Глава XII. "Елизавета"

Когда приблизительно в конце 1815 года Россини приехал в Неаполь и там поставил "Елизавету"^*, дело обстояло еще совсем не так; публика была далека от того, чтобы испытывать ненависть к м-ль Кольбран; может быть, никогда еще эта знаменитая певица не была так хороша собой. Это была красота совершенно особого рода: крупные черты лица, особенно выигрышные со сцены, высокий рост, огненные, как у черкешенки, глаза, копна иссиня-черных волос. Ко всему этому присоединялась проникновенная трагическая игра. В жизни у этой женщины достоинства было не больше, чем у какой-нибудь владелицы модного магазина, но стоило ей увенчать себя диадемой, как она сразу же начинала вызывать к себе невольное почтение даже у тех, кто только что разговаривал с ней в фойе.

^* (Либретто "Елизаветы" было сделано по итальянской драме Федеричи, которая, в свою очередь, являлась переработкой романа Вальтера Скотта "Замок Кенильворт". Этот роман Скотта несколько раз был переработан французскими драматургами для второстепенных парижских театров. Премьера "Елизаветы" состоялась в Неаполе 8 октября 1815 года. Стендаль на ней не мог присутствовать, так как был в это время в Милане.)

Роман сэра Вальтера Скотта "Замок Кенильворт" вышел только в 1820 году. Во всяком случае, появление его избавляет меня от необходимости излагать содержание оперы "Елизавета", поставленной в Неаполе в 1815 году. Кому из читателей не вспомнится сразу же характер этой знаменитой королевы; слабости женщины, уже расстающейся с молодостью, но еще красивой, затмевают в ней подчас достоинства великого монарха. В либретто, как и в романе, фаворит Елизаветы Лестер близок к тому, чтобы жениться на королеве и взойти на престол; но он влюблен в другую женщину, менее властную, но более привлекательную, он уже втайне обвенчался с ней и надеется теперь обмануть ревнивицу, облеченную высшей государственной властью. В опере жену Лестера зовут не Эми Робсар, а Матильдой. В качестве либретто взят перевод французской мелодрамы, сделанный неким г-ном Смитом, тосканцем, живущим в Неаполе.

Первый дуэт в миноре между Лестером и его молодой женой великолепен и очень оригинален. "Елизаветой" Россини дебютировал в Неаполе. Большая слава, которую он себе приобрел на севере Италии, заставила неаполитанскую публику судить его особенно строго. Первый дуэт

 Incantal che festi*?

^* (Безумная, что ты сделала? (итал.))

решил успех оперы и композитора.

Один из придворных королевы, Норфолк, завидуя возвышению Лестера, рассказывает упрекающей себя в своей любви гордой королеве о тайном браке ее фаворита. Он говорит ей, что Лестер (торжественный въезд его составляет начало первого акта), возвращаясь после победы над Шотландией, везет с собой свою новую жену в числе молодых заложников, которых Шотландия посылает королеве и которые должны стать ее пажами. Таким образом, ее переодетая в мужскую одежду соперница получает доступ ко двору. Ярость Елизаветы и ее глубокое горе великолепно переданы в музыке. Гордость и любовь, две страсти, раздирающие сердце королевы, вступили в жестокое единоборство. Дуэт королевы и Норфолка

 Con qual lulmine improvviso 
 Mi percosse irato il cielo*!

^* (Какой внезапной молнией меня поразило разгневанное небо! (итал.))

имел в Париже такой же успех, как и в Неаполе. В нем много великолепия и огня; это очень подходит для гордости, но любовь всюду изображена неистовой.

Вне себя от ярости, королева приказывает начальнику придворной стражи собрать всех телохранителей и приготовить их к немедленному исполнению ее распоряжений, каковы бы они ни были. В то же время она приказывает ему выстроить перед ней всех шотландских заложников и, наконец, позвать Лестера, которого она хочет немедленно видеть. После всех этих стремительных и немногословных приказаний Елизавета остается одна. Надо отдать справедливость м-ль Кольбран: в эту минуту она превосходна, она не позволяет себе ни одного лишнего жеста, но сидеть спокойно она не может. И вот она прогуливается взад и вперед в ожидании прихода вероломного любовника и предстоящей сцены. Взгляд ее говорит, что одно произнесенное ею слово пошлет на смерть предателя. Музыка этого требует.

Декорация Алессандро Санквирико к постановке оперы Моцарта 'Милосердие Тита' в театре Ла Скала (Милан) в 1819 году. С гравюры Дж. Костеллини

Наконец приходит Лестер, но в ту же минуту появляются и шотландские заложники. Яростный взгляд Елизаветы ищет среди юношей соперницу, которую она должна ненавидеть. Матильда смущена, и это смущение выдает ее. Прерывистые речи действующих лиц говорят о страсти. Наконец они начинают петь - это финал первого действия. Королева, видя, что все окружающие ее предали, что-то тихо говорит одному из стражей; тот вскоре возвращается, неся подушку" накрытую покрывалом. Бросив последний беглый взгляд на Матильду и на Лестера, королева стремительным движением срывает это покрывало. На подушке английская корона. Она предлагает ее Лестеру вместе со своей рукой.

Мгновение это великолепно. Такой прием не очень может быть уместен в трагедии, но в опере, где требуется, чтобы все было зримо, он производит сильнейшее впечатление.

Елизавета, поглощенная собственной яростью, говорит в сторону:

 Qual colpo inaspettato 
 Che lor serbava il fato, 
 Il gelo della morte 
 Impallidir li fe*.

^* (При этом неожиданном ударе, который судьба предназначала для вероломных, холод смерти покрывает бледностью их лица.)

Вопреки ожиданиям Лестер отказывается принять предложение королевы; тогда та, негодуя, схватывает молодого пажа и выводит его на авансцену. Она говорит своему любовнику: "Вот негодница, которая заставила тебя стать изменником". Матильда и ее муж видят, что их разоблачили; волнение не дает им говорить связно. Королева призывает стражей. Вслед за ними приходят и все придворные; таким образом, они становятся свидетелями всех подробностей этого неслыханного события и позорного падения Лестера, у которого стража отбирает шпагу.

Невозможно было найти более прекрасного финала для музыки; это божественное искусство неспособно проникаться яростью политических распрей; изображая ярость, оно, помимо своей воли, изображает любовь. Доходящая до безумия ревность Елизаветы, глубочайшее отчаяние Лестера, нежная любовь и слезы его молодой жены - все это как нельзя лучше подходит для музыки. Но я погрешу против точности, если скажу, что эти обстоятельства способствовали успеху Россини. На первом спектакле неаполитанцы были просто пьяны от счастья. Этого первого вечера я никогда не забуду. Это был парадный придворный спектакль. Публика, занимавшая ложу княгини Бельмонте, где я слушал первое представление "Елизаветы", вначале была, как я заметил, предубеждена против Россини: он ведь родился вдали от Неаполя и знаменитым стал тоже где-то в других городах.

Как я уже сказал, первый дуэт в миноре честолюбивого Лестера (Ноццари) и его молодой супруги (м-ль Дарданелли), которая переоделась пажом, всех обезоружил. Прелестный стиль Россини вскоре окончательно очаровал публику. Здесь были все высокие чувства оперы, и за них ни одной минуты не приходилось расплачиваться усталостью или скукой.

То обстоятельство, что это был придворный спектакль, пошло на пользу композитору. Ничто так не располагает наслаждаться роскошью, ничто так не разгоняет горести одиночества, муки любви, как блестящие церемонии придворного праздника. Надо признаться, что в музыке к "Елизавете" пышности больше, чем подлинного пафоса. Каждую минуту голоса исполняют арпеджии для кларнета, и самые красивые номера часто не что иное, как концертная музыка.

Но до чего же на первом спектакле мы были далеки от этой холодной критики! Мы были в полном смысле слова упоены музыкой.

Дойдя до этого превосходного финала первого акта, я вижу, что позабыл об увертюре. Она положила начало успеху оперы. Помнится, что г-н М***, отличный знаток музыки, пришел в ложу княгини Бельмонте, где мы сидели, и сказал: "Это та же увертюра к "Аврелиану в Пальмире", только гармонизация в ней усилена". Дальнейшее показало, что так оно и было на самом деле. Когда год спустя Россини поехал в Рим писать "Севильского цирюльника", он в силу своей лености воспользовался этой увертюрой в третий раз. Таким образом, она должна, с одной стороны, выражать столкновение любви и гордости в одной из самых сильных душ, которые знала история, с другой - проделки цирюльника Фигаро. Часто бывает достаточно только немного замедлить темп, и самая веселая ария становится грустной. Попробуйте пропеть замедленно арию Моцарта:

 Non piu andrai farfallone amoroso.

Главные мотивы этой увертюры, которыми Россини пользуется столько раз, образуют заключительную часть первого финала "Елизаветы".