11. Бонапарт, преданный Наполеоном

... С 1807 года я страстно желал, чтобы он не завоевал Англию: иначе куда бежать?

"Жизнь Анри Брюлара"

"Он уважал единственного человека: Наполеона". Таким суждением Анри Бейль заключает автобиографическую заметку, написанную в 1837 году. Очевидно, не без вызова: подчеркивать свое особенное преклонение перед императором - это способ выказать презрение ко всему последующему, то есть к Реставрации ("О Бурбонах сказать только одно: после света мы получили грязь") и к Июльской монархии (с "величайшим плутом из kings" на троне). "Слабость и неуверенность в делах так нам претят, что мы начинаем восхищаться силой и железной властью, даже если ее употребляют в ущерб нашим свободам". И все же искреннее преклонение Стендаля перед Наполеоном не исключает изрядной доли трезвости в оценках.

В сущности - сомнений тут нет, - он любит не Наполеона, а Бонапарта, хотя, по его собственному признанию, неохотно пользуется этим именем из-за той насмешки (Буонапарте!), которую в него вкладывают ультрароялисты времен Реставрации (Ультрароялисты называли Наполеона I по фамилии, не признавая его титула императора, а следовательно, и права называться по одному только имени. Фамилия Буонапарте указывала на корсиканское происхождение Наполеона.).

В 1802 году - ему девятнадцать лет - он заносит в записную книжку свои намерения составить Историю Бонапарта, Историю Французской революции, которую считает "прекраснейшим источником славы, какой только был когда-либо", и Историю великих людей времен Революции. И уточняет: "Приняться за эти три труда в тридцать пять лет, через пятнадцать лет от нынешнего дня" (Гренобльская рукопись.). Если две другие работы так и останутся в замыслах, то за свою первую книгу о Наполеоне он берется в намеченный срок, в Милане, в 1817 - 1818 годах - так его возмутило сочинение г-жи де Сталь (Речь идет о книге г-жи де Сталь (см. коммент. к с. 35) "Размышления о главнейших событиях Французской революции" (1818).) ("Я пишу "Жизнь Наполеона" в ответ на пасквиль"). Вторая, "Воспоминания о Наполеоне", будет создаваться почти двадцатью годами позже, во время пребывания в Париже в 1836 - 1837 годах. Обе рукописи останутся незаконченными.

Кое-кто не смущаясь называет Стендаля "лжеисториком", потому что у него достаточно часто встречаются фактические ошибки. По мнению историка Альбера Пенго, впрочем воздающего должное достоинствам стендалевского труда, "бесспорно, было бы преувеличением приписывать ему страсть к неточности, но его следует упрекнуть в устойчивой привычке к приблизительности. Когда по ходу рассказа ему требуется назвать дату, цифру или документ, можно не сомневаться, что в одном, а то и в двух случаях из трех его данные окажутся лишь недалеко от истины" (Pingaud Albert. Préface à la "Vie de Napoléon".).

Но это грех, простительный для человека, который не был профессиональным историком и к тому же, напомним, не готовил этих рукописей специально для публикации. Тут важнее другое - поиск значимых подробностей, "мелких подлинных обстоятельств", те внезапные проблески истины, которые дают ключ к пониманию человеческих поступков и развития событий и отталкиваясь от которых можно находить объяснение хода Истории.

А на содержательном уровне - историки не дали себе труда подчеркнуть то противоречие, в котором как бы замыкается Стендаль, неустанно вглядываясь в сложную личность императора, без конца колеблясь между двумя точками зрения, то восхваляя его, то порицая "как венчанного сына Революции или как восстановителя династического принципа, как поборника гражданской законности или как гонителя политической свободы, как тирана, враждебного двухпалатной системе со всеми ее преимуществами, или как героя, достойного прославления за то, что он высвободил запасы энергии, таившиеся на дне французской души" (Ibid.).

Наблюдение совершенно точное. Тем более что такая противоречивость суждений отражает не столько "смутность понятий, царившую в умах либералов времен Реставрации относительно человека, имя которого было для них прежде всего оружием против Бурбонов", сколько противоречие, существовавшее в самой действительности. Скорее даже двойное противоречие: до того как стать императором, Наполеон был полководцем Революции, и даже после коронования он порой играл положительную роль, особенно в разрушении феодального общества в Европе; мы увидим, впрочем, что Стендаль это понимал - применительно к Италии. За колебаниями в его оценке Наполеона стоят, таким образом, диалектика личности и диалектика Истории.

В 1793 году капитан действующей армии в Италии, cтавленник Робеспьера Младшего (Огюстен Бон Жозеф Робеспьер (1763-1794) - брат и соратник Максимильена Робеспьера. В 1793-1794 гг. неоднократно направлялся в провинцию и на фронт в качестве комиссара Конвента. Во время осады Тулона сблизился с Бонапартом и содействовал его выдвижению. После переворота 9 термидора был казнен вместе с братом.), который превозносит "высокие заслуги гражданина Бонапарта", Наполеон сочиняет брошюру "Ужин в Бокере", где открыто заявляет о своей безоговорочной приверженности идеям монтаньяров (Монтаньяры - (от фр. montagne- гора) - сторонники демократической партии Горы (в противоположность Жиронде), в основном якобинцы, занимавшие в Конвенте левые верхние скамьи (отсюда и название "Гора").) и якобинцев, утверждая, что "дело Горы - это дело всей нации" и что надо спасать "новорожденную Республику, окруженную самой чудовищной из коалиций, которая грозит задушить ее в колыбели". На другой день после термидорианского переворота его отстраняют от командования, арестовывают, как и Робеспьера, и заключают в Антибскую крепость. Через две недели его освобождают, восстанавливают в должности, но отныне якобинец в нем уступает место искателю приключений, не знающему иного закона, кроме честолюбия. После периода серьезных трудностей он женится на Жозефине де Богарне, любовнице Барраса (Баррас Поль Жан Франсуа де (1755-1829) - деятель Французской революции. Во время своего пребывания комиссаром в провинции нажил большое состояние взятками и спекуляциями. Принял активное участие в термидорианском перевороте (1794 г.). Был главой правительства Директории. Выдвинул кандидатуру Бонапарта на пост главнокомандующего итальянской армией и содействовал его женитьбе на вдове генерала Богарне, казненного по приговору революционного трибунала. После переворота 18 брюмера (1799 г.) Наполеон отстранил его от политической деятельности.), 2 марта 1796 года получает назначение на пост главнокомандующего итальянской армией и устремляется в погоню за императорской славой.

Такой чудесный взлет, как я уже говорил, послужил примером для всех честолюбцев, рожденных промышленной революцией. Это явление не ускользнуло от взгляда Стендаля: "Последний аптекарский ученик, работавший в лавке своего хозяина, был воодушевлен мыслью, что стоит ему только сделать великое открытие - и он получит крест Почетного легиона с графским титулом в придачу" ("Жизнь Наполеона", гл. L.).Дыхание наполеоновской эпопеи веет в сочинениях всех великих писателей века, будь то Виктор Гюго, Бальзак, Мюссе или Стендаль.

Андре Вюрмсер замечает по поводу роли Наполеона в творчестве Бальзака: "Наполеон был образцом человека, добившегося власти. Поэтому Жирарден (Жирарден Эмиль де (1806-1881) - публицист и политический деятель, в 1836 г. основал первую во Франции широкодоступную газету "Ля пресс".) хмурил брови, запускал одну руку в прорезь жилета, а другую держал за спиной - "Наполеон прессы"; Бусико (Бусико Жак Аристид (1810-1877) - коммерсант и филантроп, хозяин крупнейшего парижского универмага "Бон Марше".) - "Наполеон своего времени"; Вотрен - "полицейский Наполеон"; Нусинген - "Наполеон финансов"; Годиссар тоже "запускал руку в прорезь жилета" и принимал "наполеоновские позы"; Франсуа Келлер (Феликс Годиссар и Франсуа Келлер - персонажи "Человеческой комедии" Бальзака. В романе "Кузен Понс" Годиссар назван "Наполеоном театров на бульваре"; о "наполеоновском взгляде" Келлера есть упоминание в романе "Цезарь Биротто".), как многие его современники, по словам Бальзака, тужился скопировать "наполеоновский взгляд"" (Вюрмсер Андре. Бесчеловечная комедия.).

Альфред де Мюссе (Мюссе Альфред де (1810-1857) - французский поэт-романтик.) поэтически передает колдовское воздействие царственной судьбы в знаменитом прологе, открывающем "Исповедь сына века":

"Во время войн Империи, когда мужья и братья сражались в Германии, встревоженные матери произвели на свет пылкое, болезненное, нервное поколение. Зачатые в промежутке между двумя битвами, воспитанные в коллежах под бой барабанов, тысячи мальчиков хмуро смотрели друг на друга, пробуя свои хилые мускулы. Время от времени появлялись их отцы; обагренные кровью, они прижимали детей к расшитой золотом груди, потом опускали их на землю и снова садились на коней.

Один только человек жил тогда в Европе полной жизнью. Остальные стремились наполнить свои легкие тем воздухом, которым дышал он...

Но вот однажды бессмертный император стоял на холме, созерцая, как семь народов убивают друг друга. Он думал о том, весь ли мир будет принадлежать ему или только половина, когда Азраил пронесся над ним, задел его кончиком крыла и столкнул в Океан. Услыхав шум его падения, умирающие властители поднялись на смертном одре, и, протянув крючковатые пальцы, все царственные пауки разорвали Европу на части, а из пурпурной тоги Цезаря сшили себе наряд арлекина...

Юноши смотрели на это, все еще надеясь, что тень Цезаря высадится в Канне и смахнет все эти привидения, но безмолвие продолжалось, и только бледные лилии виднелись на горизонте. Когда юноши заговаривали о славе, им отвечали: "станьте монахами"; о честолюбии - "станьте монахами"; о надежде, о любви, о силе, о жизни - "станьте монахами"!"

Даже в Италии это говорят Фабрицио, которому уготован священнический сан, хотя мечта о воинской славе увлекает его наперекор благоразумию на поля Ватерлоо.

И прежде всего это говорят Жюльену Сорелю. Он принужден сделать такой выбор в эпоху, когда Конгрегация всесильна, когда, царит "черное". Но в глубине души он думает только о "красном". В начальной сцене романа, где отец застает его погруженным в чтение и награждает затрещиной, книга, которая падает у него из рук, - "самая его любимая, "Мемориал Святой Елены" ("Мемориал Святой Елены" - вышедший в 1823 г. дневник французского историка графа Эмманюэля де Лас Каза (1766-1842), сопровождавшего Наполеона I в изгнании на острове Св. Елены. Наполеон представлен в этом произведении либеральным монархом.)". С раннего детства он восторженно внимает рассказам старого хирурга, служившего в наполеоновской армии, о битвах при Лоди, Риволи, на Аркольском мосту (В сражениях при Лоди (10 мая 1796 г.), Арколе (15-17 ноября 1796 г.) и Риволи (17 января 1797 г.) Наполеон одержал победы над австрийскими войсками во время своего Итальянского похода 1796-1797 гг.): "...не было, кажется, в жизни Жюльена ни одного часа, когда бы он не повторял себе, что Бонапарт, безвестный и бедный поручик, сделался владыкой мира с помощью своей шпаги". Но однажды в Верьере ему довелось воочию убедиться во всемогуществе Конгрегации, принудившей судью, до тех пор честного человека, запятнать себя несправедливым приговором, и он решает стать священником, а заодно и не говорить больше о Наполеоне. Когда по неосторожности ему случается отозваться об императоре с похвалой, он себя наказывает, закрепляя правую руку на перевязи у груди и два месяца держа ее в таком неудобном положении - чтобы не забываться. Но это не мешает ему хранить в доме г-на де Реналя, ярого легитимиста, кричащего на всех углах о своей ненависти к узурпатору, картонную коробочку с портретом великого человека; он рискует потерять место и, главное, вызвать приступ неистовой ревности г-жи де Реналь, уверенной, что речь идет о портрете соперницы. Оказавшись один в горах, Жюльен позволяет себе предаться своим тайным помыслам, глядя на ястреба, кружащего над его головой:

"Жюльен машинально следил взором за пернатым хищником. Спокойные могучие движения поражали его; он завидовал этой силе, он завидовал этому одиночеству.

Вот такая судьба была у Наполеона, может быть, и его ожидает такая же?"

Для героев Стендаля Наполеон - прежде всего полководец Республики, который принес в Италию идеи прогресса, свободы и равенства, пробуждая чувство патриотизма, оживляя национальную энергию, взрывая старый феодальный мир. Он наследник Революции, совершившейся ради блага народов и против тиранических режимов: "Все короли Европы объединились против якобинства. Тогда Францию обуял благородный порыв 1792 года" ("Жизнь Наполеона", гл. LII.).

В Италии после кампании, вызывающей восхищение стратегов, Бонапарт "к лаврам Марса присоединяет оливковую ветвь цивилизации", изгоняет угнетателей-австрийцев и при поддержке якобинцев учреждает в Ломбардии Цизальпинскую республику, установления которой скопированы с французских. "Время, когда юная Республика одерживает эти победы над древним деспотизмом, - пишет Стендаль, - великая, прекрасная эпоха для Европы".

В начале "Пармской обители" Стендаль рисует вступление французов в Милан как праздник; это правильно, но у медали есть и оборотная сторона: "В завоеванных странах вводились жестокие военные поборы, восстанавливавшие часть населения против оккупантов; только итальянские якобинцы, приверженцы унитарной республики, были на стороне Франции" (Saboul Albert. La Révolution française.). Стендаль при всей своей восторженности не обольщался по этому поводу, он отдавал себе отчет в сложности положения.

В "Пармской обители", упоминая о военной контрибуции, взимаемой на нужды французской армии, он довольствуется скупой оговоркой: "Вместе с оборванными бедняками-французами в Ломбардию хлынула такая могучая волна счастья и радости, что только священники да кое-кто из дворян заметили тяжесть шестимиллионной контрибуции, за которой последовали и другие денежные взыскания". В "Воспоминаниях о Наполеоне" он ближе к полноте правды: "Итак, в первое время восторг был искренним и всеобщим. Исключение составляли только кучка аристократов и кучка высоких духовных особ. Позднее восторг пошел на убыль..." А кончает он свое размышление такой многозначительной фразой: "Добрый миланский народ не знал, что пребывание армии - всегда великое бедствие". Робеспьер это уже понимал : "Народы не любят миссионеров в солдатских сапогах".

Таким образом, восхищение, которое Стендаль питает к Наполеону, по праву принадлежит молодому генералу Бонапарту. Оно, без сомнения, подкреплено ощущением счастья, пережитого самим Стендалем во время второй итальянской кампании, завершившейся битвой при Маренго, когда вслед за победоносным военачальником он попал в Милан в 1800 году: "Я совершенно опьянел, обезумел от счастья и радости. Здесь начинается период восторгов и полного счастья" ("Жизнь Анри Брюлара ", гл. XLIV.).

Много лет спустя, после падения императора, когда в 1817 году Стендаль пишет "Рим, Неаполь и Флоренцию", он в своих путевых заметках отклоняется от проторенных обычными туристами дорог, чтобы при каждом удобном случае поразмыслить о судьбах Италии после низвержения Наполеона и победы старых монархических режимов, опрокинутых Революцией. "Итальянцы правы, пишет он, битва при Маренго продвинула на век вперед цивилизацию их отечества, тогда как другая битва отбросила ее на столетие назад".

"Другая битва" это Ватерлоо. Кто сомневается в этом, пусть заглянет в начало книги, где автор не страшится вспомнить о "счастливом для Италии времени (царствовании Наполеона, с 1805 по 1814 год)" и пояснить свою мысль: "В Италии он [Наполеон] уничтожил злоупотребления и оказывал покровительство всему достойному. Если бы этот великий человек осуществлял свой разумный деспотизм лет двадцать, здешний люд, может быть, дорос бы до двухпалатной системы" ("Рим, Неаполь и Флоренция".)! И далее он снова возвращается к предположению, что Наполеон вел Италию к двухпалатной системе, может быть, и сам не отдавая себе в этом отчета".

И все же это восхищение, основанное на подлинных достоинствах, не доходит до слепоты. Некоторые обстоятельства итальянской кампании вызывают у Стендаля суровое осуждение: "Наполеона упрекают в том, что во время Итальянского похода он расшатал не дисциплину, отнюдь нет, но нравственную стойкость своих войск. Он поощрял самый позорный грабеж со стороны своих генералов. Презрев бескорыстие, отличавшее республиканские войска, они по своей алчности вскоре сравнялись с комиссарами Конвента. Г-жа Бонапарт часто наезжала в Геную и, по слухам, поместила в надежное место пять- шесть миллионов франков. Этим Бонапарт совершил преступление против Франции" ("Жизнь Наполеона", гл. VI.).

2 декабря 1804 года, когда Наполеон заставил папу Пия VII короновать его в соборе Парижской богоматери как императора французов, Стендаль разглядывает вереницу папских карет, а спустя полтора часа - кортеж императора. В тот день презрение берет в нем верх над почтительными чувствами. Он с горечью записывает в дневнике: "Весь этот день я много размышлял об этом столь очевидном союзе шарлатанства и тирании. Религия венчает на царство тиранию, и все это во имя блага людей".

Отныне его герой следует обычному пути всех деспотов, подгоняемых уколами тщеславия: "Ему [Наполеону] льстила мысль, что он, артиллерийский лейтенант, достиг того, что женился на внучке Марии-Терезии. Суетная пышность и церемониал двора, казалось, доставляли ему столько же удовольствия, как если бы он родился принцем. Он дошел до такой степени безумия, что забыл свое первоначальное звание - сына Революции" (Там же, гл. LII.).

По мнению Стендаля, Наполеон внезапно совершил первую ошибку, которая ускорила его падение. Он мог дать Пруссии и Австрии двухпалатную систему и полулиберальную конституцию, а вместо этого "отказался от старого якобинского правила искать союзников против монархов в сердцах их подданных. Новоявленный монарх, он уже оберегал в сердцах народов уважение к престолу". Если бы Наполеон дал немцам вкусить свободы, полагает Стендаль, они были бы глубоко ему за это признательны, а их властители не могли бы брать у Англии деньги на образование коалиции против Франции. Но он предпочел союзу с народами сговор с правителями, не сохранившими к нему - история это доказала - никакого чувства благодарности: "Наполеон совершил ту же ошибку, что и все выскочки: он слишком высоко ставил сословие, в которое вступил".

С этой же точки зрения Стендаль упрекает Наполеона за его отношения с церковью, одобряя только лишь безуспешные просьбы императора к Римской курии разрешить священникам жениться, но резко осуждая конкордат. "Этот конкордат, - говорит он, - великая ошибка, которая на целое столетие задержит раскрепощение Франции; Наполеону надлежало ограничиться прекращением всяких преследований. Частные лица должны оплачивать своего священника так же, как они платят своему булочнику".

Абсолютная власть порождает полицейский режим:"... его министр Фуше даже среди жен маршалов имел своих шпионов. У императора было целых пять полиций, следивших одна за другой. Одно слово, в котором звучало недостаточное восхищение деспотизмом, а тем самым особою деспота, могло навсегда погубить человека".

Одной сжатой фразой Стендаль дает нам ключ к разгадке такого поведения: "Ошибки его политики могут быть объяснены в двух словах: он всегда боялся народа и никогда не имел определенного плана". Мы видим, как суд писателя становится все строже по мере того, как судьба Наполеона отдаляется от судьбы Бонапарта. Несмотря на восхищение, которое он будет питать всю жизнь, дурману он не поддается. Даже в час, когда слава императора сияет самым ярким блеском, "турист" не ослеплен и сохраняет свободу взгляда: "... с 1807 года я страстно желал, чтобы он не завоевал Англию: иначе куда бежать?"

Стендаль ясно видит, что после благородной эпохи Революции настали времена сделок с совестью, лицемерия, честолюбия, деспотизма. Он выступает как трезвый, не питающий иллюзий свидетель такого превращения. Заметки, набросанные в 1838 году на экземпляре "Записок туриста", это подтверждают: "Наполеон спас Революцию; для счастья Франции было бы лучше, если бы он был убит в 1805 году, после заключения мира" (In: Martineau Henri. L'OEuvre de Stendhal.). Эта мысль его преследует, он возвращается к ней в "Люсьене Левене", говоря о старых солдатах 1793 года, ставших полицейскими в годы Июльской монархии: "Счастливы герои, умершие до 1804 года!", а затем еще раз в "Жизни Наполеона", где она звучит как мораль, извлеченная из истории императора: "Тринадцать с половиной лет непрерывных успехов привели Александра Великого почти к безумию. Удача, длившаяся ровно столько же времени, вызвала такое же безумие у Наполеона. Вся разница в том, что македонский герой имел счастье умереть вовремя. Какая великая слава сохранилась бы за Наполеоном-завоевателем, если бы пушечное ядро сразило его в вечер сражения под Москвой!"

Мы можем сделать вывод: восхищение не ослепляло Стендаля.