2. Тропинки детства

Почти к тому же периоду относится зарождение моей инстинктивной, в то время неистовой сыновней любви к Республике.

Мне было не более пяти лет.

"Жизнь Анри Брюлара"

Для многих детство - райские кущи. В воспоминаниях о нем есть очарование, окрашенное ностальгией. Стендалю не повезло: детство у него было несчастное.

Нельзя сказать, чтобы он страдал от материальных лишений - он принадлежал по происхождению к солидной гренобльской буржуазии, с материнской стороны - либеральной и настроенной вольтерьянски, с отцовской - ультрареакционной и набожной. Нельзя сказать, чтобы его недостаточно любили близкие, в особенности доктор Ганьон, дед - "славный дед", любезный эпикуреец, и тетка Элизабет, сестра деда, вызывавшая восхищение мальчика своим "испанским благородством" и глубиной чувств. Да даже и отец в действительности был далеко не так ужасен, как иногда пишет Стендаль...

Но его постигло тяжкое горе: он очень рано потерял мать, красивую, ласковую, которую он обожал.

Ему семь лет, когда умирает мать, а ей, как он говорит, двадцать восемь или тридцать. Мир ребенка рушится. Он скучает, томится, бунтует. От этого времени у него в памяти остается только долгий ряд "неприятностей и горьких страданий"... "Со смертью матери кончились все радости моего детства". В смерти матери, скончавшейся во время родов, он винит отца. Будь она жива, очевидно, атмосфера в доме была бы иной, очевидно также, что конфликт Анри с Шерюбеном - так звали отца - не был бы столь болезненным. Но мальчик слишком чувствителен, и "то, что других лишь слегка задевает, ранит его до крови".

Его отец, Жозеф Шерюбен Бейль, адвокат местного суда, кавалер ордена Почетного легиона и ультрароялист - у него наворачиваются слезы на глаза, когда он говорит о несчастьях, выпавших на долю дворянства. Это человек порядка, робкий с женщинами, "вечно занятый мыслями о покупке и продаже земель", озабоченный тем, чтобы хорошо управлять своими поместьями, но не преуспевший в этом. Его увлечение Бурдалу (Бурдалу Луи (1632-1704) - французский проповедник-иезуит. Его проповеди отличались логической стройностью и строгостью изложения, тонкостью морально-психологического анализа.) сменилось страстью к земледелию, которая в свою очередь была вытеснена страстью к строительству, - так пишет Анри Бейль, с присущей Стендалю непочтительностью. Действительно ли он так бессердечен, как можно иногда подумать, читая "Жизнь Анри Брюлара"? Вполне вероятно, что это не так. Смерть жены его потрясла: "Мой отец, который именно потому особенно обожал жену, что она его совсем не любила, отупел от боли" (Notices autobiographiques.). Он даже хотел постричься в монахи и отказался от этого, по свидетельству сына, которому нет оснований не верить, только потому, что хотел передать ему свою должность адвоката. Позднее, когда Анри живет в Париже, отец помогает ему деньгами, отнюдь не зарабатывая этим сыновней благодарности. В сущности, отец, убаюкивающий младшую дочь на коленях после смерти жены, - вне всяких сомнений, человек чувствительный и питает к своим детям привязанность, хотя и неуклюжую, но явную. И когда "печальным ноябрьским утром 1799 года отец и сын прощаются возле дилижанса, который должен увезти Анри в Париж, глаза Шерюбена полны слез. Ему немало стоило расстаться с этим мальчиком, которого он любил, зная, что тот будет предоставлен самому себе в новом Вавилоне" (Del Litto Vittorio. La Vie de Stendhal.).

И однако, контакт между ним и сыном невозможен. Искренне веря, что заботится о счастье сына, он делает его жизнь невыносимой. У них почти абсолютная несовместимость темпераментов и неизменное взаимное непонимание. Все в отце, который после пережитого им горя стал мизантропом и впал в "величайшее и нелепейшее ханжество" и экзальтированный роялизм, леденит сердце Анри. "Никогда, может быть, случай не соединял два более антипатичных друг другу существа, чем мой отец и я", - утверждает он. Поняв из какой-то фразы, ненароком вырвавшейся у одного из домашних, что его мать была выдана замуж, поскольку эту партию сочли приличной, и не питала никакой склонности к своему мужу, мальчик приходит в восторг: "В глубине души я все еще ревновал ее к отцу". Тетушке Элизабет приходится бороться против этой враждебности, и она резко выговаривает Анри, когда он однажды в разговоре об отце называет его "этот человек".

Если приглядеться, то за воплями ярости проступают достаточно сложные отношения Стендаля с отцом, несводимые к чистой и простой неприязни. В них есть что-то от большой любви, ожидания которой обмануты. Без сомнения, именно потому, что он ждал многого от отцовского чувства и эти ожидания не оправдались, юный Анри бунтует и замыкается в убеждении, что его не понимают, хотя повинна в этом далеко не одна сторона. Его обида измеряется его разочарованием. Многие записи в дневнике подтверждают, что он сам очень страдал от того, что не испытывал нежности к отцу (Мы находим эту ситуацию спроецированной на отношения Фабрицио к его отцу, маркизу дель Донго, в "Пармской обители". Когда ему сообщают в тюрьме о смерти отца, Фабрицио заливается слезами. "Судьи ушли. Фабрицио долго плакал, затем спросил себя: "Неужели я лицемер? Ведь мне казалось, что я нисколько не люблю отца"".). Если в "Жизни Анри Брюлара" он выносит отцу суровый, без сомнения, слишком суровый приговор, то его переписка бросает на их взаимоотношения неожиданный свет. В 1812 году, в двадцати девятилетием возрасте, он все еще обращается к отцу "мой дорогой папа" (См.: Levowitz Treu Micheline. L'Amour et lamort chez Stendhal.), что нельзя объяснить одним лишь желанием получить от него деньги. Во-первых, это не похоже на Стендаля, а во-вторых, его письма к сестре Полине также испещрены словами "дорогой папа", "наш дорогой папа", и он неоднократно ссылается в них на отца: "Поговори обо всем этом с папой... Подумай, на какие лишения он вдет ради нас, и смягчи их своими успехами". И еще: "Все они (посредственности) напоминают ротозеев из Кле, которые осуждают удачные деловые операции папы, но очень хотели бы сами совершать такие же". Однако в детстве он постоянно бунтует против отцовского ига; воспоминание о своей детской обездоленности он сохраняет и много лет спустя, когда пишет "Жизнь Анри Брюлара". В лоне своей легитимистской семьи (Легитимисты (от лат. legitimus- законный) - во Франции после Июльской революции 1830 г. приверженцы династии Бурбонов.), где между кланом Ганьонов и кланом Шерюбена вдет непрерывная борьба, мелкие домашние интриги, послужившие, как считают некоторые, прототипом интриг Пармского двора, юный Анри неизменно становится на сторону противников отца и его окружения. Мальчик ненавидит свою тетку Серафи ("мой злой гений в продолжение всего детства"), подозревая ее в любовной связи с Шерюбеном ("...у Серафи, довольно миловидной, был роман с моим отцом, и она страстно ненавидела во мне существо, составлявшее моральное или юридическое препятствие к их браку"); терпеть не может он и свою младшую сестру Зенаиду, видя в ней шпионку вражеского клана; в особенности отвратительны ему священники, которые днюют и ночуют в отцовском доме и которых он считает паяцами и низкими холуями.

Интересно отметить, что событием, которое разбудило это не всегда справедливое, но никогда не ослабевавшее на протяжении всей жизни писателя чувство, была смерть матери. В день смерти священник входит в комнату, где стоит гроб, молча целует отца и говорит в присутствии ребенка: "Такова, мой друг, воля божья". Анри слышит эти странные слова, сказанные человеком, которого он ненавидит, человеку, которого он не слишком любит, и они возмущают его, представляются чем-то невероятным. Однако, если бог хотел смерти его матери, если на нем лежит ответственность за это безутешное горе, значит, и он тоже существо ненавистное, чудовищное: "Я принялся бранить Goda (Бога (англ.).)".

Ему девять лет, когда отец берет к нему в воспитатели аббата Райяна, который, как прямо заявляет Анри Брюлар, был "в полном смысле слова гнусным негодяем". Без сомнения, в этом суждении есть некоторый перебор, но если Стендаль продолжает настаивать на нем и сорок два года спустя, значит, уж очень невыносима была для него в детстве тирания этого иезуита, в котором было, если верить писателю, все, чтобы "понравиться": "...это был маленький, худой человечек, очень чопорный, с зеленым цветом лица, с фальшивым взглядом и отвратительной улыбкой".

Стендаль констатирует в автобиографии: "Я был раздражен до крайности и, вероятно, очень зол и несправедлив к отцу и аббату Райяну. Лишь большим усилием разума, даже в 1835 году, я признаю, что не могу осуждать этих двух людей. Они отравили мое детство в полном смысле этого слова. У них были строгие лица, и они не разу не позволили мне обменяться словом с ребенком моего возраста".

При всем его старании быть объективным по прошествии стольких лет Стендаль не очень-то склонен отпустить им грехи. Он ставит в вину своему воспитателю душевную черствость, враждебность ко всему добропорядочному, отсутствие гуманности, настойчивые разговоры об опасности свободы. "Человек этот, из хитрости или по инстинкту священника, был заклятым врагом логики и всякого здравого рассуждения". Он учит мальчика понимать мироздание по системе Птолемея, хотя ему известна ее ошибочность, и, когда дед Ганьон выражает ему свое удивление, отвечает: "Но она все объясняет и, кроме того, одобрена церковью". На прогулках аббат отводит своего воспитанника в сторону, чтобы объяснить, что не следует быть неосторожным в речах. И если мальчик отвечает, что сказал правду, воспитатель настаивает: "Все равно, дружок, не надо этого говорить, это неприлично". Вот мораль, извлекаемая Стендалем в "Жизни Анри Брюлара" из воспоминаний об аббате Райяне: "Этот мошенник мог бы сделать из меня превосходного иезуита, достойного быть преемником моему отцу, или солдата-гуляку, завсегдатая кабаков и притонов..." "Если бы эти правила привились, я был бы теперь богат... но был бы негодяем, и меня не посещали бы очаровательные видения прекрасного, которыми часто бывает полно мое воображение в моем возрасте fifty two (Пятьдесят два (англ.))".

Если он ненавидит священников, считая их причастными вместе с богом к смерти матери (ненависть его так сильна, что он радуется казни двух священников в эпоху террора), то не больше любит и дворян; почтение, которое питает к ним отец, только способствует тому, что сам он становится непримиримым якобинцем. В десять лет он надеется, что король, предатель отечества, будет казнен. Когда отец, расстроенный, сообщает, что "они убили его", мальчик в душе ликует, охваченный, как он рассказывает, самым могучим порывом радости, который ему доводилось испытать в жизни. Понимая, что может этим скандализировать читателя и показаться ему жестоким или, напротив, не быть принятым всерьез, он не извиняется, а настаивает на своем, подчеркивая: "...каким я был в десять лет, таким остался и в пятьдесят два года". "Вот один из моих главных грехов: мой читатель 1880 года, далекий от яростной борьбы партий, будет обо мне дурного мнения, если я признаюсь ему, что эта смерть, леденившая ужасом моего деда, приводившая в бешенство Серафи, еще более нагнетавшая надменное испанское молчание тетки Элизабет, мне доставила pleasure (Удовольствие (англ.).). Наконец великое слово написано.

Больше того и гораздо хуже: Iamеще и в 1835 году the man of (Я... человек (англ.).) 1794 года".

Анри Бейль чувствует себя "неистовым республиканцем" отчасти и потому еще, что его семья - одна из самых легитимистских в городе. Он грезит, видя великолепные драгунские полки, которые проходят через Гренобль, направляясь в Италию, пожирает глазами офицеров, расквартированных в доме, к великому стыду его родни, зато не испытывает ничего, кроме отвращения, к священникам, которым случается в этом доме прятаться: "Ужасное отвращение вызвало во мне обжорство одного из первых, появившихся у нас, толстяка, который ел соленую свинину, выпучив глаза". Роялистские симпатии родных раздражают его до такой степени, что однажды, из любви к провокации, подогретой, как это ни парадоксально, его восхищением Шарлоттой Корде (Корде д'Армон Шарлотта де (1768-1793) - французская дворянка, сторонница жирондистов; узнав об изгнании из Конвента (см. коммент. к с. 79) по инициативе Марата депутатов-жирондистов, она прибыла из Кана в Париж, 13 июля 1793 г. проникла в дом Марата и убила его кинжалом. Гильотинирована по приговору революционного трибунала.) он пишет на красивом ореховом столике, который стоял в прихожей, у входа в большую гостиную, имена всех цареубийц. Даже его "славный дед" на этот раз задумывается, не права ли отчасти Серафи, утверждая, что этот ребенок - чудовище (и разве он уже не доказал этого в раннем детстве, укусив свою кузину, жену депутата Учредительного собрания, когда та попросила поцеловать ее?).

Тем более что "чудовище" на этом не останавливается. Когда гренобльские якобинцы создают "батальон Надежды" - военизированные молодежные отряды защитников Революции, - Анри, изменив почерк, направляет гражданину Ганьону письмо, в котором ему предлагается послать своего внука в вышеупомянутый батальон. Это подложное письмо было подписано именем Гард она, аббата, отказавшегося от священнического сана и руководившего, если верить Стендалю (Как объясняет Витторио дель Литто, писатель здесь ошибается. Батальон действительно существовал, как и священник-расстрига, но руководил "батальоном Надежды" не он.), этими отрядами, и заканчивалось формулой, которую по отношению к той революционной эпохе не смеешь назвать сакраментальной: "Спасение и Свобода".

К сожалению, подделка далека от совершенства, и подлог обсуждается на семейном совете, по приговору которого мальчик лишается на три дня права есть за общим столом.

Он сближается со слугами. Обреченный на одиночество - ему запрещают играть с другими детьми, - мальчик дружит с кухаркой Марион и особенно с камердинером деда Ламбером, в чьем обществе он впервые научился смеяться.

"Дед был моим товарищем, серьезным и уважаемым.

Другом, которому я говорил все, был очень неглупый парень, по имени Ламбер, камердинер деда".

Анри был страшно огорчен внезапной смертью своего друга, скончавшегося в результате несчастного случая. "В первый раз в жизни я узнал страдание. Я задумался о смерти. Я мог бы заполнить еще пять или шесть страниц ясными воспоминаниями, оставшимися у меня от этого большого горя. Гроб забили, унесли... Кто помнит теперь о Ламбере, кроме сердца его друга?" - записывает он сорок лет спустя в "Жизни Анри Брюлара".

Эту особую черту характера Стендаля следует сразу же подчеркнуть: человек, которому по душе "happy few", немногие счастливцы, не считается с социальной принадлежностью и отнюдь не всегда находит себе друзей в самых привилегированных слоях общества.

Он наделяет той же склонностью самых аристократических своих героев. Фабрицио, который скучает в родовом замке Грианта в обществе отца и брата, находит себе друзей среди слуг: "Вскоре он тесно сдружился с кучерами и конюхами; все они были ярыми приверженцами французов и открыто издевались над богомольными лакеями, состоявшими при особе маркиза или старшего его сына".

Ну, а сам Анри Бейль? Разве он не проявляет дурных склонностей, привязавшись к "плотнику Понсе, добродушному, довольно веселому тридцатилетнему пьянице? Он стал моим другом, так как с ним наконец я нашел сладостное равенство". Разве не поверяет он нам, что больше всех в Гренобле уважал некоего Фалькона, бывшего лакея какой-то дамы из хорошего дофинеского общества:

"...У этого лакея была душа в двадцать раз более благородная, чем у моего деда или дяди, не говоря уж об отце и иезуитке Серафи. Может быть, только тетка Элизабет могла сравниться с ним. Бедняк, мало зарабатывавший и не стремившийся зарабатывать деньги, Фалькон вывешивал на своей лавке трехцветное знамя после каждой победы наших войск и в дни республиканских праздников.

Он обожал эту Республику как во времена Наполеона, так и при Бурбонах и умер восьмидесяти двух лет около 1820 года таким же бедняком, каким был всегда, но щепетильно честным".

Как видно, Анри Бейль с детства четко определяет свое место в плане философском, политическом и моральном. Он - якобинец, и воодушевляет его отнюдь не только дух противоречия. Душевное одиночество, конфликт с родными способствуют созреванию его личности и наложат отпечаток на его жизнь и творчество. Во имя справедливости он займет место в лагере противников привилегий, во имя свободы - в лагере противников тирании. Он - дитя Революции, наследник философии XVIII века, он за просвещение, против обскурантизма, за республиканцев, против ультрароялистов. Он испытывает отвращение к деньгам и любовь к родине.

"Я возмущался; мне было тогда года четыре... Почти к тому же периоду относится зарождение моей инстинктивной, в то время неистовой сыновней любви к Республике.

Мне было не более пяти лет".

Стендаль - один из тех, на кого детство наложило глубокий отпечаток. В основном он останется верен своим первым впечатлениям, сохранит чувство неприязни и чувство восхищения к тому, к чему питал их в первые годы жизни.