Письмо IV

Баден, 20 июня 1808 г.

Клянусь, мой дорогой Луи, музыка, кажется, мне уже надоела. Я только что вернулся с концерта, дававшегося по случаю открытия красивого баденского курзала. Я, как вам известно, не раз доказывал, что умею терпеть. Я уже свыкся со скучной обязанностью регулярно посещать заседания некоей совещательной ассамблеи; я терпеливо сносил в кругу многих приятных лиц дружбу, которой меня удостоил за мои прегрешения один влиятельный и неумный человек, слегка знакомый и вам; но, признаюсь, с тех пор, как я стал слушать музыку, мне все еще никак не удается привыкнуть к скуке концертов: это для меня самая страшная пытка, ибо я считаю величайшей глупостью стремление продемонстрировать публике те упражнения, которые необходимо разучивать в надежде ей понравиться; предложить нам их результаты, может быть, и следует, но заставить нас выносить эти упражнения в их первобытном виде по меньшей мере жестоко. Мне думается, это так же остроумно, как если бы ваш сын вместо того, чтобы прислать вам из коллежа содержательное письмо, отправил бы в ваш адрес целую коллекцию из больших О и F, которые приходится выписывать детям при обучении грамоте.

Оркестранты - это люди, которые учатся правильно произносить слова какого-либо языка и отчетливо выделять долготу и краткость каждого слога, но при этом забывают о значении данных слов: в противном случае любой флейтист вместо того, чтобы нанизывать одну никчемную трудность на другую и выдерживать органные пункты целые четверть часа, взял бы нечто вроде яркой и мелодичной арии Чимарозы:

 Quattro baj e sei morelli*,-

^* (Смуглых шесть, четыре карих (итал.).)

исказил бы мотив какими угодно сложными вариациями, но, по крайней мере, не наскучил бы нам окончательно. Если бы он со временем образумился, он заставил бы нас прослезиться, играя без всяких изменений какую-нибудь грустную и нежную мелодию, или вызвал бы наш восторг прекрасным "Вальсом королевы прусской".

Что же касается меня, я окончательно сражен тремя концертами, которые мне пришлось прослушать за один вечер. Мне нужно чем-то серьезно отвлечься, и я обязуюсь не ложиться до тех пор, пока не окончу для вас рассказ о юности Гайдна.

Ожидая наступления творческой зрелости дольше Моцарта, который в тринадцать лет написал понравившуюся публике оперу, Гайдн в этом возрасте сочинил мессу, которую добряк Рейтер резонно высмеял. Суждение его изумило юношу, но, будучи уже вполне рассудительным, он понял, что оно справедливо; он почувствовал, что ему нужно изучить контрапункт^* и правила гармонии; но кто мог его этому научить? Рейтер не обучал контрапункту мальчиков из хора и за все время дал Гайдну только два урока теории. Моцарт нашел прекрасного учителя в своем отце, который был общепризнанным скрипачом. С бедным Иозефом дело обстояло далеко не так: затерянный в Вене мальчик из хора мог брать только платные уроки, а денег у него не было ни гроша. Отец его, несмотря на оба свои ремесла, был так беден, что когда у Иозефа украли платье и тот написал об этой беде домашним, он с большим трудом смог выслать сыну шесть флоринов на восстановление гардероба.

^* (Искусство композиции.)

Никому из венских учителей не хотелось давать бесплатные уроки маленькому хористу, не имевшему покровителей. Быть может, этому злополучному обстоятельству Гайдн и обязан своей самобытностью. Все поэты подражали Гомеру, но сам он не подражал никому: в этом отношении последователей у него не было. Не потому ли, пожалуй, он считается великим поэтом, вызывающим всеобщее восхищение? Мне же, друг мой, очень бы хотелось, чтобы все учебники литературы канули на дно морское: люди посредственные учатся по ним создавать произведения, где нет ни одной ошибки, а между тем по природе своей они способны создать лишь нечто такое, в чем нет и намека на красоту. Нам потом приходится испытывать на себе результаты злополучных опытов: наша любовь к искусству от этого заметно ослабевает. И, наоборот, отсутствие учителя, разумеется, никогда не остановит того, кому суждено стать великим: взгляните на Шекспира, взгляните на Сервантеса; то же можно сказать и про нашего Гайдна. Будь у него учитель, он смог бы избежать кое-каких ошибок, в которые впадал впоследствии, сочиняя для церкви и для театра; но, разумеется, он был бы менее оригинален. Гениальным можно считать только того человека, который испытывает глубокое наслаждение в процессе творчества и продолжает работать, несмотря на все преграды. Воздвигайте плотины, чтобы сдержать эти потоки: тот из них, который станет со временем великой рекой, сумеет все их опрокинуть.

Подобно Жан-Жаку, Гайдн купил у букиниста несколько книг по теории музыки, в том числе "Трактат" Фукса, и стал изучать его с таким упорством, что даже чудовищная непонятность текста не смогла оттолкнуть юношу от этих занятий. Работая один, без посторонней помощи, он сделал множество небольших открытий, пригодившихся ему впоследствии. Нищий, дрожа от холода в нетопленном чулане, занимаясь далеко за полночь, борясь с дремотой у разбитого, полуразвалившегося клавесина, он почитал себя счастливцем. Дни и годы пролетали для него незаметно, и впоследствии он нередко говорил, что ни разу в жизни не испытывал такого блаженства. Гайдна страстно волновала скорее любовь к музыке, нежели жажда славы; да и в самом стремлении к славе не было и тени честолюбия. Занимаясь музыкой, он прежде всего помышлял о собственном удовольствии, а не о том, чтобы добиться известного положения в обществе.

Гайдн вопреки тому, что вам говорили, не учился речитативу у Порпоры; впрочем, его собственные речитативы, значительно уступающие тем, которые написал создатель этого жанра, вполне могли бы это подтвердить: он перенял у Порпоры подлинно итальянскую манеру пения и искусство аккомпанемента на фортепьяно, что вовсе не так просто, как это принято думать. Вот как ему удалось добиться этих уроков.

В Вене жил в ту пору знатный венецианец по имени Корнер, занимавший должность посла своей республики. У него была любовница, которая, безумно увлекаясь музыкой, приютила старика Порпору^* ** во дворце посольства. И только потому, что Гайдн был меломаном, ему удалось проникнуть в этот дом. Он сумел понравиться, и его превосходительство повез его вместе со своей возлюбленной и Порпорой на воды в Маненсдорф, бывшие тогда в большой моде.

^* (Приводимые Стендалем даты неверны: Порпора родился в 1686 году; Перголезе родился в 1710 и умер в 1736 году; Чимароза родился 17 декабря 1749 года; Моцарт умер 5 декабря 1791 года.)

^** (Родился в Неаполе в 1685 г. Вот, кстати, даты рождения и смерти некоторых больших мастеров, о которых мне нередко придется говорить:

 Перголезе - родился в 1704 г., умер в 1733 г. 
 Чимароза  - родился в 1754 г., умер в 1801 г. 
 Моцарт    - родился в 1756 г., умер в 1792 г.

)

Наш юноша, питавший любовь только к старику-неаполитанцу, стал прибегать ко всевозможным хитростям, чтобы заслужить его расположение и добиться его благосклонности в области изучения гармонии. Каждый день он вставал чуть свет, чистил его одежду и башмаки, старательно расчесывал старомодный парик музыканта, который, кстати сказать, был невероятным ворчуном. Сперва, входя по утрам в комнату старика, он получал от него несколько раз лишь эпитет "дурак". Но, видя, что ему прислуживают бесплатно, и одновременно подмечая в своем добровольном груме необычайные способности, медведь время от времени смягчался и давал молодому человеку кое-какие добрые советы. Особенно много их Гайдн получал в тех случаях, когда ему приходилось аккомпанировать красавице Вильгельмине, певшей некоторые арии Порпоры, где сплошь и рядом встречались басы, с трудом поддававшиеся расшифровке. В этом доме Гайдн научился высокой итальянской манере пения. Посол, дивившийся успехам бедного юноши, назначил ему по возвращении в город ежемесячное пособие в шесть цехинов (семьдесят два франка) и посадил его за один стол со своими секретарями.

Эта щедрость позволила Гайдну позабыть о нужде. Он смог купить себе фрак. Надев его, он отправлялся рано поутру играть партию первой скрипки в церковь Милосердных Отцов; оттуда он шел в домовую церковь графа Гаугвица и играл на органе; потом пел партию тенора в соборе св. Стефана. Наконец, после целого дня беготни он обычно проводил часть ночи за клавесином. Таким образом, получая по ходу своего обучения советы от всех музыкантов, с которыми ему удавалось сблизиться, пользуясь любым случаем послушать хорошую, по отзывам, музыку и не имея постоянного учителя, он начинал по-своему постигать идею прекрасного в музыкальном искусстве и незаметно для самого себя готовился к тому, чтобы со Бременем создать собственный, подлинно оригинальный стиль.