Глава XXX. Талант, который устареет к 1840 году

Я пишу эту главу из чувства самой нежной жалости ко многим девочкам от двенадцати до пятнадцати лет, которые на моих глазах, садясь за фортепьяно, бесплодно пытаются достигнуть идеально-прекрасного в музыке. Впрочем, некоторых из них уговаривали учиться петь; совет этот они отвергли. За этим последует только то, что через двенадцать или пятнадцать лет их музыкальный талант устареет, как это случилось с талантами их бабушек, которые двадцать лет тому назад совсем недурно исполняли коротенькие отрывистые мелодии на спинете. Девочки, о которых я говорю сейчас, признаются хорошими пианистками, и это льстит их тщеславию; но все это не имеет ничего общего с тем сладостным наслаждением, которое приносит нам музыка. Молодые особы, умеющие только правильно играть на фортепьяно и читать ноты так же свободно, как написанный по-французски текст, совершенно не разбираются во всех оттенках мелодии. Все то, чем музыка нас волнует, остается для них областью неведомого. А происходящий на наших глазах переворот совершился так быстро, что лет через пятнадцать именно это неведомое наших дней станет единственно модным. Уже и сейчас раздаются жалобы на засилье хороших пианистов.

Молодые особы, знающие немного музыку, легко поймут, что оттенки, частично сопровождающиеся импровизацией, в которой каждый певец применяется к современным запросам театральной публики^* могут существовать только в мелодии и что именно эти-то оттенки и делают чудеса в музыке. В дальнейшем эти чудеса в обывательских разговорах обычно приписываются инструментам, но в действительности инструменты бессильны их передать. Разве вы никогда не пробовали сыграть еще раз хорошо знакомую вам сонату? Сами по себе инструменты не способны вас взволновать; они вряд ли вызовут у вас слезы; напротив, вы будете слушать их хладнокровно, преклоняясь только перед трудностями, которые преодолены; вот почему все на свете могут аплодировать какому-нибудь концерту. В игре на фортепьяно самое холодное сердце, самый методичный разум и чисто немецкое терпение будут иметь гораздо больше успеха, чем душа Перголезе. Я не побоюсь утверждать, что надо быть большим музыкантом для того, чтобы спеть романс Блонделя из "Ричарда Львиное Сердце"^**, чем для того, чтобы сыграть с листа длинную фантазию Герца^*** или Мошелеса. Надо только безупречно спеть этот романс, и тогда начнешь понимать все оперы Россини, ощутишь тончайшие переливы голоса г-жи Фодор и г-жи Паста. Некоторого умения играть на фортепьяно достаточно, по-видимому, чтобы почувствовать оркестровую музыку Россини и его скрипичные концерты.

^*(Маркези каждый вечер менял фиоритуры исполняемых им партий (Милан, 1794).)

^** ("Ричард Львиное Сердце" - опера Гретри, текст Седена (1785).)

^*** (Герц, Генрих (1806-1888) и Мошепес, Игнац (1794-1870) - знаменитые в свое время пианисты и композиторы.)