Глава XXI. Веллути

Мне приходится делать сообщение, неприятное как раз для той части публики, на чью благосклонность может рассчитывать настоящая биография. Мне это очень тягостно; я хорошо знаю, на что иду; многие из моих суждений о Париже, на которые до сих пор смотрели сквозь пальцы, как на невинные заблуждения, сразу же превратятся в непереносимые парадоксы, может быть, даже ненавистные и уж, во всяком случае, неуместные. Но коль скоро автор связал себя особого рода обещанием говорить все то, что ему кажется правдой, не боясь прийтись не по вкусу как той единственной публике, которая может его читать, так и самому художнику, описанием жизни которого он занят,- ему придется продолжать так, как он начал. Конечно, самый просвещенный и самый благосклонный читатель, на которого я могу рассчитывать,- это какой-нибудь светский человек, за свою жизнь раз двести побывавший в опере-буфф, начинающий разочаровываться в Королевской академии музыки, любящий одни лишь балеты и пренебрегающий театром Федо. Этот светский человек вспомнит, может быть, что некогда, в пору, когда цензура была снисходительна, он видел блестящую комедию "Женитьба Фигаро". Фигаро хвастается тем, что знает основы английского языка: он знает goddam^*. Что же! Раз уж мне приходится идти на то, чтобы погубить себя из-за одного слова, то вот чем совершенно точно определяется положение парижского любителя по отношению к одному из основных элементов пения - к фиоритурам или так называемым украшениям. Надо, чтобы этот любитель в течение шести месяцев слушал Веллути или Давиде; это помогло бы ему составить себе представление об этой области музыки, совершенно новой для слуха парижан. Когда вы приезжаете в незнакомую страну, то после первого впечатления, которое не лишено очарования, вы часто поражаетесь большому числу странных и необычных вещей, которые осаждают вас со всех сторон. Самому благожелательному и наименее склонному поддаваться хандре путешественнику трудно не проявить при этом некоторой нетерпеливости. Таково было бы первое впечатление парижского любителя от восхитительного метода Веллути. Я предложил бы этому любителю при первой же возможности послушать романс "Изолина", исполняемый Веллути^**.

^* (Черт возьми (англ.).)

^** (В сентябре 1823 года Веллути поет в Ливорно оперу Мор-лакки под названием "Tebaldo e Isolina" ("Тебальдо и Изолина"), куда вставлен этот знаменитый романс.)

Как бывает приятно видеть красивую и на редкость хорошо сложенную женщину, которая прогуливается солнечным декабрьским утром, закутанная в меха, по террасе Фейянов! Но если через мгновение эта женщина войдет в красиво убранный цветами зал, где искусно устроенные отдушины печей поддерживают ровную и теплую температуру, она сбросит с себя шубку и предстанет во всем блеске и свежести своего весеннего наряда. Выпишите из Италии романс "Изолина" и прослушайте его в исполнении хорошего тенора, и вы почувствуете, что перед вами появилась красавица с террасы Фейянов, но вы получите только самое общее представление об изяществе ее движений и форм; вся свежесть, вся тонкость очертаний от вас ускользнет. Если же Веллути споет чудесным голосом свой любимый романс, вы словно прозреете и вскоре станете восхищаться тонким рисунком, сладостная прелесть которого будет пленять ваш взгляд.

Тенор исполняет три такта - мольбы влюбленного, обращенные к его разгневанной любовнице. Этот маленький номер кончается внезапными раскатами: влюбленный, которого встречают презрительно, вымаливает себе прощение во имя прекрасного воспоминания о первых временах их счастья. Веллути заполняет две первые части фиоритурами, выражающими вначале крайнюю радость, а вскоре глубокое разочарование; он расточает нисходящие полутонами гаммы, scale trillate и в третьей части неожиданно переходит в раскаты простого, сильного, возвышенного и - в те дни, когда Веллути владеет всеми своими вокальными возможностями,- свободно льющегося голоса. Женщине, которая любит, не устоять против такого крика сердца.

Стиль этот может показаться чересчур изнеженным и перестать нравиться; но любой французский ценитель музыки должен откровенно признаться, что эта манера пения для него совершенно незнакомая область, неизвестная земля, о которой, слушая парижское пение, он не имел ни малейшего понятия. У нас здесь есть немало певцов, которые делают украшения и верно их исполняют, но звуки такого голоса приятны вовсе не сами по себе, а именно в том месте, которое они заполняют. К тому же голос этот антимузыкален, он сочетает в себе несовместимые качества, которые в нем только вредят друг другу. Не умея объяснить себе, почему так происходит, человек, рожденный для искусства, человек, слух которого воспитан на двух сотнях представлений театра-буфф, смутно чувствует, что украшения, которые перед ним рассыпают, лишены всякого очарования; его разум с грустью это одобряет, но сердце его остается равнодушным.

Слушая Веллути в те дни, когда этот великолепный певец бывает в ударе и блещет своим талантом, испытываешь чувство совершенно противоположное, и наслаждение с каждым разом растет. Знаменитый Сассарини, кастрат, служивший в капелле его величества короля Саксонского, производил столь же сильное впечатление своим церковным пением. Давиде к этому приближается, насколько вообще это по силам обычному тенору. Я не буду называть здесь другие прекрасные голоса; слушая всех их, я тоже испытал бы то неземное наслаждение, которым нас дарит Веллути; для этого надо было бы, чтобы судьба наделила этих певцов не только гибкой гортанью, но и чувствительным сердцем. Эти прекрасные голоса, которыми восхищается толпа, не видя в них никаких недостатков, исполняют время от времени, и нередко даже очень удачно, множество украшений, прибегая при этом к подчеркиваниям, изменениям окраски, противоположениям. Вообразите себе Тальма, которого мучил бы тяжелый кошмар и который повторил бы два - три стиха своих лучших ролей вперемешку, но вместе с тем со всей силой своего редчайшего дарования. За четырьмя стихами из "Андромахи", изображающими неистовую любовь Ореста, следовали бы два стиха возвышенных и божественных рассуждений, взятые из роли Севера в "Полиевкте"^*; непосредственно за ними, услышав другие два стиха, изображающие тирана, который едва сдерживает жажду крови, мы узнали бы в них слова Нерона. Толпа, у которой нет души и которая ничего во всем этом не понимает, нашла бы, что эти стихи превосходно прочитаны, и встретила бы их аплодисментами. Вот к чему стремится большинство крупных певцов, например, г-н Мартен.

^* ("Полиевкт" - трагедия Корнеля.)

Веллути, наоборот, хорошо читает подряд стихи, относящиеся к одной и той же роли.