Глава XXXV. Госпожа Паста

Я уступаю искушению набросать музыкальный портрет г-жи Паста. Пожалуй, не найти задачи более трудной: музыкальный язык неблагодарен и необычен; мне сплошь и рядом будет не хватать слов, и когда мне выпадет счастье отыскать нужные для выражения моей мысли слова, они будут не очень понятны читателю. К тому же вряд ли найдется хоть один любитель музыки, у которого не было бы уже готовой фразы о г-же Паста и который не проявил бы недовольства по поводу того, что у меня этой фразы не оказалось; притом восхищение, вызываемое этой певицей, настолько велико, что даже самый расположенный ко мне читатель и тот найдет сделанный мною портрет бесцветным и вообще в тысячу раз бледнее, чем он ожидал.

Россини никогда не писал для г-жи Паста. Судьба столкнула его с очаровательной и милой Марколини - и он написал "Оселок"; с великолепной Кольбран - и он создал "Елизавету"; со страстным и свирепым Галди - и мы теперь восторгаемся такими персонажами, как Фернандо из "Сороки-воровки" и Магомет из "Магомета II".

Если бы судьба столкнула Россини с молодой, красивой актрисой, женщиной благородной души и ясного ума, которая в своей игре не отклонялась бы от самой подлинной и самой нежной простоты, оставаясь в го же время постоянно верной самым чистым формам идеально прекрасного, если бы столь необычайное сценическое дарование сочеталось у нее с голосом, который каждый раз способен нас очаровать так, как чаровали когда-то певцы хорошей школы, с голосом, который может сделать трогательными самые заурядные слова речитатива, который своими мощными интонациями способен заставить самые нечувствительные сердца переживать выраженное в какой-нибудь большой арии волнение,- если бы все это произошло, мы увидели бы, что с Россини как рукой бы сняло всю его леность, что он стал бы старательно изучать особенности голоса г-жи Паста и писать с расчетом на этот голос. Вдохновленный дивным талантом своей примадонны, Россини снова обрел бы огонь, который вспыхивал в нем в начале его карьеры, и снова писал бы простые и восхитительные мелодии, с которых началась его слава. Какие шедевры прославили бы тогда театр Лувуа! И с какой быстротою парижане приобрели бы в европейском мнении тот музыкальный авторитет, который в последнее время принадлежит только публике Неаполя и Милана!

Теперь, когда я услышал молитву Ромео и Джульетты, решающее испытание для галанта певицы, теперь, когда я знаю, как г-жа Паста умеет петь di portamento, как она оттеняет переходы голоса, как она акцентирует, связывает и выдерживает длинный вокальный период, я не сомневаюсь в том, что Россини согласился бы пожертвовать для нее частью своей славы и несколько расчистить тот лес фиоритур, которыми загромождены его кантилены.

Окончательно убедившись в уме и в хорошем вкусе г-жи Паста, которые она показала в своих фиоритурах, и зная, насколько более действенны украшения, когда они рождаются из чувств самого певца и бывают плодом его непроизвольного творчества, Россини, разумеется, не стал бы сам писать всех фиоритур и положился бы на вдохновение великой певицы.

Истые любители музыки посещают Лувуа не только потому, что это модный театр, но потому, что там отдаешься глубоким переживаниям. Это люди, которых я, по-видимому, не без основания считаю восприимчивыми и к разным видам красоты и к разным видам славы; пусть же эти люди, привыкшие издавна слышать с национальной трибуны только заранее подготовленные речи, подумают о том, что они испытали бы, если бы перед ними явились вдруг Мирабо или генерал Фуа во всем блеске льющегося из их уст красноречия. Так вот: столь же велика и разница между певицей, старающейся изо всех сил исполнить арии, написанные для другой, арии, которые не оставляют ей никакой свободы, никакой возможности свободного творчества, и той же певицей, исполняющей кантилены, специально сочиненные для ее голоса, и притом не только для его диапазона, но и для его тембра, для всего своеобразия ее дарования.

Среди всех опер, в которых с момента своего приезда в Париж выступала г-жа Паста, на мой взгляд, только второй и третий акт "Ромео" более или менее подходят к особенностям ее голоса и ее манере петь. Перебрав все другие роли, которые она здесь исполняла, я с трудом могу отыскать какие-нибудь три арии, которые в точности отвечали бы этим необходимым требованиям. И, несмотря на то, что музыка эта каждый раз насилует ее голос и требует от нее чудес, исполняя эти арии, г-жа Паста чарует ими сердца^*. Пожалуй, никогда еще не встречалось певицы, которая при подобных условиях приобрела бы славу и действительно ее заслужила. Представьте же теперь себе вы, умеющие ценить истинное очарование музыки, Россини, сознательно пишущего для такого таланта!

^* (Это ведь действительно чудо, и любители музыки каждый раз поражаются, слыша, как один и тот же голос исполняет партию Танкреда, а через несколько дней партию Дездемоны.)

Только тогда можно будет судить о том, чем может стать г-жа Паста. Насколько ее самолюбие выиграло бы от выступления в различных театрах Италии теперь, когда Париж создал ей европейскую известность! Если бы в течение четырех - пяти лет она выступала в новых операх, в операх, специально написанных для ее голоса, я не сомневаюсь, что через два - три года ее талант стал бы еще значительнее. Само собой разумеется, что при той известности, которую она уже приобрела, композиторы, для того чтобы она участвовала в их операх и создавала им славу, стремились бы понравиться ей и стали бы изучать особенности ее голоса и ее манеру петь, чтобы потом к ней приноровиться^*.

^* (Я думаю, что г-же Паста суждено принести славу композитору, который затмит звезду Россини. Она бесподобна в простом жанре, а именно с этой стороны особенно уязвим автор "Зельмиры".)

Теперь я попрошу читателя удвоить свое терпение; я же, в свою очередь, удвою мои старания быть ясным, и к тому же я обещаю быть кратким.

Диапазон голоса г-жи Паста огромен. У нее очень звучное нижнее ля,.и в то же время она поднимается до до диеза и даже до высокого ре. Г-жа Паста обладает редким преимуществом - она исполняет контральтовые партии с тем же успехом, что и партии сопрано^*. Как ни плохо я в этом разбираюсь, мне все же кажется, что настоящее название ее голоса-это меццо-сопрано. Композитор, который стал бы писать для нее, должен был бы все свои основные мелодии сообразовать именно с этим регистром, а при случае пользоваться также и всеми другими нотами, которые может взять этот богатейший голос. Многие из этих звуков не только прекрасны сами по себе, но отличаются особой магнетической вибрацией, которая, как мне кажется, обладает до сих пор еще не понятным нам чисто физическим воздействием и с быстротою молнии овладевает душою слушателей.

^* (Она это доказала в роли Танкреда и в роли Куриация в "Гораниях" Чимарозы, в "Ромео" и в "Медее".)

Мы подходим к одной очень своеобразной особенности голоса г-жи Паста: в нем нет единого metallo (единого тембра), как сказали бы итальянцы, и это различие звуков того же самого голоса - одно из самых мощных выразительных средств, которым эта великая певица умеет пользоваться с большим искусством.

Итальянцы говорят о таких голосах, что в них несколько регистров^*, то есть как бы несколько разных обликов, в зависимости от различия захватываемых ими октав. Когда пользуются всеми этими регистрами без знания и, что главное, без тончайшего чувства, они становятся всего-навсего неровностями голоса и составляют неприятный и грубый недостаток, который лишает пение всего его обаяния. Тоди, Паккьяротти и многие другие первоклассные певцы показывали когда-то, каким образом самые явные недостатки можно превратить в красоты и извлечь из них эффект, удивительный своим своеобразием. Историки искусства склонны даже думать, что для того, чтобы пение было действительно проникнуто чувством, вовсе не надо иметь голос одинаково серебристый и неизменный на всем своем диапазоне. Голос совершенно неизменного тембра никогда не сможет достигнуть этих глухих и как бы сдавленных звуков, которые с такой силой и с такой правдивостью изображают моменты глубокого волнения и страстной тоски.

^* (Кларнет, например, имеет два регистра. Низкие звуки кажутся принадлежащими к другой семье, чем звуки высокие. Я расскажу здесь об одном естественно историческом явлении, которое в этом году наблюдали в Лондоне: высокие звуки кларнета и фортепьяно нисколько не раздражали диких зверей - льва, тигра и др., в то время как низкие звуки сразу же приводили их в ярость. Мне кажется, что с людьми дело обстояло бы наоборот. Может быть, здесь имеет значение то, что низкие звуки напоминают рычание. Ср. опыты, которые проводились в Зоологическом саду около 1802 года, когда там устраивали концерт для слонов. Не знаю, нашлось ли у натуралистов достаточно здравого смысла, чтобы изложить результаты этого опыта в самой простой форме и упустить такой благоприятный случай показать свое красноречие. Люди эти становятся ужасными, когда они стремятся к возвышенному стилю а за каждою звучной фразой видят еще один орден.)

В Триесте весьма образованные ценители музыки, любезно пригласившие меня в свою компанию, много раз повторяли мне, что Тоди, одна из последних певиц великого века^*, обладала точно таким же голосом и талантом, как и г-жа Паста.

^* (Г-жа Тоди пела в Венеции в 1795 или 1796 году и в Париже в 1799 году. Есть, как вы знаете, люди, считающие, что новейшая музыка всегда самая лучшая, и до сих пор не существует никакого единства мнений в оценке музыки различных эпох прошлого столетия. Напротив, относительно пения все думают, что с 1730 по 1780 год оно достигло самой высокой степени совершенства; это восхитительное искусство в конце XVIII века было распространено уже только среди людей пожилых. В наши дни существует немало прекрасных голосов и пять или шесть настоящих талантов: Веллути, г-жа Паста, Давние, м-ль Пизарони, г-жа Веллок и т. д. Их вкус тоньше и чище, искусство же их, может быть, ниже, чем у soprani, расцвет которых относится к 1770 году.)

Г-же Тоди пришлось соперничать с чудом искусства и природы; г-жа Мара^* не только обладала голосом исключительной красоты и molta bravura (необыкновенного искусства), она славилась также своей превосходной школой и большой выразительностью исполнения. Однако, по утверждению людей, рожденных для искусства, которым через год или два всегда дастся заставить публику разделить свое мнение, Тоди одержала верх над своей соперницей; ее пение чаще всего являлось эхом их чувств.

^* (Мара, Гертруда Елизавета (1749-1833) - немецкая певица, с 1780 года соперничавшая в Париже с Тоди.)

Г-жа Паста на редкость искусно сочетает головной голос с грудным; у нее есть высокое умение извлекать из этого сочетания двух голосов множество приятных и острых эффектов. Чтобы оживить колорит той или иной фразы в мелодии или чтобы за какое-нибудь мгновение изменить его оттенки, она применяет falsetto до средних нот своего диапазона или же чередует ноты falsetto с грудными. Приемом сочетания она пользуется как в средних, так и в самых высоких звуках своего грудного голоса.

Головной голос г-жи Паста имеет характер почти противоположный грудному голосу; он блистателен, быстр, чист и обладает восхитительной мягкостью. Понижая звук, певица может этим голосом smorzare di canto (приглушать пение) до такой степени, что звуки становятся почти совершенно неслышными.

Все эти трогательные краски и эти мощные голосовые средства необходимы были душе г-жи Пас га для ого, чтобы достичь той степени экспрессии, которую мы видели у этой певицы, экспрессии всегда подлинной, хотя и умеряемой законами прекрасного^* и всегда исполненной жгучей энергии и необыкновенной силы, которые электризуют весь зрительный зал. Но сколько умения нужно было выработать в себе этой чудесной певице, сколько труда ей пришлось положить на то, чтобы извлекать все эти дивные эффекты из своих двух столь противоположных друг другу голосов.

^* (Эта pacatezza (умиротворенность - итал.) в жестах и в пении отличает г-жу Паста от всех виденных мною великих актрис.)

Искусство это беспрерывно совершенствуется: эффекты, достигаемые им, с каждым днем все более изумительны, и власть этого таланта над слушателями отныне только растет. Голос г-жи Паста давно уже преодолел все те физические препятствия, которые могли помешать наслаждению музыкой; сейчас она обольщает слух счастливых зрителей так же, как она умеет электризовать их души. С каждой новой оперой они обязаны ей все более сильными переживаниями и все новыми оттенками того же самого наслаждения. Она обладает способностью придавать новую музыкальную окраску ролям на первый взгляд совершенно бледным, как, например, роль Эльчии в "Моисее", и достигает этого не смысловой выразительностью слов и не своим талантом великой трагической актрисы, а как певица модуляциями голоса^*.

^* (Учитель пения г-жи Паста г-н Скаппа (Милан) находится сейчас в Лондоне, где его метод имеет огромный успех.)

Как и все человеческие голоса, голос г-жи Паста сталкивается время от времени с некоторыми неудобными положениями, трудность которых она не в состоянии преодолеть, или такими, где она во всяком случае теряет привычное обаяние своего голоса и способность, услаждая слух, увлекать сердца. Эти редкие случаи заставляют меня сильнее желать хотя бы один раз услышать г-жу Паста в опере, написанной специально для ее голоса.

Мне представляется совершенно немыслимым указать хотя бы на одно украшение, введенное г-жой Паста, которое не имело бы всех достоинств хорошей школы и не могло бы служить образцом. Крайне умеренная в применении фиоритур, она пользуется ими только для того, чтобы усилить экспрессию; заметьте, что фиоритуры эти бывают у нее в ходу ровно то время, в течение которого они оказываются нужными. Я никогда не встречал у нее тех длинных украшений, больше всего, пожалуй, напоминающих отступления, в которые пускаются любители поговорить. Когда начинают их исполнять, то кажется, что певец забылся или что он изменяет свое намерение на полпути. Публика сама назовет за меня известных певцов, нередко подверженных этому недостатку: наблюдать его со стороны бывает забавно. Я не хочу мешать наслаждаться разным полузнатокам, которые с восторгом аплодируют этим украшениям. Часто какое-нибудь gorg-heggio начинается в легкой и стремительной манере и в явно комическом стиле для того, чтобы вскоре окончиться трагедией и всем, что есть самого серьезного и страстного; или же, напротив, начав арию серьезно и торжественно и не зная потом на полдороге, что ему дальше делать, певец кидается в легкость и в комизм. Ошибки эти вызваны отсутствием души у певца, и только отсутствие души у зрителя мешает ему их обнаружить. Это одно из лучших испытаний, какие я знаю, чтобы отличить любителей с заученным вкусом. Когда я вижу, как аплодируют этим gorgheggi в "Сороке-воровке" или в "Танкреде", я вспоминаю анекдот о том, как один очень известный придворный, отчитываясь перед королем по своему ведомству, в течение целого часа что-то ему читал; чтение это, казалось бы не слишком занимательное, в действительности сильно забавляло короля: все дело было в том, что придворный держал бумагу вверх ногами, а читать совершенно не умел. Таким же представляется мне любитель, с восторгом аплодирующий украшению, которое имеет два противоположных смысла, и по мере того, как его исполняют, из "белого" становится "черным". Положение действующего лица либо печальное, либо веселое, и в обоих этих случаях аплодисменты одинаково нелепы.

Какими словами передать те божественные наития, которыми проникнуто пение г-жи Паста, и те возвышенные и необычайные чувства, которые она дает нам пережить! Это великая тайна; это намного выше возможностей поэзии и всего того, что резец Кановы или кисть Корреджо может рассказать нам о глубинах человеческого сердца. Можно ли вспоминать без дрожи минуту, когда Медея прижимает к себе детей, поднося руку к кинжалу, а потом отталкивает их, как бы терзаемая угрызениями совести? Какой неизъяснимый оттенок! Мне кажется, что даже величайший писатель здесь был бы бессилен!

Напомню примирение Энрико с его другом Ванольдо в знаменитом дуэте:

 È deserto il bosco intorno* -

^* (Вечер 2 октября 1823 года, никогда, быть может, г-жа Паста так божественно не пела; в "Белой розе" я узнал некоторые украшения из молитвы Дездемоны.)

и то, как изображено чувство, заставляющее Энрико простить:

 Ah! chi puo mirarla in volto 
 Ei non arclere d'arnor!*

^* (

 Кто же, раз ее увидев, 
 К ней любовью не зажжется! (итал.)

)

Мне пришлось бы отметить десяток пассажей в каждой из арий г-жи Паста. Двенадцать тактов, которые она поет в "Танкреде", когда появляется в колеснице после смерти Орбассана, в музыкальном отношении ничего из себя не представляют, и вместе с тем какая это тонкая нюансировка! Как непохожа эта мелодия на все остальные! Как хорошо здесь видно печальное спокойствие, приходящее вслед за победой, которая не приносит Танкреду счастья, не доказывает невинности Аменаиды! Как здесь заметно отсутствие жизни, всей той бодрости, которая поддерживала молодого воина перед битвой, когда его воодушевляла воля к победе, нужной ему, чтобы спасти жизнь Аменаиды, и когда малейшее сомнение в этой победе как бы мешало ему увидеть весь ужас его собственной судьбы!

Для г-жи Паста одна и та же нота при двух различных состояниях души не является, если так можно выразиться, одним и тем же звуком.

Вот в чем, собственно говоря, заключается тайна этого искусства. Я тридцать раз слышал "Танкреда". Пение г-жи Паста так послушно движениям ее собственного сердца, что относительно арии "Tremar Tancredi" я могу, например, сказать, что иногда певица исполняет ее с оттенком нежной иронии, в другие дни с какими-то интонациями отваги, когда рыцарь уверяет, что бояться нечего, и стремится успокоить человека, одолеваемого страхом; иногда это неприятное изумление, к которому уже примешивается досада; но Танкред думает, что с ним говорит Аменаида, и оттенок гнева уступает место улыбке примирения.

Вы видите, что, не находя слов для того, чтобы передать оттенки пения, я пытаюсь доказать их существование, описывая оттенки игры. Я опускаю семь - восемь длинных страниц, которые мне пришлось бы исписать для того, чтобы изобразить три различных оттенка в пении, возникающие каждый раз, когда исполняется "Танкред". Лица, у которых хватило бы терпения прочесть эти восемь страниц, различили бы эти нюансы сами и, помимо них, многие другие, которые от меня ускользнули. В глазах же прозаической части общества в этой книге будет несколькими преувеличениями меньше. Эти оттенки, которые г-жа Паста варьирует на каждом представлении "Танкреда", есть величина бесконечно малая, такая, какую ни один маэстро не в силах отметить. А если бы он и попытался это сделать, как это делал Россини, приехав в Неаполь в 1815 голу, совершенно очевидно, что такое-то mordente, такое-то украшение, как бы хорошо оно ни было, не подходят к состоянию голоса и души актрисы в вечер 30 сентября. Именно потому в этот вечер 30 сентября она никак не сумеет вызвать восторги публики^*.

^* (В любви-страсти мы часто говорим языком, который нам самим непонятен, душа видит насквозь другую душу, и это не зависит от слов Я подозреваю, что нечто подобное есть и в пении. Но так же, как любви не может быть без непосредственности, так и здесь должны существовать произведения, специально созданные для того или иного голоса, такие, которые его ни в чем не стесняют и в момент исполнения стали бы только радовать душу певца.)

Рядовому любителю музыки хочется всегда привычных украшений в том или ином пассаже, и, как бы они ни были исполнены, он им аплодирует. Здесь я имею в виду не этих людей и не к ним обращаюсь^*. Я убежден, что даже за пределами Италии, даже в таких странах, где в церковном пении фальшивят, есть настоящие любители музыки, чей тонкий ум представляет собой подобие микроскопа, позволяющего им различить малейшие оттенки пения.

^* (См. "Corsaire" от 3 октября 1823 года.)

Перед такими людьми мне нет надобности извиняться за мои восторги. Мне пришлось бы исписать еще немало страниц, если бы я захотел перечислить все созданное г-жой Паста. Я называю созданиями этой великой певицы те выразительные средства, которые, может быть, и вовсе не приходили в голову писавшему партитуру композитору.

Я приведу в качестве одного из таких примеров ударение, сделанное на стихе

 Avro contento il cor* -

^* (Сердце мое успокоится (итал.).)

в арии "Ombra adorata aspetta" в "Ромео" и более быстрый^* темп, сообщенный кантилене. Одним из ее прекрасных созданий является особая интонация в той же сцене на словах:

^* (В отношении таких приемов пения невозмутимая и ученая суровость оркестра Лувуа особенно жестока. Этот оркестр, составленный из людей во сто раз более искусных, чем итальянские симфонисты 1780 года, сделал бы невозможным пение Паккьяротти и Маркези. Он явился бы помехой для выступлений всех великих певцов, которых мы могли бы иметь в Париже. Запутав их слишком тяжеловесными знаниями наших симфонистов, мы никогда не увидим в их чудесном пении элемента импровизации.)

 Io ti sento, mi chiami 
 A seguirti fra l'ombre* и т. д.

^* (Я тебя слышу, ты зовешь меня последовать за тобой в царство теней (итал.).)

Всем любителям музыки театра Лувуа памятен вечер, когда г-жа Паста в первый раз прибегла к этим новым приемам пения, и трепет, который пробежал тогда по залу; а для певицы ведь это было более лестно, чем аплодисменты публики^*; а между тем на каждом из двадцати или тридцати предшествовавших представлений той же оперы зрители могли поклясться, что замечательная артистка именно в этот раз достигла высшего совершенства.

^* (Дураки аплодируют всегда вслед за большинством; но для того, чтобы человека охватил восторг, надо прежде всего, чтобы у него была душа, а это встречается так редко.)

В тот же самый вечер, когда г-жа Паста самым удачным образом сочетала свои два столь различных голоса, некий милый неаполитанец, известный своим вкусом к музыке и своими успехами, сказал мне с таким жаром, что я отдал бы все на свете, чтобы его здесь сейчас воспроизвести: "Переливы этого чудесного голоса напоминают мне то сладостное ощущение счастья, которое я не раз испытывал под небом моей несчастной родины в прозрачные ночи, когда звезды так ясно светят на потемневшей синеве; луна освещала тогда великолепный пейзаж, открывающийся с этого берега Мерджелины, которого мне теперь уже больше не видать. Остров Капри виднелся вдали над серебряными морскими волнами; их слегка колыхал освежающий ночной ветер. Внезапно набежавшее облачко чуть затуманило ночное светило, и сияние его стало на несколько мгновений нежнее и мягче; вся картина сделалась от этого еще трогательнее, а душа стала еще сосредоточеннее. Но вот луна показалась снова такой чистой, такой яркой, как никогда, заливая берега своим чистым и живым светом, и пейзаж предстал опять во всем блеске своей живой красоты; так и с голосом г-жи Паста: в минуты, когда она меняет свои регистры, я ощущаю такое вот ставшее и более нежным и более трогательным сияние, которое на мгновение омрачается, чтобы затем стать во много раз ярче^*.

^* (Существует только одно разумное мерило идеально прекрасного во всех его видах: это степень нашей взволнованности.)

При заходе солнца, когда оно скрывается за Позилиппо, сердце наше само собой наполняется тихой грустью; какое-то торжественное настроение овладевает нами; душа наша словно сливается в одно с вечерними сумерками и с их спокойною печалью. Это же чувство, но с большей стремительностью охватывает меня при словах г-жи Паста:

 Ultimo piantol*

^* (Последние слезы! (итал.))

То же чувство проникает мне в душу, но на этот раз уже более медленно, в первые холодные дни сентября, когда легкая дымка окутывает деревья, возвещая приближение зимы и смерть всего самого прекрасного в природе".

Уходя со спектакля, на котором мы восхищались г-жой Паста, невозможно помнить ни о чем другом, кроме глубочайшего волнения, которое нас наполняет. Напрасно мы старались бы дать себе более ясный отчет в столь необыкновенном чувстве. Не знаешь даже, с чего начать. В тембре (metallo) этого голоса нет ничего необычайного; дело вовсе не в его особенной гибкости и не в его непривычном диапазоне; это просто истина, которая льется из сердца:

 Il canto che nell'anima si sente,

и которая обольщает и увлекает с первых же тактов всех зрителей, если только этим людям когда-либо в жизни случалось плакать о чем-то другом, кроме денег и орденов.

Я мог бы довольно долго перечислять все трудности, поставленные природой на пути г-жи Паста, трудности, которые она должна была преодолеть, чтобы душа ее могла посредством пения заставить трепетать души зрителей. Каждый день она одерживает все новые победы и все больше приближается к совершенству; каждый шаг ее отмечен теми творческими находками, о которых я уже говорил. Один ученый музыкант продиктовал мне их перечень, который я здесь опускаю; без специальных знаний его не понять, а я хотел бы, если только смогу, говорить о красоте не как анатом, а как художник: будучи сам невеждой, я вовсе не собираюсь поучать ученых.

Друзей г-жи Паста спросили, кто был ее учителем как актрисы. У нее никогда его не было. Им было сердце; оно со всею чуткостью ловило мельчайшие оттенки переживаний и со страстью, доходившей до смешного, преклонялось перед идеально прекрасным. В Триесте к ней подошел несчастный трехлетний мальчик и попросил у нее милостыню для своей слепой матери. И тут же на набережной, где она гуляла со своими друзьями, она расплакалась и отдала ребенку все, что у нее было при себе; ее друзья заговорили о милосердии, стали превозносить ее доброту и т. п. Утерев слезы, она сказала им: "Хвалить меня не за что. Этот ребенок так проникновенно попросил у меня милостыню! За какое-то мгновение я увидела все бедствия его матери, нищету в их доме, недостаток одежды, холод, который им так часто приходится переносить. Я была бы великой актрисой, если бы каждый раз, когда мне это нужно, могла найти жест, так правдиво передающий глубокое горе".

Есть, наверное, тысячи наблюдений подобного рода, которые г-жа Паста стала осознавать с шести лет - с того возраста, когда она себя помнит; возвращаясь к тому или другому из них на сцене и беря его за образец, она развила свой талант. Я слышал, как г-жа Паста говорила, что она больше всего обязана де Марини, одному из первых актеров Италии, и чудеснейшей Паллерини, актрисе, которую создал Вигано и которая исполняла в его балетах роли Мирры, Дездемоны и Весталки.

Как певица г-жа Паста еще очень молода; она не имела возможности видеть на сцене Тоди, Паккьяротти, Маркези или Крешентини; ей как будто никогда не приходилось слушать их даже за фортепьяно; однако любители музыки, которые слышали этих великих артистов, в один голос утверждают, что ее можно принять за их ученицу. Во всем, что касается пения, она обязана только г-же Грассини, с которою она выступала в течение одного сезона в Брешии^*.

^* (См. в "Мемориале острова св. Елены", том IV, интересный отрывок, касающийся г-жи Грассини Я видел вчера двенадцать самых страстных любовных писем, они принадлежат перу Наполеона и адресованы Жозефине; одно из них написано, им до свадьбы. По поводу неожиданной смерти г-на Шовеля, близкого друга Наполеона, там есть целое откровение, вполне достойное Платона или Вертера; там говорится о бессмертии души, о смерти и т. д. Многие из этих столь страстных писем написаны на официальной бумаге большою формата с заголовком "Свобода, равенство" Наполеон презирает победы и обеспокоен только Жозефиной и тем, что у него могут найтись соперники "Люби их, если тебе угодно,- пишет он,- все равно среди них не окажется никого, кто бы так боготворил тебя, как я" Вслед за тем он добавляет: "Сражались вчера и сегодня, я доволен Болье больше, чем остальными, но я разобью его наголову". Боюсь, как бы после смерти г-на графа Б*** эти двенадцать писем не были проданы бакалейщику.)