|
Письмо X
Зальцбург, 6 мая 1809 г.
Гайдна часто спрашивали при мне, какому из своих произведений он отдает предпочтение. На это обычно следовал ответ: "Семь слов Христа". Сперва объясню, откуда появилось такое название. Лет пятьдесят тому назад, как будто в святой четверг, в Мадриде и Кадиксе торжественно пели молитву, которая называлась "Entierro", то есть "Погребение искупителя". Набожность и строгость испанского народа придавали этой церемонии необычайную торжественность: проповедник поочередно объяснял каждое из семи слов, которые Иисус произнес с высоты креста; паузы, следовавшие за объяснением каждого слова и предназначенные для того, чтобы верующие глубоко сокрушались, должны были заполняться музыкой, достойной этого священного текста. Устроители данного религиозного зрелища послали во все страны Европы оповещение; в нем была обещана значительная награда автору, который пришлет семь больших симфоний, выражающих чувства, вызываемые каждым из семи слов спасителя. В конкурсе участвовал один Гайдн: он прислал все семь симфоний, где
Spiega con tal pietate il suo concetto,
E il suon con tal dolcezza v'accompagna,
Che al crudo inferno intenerisca il petto*.
Dante.
* (
Данте**.)
** ()
Стоит ли их хвалить? Их нужно слышать, быть христианином, плакать, верить и трепетать! Впоследствии Михель Гайдн, брат нашего композитора, добавил слова и вокальную мелодию к этой бесподобной инструментальной музыке: ничего не изменив в ней, он превратил ее в аккомпанемент; такой огромный труд, пожалуй, привел бы в ужас музыкантов вроде Монтеверде или Палестрины.
Несколько симфоний было написано Гайдном ко дням страстной недели*. Сквозь выражаемую ими скорбь проступает, на мой взгляд, характерная для Гайдна живость, а порою чувствуются и вспышки гнева, которые автор, по-видимому, обращает к иудеям, распявшим своего спасителя.
* ()
Таков, мой дорогой Луи, краткий перечень того, что мне нередко приходилось испытывать, когда я слушал самые лучшие симфонии Гайдна и в глубине души старался понять, почему именно они мне так нравятся. Сперва я отмечал то общее, что имеется между ними, и основной, господствующий в них стиль.
Затем я пытался определить возможное сходство этого стиля со стилем известных мастеров. У Гайдна находишь иногда осуществленные на практике указания Баха; в том, как проводится и развивается различными инструментами та или иная мелодия, чувствуются кое-какие заимствования автора у Фукса* и у Порпоры; заметно, что в области музыкального замысла он развил зачатки прекрасных мыслей, имеющиеся в сочинениях миланца Саммартини и Иомелли.
* ()
Однако эти еле заметные следы подражания никоим образом не лишают Гайдна той неоспоримой заслуги, что он обладает собственным стилем; стиль этот самобытен и способен, как это и случилось, произвести полнейшую революцию в инструментальной музыке. Вполне возможно, например, что пленительный Корреджо заимствовал из картин Фра Бартоломео и Леонардо да Винчи некоторые приемы той несравненной светотени, которая придает столько обаяния таким его полотнам, как "Леда", "Святой Иероним" и "Madonna alia scodella"*. Слава его от этого ничуть не меркнет, и он по праву считается изобретателем светотени, открывшей художникам позднейшей эпохи новый источник идеальной красоты. Подобно тому как в Аполлоне воплощена красота форм и линий, дрезденская "Ночь" пленяет своими тенями и полутонами и дает душе, погруженной в сладостные мечты, ощущение такого блаженства, которое доводит ее до величайшего экстаза и которое принято называть чувством возвышенного.
* ()
|