преклонению перед деспотом, любым деспотом.^* "Можно ли преклоняться перед гнусным деспотизмом только потому, что его трон был украшен таким человеком, как Наполеон?".^** В 1825 г. он уверен в том, что бонапартизм не играет никакой роли в современной общественной борьбе: кроме генералов в отставке, только четыре или пять тысяч французов любят Бонапарта и его фамилию больше, чем свободу и двухпалатную систему, да и те понимают, что никакие попытки в пользу Наполеона II не приведут ни к чему. В 1826 г. его радует, что бонапартизм умер два года назад, а слава Беранже уже не зависит от происков бонапартистов.^*** Отождествление бонапартизма с либерализмом, проявившееся и во время Июльской революции в возгласах: "Да здравствует Наполеон и свобода!", казалось Стендалю нелепостью.

^* (12 ноября 1828 г.: Courrier, t. V, p. 358.)

^** (RSh, t. II, p. 191.)

^*** (1 февраля 1825 г.: Courrier, t. IV, p. 53; 18 января 1826 г.: ibid., t. II, p. 432. Ср.: 11 января 1825 г.: ibid., t. V, p. 126.)

Но если Наполеон спасал монархию, то он ее и погубил: "Граф де Сент-Элен испортил это ремесло; короли прогуливаются, как дароносица, красивые с виду, но они не издают волнующих публику приказов, не являются центром деятельности, и отношение к ним совершенно безразличное, и даже хуже".^*

^* (18 июля 1819 г.: Corr., t. I, p. 980.)

Стендаль когда-то восхищался всеми качествами характера и способностями Наполеона - полководца, политика и устроителя государства. Затем, обдумывая исторический путь, пройденный Европой за 20 лет работы Наполеона, он стал замечать его недостатки, оправданные обстоятельствами или не оправданные ничем. Образ Наполеона стал как будто тускнеть, в некоторых складках появились досадные тени. Стендаль понимал эти тени с философско-исторической точки зрения как моральный и главным образом как политический урок, а следовательно, как некоторое достижение своего собственного и общечеловеческого ума, развивающегося на основе исторического и политического опыта. И в этом плане ему приходили в голову всякие сравнения, при помощи которых в течение десятков лет пытались осознать и объяснить это необычайное явление.

Наполеона сравнивали с Макиавелли, с Карлом Великим, с Кромвелем, Монком, Прометеем, с Александром Македонским и Цезарем, с Аттилой и Нероном, с итальянскими кондотьерами. Наиболее философским было сравнение с Вашингтоном.

Начало этому положил сам Бонапарт, торжественно отметивший смерть Вашингтона (14 декабря 1799 г.) приказом от февраля 1800 г. и десятидневным трауром. В приказе он сравнивал солдат Вашингтона с французскими солдатами, также боровшимися за равенство и свободу. По этому случаю Фонтан произнес речь, которую во время Реставрации рассматривали как укор Первому консулу, потому что Фонтан говорил об умеренности и о здравом смысле.^*

^* (Ср. речь Роже во Французской академии 27 июня 1821 г.: Roger, Oeuvres diverses, t. II, 1835, p. 283-284. См.: A. Duquesnel. Bonaparte et Washington. Paris, 4839.)

Вашингтон часто противопоставлялся Наполеону, как организатор государства - великому завоевателю. Говорили, что Наполеон не выполнил миссию, возложенную на него историей, потому что увлекся собственным интересом и славой, между тем как "скромный" Вашингтон выполнил все, что ему было поручено, думая только о своем народе. Наполеон похитил свободу у Франции, Вашингтон создал свободную республику. Шатобриан производил это сравнение в памфлете "О Буонапарте и Бурбонах" (1814), затем в отдельной статье в "Globe" и в "Путешествии в Америку".

Противопоставлений было сколько угодно, одно удержалось надолго, так как оно имело вид беспристрастный и не претендовало на осуждение. Это была мысль, пришедшая в голову членам Учредительного собрания: те, кто делает революцию, не могут ее сохранить и организовать новое государство. Для этого требуются прямо противоположные качества ума и души. Из этих соображений Учредительное собрание запретило своим членам избираться в следующее, Законодательное собрание. Говорили, что мысль эта принесла вред, лишив политической деятельности тех, кто наиболее разумно работал в первом Национальном собрании Франции, но все же она повторялась постоянно. Пушкин сравнивал Петра Великого с Робеспьером и Наполеоном. Робеспьер жестокими мерами уничтожил старый режим, а этими мерами нельзя было создать новое государство и новое общество. Наполеон организовал "хаос", доставшийся ему от революции. Продолжая ее завоевания, он создал могучее государство и защитил его от внешних врагов. Произведя в России свою революцию, как Робеспьер, Петр организовал свое государство и защитил его от внешних врагов, как Наполеон. "Средства, которыми совершается революция,- не те, которые укрепляют ее,- записывает Пушкин,- Петр I есть одновременно и Робеспьер, и Наполеон (воплощенная Революция)".^*

^* (А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., Изд. АН СССР, т. 12, 1937, стр. 205.)

У Пушкина Наполеон играл роль Вашингтона, а Робеспьер - Наполеона, но применение старинной формулы оказалось изумительно удачным. "Воплощенная Революция", т. е. сочетание двух способностей в одном лице,- здесь, конечно, не Наполеон, а Петр.

"Наполеоны основывают государства, а Вашингтоны их организуют",- писал Стендаль в 1817 г., рассматривая Наполеона как действие, а Вашингтона - как мысль. Но в этом для Наполеона не было ничего оскорбительного, хотя о недостатке спокойствия и административных способностей даже в военном деле, о пылком темпераменте, повредившем ему в московском походе, Стендаль говорил постоянно: "Немецкого гения, как у маршала Дауна или Вашингтона..., немного организационного таланта, обычного в австрийских армиях", хватило бы для того, чтобы организовать отступление из-под Москвы, но для сангвинического народа это дело трудное.^*

^* (HPI, t. II, р. 42-43. См. также в книгах Стендаля о Наполеоне.)

Превосходство Вашингтона, идеального государственного мужа, выражено и в записи 1818-1819 гг.: "Даже сам Вашингтон затруднился бы определить степень свободы, которая не была бы опасной для народа в высшей степени ребячливого, плохо использовавшего свой опыт и в глубине души все еще питавшего самые нелепые предрассудки, привитые ему старой монархией".^* Это редкий случай, когда, сравнивая двух великих правителей, учитывали условия их деятельности и характер народа, которым нужно было управлять. Стендаль с большим вниманием относился к национальному характеру народа и к его историческим традициям, и потому должен был поставить вопрос и в таком разрезе.

^* (Napoleon, t. I, p. 63.)

Все сравнения Наполеона и Вашингтона у Стендаля имеют целью точнее определить гений Наполеона, его господствующую способность, чтобы объяснить его поведение и вместе с тем оправдать его, констатируя его недостатки.

"Царство Наполеона исчезло, как дым",- писал Меттерних Вильгельмине фон Саган после падения Империи, в 1814 г.^* Однако это царство, перейдя в область воспоминаний и идей, продолжало жить напряженной жизнью во всех странах Европы. "Некоторые говорят, что влияние наполеонизма теперь только начинается",- писал Бульвер-Литтон в начале 1840-х годов, не включая себя в число "некоторых".^** Культ героев и индивидуализм в разных планах были связаны с образом Императора, ставшим символом весьма различного свойства, и без этого символа трудно было бы представить себе интеллектуальную и политическую жизнь века.

^* (Clemens Metternich - Wilhelmine von Sagan, Ein Briefwechsel 1813-1815. Hrg. von Maria Ullrichova. Graz-Köln, 1966, S. 253.)

^** (E. Bulwer-Lytton. Night and Morning. Leipzig, 1843, p. 207.)

Политические взгляды Стендаля, выросшие и эволюционировавшие вместе с образом Наполеона, определяли очень многое в его нравственной философии, эстетике и художественном творчестве. Размышляя об этом человеке в течение всей почти жизни, он усвоил манеру рассматривать явления действительности, психологию своих знакомых и свою собственную на фоне наполеоновской эпопеи и легенды.

После 1815 г. политические обстоятельства изменились так сильно, что трудно было думать о продолжении "либерального бонапартизма",- Стендаль не мог ожидать, что эта идея сыграет свою роль через тридцать лет после Ватерлоо. Но независимо от обстоятельств остался образ государственного деятеля, "революционера на троне", представлявшего собою величайший сгусток энергии, увлекавшего массы и совершавшего необычайное. Желать восстановления такого Императора после всего, что произошло, было невозможно, но невозможно было и видеть на троне разваливающегося, убогого духом короля, который только и думал, как бы опять не исчезнуть в изгнании. Еще более печальное зрелище представлял собою его младший брат, мечтавший об уничтожении Хартии. Между тем либералы чувствовали потребность в сильной личности, которая могла бы возглавить оппозицию, опрокинуть режим, утвердить Хартию на незыблемой основе и решать задачи текущего дня с расчетом на будущее.

Один за другим возникали заговоры, не имевшие ни результатов, ни вождей. Они возникали стихийно, без подготовки, потому что не было никаких перспектив и никакой организации либерального движения. Стендаль не видел во Франции нужной для этого энергии. Лафайет не оправдал надежд, на него возлагавшихся, и действовать в любой форме ему не позволяли ни возраст, ни ситуация. Тут-то и ощущалось отсутствие того, что каждый француз так долго видел и переживал,- изумительной активности вонодя. Конечно, Наполеон всегда действовал сам, все остальные действовали только по его приказу и из слепого повиновения, но теперь французы почувствовали жажду действия только потому, что повиноваться было некому. Еще задолго до Июльской революции "Франция скучала": "Наша Палата хочет действовать мягкостью, и потому политическая жизнь теперь гораздо скучнее, чем год тому назад".^*

^* (5 февраля 1829 г.: Corr., t. II, р. 158.)

Так началась тоска по энергии, и подспудно, незаметно энергия росла в мечтах и замыслах глухих слоев, крестьян, мелкой буржуазии, обедневших дворян, думавших о походах, генеральских эполетах, орлах Почетного Легиона - и о свободе.

Это чувствовали многие и писали об этом по любому поводу. Мирная и сладкая жизнь современного общества лишает энергии, которая могла бы защищать это общество, писал Б. Констан. Может быть, личная храбрость еще сохранится, но храбрость общественная, национальная погибнет.^* Энтузиазм исчез, юности не осталось, энергия иссякла.^** В пьесе Виньи "Quitte pour la peur" Сент-Бев нашел глубокий смысл: здесь изображено угасающее общество, которое охотно даст себя зарезать, чтобы омолодиться, подобно Эзону, писал он автору пьесы. Дельфина де Жирарден говорила о неспособности светского человека к чему бы то ни было, о его умственном убожестве, о ничтожестве его чувств. "Кто же в наше время осмелится быть простым?"^*** Жизнь в Париже течет так быстро, что не остается времени для того, чтобы любить или ненавидеть - эту довольно банальную фразу можно найти повсюду, например в "Observateur du XIX siecle". Циркуляция идей и умственное общение происходят с такой быстротой, достижения наук столь широко распространяются в обществе, что в Париже хватает ума, чтобы обойтись без сердца. Вот почему во Франции распространяется экзотика, интерес к Италии и Испании, "полуостровам страсти".^****

^* (B. Constant. De M. Dunoyer.- В. Constant. Melanges de litte-rature et de politique. Paris, 1829, p. 137-138.)

^** (B. Constant. Sur madame de Stael et ses ouvrages.- Ibid., p. 179-180.)

^*** (Madame Emile de Girardin. Lettres parisiennes, 1843, t. I, p. 81, 106 et passim.)

^**** (Ср.: F. Baldensperger. Orientations etrangercs chez Ilonore de Balzac, ch. VIII. Paris, 1927.)

Об отсутствии энергии и гражданской храбрости с горечью говорил Стендаль, часто ссылаясь на пример Наполеона. Он противопоставлял высшим классам низшие. "Больше стоит талантливый дикарь, совершающий преступления, чем раб, неспособный ни на какую добродетель",- цитирует Стендаль Эльфинстона.^* Отсутствие энергии в высших классах объясняется тем, что они получили свое воспитание при старом режиме, а энергия в низших - тем, что они прошли школу Наполеона.^** В конце XVIII в. в народе возникла жажда энергичных действий, и потому Давид смог создать свою школу и революция - совершиться.^*** "В состоянии независимости люди не стеснены и не ограждены законами, и потому характер человека развивается свободно и приобретает чрезвычайную энергию. Повсюду возникают отвага и талант, потому что и то и другое необходимо для существования".^****

^* (HPI, t. I, p. 109 п. Цитата заимствована из "Эдинбургского обозрения" (1815).)

^** (Marginalia, t. I, p. 391-392.)

^*** (Ср.: RSh, t. I, p. 4.)

^**** (1818 г.: RSh, t. II, p. 38. Эта мысль заимствована из "Эдинбургского обозрения".)

Особенно привлекали Стендаля каторжники - своим особым складом ума, независимостью от традиций и энергией, то ли вызванной жизненной необходимостью, то ли ненавистью к обществу. В Чивита-Веккьи он сожалеет о том, что не может вести знакомство с папскими каторжниками - единственными интересными людьми в этом маленьком морском порту. За полтораста лет до Стендаля Локк, путешествовавший по югу Франции и проживший несколько лет в Монпелье, говорил, что "каторжники выглядят более привлекательно, чем крестьяне".

В разных планах эта жажда энергии среди выходцев из низших слоев народа и боязнь энергии в высших классах проявляются почти во всех произведениях Стендаля - в новеллах и хрониках; в "Красном и черном" герой хочет подражать Наполеону, в "Пармском монастыре" участвует в сражении при Ватерлоо, в "Ламьель" героиня влюбляется в каторжника и убийцу, поджигает здание суда и погибает в огне.

Политическая борьба, оппозиция к правительству и господствующим классам формируют душу, утверждает Стендаль, и если бы у него было свободное время, он поехал бы на остров Корфу, потому что оппозиция там очень сильна.^* Французы - республиканцы по своим политическим взглядам, говорил Шатобриан, и монархисты по нравам. Очевидно, эта мысль отчасти соответствовала точке зрения Стендаля, потому что, по его мнению, монархия парализует энергию и личную инициативу.^** С другой стороны, "плохое" правительство, которое не может обеспечить безопасность на улицах города, развивает храбрость у горожан и часто порождает сильных людей.^***

^* (RNF, t. II, р. 14.)

^** ("Les pays uses par la monarchie",- пишет он в одном из предисловий к "Любви".)

^*** (Marginalia, t. II, p. 88-89.)

Папы, мелкие итальянские тираны и кондотьеры велики не тем, что они совершили, а размахом своих предприятий, своей энергией и художественным вкусом. И Стендаль обвиняет современную цивилизацию в том, что она нивелирует личность и превращает общество в собрание совершенно одинаковых людей, вся забота которых в том, чтобы с наибольшим успехом следовать общепринятому образцу. Революция сделала доброе дело, отвратив от пустых и бесполезных занятий высоко талантливых людей и открыв им широкое поприще, чтобы проявить энергию, которая иначе осталась бы в прежнем дремотном состоянии или истрачена на пустяки.^*

^* (1 ноября 1824 г. Courrier, t. II, p. 221; 1 января 1825 г.: ibid., р. 244.)

Стендаля иногда называли индивидуалистом. Однако индивидуализм в каждом данном случае может иметь различный смысл. У Стендаля личность никогда не противопоставляется обществу,- она должна работать на общество в широком смысле этого слова. Презрения к человечеству, которое часто находили у Байрона, не найти у Стендаля, так как он мыслил общественными категориями. Энергия возникает в борьбе против данной общественной системы и, как правило, в борьбе за справедливость. Каторжники обладают энергией, так как они тоже борются за справедливость. После Беккарии и других правоведов и социологов XVIII в., после луддитов, лионских ткачей, бесчисленных примеров чудовищной эксплуатации в преступлении обвиняли структуру общества, а не того, кто умирает с голоду или не находит применения своему таланту. В современной Стендалю литературе часто можно встретить подобное решение вопроса - в "Разбойниках" Шиллера, в "Нищете" Парини, в "Каине" Байрона, в Вотрене Бальзака, в "Клоде Ге" Виктора Гюго.

Энергия - это стремление к счастью. Чем сильнее это стремление и чем глубже осознаны пути, ведущие к этой цели, тем более оно полезно для всего общества, если это общество допускает рациональную борьбу за необходимые условия счастья. Чем более нелепа общественная организация, тем более индивидуалистична "охота за счастьем" и тем опаснее она для общества. Стендаль часто говорит об этом, и его точка зрения в различных планах обнаруживается в "Итальянских хрониках", в "Люсьене Левене", в "Ламьель". Нечто подобное есть и в "Красном и черном".

Это все тот же психологический и нравственный утилитаризм, оправдывающий страсть как величайшее проявление воли и потенциальную возможность героических подвигов. Отсюда и теория государственного интереса явно бентамовского плана.

В разумно построенном обществе, полагает Стендаль, преступление будет чистой патологией, бессмыслицей, вредность которой преступник не сумел своевременно осмыслить. В таком обществе чаще встретятся герои, жертвующие собою ради блага других, нежели преступники, приносящие других в жертву себе. Этика Стендаля, так же как и его эстетика, имеют социальный характер, сколько бы он ни противопоставлял великого художника-одиночку погрязшей в коммерческих расчетах толпе эксплуататоров, покровителей и академиков.