Глава VI

Однажды некий директор театра^*, дела которого шли прескверно, приводя его в отчаяние, явился к Моцарту и рассказал ему о своем положении, добавив: "Вы единственный человек на свете, кто мог бы вывести меня из затруднения!" "Я? - недоумевает Моцарт.- Каким образом?" "Сочинив для меня оперу точь-в-точь во вкусе той публики, которая обычно ходит ко мне в театр; разумеется, при этом вы сможете поработать, до известной степени, и ради знатоков и ради высшей славы; но подумайте прежде всего о людях из народа, которые не очень-то понимают тонкую музыку. Я позабочусь о том, чтобы вы поскорее получили либретто, а также о том, чтобы декорации были хороши,- словом, чтобы все было так, как теперь заведено". Моцарта тронула просьба этого неудачника, и он обещал его выручить. "Какой же гонорар вы потребуете?" - спросил директор театра. "Да ведь у вас ничего нет,- сказал Моцарт,- но послушайте, вот как мы устроим, чтобы и вы вышли из беды и вместе с тем чтобы и моя работа не пропала даром: партитуру оперы я дам только вам одному; вы мне заплатите столько, сколько сочтете нужным, но с тем непременным условием, что вы никому не отдадите ее в переписку: если опера будет иметь успех, я продам ее другим театрам". Восхищенный великодушием Моцарта, директор не скупится на обещания. Композитор спешит написать музыку и точно придерживается в ней тех особенностей, на которые ему было указано. Опера ставится; зрительный зал все время переполнен; об опере говорят по всей Германии, а через несколько недель она идет в пяти - шести различных театрах, причем ни один из них якобы не получал копии партитуры от злополучного директора.

^* (Однажды некий директор театра...- Речь идет о венском импрессарио Эммануэле Шиканедере (умер в 1812 году), постановщике пышных феерий и посредственном либреттисте "Волшебной флейты" - величайшего создания Моцарта. Впрочем, результаты совместной с Шиканедером работы для Моцарта в материальном отношении были ничтожны.)

Точно так же и в других случаях Моцарт наталкивался лишь на неблагодарность со стороны людей, которым он оказывал услуги; но ничто не могло излечить его от привычки оказывать дружескую помощь тем, кто попал в беду. Всякий раз, как в Вене останавливались проездом какие-нибудь виртуозы-неудачники и, не зная там ни души, обращались к нему, он прежде всего предлагал им свой стол и дом, знакомил их с людьми, которые могли им быть полезными, и редко расставался с кем-либо из них, не написав для него специального концерта, причем не оставлял себе даже копии, с тем чтобы исполнитель, будучи единственным обладателем этих нот, мог извлечь при переписке их как можно больше выгоды.

Часто по воскресеньям Моцарт устраивал у себя дома концерты. Однажды на такой концерт попал некий польский граф, который, как и все присутствующие, пришел в восхищение от музыкальной пьесы, написанной для пяти инструментов и исполнявшейся впервые. Он дал почувствовать Моцарту, какое огромное удовольствие доставила ему эта пьеса, и попросил написать для него как-нибудь на досуге трио для флейт. Моцарт обещал при том условии, что его не будут торопить. Возвратившись домой, граф послал композитору сто золотых полусоверенов (немногим более двух тысяч франков), приложив к ним весьма учтивую записку, в которой благодарил за то, что ему дано было испытать такое большое наслаждение. Моцарт прислал графу подлинник партитуры столь понравившегося тому сочинения для пяти инструментов. Граф уехал. Через год он снова явился к Моцарту и спросил его о судьбе заказанного трио. "Сударь,- ответил композитор,- я все еще не могу прийти в должное настроение, чтобы написать нечто такое, что соответствовало бы вашим вкусам". "Стало быть,- возразил граф,- у вас не будет и настроения вернуть мне те сто золотых полусоверенов, которые я вам уплатил авансом за эту музыкальную пьесу". Моцарт в негодовании тут же вернул собеседнику его соверены. Но граф и словом не обмолвился о подлиннике партитуры пьесы для пяти инструментов, и вскоре та появилась у Артариа в виде квартета для клавесина в сопровождении скрипки, альта и виолончели.

За Моцартом замечалось, что он необычайно быстро усваивал новые привычки. Здоровье жены его, которую он всю жизнь страстно любил, было очень слабым; когда она однажды надолго слегла, он выбегал навстречу тем, кто приходил ее навестить, и подносил палец к губам в знак того, чтобы они не шумели. Жена поправилась, но еще в течение долгого времени он встречал приходивших к нему, приложив палец к губам, и разговаривал с ними шепотом.

Во время болезни жены он отправлялся иногда один рано поутру на верховую прогулку; но перед отъездом он заботливо оставлял у постели больной записку, походившую на докторский рецепт. Вот один из таких рецептов: "С добрым утром, дорогой друг; надеюсь, что ты хорошо спала и тебя ничто не тревожило; будь осторожна: не простудись и резко не нагибайся, чтобы не причинить себе боли; не сердись на прислугу; избегай всяческих неприятностей до моего возвращения; побереги себя; я вернусь в девять часов".

Констанция Вебер была для Моцарта прекрасной спутницей жизни и нередко давала ему полезные советы. У него было от нее двое детей, которых он нежно любил. Моцарт получал немало денег, но беспорядок в домашних делах и необузданная страсть к удовольствиям привели к тому, что он оставил семье только громкое имя и расположение венской публики. После смерти великого композитора жители Вены старались выразить его детям признательность за то наслаждение, которое он всем неоднократно доставлял.

В последние годы жизни Моцарта здоровье его, которое всегда было хрупким, стало быстро слабеть. Как и все люди, наделенные богатым воображением, он со страхом ожидал всяческих несчастий в будущем, и мысль о том, что ему остается жить недолго, постоянно терзала его. Тогда он принимался за работу так рьяно и с таким напряжением внимания, что забывал подчас обо всем, кроме своего искусства. Нередко в минуты такого творческого подъема силы его оставляли, наступало полное изнеможение, и его приходилось относить на постель. Всем было ясно, что такая бешеная работа подрывает его здоровье. Жена и друзья композитора делали все возможное для того, чтобы занять его чем-нибудь другим: в угоду им он ходил с ними на прогулки, навещал знакомых, но мысли его были далеко. Из состояния этого привычного и молчаливого уныния его выводило временами лишь предчувствие близкого конца, о котором он каждый раз думал все с большим трепетом. Невольно вспоминаешь то своеобразное безумие, которое овладело Тассо и доставило такое счастье Руссо в долине Шарметт, заставив его под влиянием страха близкой смерти обратиться к единственной здоровой философии - забыть обо всех огорчениях и жить лишь нынешней минутой. Возможно, не будь этого крайнего обострения нервной возбудимости, доходящей порою до безумия, не было бы и высшей гениальности в тех областях искусства, где требуется особая душевная чуткость. Жена Моцарта, обеспокоенная этим странным поведением мужа, заботливо приглашала к нему таких людей, которых ему приятно было видеть; они притворялись, будто застают его в ту минуту, когда после долгих часов работы он, разумеется, должен подумать об отдыхе. Таким посетителям он всегда бывал рад, но вместе с тем не выпускал пера из рук; кругом оживленно разговаривали, старались вовлечь его в беседу, но он относился к ней безучастно, отвечал бессвязно и невпопад и продолжал писать.

Кстати, такая крайняя усидчивость сопутствует подчас таланту, но отнюдь не является его доказательством. Взгляните хотя бы на Тома^*: кто в состоянии читать характерный для него напыщенный подбор слов в превосходной степени? И все же он был настоль погружен в размышления о том, как ему стать красноречивым, что однажды в Монморанси, когда лакей подвел ему лошадь для обычной прогулки верхом ради моциона, он предложил коню понюшку табаку. В нашем веке примером рассеянности может служить Рафаэль Менгс, и, тем не менее, это всего лишь третьестепенный художник; тогда как Гвидо, завзятый игрок, писавший под конец жизни по три картины в день в уплату за долги минувшей ночи, оставил после себя такие произведения, слабейшие из которых доставляют несравненно больше удовольствия, чем лучшие полотна всех Менгсов и Карло Маратти, людей необычайно трудолюбивых. Одна дама сказала мне как-то: "Г-н N клянется мне, что я вечно буду царить в его сердце; он неустанно твердит, что я буду единственной властительницей его души. Видит бог, я ему верю, но к чему все это, если его душа мне вовсе не нравится?" К чему прилежание, раз у человека нет таланта? В восемнадцатом столетии Моцарт,- пожалуй, самый разительный пример сочетания обоих этих качеств. В жизни Бенды, автора "Ариадны на острове Наксосе", можно тоже найти яркие случаи полного самозабвения во время работы.

^* (Взгляните хотя бы на Тома...- Стендаль имеет в виду Антуана Леонарда Тома (1732-1785), французского литератора, автора многочисленных "похвальных слов" (Сюлли, Декарту, канцлеру д'Агессо, Марку Аврелию и др.) и прочих риторических сочинений.)