Письмо XII

Зальцбург, 17 мая 1809 г.

Дорогой мой друг!

Мы достаточно изучили творческий путь Гайдна в той области, где он занимает ведущее место; посмотрим теперь, какова его роль в жанре вокальной музыки. Он оставил нам мессы, оперы и оратории: это три различных рода музыки.

О значении Гайдна в оперной музыке мы можем только догадываться.

Оперы, которые он сочинял для князя Эстергази, навсегда оставались в эйзенштадтских архивах, а те целиком сгорели, так же как и дом Гайдна. Таким образом, он утратил большую часть созданного им в этом жанре. Уцелели лишь оперы: "Armida" ("Армида"), "Orlando paladino" ("Роланд-паладин"), "Vera Costanza" ("Истинное постоянство"), "Lo Speziale"

("Продавец пряностей"),- представляющие собой, пожалуй, наименее стоящее из всего, что он когда-либо написал.

Приехав в Падую, чтобы написать там оперу, Иомелли обнаружил, что певцы и певицы никуда не годятся и к тому же совершенно не желают проявить хоть немного старания. "Ах вот как, негодяи! - сказал он им.- У меня запоет оркестр! Опера воспарит до небес, а вы пойдете ко всем чертям!"

Труппа князя Эстергази была, правда, не такой скверной, как падуанская, но все же далеко не первоклассной; кроме того, Гайдн, привязанный к родине бесчисленными узами, выехал оттуда только в старости и ничего не создал для общественных театров.

Все эти замечания, мой дорогой Луи, должны вас подготовить к тому мнению, которое мне придется вам высказать о драматической музыке нашего композитора.

Инструментальную музыку он застал в младенческом возрасте; наоборот, вокальная музыка к моменту его появления была в полном расцвете: Перголезе, Лео, Скарлатти, Гульельми, Пиччини и немало других довели ее до той степени совершенства, которой впоследствии достигли и которую превзошли разве только Чимароза и Моцарт. Гайдну не удалось по красоте мелодий сравняться с этими знаменитостями: надо признаться, что в этой области он оказался ниже не только своих современников: Саккини, Чимарозы, Цингарелли, Моцарта и др., но даже и своих преемников: Тарки, Надзолини, Фиораванти, Фаринелли и т. д.

Вы, любящий доискиваться в душе художника до причин, которыми определяются те или иные качества его произведений, вы, пожалуй, согласитесь с моей точкой зрения на Гайдна. Ему, разумеется, никак нельзя отказать ни в широте, ни в силе воображения, носившего ярко выраженный творческий характер; но, может быть, природа не наделила его в достаточной мере чувствительностью; а без этого злополучного дара нет ни мелодии, ни любви, ни оперной музыки. Тот веселый нрав, та присущая Гайдну жизнерадостность, о которой я вам уже говорил, никогда не позволяли нежной грусти коснуться этой счастливой и безмятежной души. Для того же, чтобы писать, а также и слушать драматическую музыку, надо иметь моральное право повторить вслед за красавицей Джессикой:

 I'm never merry when I hear sweet music

("The merchant of Venice", acte V, sc. 1)^*.

^* (От сладкой музыки всегда мне грустно... Шекспир "Венецианский купец", акт V, сцена 1 (англ.).)

Нужно обладать нежностью и некоторой меланхолией, чтобы испытывать удовольствие даже от опер "Cantatrice villane" ("Сельские певицы")^* или "Великодушные враги"^**, да это и понятно: если вы по натуре жизнерадостны, то ваша фантазия вовсе не желает отвлекаться от привычных для нее образов.

^* (Шедевр Фиораванти; высоко ценится в Париже.)

^** (Весьма комическая опера прославленного Чимарозы.)

Но есть и другая причина. Чтобы завладеть душой слушателя, воображению Гайдна требуется неограниченная свобода действия; стоит словам сковать его, как оно становится неузнаваемым: очевидно, текст либретто поминутно заставляет его возвращаться к реальному миру. Вот почему Гайдну всегда будет принадлежать первое место среди мастеров пейзажа; в инструментальной музыке он будет Клодом Лорреном*; но в театре, то есть там, где музыка полностью выражает чувство, он никогда не сравнится с Рафаэлем.

^* (Лоррен, Клод (1600-1682) - французский живописец-пейзажист, картины которого производили на Стендаля впечатление некоторой меланхолической мечтательностью.)

Вы скажете, что тот, кто может сравниться с ним, был самым жизнерадостным человеком. В светском обществе, несомненно, Чимароза был обычно весел: как еще лучше можно там себя вести? Но мне было бы, право, очень досадно отстаивать мою теорию, если бы любовь или месть никогда не заставляли его совершать явно безрассудного поступка, ни разу не ставили его в глупое положение. Разве один из наиболее очаровательных его преемников не провел недавно целую январскую ночь в самом мрачном месте на земле, тщетно ожидая того, чтобы самая жизнерадостная из оперных певиц выполнила данное ему обещание?

Бьюсь об заклад, что веселый нрав Чимарозы заключался не в любви к остротам и эпиграммам, характерным, например, для Жанти-Бернара^*.

^* (Жанти-Бернар (Пьер-Жозеф Бернар, 1710-1775) - французский эротический поэт.)

Как вы видите, друг мой, при всем моем благоговении перед тем, кто для меня свят, я не дохожу до крайностей: сочинителей симфоний я отношу к разряду пейзажистов, а авторов опер - к разряду мастеров исторической живописи. Всего каких-нибудь два - три раза Гайдн поднимался до уровня этого большого жанра, уподобляясь в данных случаях Микеланджело и Леонардо да Винчи.

Поспешим утешиться: мы снова увидим расцвет таланта Гайдна, когда речь пойдет о его духовной музыке и его ораториях; именно в них, где пиндаровский гений имеет возможность проявиться ярче, чем драматический талант, он вновь поднялся на огромную высоту и умножил свою славу, которую успел уже стяжать как симфонист.

Мне кажется, что, стараясь быть беспристрастным, я отзываюсь о нашем друге уж слишком неодобрительно. Приходилось ли вам слышать его "Ариадну, покинутую на острове Наксос"^*? Там все мои клеветнические утверждения будут уместны.

^* ("Ариадна, покинутая на острове Наксос" - кантата Гайдна (1790).)

Музыка, на мой взгляд, отличается от живописи и других изящных искусств тем, что физическое удовольствие, ощущаемое нашим слухом, является в ней преобладающим и органически вызывается ею в большей степени, чем наслаждение духовное. Это физическое удовольствие лежит в основе музыки; и, полагаю я, голос г-жи Барилли услаждает наше ухо еще в большей степени, чем наше сердце, когда эта артистка поет:

 Voi che sapete 
 Che cosa è amor.

Mozart, "Figaro"^*.

^* (

 Сердце волнует жаркая кровь... 
 Кто объяснит мне: это ль любовь.

Моцарт, "Фигаро".)

Благозвучие ласкает слух, фальшивая нота режет ухо; однако ни тот, ни другой звук не вызывает никаких эмоций в нашей душе, ничего такого, что мы могли бы записать, если бы нас к тому принудили. Все это лишь действует болезненно или отрадно на слух. По-видимому, из всех наших органов чувств ухо является наиболее восприимчивым к внешним раздражениям, как приятным, так и неприятным. Благодаря обонянию и осязанию мы тоже способны остро испытать отрадное или болезненное ощущение; глаз, пожалуй,- это наименее восприимчивый орган чувств: физическое наслаждение ему почти недоступно. Покажите прекрасную картину^* глупцу - он не ощутит ничего особенно приятного, ибо наслаждение, получаемое нами от прекрасной картины, является в значительной мере духовным. Глупец, бесспорно, предпочтет ярко раскрашенную вывеску полотну Лодовико Каррачи "Иисус Христос, призывающий св. Матфея"^**. Наоборот, заставьте вашего глупца прослушать какую-нибудь красивую арию в хорошем исполнении - и он, пожалуй, проявит кое-какие признаки удовольствия. Пойдите в воскресный день в музей: в определенном месте галереи проход вам преградит толпа, стоящая перед картиной - каждое воскресенье перед одной и той же. Вы, должно быть, думаете, что это какой-нибудь шедевр? Да вовсе нет: это мазня немецкой школы, изображающая "Страшный суд". Публика охотно разглядывает гримасы грешников. Пойдите в тот же вечер вслед за этой публикой на бесплатный спектакль - и вы увидите, что она восторженно аплодирует ариям, исполняемым г-жой Браншю^***, тогда как утром картины Паоло Веронезе ее ничуть не трогали. На основании всего этого я склонен прийти к следующему выводу: если в музыке ради каких-то других целей пожертвовать тем, что должно доставлять нам прежде всего физическое удовольствие, то это будет уже не музыка, а шум, который будто бы способен взволновать нашу душу, но на деле лишь терзает наш слух. Вот почему, думается, я не могу прослушать целиком оперу Глюка, не испытывая при этом какого-то болезненного ощущения. Прощайте.

^* ("Бракосочетание св. Екатерины" Корреджо, № 895.)

^** (Музей, № 878.)

^*** (Браншю, Роза Каролина (1780-1850) - французская оперная певица большого трагического плана.)